Текст книги "Адмирал: Сашка. Братишка. Адмирал"

Видимо, сестрицы меня высматривали, поэтому, когда я подошел к пирсу, дед и Марина уже ждали, остальные наверху смотрели. Кстати, катер прошел мимо, и Лабухин помахал нашим рукой, узнал. Те вроде тоже ответили.

– Что-то случилось? – спросил дед, принимая добычу.

Волк и остальные лайки уже покинули лодку, так что я отогнал ту к берегу, общаясь с дедом.

– Да. Снова с немцами повстречаться пришлось. Слух о девушках зарезанных был?

– Было, соседки трещали.

– Вот я за этой группой и следил. Взять ее не удалось, сбежали, но на другую, основную группу, роту красноармейцев вывел. Неполную роту. Побили их. А та четверка ушла, вот что обидно, угнали машину и ушли. Думал сегодня по их следам пройдусь, парашюты поищу, а тех, оказывается, с самолета высадили, тот посадку в лесу совершил, на поляне. Так что и парашютов нет. Совсем я без добычи. Вот только зайцев настрелял на завтра, на новоселье.

– Хорошая добыча, – одобрил дед.

Он уже передал добычу сестрицам, они понесли все наверх, мама с бабушкой знали, что делать, ну а мы с дедом, ухватив лодку за нос, почти вытащили ее всю на берег. Малышни не было, в садике, пляж пуст, так что работали спокойно.

– А это кто был, рукой махал? Где-то видел его.

– Он просто одежду сменил, в белом парусиновом костюме. Помнишь того помощника редактора у моста? Вот это он. Пришлось дать обещание, что буду сегодня у него. Сейчас окунусь, смою пот, переоденусь и с гитарой на радио.

– Что прямо на радио петь будешь? – изумился дед.

– Вряд ли меня вот так сразу допустят. Сперва послушают, отберут то, что можно допустить до эфира, а там день назначат. Прослушивание сначала будет.

Сестренки, что стояли рядом с тушками зайцев, активно грели уши, прислушиваясь, дед, заметив это, рявкнул на них, и те сразу понеслись наверх. Я только крикнуть успел, чтобы кто-нибудь скатался за участковым. Показания с меня так никто и не брал, участковому дам. Если спросят, было, и все официально. Лишь крикнул вслед, чтобы передали ему, мол, снова с диверсантами немецкими повстречался.

– Может, баньку? Мы тебя вчера ждали, затопили. Теплая еще, утром я подтапливал, – предложил дед.

– Баня даже лучше, – согласился я.

Подхватив вещи, дед забрал последнего зайца, мы направились наверх. Лайки уже там бегали, изучали, что изменилось, пока нас не было. На грядки больше не забегали, ученые, уже знали, что влететь может.

Мама меня обняла, бабушка тоже не осталась в стороне, тревожились. Быстро объяснив, почему задержался, одновременно разложил связку шкурок в ведре, вымачивая и натирая нужным средством. Потом отнесу и сдам, те, что раньше добыл, уже относил.

Мама, узнав, что я скоро их снова покину, возможно, до темноты, засуетилась. Мне свежее белье приготовили, так что, сходив в баньку, прямо в этом нательном белье, сидя в беседке, поел. Лаек накормили, когда я еще мылся, так что те в тени лежали, кто спал, кто дремал. Тут как раз и участковый подошел, от обеда он отказался, уже покушал, а чаю попил. Сняв с меня показания, полчаса потратил, но все записал, пожал руку и ушел. От него же я и узнал, что одна из девушек была тяжело ранена, но живая. Операцию уже сделали. Удивил этим сообщением, надо сказать, профи работали, не думал, что живые останутся, вот и не проверял. Я ему это так и объяснил.

После обеда, быстро собравшись, костюм свой, наконец, надел, и прихватив гитару, направился быстрым шагом к остановке. Там на трамвай, и с тремя пересадками добрался до места. Полчетвертого, по времени успевал, не выбивался из графика.

Оказалось, что пропуск действительно был. Вахтер еще и отправил со мной местного сотрудника, вернее сотрудницу, что шла в нужный мне отдел. Лабухин был тут, на втором этаже встретил и познакомил с редактором. Главным, что за все отвечал. Уже шло прослушивание, кстати, пели те близняшки, так что посидел, подождал, пока помещение освободится. Между прочим, а пели действительно здорово, малые еще, а тональность уже отлично меняют. Правда, я без особого удивления узнал, что у них мама учитель пения в сельской школе. Она рядом сидела, нервно комкала платок, допустят их до выступления или нет. Мечта ее, вот и готовила дочек с малых лет.

Когда помещение освободилось, а оно отлично подходило для прослушивания, я прошел внутрь и устроился на стуле. Принес его от ряда у стены. Поставил в центре. За столом сидело пятеро, кроме редактора и Лабухина, три женщины и мужчины, ценз, как говорится. То есть они были из соответствующих служб. Чехол я уже снял, струны новые, сегодня надел, гитара настроена, в себе я был уверен. Можно начинать.

– Ну-с, молодой человек, – сказала одна из женщин, как я понял, она тут и была старшей. – Что будете исполнять из своего? Как нам сообщили, у вас есть свои песни.

– А что вы хотите услышать, у меня больше сотни песен? Выбор достаточно широк.

– Песня о войне, что-нибудь бодрое, хорошее.

– Бодрое и хорошее у меня есть, но петь не буду, – достаточно жестко сказал я. – Вот когда наступать будут, тогда и песни соответствующие буду петь.

– Ну, раз есть, то хоть напойте их, чтобы мы послушали, – улыбнулась та. Видимо, на слабо меня брала, особо не веря, что у меня есть что-то серьезное.

– Почему нет, легко.

Сперва я спел пару куплетов «Давай закурим», я ее хорошо помнил, причем всю, память о прошлой жизни работала отлично. Потом «Смуглянку», ну и для затравки «Казаки в Берлине».

– Очень и очень неплохо, молодой человек, – сказала удивленная женщина. – Честно говоря, думала, что вы лгунишка, бывает, попадаются нам такие, а у вас действительно готовые песни есть и музыка к ним отличная. Правда, одной гитарой наигрывать некоторые ваши композиции не стоит, очарование теряется, тут музыканты нужны, у нас есть хорошая группа, так что попробуем улучшить музыкальное сопровождение. Теперь хотелось бы послушать другие песни. Я вижу, помогать вам не нужно, робость отсутствует в принципе, так что пойте песни по своему выбору, любимые и желанные, а мы послушаем.

Вот я и дал. Почти два десятка песен спел, прерываясь на пару минут дважды, воду пил, горло пересыхало. Да и рукам давал отдохнуть. Репертуар в основном из шестидесятых и семидесятых, хотя пара песен девяностых были. Хорошие песни в те времена встречались. Надо сказать, чем дальше, тем более я впечатлял ценз. Фактически все песни они пропускали, то есть давали добро к прослушиванию. Так и я отбирал такие, чтобы не могли не понравиться. Во время одного из отдыхов я попросил редактора помочь с оформлением авторства этих песен, мол, я пока не успел. Ответила другая женщина из комиссии. Оказалось, она и была из той службы, где все оформлялось, обещала все сделать в лучшем виде, и пояснила, как ее найти. Так что как напишу стихи и ноты, сразу к ней, все оформим. Старшая, что от Политбюро, тоже обещала со своей стороны посодействовать. Мы уже два часа как разойтись должны были, да задержались с прослушиванием, но, прежде чем меня отпустить, эта старшая просительным тоном попросила исполнить еще раз песню про беспризорников.

– Ту, которая твоей маме нравится.

– А, «Генералы песчаных карьеров», – понятливо протянул я.

– Странное название, но именно ее.

Я исполнил, мне не сложно, играл и пел, чтобы за душу брало, и, судя по мокрым глазам женщин, те платками утирались, получилось и их задеть, хотя это и сложно, непробиваемые были. Это поначалу, а потом ничего, растормошил их.

– Ну что, товарищи, – осмотрев коллег, сказал старшая. – Думаю, что все будут со мной согласны, что Саша идеальный кандидат на роль затыкания дыр в эфире, если вдруг возникнут такие проблемы. Все озвученные песни записаны нашим секретарем и одобрены к эфиру. Когда у нас есть свободное время?

– Завтра после семи вечера полтора часа, – очнулся главный редактор, отходя от задумчивости. – Выступление не состоится, отменили, решили закрыть дыру в эфире дополнительной передачей «Письма с фронта».

– Это на час, значит, полчаса свободных есть, вот и пустим в эфир этого одаренного юношу. В утренней программе дадите информацию, кто будет выступать и когда. Список песен, рекомендованных к выступлению, мы вам чуть позже передадим. А пока давайте отпустим юношу, видно, как он очень устал.

Честно говоря, я был несколько не то чтобы раздосадован, но такое чувство присутствовало. У меня завтра мало того что школа, знакомство, так еще и новоселье, которое я явно пропущу. Но ладно, радио есть, сами послушают сидя за столом, можно сказать, я буду присутствовать, хоть и через динамик. Прежде чем меня отпустить, Лабухин, сопроводив до выхода, описал, что меня ждет, и попросил быть часам к двум. Несмотря на то, что выступление будет вечером, меня требуется подготовить. Проинструктировать, что можно делать, а что нет, то есть выступать я буду в прямом эфире, как это обычно и происходит. Все же звукозаписывающая аппаратура в это время только делает первые шаги по качеству звука, поэтому большая часть музыкальных произведений идет вживую. Есть и на пластинках, тех же граммофонов, но качество не удовлетворяет. При этом достаточно широко использовались записи других выступлений, если это требовалось. Чуть позже и меня запишут на пластинку, специальную, для радио, одна песня – одна пластинка, но именно что позже. Ценз, как это ни странно, решил не медлить со мной. В будущем, когда будут музыканты, что-то удастся записать и с нормальным музыкальным сопровождением. Группа, как мне сказали, тут была. Кстати, не все певцы, что выступают, могут петь в прямом эфире, разные причины не дают этого делать, поэтому их предварительно записывают, вот они в записи всегда идут.

Покинув здание Всесоюзного радио, я дошел до остановки и направился обратно. Доехать удалось всего с двумя пересадками, но уже когда начало темнеть, я оказался дома. Меня покормили и, собравшись в беседке, слушали, что со мной было. Про немцев не рассказывал, всех интересовало, что было на радио. Вот и ошарашил всех завтрашним выступлением. Мама сразу отметила, что на новоселье меня не будет, а гостей мы пригласили на шесть вечера. Ничего, послушают, так я ее и успокоил. Мне давали исполнить шесть песен. Правда, не знаю каких, но шесть. Завтра узнаю, каков у меня репертуар будет.

Вот после ужина и бесед мы и разошлись, родные переваривали услышанное. У себя комнате, пока электричество не отключили, я достал с полки тетрадку и перьевую ручку, начал писать. Кстати, все для учебы у нас было. Марина и Валя, забрав оба велосипеда, еще вчера скатались к нужному магазину, им Таня подсказала, где что можно купить, и приобрели большое количество тетрадей и писчих принадлежностей, так что к школе мы были готовы. К счастью, пока школьной формы, в которой обязательно нужно ходить, не было, до этого позже дойдет, поэтому мой костюм подходил нормально. У сестер с платьями тоже в принципе порядок, но в следующее воскресенье поедем на рынок, закупить одежду. Таня уже была извещена, поможет.

Класс мне понравился, тридцать два ученика. Двенадцать парней, включая меня, остальные девчата. Классный руководитель, пожилая женщина лет сорока, рассадила нас, меня и Марину в первый ряд за третью парту, и когда все запомнили свои места, начала знакомиться. Называла фамилии, и названный вставал, коротко озвучивая свою биографию. Оказалось, из реального этого класса осталось два парня и пять девчонок, остальные кто-то беженцы, как мы. Кого из других школы перевели для уплотнения. Многие школы теперь под госпиталя были заняты.

Почти два часа потратили в школе, не безрезультатно, конечно, но время уже было обеденное. Так что, освободившись, мы с Мариной бегом, оставив одноклассников, некоторые жили, как и мы, на другом берегу, за рекой, направились домой. Нас там ждали, поэтому и покормили. Раздеваться мне не пришлось, только пионерский галстук снял, убрал его в шкаф и, прихватив гитару, получив благословение от всех, направился через полстолицы к зданию, где и размещалось радио страны.

Лабухин, встретив, сразу сопроводил в комнату отдыха, там кратко на словах описал, что меня ждет, и вручил стопку листов, велев заучить. Сперва я прочитал список песен, что требовалось спеть. Ну, то, что «Генералов песчаных карьеров» включили, это понятно. Потом «Черный кот», следом «Вертится земля» из «Кавказской пленницы», про замечательного соседа трубача. Две военных. Одна немного переделанная «Мы за ценой не постоим» и «Эх, дороги».

В остальном я изучал, что мне говорить и как отвечать. Хороший сценарист это писал, вынужден признать. Оказалось, раз это мое первое выступление, то я не только буду петь, слушателей, граждан Союза познакомят со мной, диктор, что будет вести передачу, задаст несколько вопросов, вот на них и нужно ответить. Никакой отсебятины, все, что нужно, на листках написано. Теперь понятно, почему меня так расспрашивали о жизни и зачем велась запись. К счастью, такое знакомство будет только при первом выступление, потом этого не потребуется. Если нужно будет поговорить, мне такой же сценарий напишут.

Когда Лабухин вернулся, я нагло спал на диванчике, отложив гитару. Тот меня разбудил, опросил и, убедившись, что все у меня от зубов отскакивает, разрешил спать дальше.

Когда подошло время, и меня вызвали, я прошел в небольшое помещение студии, там был стол, три микрофона и два стула с высокими спинками, одно уже занимал диктор, меня посадили к тому микрофону, что был включен. Их тут даже два было, один на уровне лица и у гитары. Знакомство со мной прошло нормально, я поздоровался и отвечал на вопросы ведущего, не отходя от написанного. Лабухин, что из соседнего помещение через стеклянное окно заглядывал, показал мне большой палец. Знакомство со мной шло так, что опрос проходил под песни. Когда я их написал, почему мне пришли такие стихи в голову, ну и о семье и остальном. Я сказал, что у нас новоселье сейчас, и передал привет родным и всем гостям. Это я упросил редактора, и тот внес в программу, ценз дал добро. Закончил я военными песнями, когда вдруг ведущий спросил:

– Скажи, Александр, как ты думаешь, когда мы погоним немца?

Я вытаращился на него, не припомню, чтобы в сценарии был такой вопрос. Ничего подобного не было. Посмотрев на окно, там Лабухин активными знаками показывал, что нужно отвечать. Я прочистил горло и серьезно сказал:

– Знаете, во всей Москве я единственный человек, которому такой вопрос задавать не стоило. Просто по тому, что я знаю правду, что в действительности творится на фронте, и уж извините, я уже давно сводки с фронт не слушаю. Правды там нет, от слова совсем. Ответить на ваш вопрос могу, но те милые люди, что готовили меня к эфиру, очень просили контролировать свою речь, а без мата я на ваш вопрос ответить просто не могу. Поэтому извините, подвести я их не могу и на вопрос не отвечу. Я правильно воспитан, меня мама учила не врать. Есть такая поговорка: не хочешь говорить, промолчи. Молчание – золото.

– Но почему вы считаете, что в сводках передается неправда? – несколько растерянно поинтересовался ведущий.

Лабухин за стеклом схватился за голову и замахал мне руками, требуя не отвечать, но тут уже я покачал головой. Вот на этот вопрос как раз ответить нужно. За спиной у того скапливался народ, и они тоже спокойно не стояли.

– На этот вопрос я отвечу, думаю, слушателям будет интересно знать. Такие вопросы уже задавали и, насколько я знаю, никто вразумительно ответить не смог. Тем более руководство не было виновато, что информация им передается несколько искаженная. Прежде чем прояснить, что я знаю, опишу, откуда я получил эту информацию, чтобы не возникало вопросов на эту тему. Как я уже говорил, мы с семьей шли по дороге смерти… э-э-э… дорога смерти – это все дороги, где шли беженцы под постоянными обстрелами с воздуха и бомбежками. На этих дорогах и ста метров нет, чтобы не было чьей-то могилки, а то и братской могилы. Нам повезло, никто не ранен был, все дошли… Что-то я отвлекся. Так вот, я говорил, что в дороге у меня появился братик. Появился он благодаря военному фельдшеру Степану Ивановичу Краснову, спасибо ему за это. Родился брат в полевом госпитале, который нам так удачно попался на пути. Мы там стояли несколько дней, и чтобы отблагодарить за маму и братика, я брал гитару и ходил играть и петь для раненых и медперсонала. Так и прошли пять дней. Там была одна палатка, ее считали безнадежной, они во всех госпиталях и медсанбатах есть, заносили внутрь тех, кого спасти было невозможно. Брошенные они были, санитары заходили, только чтобы вынести умершего и занести очередного. Постоянный конвейер. Мне горько стало, когда я это увидел, и остальные дни я посещал только эту палатку. Когда не пел, разговаривал с теми, кто мог ответить, они так отвлекались от болей, легче им становилось. Там много кто был, и пограничник, осназовец, артиллеристы, пехота, ну и летчики тоже. Они со мной и делились всем тем опытом, что получили на фронте.

Они умирали, и смысла им лгать не было, я знал, что все, что они рассказывали, от начала до конца, все это правда. Среди раненых и генерал-майор был. Миной его почти пополам разорвало, но тот, что удивительно, прожил еще два дня. На удивление крепким оказался. Вот он на мой вопрос и ответил, благо был начальником штаба одной из армий. Все оказалось просто, а причина во лжи.

Врут практически все. Сейчас я опишу эту цепочку, чтобы было понятнее. Взять простого лейтенанта. Например, произошел бой, на роту этого лейтенанта немцы провели разведку боем. У него бойцы подбили два танка, во встречной атаке опрокинули наступающие порядки немцев и гнали их до их окопов, захватили и вернулись с трофеями. Допустим, с парой минометов и пулеметов, да с десяток пленных взяли. Для фронта в принципе ситуация обычная. Такое бывает во всех дивизиях. В общем, обычный день войны. Если лейтенант уцелел в бою, то он напишет рапорт, перечислив количество трофеев, пленных и какие потери у роты. Он на передовой, пули над головой свистят, смысла врать ему нет. Рапорт идет в штаб батальона. Его командир тоже ходит под пулями и причин врать тоже не видит. Поэтому без изменений отправляет его в штаб полка. Там уже совсем другое дело, комполка за место держится. Что для него такая мелочь, поэтому он округляет цифры в рапорте. Захватили пять пулеметов, пять минометов и, допустим, еще пушку. Пленных взяли не десяток, а тридцать. Причем о лейтенанте не вспоминают, зачем? У комполка адъютант для примера без ордена мается, нехорошо. Поэтому того лейтенанта вычеркивают и вписывают этого, адъютант ордена, глядишь, не получит, но на медаль надеяться можно. Думаете, почему у фронтовиков наград практически нет, а у штабных награды не в один ряд, вот как раз поэтому. После полка рапорт доходит до дивизии, его включают в сводку по дивизии. Но опять-таки, для дивизии это мелочь, и там тоже для увеличения приписывают. Захвачены многочисленные трофеи, взята в плен сотня немцев, и рапорт идет дальше. Когда он находит до Генштаба, то информация искажена настолько, что правды там фактически нет. Разве что участок, где все произошло, указан верно, да и то не всегда. Так ведь и в Генштабе не дураки сидят, и там схватились за голову, что делать, не знают, и как эту вакханалию прекратить, не представляют. Генерал говорил, к ним комиссии зачастили, сверяют все. Аналитический отдел собрали, но это все полумеры. Кстати, генерал меня этим рассказом настолько поразил, что за время путешествия я ломал голову, как эту проблему решить. И знаете, нашел решение, причем очень хорошее и действенное. Если меня слышит командование РККА, то вот оно. Нужно сформировать специальные группы, которые подчиняются только командующему, если у них что-нибудь потребуют, например, командование фронта, они могут только просить, и то вежливо. Команда состоит из начальника, в звании полковника. Может, ниже. Комендантского взвода, радиоузла, взвода осназа или разведвзвода, и подразделения дознавателей-следователей, куда входят переводчики. Подразделение секретное, можно маскироваться под разные службы. Летчиков, химиков или саперов. Не паникуйте, что я выдаю возможные секретные сведенья, немцы все равно бы узнали об этих подразделениях, если их решат сформировать достаточно быстро, а при высокой секретности никак они повлиять на ситуацию все равно не смогут, знают и знают, что такого? Главнокомандующий, который будет держать прямую связь с командирами этих подразделений, будет иметь прямую информацию с фронтов с высокой степенью достоверностью и свежестью. Этот полковник, изучая информацию по сводкам, сможет отправить, если потребуется, дознавателей в те части, откуда идет информация, и они смогут пройти до непосредственных участников боя и собрать информацию, кто занимается приписками. И по мордасам им, по мордасам, по рукам бить, чтобы больше приписками не занимались. Если информацию какую получить, немца притащить для допроса, чтобы прояснить обстановку на фронте, для этого разведчики есть и переводчики. Уверен, при действии на всех фронтах таких групп уже месяца через два-три, край через полгода, информация будет поступать точная и в срок.

Научат, как ее подавать и не искажать. Сейчас эти приписчики себя вольготно чувствуют, наказание за такое вранье не предусмотрено, а как появятся те, кто дружит с головой, сами прекратят это дело. Другого выхода я просто не вижу. Как видите, на ваш второй вопрос я ответил, ваши сотрудники для сводки и новостей берут информацию у военных, а какая она к ним поступает, вы уже не виноваты.

Жаловаться нужно не на вас… Да и на первый ваш вопрос я все же отвечу, но без подробностей, хотя они у меня и есть. Мы победим, не скоро, тяжело, но победим, я в этом как раз уверен. Кстати, общаясь с разными ранеными, я систематизировал информацию и понял, что пока РККА не изменит некоторые уставы, потери так и будут велики. Если интересно, думаю, на фронтах нас слышат, то я опишу, что требуется изменить. Без этих кардинальных изменений при ведении боевых действий немцев удержать просто нереально, это понимаю я и уверен, что понимают фронтовики, те, кто находится на переднем крае. Они наверняка это и сами знают, возможно даже используют, но информация больше для тех красноармейцев и командиров формирующихся дивизий, которые о войне знают разве что только из кино, а там правды мало, точнее совсем нет. Сказки.

В это время скользнувшая к нам женщина положила перед нами листы. Диктор, который уже давно сидел бледный, заметно воспрял духом. Да и я, прочитав сообщение от редактора, удивленно поднял брови и обернулся, тот встал в дверях, проем был забит молчаливыми сотрудниками, и кивнул, подтверждая. В листе было описано, чтобы мы продолжали. Все равно время моего выступления вышло еще десять минут назад. Да еще только что позвонили сверху, САМ звонил, ценз дал добро. Правда, редактор просил за рамки все же не выходить.

– Хотелось бы послушать, что вы можете сообщить нашим войскам, – бодрым тоном сказал диктор.

– Раскрывать это можно не один час, можно даже передачи сделать с моими рассказами. Думаю, равнодушных не будет. Однако, прежде чем ответить, я расскажу правду о себе, а не то, что описывал вначале. Там была отредактированная версия. Это чтобы меня фронтовик воспринимали серьезно и не считали пустобрехом. Вот я не сообщал, а сейчас скажу, что за время путешествия убил девять немцев, есть еще десятый, но лично я его не убивал, хотя и причастен. Если хотите расскажу об этом десятом, история ну очень интересная. Нет, даже не интересная, а больше ужасная, но слушателям ее нужно знать. Слухи об этом уже ходят по фронтам, но отрывочные, а я расскажу полную, и уверен вы содрогнетесь в ужасе. Поэтому попрошу детей, беременных и людей со слабой психикой отойти от динамиков, им этого слушать нельзя. Рассказ всем жителям страны, но особенно тем бойцам и командирам, что считают, что у немцев в плену хорошо, их ждут комфортабельные лагеря для военнопленных и о них будут заботиться. До этого я рассказывал об этом только беженцам на дороге, но тогда меня прервали, не до конца рассказал, и сейчас расскажу почему. Тяжело мне держать в себе все это. Случилась эта история на дороге к городу Дно. Мы уже опытными путешественниками были, мои младшие сестренки и брат смотрели не по сторонам, а за небом, мы десятки раз видели, как немцы расстреливали с воздуха военные колонны и беженцев, не делая особой разницы, и гибло тогда много людей. Обычно мы проселочными дорогами двигались, от деревни к деревне, так безопаснее, а тут были вынуждены выехать на шоссе, к мосту через реку подъезжали. Сестренки первыми заметили, что нас нагоняют четыре точки. Я тут же вскочил и стал кричать, что немцы летят, после чего, настегивая лощадей, погнал их в сторону. К счастью, мы как раз овраг пересекали, вот по дну его и уехали за поворот, спрятав телегу в кустах. А немцы делали заход за заходом, расстреливая разбегающихся людей. Военных там не было. Оставив семью в укрытии, я побежал обратно, вдруг кому помочь нужно. У меня в карманах бинты и жгуты. Я всегда так делал в схожих ситуациях, этот расстрел с воздуха у меня не первый был. Что я увидел. Бросились в глаза сразу две вещи, маленькая девочка лет трех, что сидела рядом с убитой матерью и дергала за руку. До нее метров семьдесят было, я не слышал, что она кричала, но и так понятно, что просила встать и бежать в кусты. Еще отметил, что к краю оврага подъехал ЗиС с пробитыми колесами, его мотало, и с зенитным пулеметом ДШК в кузове. Как они юзом тормозят. Из кабины выскочили двое, водитель и политрук, расчета у пулемета не было, видимо где-то нашли машину, так как к пулемету они встали неуверенно и явно не знали, как с ним обращаться. Дальше все совместилось в одну картину. Очередной истребитель атаковал, думаю, его целью был этот грузовик. Открыл огонь он раньше. Я было рванул к девочке, но не успел, летчик открыл огонь из пушки, и ее разорвало на моих глазах. Жуткое зрелище. Однако стрелки успели открыть огонь.

Дали короткую очередь, и что удивительно, не умея обращаться с этим оружием, они попали. Причем попали серьезно. Мотор истребителя сразу заглох. Но немец был опытным летчиком и, пользуясь большой скоростью, набранной во время пикирования, он повел самолет вертикально вверх. Когда тот в верхней точке замер, готовый вот-вот свалиться вниз хвостом вперед, от него отделилась точка и открылся купол парашюта. Летчик не мог сесть на вынужденную, вокруг леса, вот и выпрыгнул. Однако он был не один, и три его товарища, разозленные потерей, расстреляли машину и стрелков. Они погибли. После этого самолеты улетели, а я побежал к горевшей машине. Политрук лежал рядом с левым бортом, я снял с него планшет и фотоаппарат «Лейку». Они были целыми, из кармана достал документы. Это оказался военный корреспондент газеты «Комсомольская правда» Аким Демидов. Он герой, и это без приукрас. Кто был водитель, я, извините, не знаю.

На дорогу стали выходить уцелевшие, в стороне разворачивалась в цепь стрелковая рота, летчика хотели поймать, а я, вскочив и свистнув своих охотничьих собак, побежал к лесу. У меня было больше шансов поймать немца. Что я с ним сделаю, я решил еще там, у дороги. Я был в бешенстве, такая холодная и лютая ненависть. До сих пор эти эмоции бурлят во мне, когда я вспоминаю эту историю. Я следопыт и, конечно же, успел раньше армейцев. Нашел след летчика и побежал за ним. Тот хотел было застрелить одну их моих лаек, но я успел раньше и выстрелил ему в плечо, да еще, подбежав, добавил по лбу прикладом. Разоружил и перевязал.

Я тогда не хотел, чтобы он кровью истек. Заодно воспользовался фотоаппаратом и сделал снимок, фотографируя его в бессознательном состоянии. Вот дальше и начинается самое интересное, то, к чему я веду и почему просил некоторые слои населения отойти от радиоприемников. Язык немецкий немного я знаю, у нас в школе его преподавали. Когда тот очнулся и по моему приказу встал, то назвал меня унтерменшем, это переводится как неполноценный. Я смог разобрать, что тот говорит и спросил, что он имеет в виду. Он вообще не боялся и охотно пояснил, причем так, чтобы я его понял, в чем дело. Оказалось, по приказу Гитлера весь советский народ для немцев, а себя они считают сверхсуществами, неполноценный. На уровне свиней, собак и остальных. То есть полезная скотина, но ее и не жалко. Я тогда разозлился и снова ему прикладом заехал. По раненой руке. Ох как тот визжал. Я все не понял, но основное разобрал. Тот орал, что я не смею его бить, и вообще такие животные, как я, должны целовать носки его сапог.

Я поцеловал, только прикладом винтовки, так что тот потом долго хромал на обе ноги. Больше он эту тему не поднимал. Меня заинтересовало, что тот говорит, а прикладом по почкам отличное средство развязывать язык. Оказалось, был Гитлером разработан план уничтожения населения Советского Союза. Согласно этому плану, после захвата наших территорий должно остаться десять процентов населения. В основном молодые мужчины для рабского труда и девушки, для удовлетворения похоти хозяев, бюргеров, как сказал летчик, ну и чтобы популяция рабов не падала. Именно поэтому немецким летчикам не то что разрешалось, а предписывалось помимо атак военных колонн на дорогах, расстреливать и беженцев. План действовал. Он говорил, как называется, но я тогда в сильном волнении был, и название вылетело из головы, до сих пор вспомнить не могу. Причем немцы уже выполняют его на оккупированных территориях. Были созданы такие команды, они называются зондеркоманды. Сами немцы в этом деле лично не участвуют, брезгуют, набирают разную нелюдь из прибалтов, поляков и другой швали. А тем только в радость, им все равно кого резать. Немцы только наблюдатели, следят, чтобы выполнялась работа. Они имеют немецкую форму без знаков различия, оружие и грузовики, иногда их переодевают в советскую форму. Такие отряды заезжали в деревни, пока немцы работают по дальним деревням, чтобы соседи не сразу узнали, что они опустели. Дальше действовали просто и жутко. Ловили все население и загоняли их в подходящий амбар, обливали бензином из канистр и поджигали, живьем сжигали жителей. Если были молодые девушки, то думаю, не нужно рассказывать, что их ждало. Самогон, найденный в домах, и веселье до утра. Девчат утром, если оставались в живых, сжигали в каком-нибудь сарае. Расстреливали редко, патроны экономили, за них отписываться требовалось, а каратели этого не любят, огнем проще. Эти зондеркоманды уже действуют, с начала войны. Летчик хорошо об этом знал, он и объяснил почему. У него был брат, лейтенант-фронтовик, герой Французской кампании.