Текст книги "Адмирал: Сашка. Братишка. Адмирал"

Вот если выкопать яму, заложить заряд и закопать его, то взрывная волна пойдёт во все стороны и получится большая воронка. Об этом Евграфов тоже знал. Поэтому он залёг, и когда танк, звеня гусеницами и ревя мотором, пролетел рядом, то вскочив на ноги, догнал его, с трудом взобрался на броню и, приведя гранату к бою, просто лёг на неё. План старшины сработал, граната взорвалась, были повреждены не только жалюзи, но и мотор. Танк остановился, заглохнув, не доехав до раненых буквально считанные метры, и начал дымить. Подбежавшие бойцы, пока другие уносили раненых подальше, вскрыли люки и забросали гранатами, уничтожив экипаж. Герой погиб, но раненые были спасены. Командир батальона, на глазах которого всё это произошло, сразу же написал приказ на награждение Евграфова Золотой Звездой Героя. Во время этого эпизода в штабе батальона также присутствовал комиссар полка, он привёл помощь и зенитную пушку, и он тоже всё это видел. Поэтому поддержал комбата и лично повёз наградной лист в штаб полка. Вот такое было начало этой истории.

Командир батальона, когда бой стих и наступил вечер, отобрал первую партию для отправки в медсанбат из легкораненых, их было одиннадцать, и это были настоящие герои. Кто танк подбил, кто из пулемёта пехоту проредил и положил её, отчего она от танков отстала. Татарин Ильнур Аллояров, например, вытащил с поле боя шестерых раненых бойцов и командира своего взвода и бутылками с зажигательной смесью поджёг два танка. Все герои, молодцы. Уже наступила ночь, поэтому решили отправить их утром, и утром одиннадцать бойцов и несколько командиров ушли к штабу полка, там машина попутная должна была быть. Вот их и подкинут до медсанбата. Теперь и сама эта, не побоюсь этого слова, гнусная история. В том полку, в штабе служил молодой боец, писарь. В тот день утром у него прихватило живот, может, съел что не то, вот он, бросив все дела, побежал в туалет, прихватив пару листов бумаги со своего стола. Вроде бы ничего такого, но с бумагой на фронте действительно большая проблема, на самокрутки не хватает, не то чтобы, извините за такую подробность, на подтирки. Поэтому писарь, не особо долго думая, скорее всего не в первый раз, просто взял два верхних листа для награждения. Да-да, вы всё правильно поняли, для чего он их использовал. После чего довольный отправился обратно в здание штаба полка. Однако история имела продолжение. Все одиннадцать фронтовиков были тут же, ожидали машину, и как раз один из бойцов стоял в очереди, поэтому, когда писарь вышел, тот занял его место и встал в позу атакующего орла. Кто не знает, что это за поза, другие объяснят, я не буду. Наклонившись вперёд, он на свежеиспользованной бумаге в ведре рассмотрел фамилию. Евграфов. Не побрезговав, тот развернул комок и понял, что это наградной лист на их замполита. А что, тот писарь наверняка даже и не смотрел, чей наградной берёт. Да всё равно ему было. Вот если бы это был его наградной лист, он бы с винтовкой его охранял, обгавкивая всех, кто к нему посмеет приблизиться. А чужой, что он ему? Ещё заработают, немцы пока не кончились. Боец, подтягивая штаны, сразу рванул к своим, собрав их вокруг себя. Кто этими листками воспользовался, все видели, писарь, проходя мимо, нёс их в руке не скрывая. Кровь ударила им в голову, они все были свидетелями того подвига, поэтому рванули за бойцом, просто не понимая, что делают, такая ярость на них напала. Было бы оружие, они бы его просто расстреляли, без сомнений и терзаний, но его не было, сдали в штабе батальона. Догнали на крыльце здания штаба и, сбив с ног, просто стали избивать. Толкаясь, чтобы хоть дотянуться, хоть как-то выразить свою ненависть. Своим они его уже не считали, вражиной – да, но не своим. Не били, не пытались объяснить, что неправильно, они были в такой ярости, что просто его убивали.

Комендантские смогли, хотя и не сразу, их оттащить, но было поздно, несчастье произошло, тот писарь был мёртв. Забили. Командир полка, который только что вернулся, застал конец того, что произошло. Разбираться он не стал, даже слушать объяснения бойцов, те трясли листом в доказательство, они только-только начали осознавать, что натворили, хотя сожаления у них не было. В общем, командир полка приказал их расстрелять, сразу же, тут же за околицей деревни, где квартировал штаб. Я не буду успокаивать товарищей радиослушателей, что командира полка остановили. Нет, не остановили, всех их расстреляли. Фронтовики не просили пощады, стояли в строю, смотрели исподлобья, матерились и проклинали. Комиссар полка, когда вернулся из штаба дивизии, куда его вызывали, конечно, разобрался в том, что тут произошло, схватился за голову, но ничего поделать не мог, всё уже произошло.

Генерал, который и описывал всю эту историю, с горечью закончил рассказ. Он прибыл в эту часть только через четыре дня. Ну а что он мог сделать, ну нахлестал этого подполковника по щекам, парней-то не вернуть. Разве что отменил некоторые приказы комполка, ведь родственникам расстрелянных фронтовиков тот написал письма, что их родные расстреляны по приказу трибунала, и всю остальную чепуху, лишая тех пенсий, а родственникам того писаря отписал, что их сын погиб как герой в бою. Родственникам фронтовиков пошли нормальные письма, а родственникам писаря… не стал генерал ничего менять, они же не виноваты, что их сын или брат был таким, хм, человеком. Перед самой смертью, а он умирал, генерал отметил, что командир полка всё же получил по заслугам. Через два дня после того, как тот уехал в штаб армии, был воздушный налёт и в противовоздушную щель, где укрылся комполка, попала бомба. Опознавать нечего. Отомстили те одиннадцать бойцов за свою смерть, поглядывая на нас с небес. Я настолько был впечатлён этим рассказом, что забыл поинтересоваться, восстановили ли те наградные листы и отправили их дальше, не до того мне было. Думаю, восстановили, комиссар понимающий, должен был это сделать. Сам генерал, видя, как я был расстроен, сказал, что между штабными и фронтовиками этой дивизии пролегла большая пропасть, до драк доходило, однако был способ, как это всё прекратить. Через две недели эта пропасть в отношениях полностью исчезла, хотя сами фронтовики тот случай не забыли. Эта история получила мало распространения, особые отделы постарались. А сам способ назывался «елизаровским», по имени полковника Елизарова, что его придумал и даже использовал в первый месяц войны.

Рассказать его уже не успеваю, хотя тоже интересно и поучительно, время заканчивается, а будет ли следующая передача или нет – я не знаю… А, вот, мне сообщают, что решено продлить эфир, так что время появилось. Раз есть добро, то расскажу эту историю, тем более они взаимосвязанные. Генерал, что мне её описал, после этого и умер. Комдив Елизаров оказался прекрасным командиром, и немцы ощутили это на своей шкуре, неся огромные потери. Однажды они использовали целый пехотный корпус, чтобы окружить и уничтожить дивизию, тридцать тысяч солдат против пяти тысяч наших бойцов и командиров, но елизаровцы вырвались, даже сохранили часть техники и тяжёлого вооружения, нанеся противнику тяжёлые потери. Сама история началась с конфликта между бойцами линейных частей и тыловиками. Я не знаю, что за конфликт, генерал не рассказывал, лишь упомянул об этом, как о моменте, послужившем спусковым крючком. Елизаров знал, что такие моменты могут возникнуть, а тут, разозлившись на этот случай, издал по дивизии такой приказ: все штабные и тыловые бойцы и командиры отправляются на передовую рядовыми бойцами, а легкораненые из медсанбата – на их место. На месяц! Конечно, мало знающие специфику тыловой и штабной службы раненые, откровенно говоря, плохо несли службу, но месяц продержались. Через указанное время на свои рабочие места и посты вернулись штабные и тыловые. Вернулось пятьдесят процентов, остальные кто погиб, кто ранен был, кто расстрелян по приговору трибунала за самострелы, а некоторые даже дезертировали к немцам. Но те, кто вернулся, те, кто прошёл через горнила боёв, делили с товарищами последний сухарь или последнюю обойму к винтовке, те, кто как один поднимался с другими в атаку, был в рукопашной, отбивал атаки, они стали другими, они стали фронтовиками, опытными бойцами. С их возращением служба заработала в три раза быстрее и качественнее. Бойцы на передовой стали получать горячее питание каждые день в положенное время, а не раз на раз, всё стало в достатке. А как же, ведь у тех же писарей или штабных командиров на передовой остались братишки, с которыми они провоевали месяц и которым стали действительно братьями. Не по крови, так по оружию, поэтому работали даже по ночам, но боевые подразделения снабжались всем необходимым в первую очередь.

Генерал, рассказывая это, описал одну историю, произошедшую со штабом дивизии как раз после возращения штабных из окопов. Дивизия Елизарова действительно так мешала немцам, что, испробовав другие методы, они решили направить на уничтожение штаба роту своих диверсантов, обряженных в нашу форму. Они такое проворачивали не раз, поэтому были уверены в успехе. На четырёх ЗиСах они подкатили к штабу. Их было девять десятков. Если бы штабные были прежние, у многих винтовки несколько месяцев не чищенные, паутина внутри, то, скорее всего, план немцев выгорел. Но проблемой для немцев стало то, что штабные у Елизарова были совсем другие, даже перемещаясь между избами, где устроились разные отделы, брали с собой винтовки. Ещё бы, целый месяц спали в обнимку с ними, как голыми себя без оружия чувствовали. Ну и гранаты на поясе, как же без этого. Так что, когда немцы, подъехав, внезапно атаковали, то штабные мгновенно среагировали на стрельбу и взрывы гранат. В общем, диверсанты почти сразу отхватили крепких таких плюх, их сшибли с позиций у машин и заблокировали в одной из изб, почти сразу забросав грантами. В результате из девяти десятков диверсантов выжили лишь трое раненых, сам бой шёл меньше пяти минут. Потери наших были не велики, да и то в основном из-за внезапности нападения. Вот такие у Елизарова штабные и тыловики. И практику свою он продолжает, да и сами штабные новичков за своих не принимают, пока те в окопах хотя бы пару недель не просидят, они для них никто, и новички проходят эту обязательную окопную науку.

К сожалению, такая практика особого распространения по другим дивизиям не получила. Да если бы в дивизии у Елизарова подобное с наградным листом произошло, да другие писари того съесть бы заставили эти грязные бумажки, написать новые наградные листы и отправили бы на передовую, навсегда, без права возвращения…

Наша передача подошла к концу, и, пользуясь моментом, перед расставанием я бы хотел поделиться опытом, полученным от фронтовиков, с теми командирами и бойцами, которым скоро отправляться на фронт. Про окопы я уже рассказывал, только окопы, никаких ячеек, их можно использовать, если противник вот-вот появится и окопы времени вырыть уже нет. Постоянное перемещение, на одном месте долго стрелять нельзя. Это обязательно. Так же среди многих наших бойцов и командиров пошли такие странные психологические болезни после летних отступлений, называемые «самолётобоязнь», «танкобоязнь» и боязнь окружения. Против них тоже есть средства. По окружению… Для примера приведу анекдот про комдива Чапаева. В штаб к Чапаеву вбегает его ординарец Петька и кричит. «Товарищ комдив, белые вокруг!» – «Так это отлично, Петька, значит, наступать можно в любую сторону». Не надо делать трагедии, если попал в окружение, держите голову трезвой и воюйте, ведь даже в тылу у немцев можно воевать. Пример пограничников это ясно доказывает. По самолётам… Почему-то среди бойцов и командиров властвует мысль, что из простой винтовки сбить самолёт невозможно. Полная чепуха. На кой нам тогда зенитные счетверённые пулемёты, которые эти самые самолёты сшибают за милую душу? У них же патроны такие же, что используются в винтовках, ну разве что специальные, пулемётные. Да, скорострельность, ёмкость лент и подобное имеет место быть, так ведь и боец не один будет стрелять. Если налёт застал колонну во время марша, то взвод бойцов выпустит навстречу самолёту, а лучше сосредоточить огонь на ведущем, на первом, от тридцати до сорока пуль. А если рота? Уже за сотню, ну а батальон за пятьсот, про полк я уже не говорю. То есть при залпе или при беглой стрельбе навстречу самолету будут бить пятьсот стрелков, а это очень много, кто-то да попадёт. Причём ведь могут стрелять и пулемётчики. Положил ствол на плечо второго номера и знай бей короткими очередями, подправляя прицел и стреляя. Для точной стрельбы при марше в дисках ручных пулемётов лучше иметь через один трассирующий, так пулеметчик, ориентируясь по своим очередям, сможет точнее стрелять. Опытные зенитчики на фронте именно так и делают, это я их опытом поделился. Командирам стоит написать методички, зарисовав, в каких позах бойцам стрелять, лёжа на спине, с колена, или используя удобные подставки. Более того, провести несколько учений, поднять тревогу во время марша, крича «Воздух», и смотреть, как бойцы рассредоточиваются по обочинам и занимают позиции для открытия огня. Дальше уже от вас зависит, если не собьёте, то не дадите бомбить прицельно, что уже хорошо, уменьшите потери. Ну а если какие недалёкие командиры будут говорить, что это пустая трата боеприпасов, попробуйте и увидите результат. Опыт быстро глаза открывает на многие вещи. Теперь по танкам… Многим частям обещают, что прибудете на фронт, дополучите всё необходимое, включая пушки и гранаты. Не верьте, сколько я ни общался с ранеными, ни разу обещанное выполнено не было. Поступайте как опытные командиры, прошедшие Испанию или другие конфликты. На месте дислокации, до приказа направиться на фронт, ищите пустые бутылки, набирайте их ящиками. Потому что на фронте бутылок вы не найдёте, фронтовики их давно собрали и использовали. Дальше, думаю, объяснять не нужно: залить бензин, и готова огненная смесь. Хоть какое-то средство против танков будет, а то некоторые наши части прямо с одними винтовками встречали танки.

Кстати, в одном эпизоде два даже целыми захватить смогли, без гранат и всего такого. Когда к ним в тыл прорвались два танка, за ними бросилось порядка тридцати бойцов. Они забрались на них и закрыли щели шинелями и разными тряпками. Экипажи подёргались и после переговоров сдались. Вот так смекалка им и помогла. Так что дерзайте, проявляйте смекалку. Ещё хотелось бы отметить один момент. Некоторое наши бойцы и командиры используют на передовой оружие противника. Вот только немцы, поймав такого бойца, всегда его убивают, потому, как ясно, что снят оно с убитого солдата вермахта, а для них это что доказательство убийства. Наши, между прочим, так же поступают. Потому, если увидите какого-либо бойца с автоматом или немецким карабином, то знайте, это отчаянный малый, который в плен сдаваться не собирается. Таким можно и нужно выказывать своё восхищение и уважение. Есть за что. И напоследок, чтобы оставить хотя какую-то память о себе и даже некоторую интригу, я задам в эфире простенький вопрос, с призом за правильный ответ. Звучит он так: что чувствует боец-красноармеец, стреляя из своей винтовки в ненавистного врага в форме вермахта? Приза будет два, это один из моих трофейных пистолетов, «вальтер», снятый с убитого лётчика с бомбардировщика, к нему кобура, запасной магазин и патронов тридцать штук. Этот приз для мужчин. Для женщин наручные часы, небольшие, и хотя они мужские, для женщин тоже подойдут. Это также трофей. Даже если мужчина правильно ответит, приза два, и будем ждать ответа от женщин. Можно звонить в редакцию, писать письма, обязательно с обратным адресом и данными отправителя, ну или сообщать. Выигрышные призы будут отправлены редакцией радио выигравшему, тогда же и сообщат в эфире правильный ответ на этот вопрос. Призы будут храниться тут же в редакции, контроль за правильным ответом и отправкой призов я попросил был принять на себя старшего редактора. Срок ожидания ответа месяц с завтрашнего дня. Повторю вопрос: что чувствует боец-красноармеец, стреляя из своей винтовки в ненавистного врага в форме вермахта? Хотелось бы исключить из этой игры фронтовиков, они знают правильный ответ, но не будем, пусть и у них будет шанс. Призы будут иметь именные надписи победителей. В принципе на этом всё, мне уже намекают, что эфир заканчивается, поэтому я прощаюсь с вами, товарищи радиослушатели.

Диктор, перехватив за мной эфир, начал дальше вести передачу, следующую урезали из-за меня, но видимо особо это никого не волновало, а я, прихватив гитару, покинул студию.

– Ну ты дал, – хлопнул меня на выходе по плечу главный редактор. – Знаешь, в этот раз было даже страшнее. Жутко. Скажу честно, ты много что рассказал, что говорить не стоило, совсем не стоило. Не нужно нашим гражданам этого знать, но на многое действительно открыл глаза. Даже я не знал об этом.

– Думаете, последствия будут? – немного заторможенно спросил я, пытаясь встряхнуться и прогнать отупение. Стал пощипывать руку, верное средство.

Эфир практически полностью морально высосал меня, поэтому я был сильно уставшим.

– Ну, врагов у тебя теперь стало много из высокопоставленных людей, – задумчиво пожевав губы, честно ответил тот. – Как я вижу, ты понимаешь, о чём я. Я с самим товарищем Сталиным разговаривал, это его просьбы я выполнял, и ты вёл эфир дальше, но по голосу я бы не сказал, что он недоволен тобой. Слышимость хорошая была. А насчёт последнего эфира, я думаю, ты прав. Не дадут его тебе больше.

– Ну я так и думал, даже рассчитывал на это, – слабо улыбнулся я. – Тяжело вот это всё рассказывать. А вот посмеяться я люблю, если согласитесь, юмор буду рассказывать, тогда ещё встретимся.

– Мы подумаем и сначала сами послушаем, – встрепал он мне волосы на голове. – Ладно, твоя идея с призами за правильный ответ мне нравится. Поддерживаю, тем более мне на это дали добро. Какой ответ, мне же нужно будет проверять?

– Толчок в плечо.

Хмыкнув, тот покачал головой:

– Долго отгадывать будут, у меня шесть вариантов ответа было и ни одного правильного. Это ты правильно срок в месяц указал. Призы сам занесёшь?

– Завтра забегу часов в шесть вечера. Нормально будет?

– Нормально. Идём, чаю попьёшь, потом моя машина тебя домой отвезёт, стемнело уже.

– Спасибо.

В редакции я задержался на полчаса. Потом меня отвезли домой, а когда я сам открыл дверь, меня Марина встретила, и я застал заплаканную сияющую маму, сидевшую на стуле на кухне. Вокруг все старшие были, бабушка, Таня, дед, остальных видимо уже уложили. Они тоже были, скажем так, радостны. Предчувствуя, что это не я стал причиной такого счастья, услышал от мамы:

– Письмо от папки пришло. Жив, вышел из окружения, даже не ранен. Тане письмо прислал.

– Хм, как-то странно все мои эфиры заканчиваются. Снова письмо, – пробормотал я и, почесав затылок, неожиданно и счастливо улыбнулся, новость действительно была отличной.

Тут ещё Маринка подкралась сбоку и прошептала на ухо:

– А я помню ту седую женщину, с которой ты разговаривал. Мы всё слышали, что ты по радио говорил.

– Блин, – только и ответил я.

Повесив гитару на вешалку, я прошёл на кухню, сперва попил квасу, налил из кувшина на столе, ядрёный, хороший, и присел за стол рядом с мамой. Та намёк в виде протянутой руки поняла и дала письмо. Быстро пробежался по неровным строчкам – отец не умел писать красивым почерком, как курица лапой, но разобрать было можно.

– Понятно, – после недолгого молчания, разве что бабушка с Таней о чём-то шептались, пробормотал я. – Нашего письма он не получал, мы же не знали, что адресата не было, в окружении находится. Нужно новое писать, по новой военной почте, что он указал.

– Но мы же ему уже написали, письмо ушло, – сказала мама.

– То вернут обратно на наш адрес. С припиской «адресат не найден» или чем-то подобным. Сейчас писать будем?

– Подождём до завтра. Все устали, – оглянувшись на бабушку, ответила мама.

– Да, а у меня дежурство, – подтвердила Таня. – Я со знакомой в больнице договорилась, она пока меня заменит, но не на всю ночь, так что я побежала.

Быстро переобнимавшись со всеми, она подхватила узелок с едой, что бабушка ей собрала, и упорхнула.

– Осторожнее на улицах, – успел я крикнуть ей вслед, вздохнув; осмотрев присутствующих, быстро встал и пояснил. – Я её провожу.

Подхватив куртку деда, поскольку стало холодать ночами, хотя только начало сентября, вон сегодня десятое число, я догнал Таню. Шустрая, уже до перекрёстка дойти успела, и сообщил, что сопровожу её. Дальше мы, болтая, так и шли. Трамвай уже не ходил, время позднее, так что пошли пешком. Темы разговора у нас было две: письмо отца и, конечно, моё выступление на радио. Таня сразу сказала, что шокирована была, да не она одна, вся семья, что слушала нас, моими познаниями. Так как она присутствовала в квартире мамы и слушала вместе со всеми, то по комментариям мамы и деда стало ясно, что все, что я описывал, вполне могло быть, по мелким деталям они подтверждали, что многое помнят. То есть моих собеседников, а не о чём мы общались. Для них наше путешествие прошло как-то проще и легче, чем для меня. В общем, Таня была поражена, хотя и отметила, что я наверняка многим наступил на ноги, буквально прижав к стенке своими речами.

– А куда деваться? – пожал я плечами на эти её слова и, мельком осмотревшись, так как старался контролировать, что происходит вокруг, продолжил: – Или их вот так прижать, или они и дальше будут творить то, что творят. Надеюсь, прислушаются к моим словам те, кому надо. Вот товарищ Сталин, ты же знаешь, что я у него был по приглашению, пока шёл эфир и велась передача, раза четыре звонил редактору и просил, чтобы меня не останавливали, или давал добро на продолжение рассказов.

– О, это тоже интересно. Расскажешь?

– Ну я знаю только факт самих звонков, а про ту нашу встречу в кабинете ты и так знаешь. Насчёт отца нужно поговорить. По намёкам ясно, что он где-то под Старой Руссой.

– А как ты понял? – удивилась та.

– Сама же читала. Там написано, что они у деревни Кневцы. Название приметное, а мы там проезжали рядом. Завтра письмо нужно написать и отправить. Пока точно не скажу, на передовой он или нет, карту тех мест нужно посмотреть и сравнить со сводками с фронта, но не думаю, скорее всего, во второй линии, на пополнении и переформировании, так что сейчас подразделение, где служит отец, отдыхает. Хотя сам отец вряд ли, он же ротный старшина, у него сейчас самая работа, снабжение, обеспечение всем. Побегать придётся.

– Тяжело, – вздохнула та.

– Да, нелегко, но на то она и война. Интересно, где отец служит.

– Как где, в армии, – изумилась сестрёнка.

– Армия она разная бывает. Мы же только номер почты знаем, а он в пехоте может служить, в артиллерии, хотя ротный старшина, вряд ли там, в мотострелках, в танкистах, да даже у лётчиков, поди угадай.

– В прошлом письме папа написал про мотострелков.

– Это да, но ведь почта-то сменилась, это тоже не забывай, значит, он в новом подразделении служит… О, вон и твоя больница, что-то мы быстро дошли.

Ещё раз мельком обернувшись, не нравятся мне те тени, что нас с моей улицы сопровождают, как бы не топтуны из ведомства Берии, я довёл сестру до больницы, та быстро попрощалась, вернула мне куртку, которую я ей накинул на плечи, и скрылась в здании через дверь чёрного входа. Развернувшись, я потопал обратно, поглядывая по сторонам. Далеко уйти мне не дали, ну так и думал – топтуны.

– Александр? – заступила мне дорогу одна из теней. – С тобой хотят поговорить. Прокатимся?

– Время позднее, Лаврентий Павлович ещё не спит?

– Самое время для работы, – беря документы, что я ему протянул, ответил тот.

К нам подкатила машина, по форме кузова не «эмка», может, что иностранное? Когда я устроился на заднем сиденье, мужчина, оказавшийся в форме сержанта госбезопасности, сел рядом с водителем. Я рассмотрел на приборной панели небольшую эмблему «опеля».

– Так это трофейная машина? – немного удивился я.

Сопровождающий ничего не ответил, застыл как истукан на своём месте, но откликнулся водитель, который охотно мне пояснил:

– Нет, довоенные закупки ещё. Была небольшая партия. Недолго им кататься, запас запчастей к концу подходит.

– Понятно.

К моему удивлению, мы покинули Москву и покатили куда-то в сторону от города. Вот тут я забеспокоился, куда это ещё меня везут? Оказалось, те знали куда. Ближняя дача Сталина. Так вон оно как. Сопровождающие остались у ворот, тут меня перехватил местный сотрудник, у сторожки осмотрели и попросили сдать оружие. Ну какое у меня оружие? Пара ножей да мелочовка, но сдал, раз вежливо попросили. Дача была не такой и большой, я-то думал, это будет монументальное здание, громадина, а тут дачка, скорее всего на несколько комнат. Сталин и Берия оказались в кабинете, довольно большая комната, сидели в креслах у стола. Окна были занавешены плотными шторами, чтобы ни огонька не вырывалось наружу, ночные налёты на Москву продолжались. Мне даже кажется, усилились.

– Здравствуйте, товарищ Сталин, здравствуйте, товарищ Берия, – проходя в кабинет, поздоровался я. – Хорошая дача. Воздух тут чистый.

Выдохнув облачко табачного дыма, Сталин погасил папиросу, опять не трубка, и с какой-то странной весёлостью посмотрел на меня.

– Присаживайся, Александр, поговорить нужно.

– Если вы товарищ Сталин о том, что в эфире было, сразу скажу, что знал, рассказал. Не всё, конечно, времени не хватило, но многое. А ответ на вопрос не скажу, времени месяц, если хотите приз выиграть, всё в ваши руках.

– Твоё? – просто и прямо спросил тот и протянул мне лист тетрадной бумаги.

Взяв его, я пробежался по первым строчкам, а это действительно было написано мной, те самые предсказания, которые я Берии отправлял, и стал вдумчиво читать. Листок специально выбрали такой, что без других понять, о чём написано, было достаточно сложно. Для проверки сунули, к гадалке не ходи.

– Изучил? Верни, – велел Берия.

– Сейчас, я не дочитал ещё, – развернулся я к хозяевам боком и увеличил скорость прочтения.

Меня тут же схватили за ухо, отчего я зашипел, и отобрали лист.

– Даже половины прочитать не успел, – обиженно насупился я.

Понятно, что играл, при всех подозрениях, я категорически не хотел выдавать, что эти сообщения действительно написаны мной. Я даже жалеть начал, что вообще их отправлял. С другой стороны, эфира бы не было, никто бы меня не услышал.

– Так это не твоя работа?

– Нет. Только я не понял, о чём там. Вижу, что важное, про нефть где-то в Татарстане, и всё.

– А мои специалисты говорят, что если бы ты писал левой рукой, то почерк был бы схож, – слегка наклонившись вперёд, сказал Берия, сам Сталин в этом разговоре пока не участвовал, сидел и с интересом за нами наблюдал. – Вот листок, вот перо, чернильница имеется. Пиши левой, я диктовать буду.

– Да легко.

Моё такой лёгкое согласие явно озадачило обоих присутствующих, однако дело нарком всё же довёл до конца. Он просто взял книгу, что лежала на столе, и зачитал отрывок. Я лишь пару раз попросил помедленнее, рука левая, а пишу ею не так быстро, как правой. Когда эта экзекуция закончилась, я потряс пальцами левой руки, неудобно ею писать, не привычно, и передал лист наркому. Тот, приблизив его к свету настольной лампы, быстро сравнил тексты.

– Писал быстро, значит, поменять почерк с ходу не мог, – явно озадаченно пробормотал тот. – Ладно, специалисты позже посмотрят.

– А в чём дело-то? – всё же поинтересовался я.

– Человека одного ищем, – нарушил молчание Сталин, покосился на пачку папирос на столе и слегка вздохнул, видимо курить хотел.

– Если сам не нашёлся, значит, не хочет, чтобы его нашли, – пожал я плечами. – Так логично.

– Логик, – хмыкнул Берия.

В это время в кабинет прошёл один из местных сотрудников, я даже не заметил, как его вызвали, нарком передал ему оба листа, после чего тот покинул кабинет. Честно говоря, вся эта ситуация мне не нравилась, тревожно было, да ещё эта парочка больше молчала, переглядываясь, я реально не хотел говорить, что это действительно я писал эти сообщения. Тут Сталин сказал:

– Мы знаем, кто ты, ты действительно Александр Поляков, только из будущего, и не зря носишь кличку Адмирал в школе, из-за своей излюбленной морской фуражки. Ты ведь в будущем был капиталистом, хозяином яхт-клуба. Говори, всё расскажешь.

Тут Берия чуть приподнял верхнюю губу, показывая клыки, и с них закапала кровь.

– Да что вообще происходит?! – вскочил я со стула на ноги.

Оба моих собеседника встали, глаза их стали пустыми, клыки были красными от крови. Когда они меня схватили, и клыки Сталина впились в шею, я только и успел промямлить:

– Печеньки.

– Ох! – проснувшись, я сел, заскрипев сеткой кровати.

Дико осмотревшись, я упал на мокрую подушку, да я сам был мокрым от пота, и, мысленно прокрутив тот кошмар, что только что был, усмехнулся. Сам кошмар уже начал стираться из памяти, все мелкие детали исчезать, но всё равно подивился тому, что приснилось. Красочный он был, натуральный. А как сон идеально лёг на вчерашний день, вернее ночь. Дотянувшись до стола, посмотрел время на циферблате. Хм, три часа ночи. Я как проводил вчера Танюшу, вернулся, все уже спали, даже мама, лишь дед пыхтел папироской у крыльца, так что мы немного поговорили и тоже пошли спать. Как уснул, не заметил, а тут этот кошмар, что лёг на вчерашний день. Приснится же такое. Бр-р-р!

Сам разговор с дедом запомнился. Дед, работая в порту, заказал дрова, да, была там услуга такая до войны, но и сейчас она действовала. Можно купить брёвна, они дешевле, поленья или уже наколотые дрова, вот эти куда дороже. Мы с дедом и поговорили, решив брать дрова, четыре машины. Колоть времени нет, а так на зиму четыре печки, плюс баня, много дров нужно. Поленья тоже в принципе можно взять, сами наколем, колун и специальные клинья есть. Раньше уголь в продаже был, но сейчас не продавался, всё на нужды армии и фронта уходило. Однако были ещё торфяные брикеты, спрессованные специально для домовых печек. Пару машин было бы неплохо взять. Ну хотя бы одну. В общем, об этом мы с дедом и говорили, тот сам этот вопрос решит, деньги у мамы возьмёт, у неё неприкосновенный запас имеется.

Немного полежав, я перевернул подушку, сухим вверх, подумал и, встав с кровати, перевернул матрас и перестелил бельё, потом также перевернул одеяло, на сухом спать приятнее. Я уж думал, что заболел, больно уж в пот бросило, но нет, состояние вроде нормальное. Попил воды из графина на своём столе, я его тут поставил, чтобы больше бабушку с дедом не будить, если пить захочется. В прошлый раз разбудил, когда на кухню к ведру со свежей водой крался. О табурет споткнулся в потёмках. Снова устроившись на кровати, как-то незаметно и быстро уснул.