Текст книги "Адмирал: Сашка. Братишка. Адмирал"

– О чём говорим?

Они смутились, но мама всё же сказала, что обо мне. Дальше мы так втроем и общались, я описал товарищу Сталину в подробностях нашу недавнюю эпопею в тылу у немцев, со своей точки зрения, конечно же. Кое-что упустил, но как оказалось, тот об этом знал и сам напомнил:

– И обменял два вещмешка с битой посудой на трофейный автомобиль.

– Ну не всё там бито было, – немного растерянно промямлил я. – Восемь тарелок и поднос сохранились. Мы ими пользуемся. Надо будет потом в музей передать, всё же раньше они принадлежали Гитлеру, а тот какой-никой след в истории, но оставляет… А по поводу обмена… Никто не просил бить мои трофеи, которые я, напрягая все силы, лично вынес к нам, и тут какой-то, даже слов подобрать не могу, разбил всё оглоблей, когда мы уже у своих оказались. Даже описать не могу, какие я чувства испытывал, когда услышал этот хруст, поэтому комкор правильно поступил и погасил мои эмоции подарком. А я в ответ у них концерт дал. Два часа шёл. Запрещённые песни пел.

– Запрещённые? – поднял тот брови, мне даже показалось, что тот не играл и действительно был удивлён.

– Ну да, цензура запретила мне их исполнять, а фронтовикам и простому народу они очень нравятся, вот и приходится их вот так на импровизированных концертах исполнять. Негативного отношения к ним я не заметил, не знаю, почему их запрещают.

– А по радио почему перестал выступать?

– Так запретили же?

– Насколько я в курсе, тебе это никто не запрещал.

– Не знаю, передали, что в моих услугах больше не нуждаются, и всё. Это после того случая с тем композитором случилось, которого я немного поставил на место в последней передаче. Видимо мстил таким образом.

– Почему же ко мне не обратился?

– Да меня как-то вся эта ситуация и самого утраивала, другие дела навалились. Тем более я в госпиталях пел.

– Да, мне дочка говорила, она на двух концертах была.

– А?..

– Она служит в двух госпиталях сиделкой, учится на врача, – сделав небольшой глоток из фужера, пояснил Сталин.

– Как же я её не заметил-то?! – озадачено почесал я затылок.

– Она изменилась за последнее время.

– Возможно. Кстати, товарищ Сталин, по поводу цензуры, я всё же хотел бы поговорить. Не знаю, мне как создателю, конечно, неприятно такое решение, запретить их, но я не понимаю, почему несколько человек решают за всех, что можно слушать, а что нет?

– Извини, Александр, но тут я помочь не могу. Решение это приняли компетентные товарищи, и если оно было принято, значит, решение правильное, и только они могут изменить его.

– Всё равно… – я пощёлкал пальцами, подбирая подходящее слово. – Подло как-то. Мне кажется, хотя бы один раз слушатели, но должны их услышать. Мол, песни запрещены цензурой, но исполнить их один раз разрешили, чтобы слушатели сами решили, правильно компетентные товарищи поступили или нет.

– Хм, а интересно предложение. Знаешь, на это я дам добро. Раз песни запрещены, так запрещены, но все они могут единожды прозвучать по радио. Возьмёшься?

– А знаете, а возьмусь, сам и певцов подберу, помогу музыкантам освоить мелодии для них. Справлюсь.

– Вот и договорились.

– Этот вопрос решили. Перейдём к другому?

– А у тебя ещё что-то есть? – заинтересовался Сталин, в его глазах мелькали смешинки.

Мама постаралась как можно незаметнее толкнуть меня локтём, намекая, что пора заканчивать, но у меня это ещё было не всё.

– А как же. Даже два. Вы ведь в курсе, что мне от бандформирования достался дом в качестве трофея?

– Бандформирование, – Сталин как бы попробовал на вкус это слово. – Интересно звучит. Да, я в курсе о доме. У тебя там вроде как сестра проживает с сокурсницами.

– Точно. Там в амбаре находится неплохая техническая мастерская, у меня не стали её забирать, оснащение старое, официально выкупленное прошлым хозяином в порту, на что была соответствующая бумага. Из-за этого и не тронули. Так о чём я? Всё дело в том, что парк станков, плюс наковальня, идеально подходит для небольшого кустарного производства. Мы с дедом попробовали и сделали за два дня десять глушителей, три для немецких автоматов МП и семь для пистолетов «вальтер» и «парабеллум». Качество выстрела не сильно понизилось, но глушится теперь неплохо. И мы с дедом вот что решили: открыть это производство и начать штамповать такие глушители. В основном для трофейного вооружения, но можно и нашего.

– А рабочие?

– Мой дед в прошлом артиллерийский унтер, после окончания Гражданской войны, несмотря на сильную контузию, в основном из-за недостатка рабочих рук до выхода на пенсию в тридцать седьмом работал в мастерской лесопилки. Запчастей разных не дождёшься, как ни заказывай, вот они у себя почти всё делали сами. Так что дед опытный слесарь. Ещё неподалёку проживает увечный фронтовик. Танкист без одной ноги. Руки у него растут откуда нужно, так что два работника есть, а дальше из молодёжи наберём.

Троих-четверых нам хватит. Думаю, до тысячи единиц глушителей в месяц мы будем выпускать для войск осназа, разведки и иже с ними. Только материал ваш. Трудно найти подходящий. Смешно сказать, на свалках необходимый материал искали. Нашли, честно говоря, по мелочи.

Сталина моё предложение не могло не заинтересовать, чуть позже подошёл маршал Шапошников и включился в беседу. Но он недолго с нами был, отвлекли, и тот ушёл. Тут Сталин напомнил о третьем вопросе. Я честно сказал, что это скорее не вопрос, а просьба. Ну заколебали меня тормозить все, кому ни попадя. В общем, не имеет права двенадцатилетний подросток водить машину. Отбрёхиваться получалось только по той причине, что меня узнавали, поэтому и отпускали, а так тяжело. В общем, мне права нужны. Тот тоже обещал подумать и решить этот вопрос. Просьба была не такая уж и напряжённая. Потом мы ещё немного поговорили, и товарищ Сталин отошёл, его отвлекли. Тут взяла слово мама, она шёпотом изумлялась, как я так по-простому, панибратски общаюсь с самим товарищем Сталиным. Сам я ничего необычного в этом не видел и отвлёк её попробовать деликатесы на столе. Пользуясь таким случаем, пробыли мы в Кремле почти до закрытия.

– И что нас ждёт впереди? – вздохнула мама.

Махнув рукой свободной машине такси, их специально для таких случаев тут держали, я ответил:

– Мама, да ты что? У нас теперь вся жизнь впереди. Поверь, вы с Таней станете самыми известными певицами Союза, уж я постараюсь. Пусть по запрещённым песням, в основном исполнять их будете только вы, но станете. На мужской репертуар найду других исполнителей.

– Ох, мечтатель, – потрепала меня мама по голове и потребовала надеть шапку.

– Я оптимист, и этим всё сказано, – надев шапку, пробурчал я и распахнул для мамы дверь машины. А так у нас действительно много планов, и нужно их решить.

Прошло восемь дней, чуть больше недели, но с того памятного вечера в Кремле, где состоялось награждение фронтовиков и тружеников тыла, никаких подвижек у меня не произошло. На студию радио меня так и не приглашали, поэтому я уже давно на них махнул рукой и с удовольствием занимался делами.

Поскольку мое предложение организовать кустарное производство глушителей для оружия очень заинтересовало Иосифа Виссарионовича, уже на следующий день на нас вышли люди из наркомата Берии. И вот я уже неделю как помогал деду налаживать производство под их патронажем. Был комсомольский набор, и у нас появилось шесть добровольцев от четырнадцати до шестнадцати лет, пять девушек и один крепкий паренёк. Он в основном грузчиком работал. Дед, старший в мастерской, наладил производство быстро, и три дня назад первые глушители начали поступать на испытания. Сразу в войска их отправлять никто не собирался.

Дед – главный, дядя Стёпа, тот раненый танкист-фронтовик, стал старшим мастером, а он действительно был со станками на ты, обучали молодежь, трое из которых были из местного ПТУ, но производством занимались пока старшие. Сейчас моя помощь уже не требовалась, я больше приглядывал и помогал с подготовкой материалов. Естественно, глушители мы делали не поточно, а под конкретное оружие. Нам доставили пять ящиков с СВТ, поэтому мы на стволах накручивали резьбу и пробовали на милицейском стрельбище, проводили первичные испытания, так что в армейских я был уверен.

Правда, из-за не очень хорошего качества резины, лучше просто не имелось, мембраны долго не продержатся, так что для винтовок было лимитировано количество выстрелов в тридцать единиц, для револьверов и пистолетов – в пятьдесят, потом требовалось сменить мембраны. К каждому глушителю давался тройной запасной комплект. Две девочки, что занимались именно мембранами, уже стали руки набивать в их изготовлении, делая брака всё меньше и меньше. Вот их как раз я обучал, дед с дядей Стёпой занимались самими трубами глушителей и резьбой. Так что часть винтовок мы отправили на испытания, как и десять наганов. Ещё обещали прислать ТТ с удлинённым стволом, но дальше обещаний пока не зашло. Качество производства нас с дедом удовлетворило, поэтому дали добро забрать на испытание. Контакты налажены, дед крепко на своём месте сидит, одна из сокурсниц Тани стала вести бухгалтерию на производстве, причём не отрываясь от учёбы, так что пошло дело. Ждём крупного заказа после государственных испытаний.

Возвращаясь с места производства, я заглянул в музыкальную школу. Мы в течение полутора часов репетировали несколько песен с моим ансамблем, потом двинул к тому дому, где проживал. И меня нисколько не беспокоило, что производство было открыто на территории участка моей усадьбы, больно уж удобно вести там работу. На месте, прихватив ведра, направился в соседнюю половину дома за водой. Нужно в свою натаскать, а потом исполнить просьбу Димки – обновить ледяную горку, что имела скат в огороде с выходом на речку. Все соседские детишки, что там скатывались на санках, набрав скорость, уезжали почти на триста метров, до противоположного берега. Так что горка у нас была одной из самых лучших в округе. Ну а я, натаскав воды в хату, где проживал с дедом и бабкой, подтопил печи, всё же зима на дворе, минус двадцать два, как показывает уличный термометр. Сделал задуманные дела по хозяйству, можно и братишке с сестричками помочь. Маринка носилась по участку, животину кормила, бабушке помогала ужин готовить, а я шесть вёдер воды натаскал на горку. Мы там, в пробитых на горке ямах, снег набили, и вот я из лейки всё это и проливал, чтобы за ночь замёрзло. Но у меня быстрее лейка замёрзла, вернее горловина, чем горка схватилась. Дальше из вёдер отливал. Именно тут, у баркаса, возле левой подпорки меня и нашёл Лабухин.

– Доброго вечера, Константин Львович, меня ищете? – первым заметил я его, выходя из-за корпуса баркаса.

Четвёртый час только вступил в свои права, как уже начало темнеть. Через час мы с моей музыкальной группой должны выступить в одном из госпиталей, главврач был в курсе и всё подготовит, поэтому время терять не хотелось, мне ещё собраться, приодеться было нужно. Интересно, что ему тут нужно?

Ветер бросил в лицо колючий снег, отчего я поморщился и поднял меховой воротник тёплого пальто. К зиме я успел подготовиться хорошо. У меня был ватник, вроде армейского, пальто для школы, тулуп для суровых морозов и потёртое старое пальто слегка не по размеру, в котором я сейчас и работал по хозяйству. Оно у меня вместо рабочей зимней куртки, тем более было слегка укорочено снизу, для удобства. Немного повреждено, хоть и аккуратно заштопано, так что порвать его было не жаль. По двору и по хозяйству я работал именно в нём. А что, удобно, и мне особенно нравился его высокий меховой воротник. Вот как сейчас, надвинул пониже ушанку и поднял ворот, чтобы ветер не бросал в лицо жёсткий снег. Сам ветер недавно поднялся, с полчаса назад. Детишки что мне помогали, с его появлением моментально испарились, своих я сам прогнал, ещё не хватало застудиться, так что, закончив, укрывшись от ветра за корпусом баркаса, смотрел на проделанную работу со стороны, придирчиво ища недоделки. Те места, где я проводил ремонт, были хорошо видны белыми пятнами набитого и намоченного снега, который я сглаживал лопатой, чтобы при спуске у ребятишек не было проблем. Завтра можно будет уже кататься. Быстро схватится. Сегодня уже поздно, темнеет.

– Здравствуй, Александр, – поздоровался Лабухин сверху горки, ища взглядом возможность спуститься.

Под снегом были деревянные ступени подъёма, но зимой они никому не нужны и их не чистили, а детишки и так в стороне прорубили лопатами в снегу ступеньки, и им хватало. Спуститься можно по горке. Тот, видимо, сверху ступени в снегу у горки не заметил, поэтому предложил свой вариант:

– Может, ты поднимешься? Неудобно говорить, крича друг другу.

Молча кивнув, я подхватил оба пустых ведра и лопату, лейку ранее на кухню унёс оттаивать, так что груза не так и много. Поднявшись наверх по ступеням, я поручкался с помредактора, и мы направились к дому. Там я разложил вещи по местам в сенях, а мы прошли в половину дома мамы, именно здесь в основном и царила жизнь, во второй половине мы просто спали. Мамы ещё не было, училась, и Марина, поскольку бабушка кормила Киру кашей, накидала нам на стол. Лабухин схватил стакан с горячим чаем и начал греть руки. Ну да в его пальто особо не согреешься. Может, оно и стильно выглядит, но скорее предназначено для осени или весны, а уж никак не для такой зимы, как у нас. Это ещё ничего, пару дней назад вообще морозы стояли под тридцать, сегодня было полегче.

Я же, сделав бутерброды с копчёным салом, которое мы с дедом недавно накоптили, стал его жевать, прихлёбывая чай. Наконец, когда гость отогрелся, шумно отхлёбывая крутого кипятка под названием чай, что во второй раз налила ему Марина, по его просьбе, то заговорил:

– Ну что, Александр, идём?

– Куда? – рассеянно спросил я у него, прожевав кусок бутерброда.

– На радио, конечно.

– А что мне там делать? – так же спокойно и без особых эмоций поинтересовался я. Интереса в моём вопросе по-прежнему не прослеживалось.

– Как так, что там делать?! Выступать.

– С какой это радости? – наконец показал я эмоции, с интересом посмотрев на гостя. – Сами отказались от меня. А я за это время распланировал весь свой график, и у меня нет просвета. Через сорок минут у меня выступление в госпитале. Уже ждут.

– Подожди, Александр, ты это серьёзно? – несколько растерянно поинтересовался Лабухин, такого ответа он явно не ожидал.

Я же продолжал свою игру, нужно было поставить их на место. То, что меня уговорят вернуться, это понятно. Но вот так по-барски прийти, мол, возвращайся, мы тебя прощаем, это они зря. Сами и отказались, прямо мне сказали, что в моих услугах более не нуждаются, от этого и будем отталкиваться, так что на этом лёгком противостоянии я надеялся что-нибудь поиметь. Что, пока сам не знаю, но поставить их на место хотел. Считайте это капризом, но вот так бежать по первому же зову виляя хвостом, я не собирался. Пусть уговаривают. Да и реально у меня времени не было.

– Серьёзно, – так же спокойно ответил я. – Если раньше я был малоизвестен и такие выступления мне были нужны, чтобы продвинуть свои песни и остальное, то сейчас без надобности. Имя я себе сделал, меня все знают. Возможно, через пару лет и забудут, так я и не против. Стартовый толчок был, больше мне от вас ничего не нужно. Конечно, если бы вы сами не отказались от моих услуг, мы бы так и продолжили сотрудничество, а сейчас это вряд ли возможно. У меня слишком плотный график. Втиснуть в него ещё вас невозможно.

– А завтра?

– Занят, – коротко прозвучал мой ответ. – Всю эту и следующую неделю тоже занят. Я спать прихожу домой в половину одиннадцатого. В школе приходится задерживаться на час-другой, потому что домашнее задание делать дома я просто не успеваю.

Марина, что активно грела уши у разделочного стола, что-то там готовя, только фыркнула. Ну да, тут я немного преувеличил, школьные задания мы выполняли дома с ней вместе вечерами. Она не знала, чего я добиваюсь, не просвещал в суть, поэтому понятно, что сейчас её с кухни и метлой не выгонишь, пока не узнает, к чему я вообще веду этот разговор. Правда к её большой досаде Марину окликнула бабушка из зала, где кормили моего младшего братишку, и она убежала, преодолев свое любопытство.

– Александр, – мягко, как ребёнку, сказал Лабухин. – Это ведь было не наше пожелание, а решение сверху. Пришлось его выполнить, причём в короткие сроки.

– Не мои проблемы. Это вы попросили меня больше у вас не появляться, сказано – сделано. Не думаю, что стоит и дальше переливать из пустого в порожнее, мне нужно собираться в госпиталь. Ещё до него полчаса бежать.

Гость так и не ушёл, он ходил со мной и ныл, ныл всё о своём, пока я быстро переодевался в своей комнате и приводил себя в порядок. Гитару можно было не брать, я на таких концертах использовал ту, что из музыкальной школы, а её парни прихватят с собой. Так что, застегнув куртку, вместе с гостем покинул дом, снова дав свой твёрдый отказ участвовать в ближайшее время в их делах. Махнул рукой и побежал к речке. Нужно добежать до госпиталя как можно быстрее, Лабухин своим приходом меня изрядно задержал.

На месте уже всё было готово, моя группа тихонько настраивала инструменты в актовом зале бывшей школы, куда начал стекаться пораненный люд и медперсонал, так что я появился вовремя. А под конец и мама подошла. Она у нас по плану выступлений последней проходила. Она исполняла две песни. Обе из запретного списка.

Следующие два дня я был неуловим для помредактора и других посыльных с радио. Тут действительно меня сложно поймать, если только в школе или поздно вечером, когда я возвращался домой. Только эти два дня были выходными. В субботу укороченный учебный день, а в воскресенье мы вообще не учились, и я спозаранку убежал по своим делам. Ну а то, что меня ищут, узнавал от родственников или знакомых. Только не обращал внимания, дел действительно накопилось столько, присесть некогда. Это я будущие дни освобождал, уговорят ведь, вот и бросился на максимум дел, чтобы подосвободиться.

Поймали меня, конечно, в понедельник, в школе. Это была отчаянная попытка, последний учебный день, вот-вот наступит Новый год и в школах начинались каникулы. Видимо, представив, что меня в эти дни вообще отловить будет невозможно, пустили вперёд тяжёлую артиллерию. В этот раз приехал сам главный редактор, с которым мы успели за всё время сотрудничества неплохо сдружиться. Хороший дядька. Вот он меня и уломал всё же на сегодняшнее вечернее выступление, мол, трубы горят. Сверху уже не приказывают, а откровенно угрожают. Да и как иначе, в пятницу объявили, что вечером будет моё выступление, а тут раз, отменили, и всё – молчок. Приказ сверху был спущен, так извольте выполнять, иначе на них обрушатся все те кары, о которых только слышали. Так что дирекция радио было поставлена в такую позу, что не выполнить приказ они просто не могли, и сегодня был тот самый крайний срок, что им дали. В утешение мне сообщили, что чиновник, который спустил приказ гнать меня ко всем чертям и запретить мои выступления, наказан. Правда, как именно – я не знаю, мне об этом не сообщали, да и главный редактор, похоже, тоже был не в курсе, кроме самого факта. Но обнадёжил, больше палки мне в колёса ставить не будут. Зато тот знал, из-за чего чиновник проявил ко мне такое неприятие. Да тот самый раскритикованный мной мэтр попросил, они родственниками оказались, чиновник и нажал на все доступные рычаги. Вот ему, похоже, за это по рукам и надавали. Чудо будет, если он вообще на своём месте усидит.

Мы ударили по рукам, договорившись о времени, когда я подойду со своими музыкантами, поскольку обговорили, что я буду выступать со своими. Более того, сверху спустили приказ: цензуры нет, заранее прослушивать нас, как ранее, не будут. Про список запрещённых песен главный редактор уже знал, как и то, что теперь им дали ход, хоть и в разовом исполнении. Раз сказали, что прозвучат только один раз, значит, так и будет.

Когда главред уехал, я закончил уроки и побежал по своим, предупредить чтобы готовились к вечернему выступлению. Некоторых пришлось успокаивать, это мне привычно вещать на весь Союз, а на некоторых накинулся мандраж, поджилки затряслись. Надеюсь, не сфальшивят. Мама обещала быть на месте к нужному часу, сразу после своих уроков подойдёт, я застал её дома во время кормления Кирилла, тут повезло. Ну а сам занялся делами и подготовкой.

Пять месяцев спустя. 6 мая 1942 года. 20 часов 37 минут.

Москва. Улица Тверская. Здание Всесоюзного радио

– …и мне пора заканчивать сегодняшнее выступление. По уже сложившейся за эти месяцы традиции, заканчиваем мы передачу исполнением песен. Однако сегодня будет исполнено не две, как это обычно было, а шесть. В прошлую передачу я об этом уже говорил, как и перечислял названия песен. Передачи у меня раз в неделю, и исполнители, которых сам я подбираю для выступлений, исполняют по две песни. Ну а сегодня заключительный день, из-за чего и будет исполнено шесть песен. На лето я прекращаю выступления.

Диктор, с которым мы за это время хорошо спелись и понимали друг друга по движению или мимике, кивнул и перехватил слово:

– Да-да, вы не ослышались, дорогие товарищи радиослушатели, Александр хоть и школьник, но человек ответственный и вступил в Гражданский речной флот, он будет доставлять грузы по рекам. И завтра судно, на котором Александр будет нести службу до конца навигации, покидает порт. Конечно, мы просили его остаться, но тут наш молодой друг стоял твёрдо на своём решении.

– Я завербовался на речфлот ещё до первых выступлений и не хочу нарушать данное слово. Надеюсь вернуться осенью, с новыми впечатлениями и новыми юмористическими рассказами для передач, что проходят дважды в неделю. Однако за эти месяцы я так привык к вам, что не хочу оставлять вас на такое долгое время, но ничего не поделать. И чтобы не тянуть время, наши уважаемые исполнители торопятся, закончу нашу передачу первой парой весёлых песен. Одна называется «Гадалка». По названию, думаю, вы догадались о ком она. Вторая больше мои фантазии. Такие песни уже встречались, поэтому наши дорогие радиослушатели, думаю, понимают, о чём я. Называется она «В синем море, в белой пене». Исполнять начнут именно с неё, музыканты уже готовятся, но прежде чем начать, я опишу, как она ко мне пришла, иначе вы сможете не понять суть этой песни. Как вы помните, я часто делаю это. Так вот, как-то мне попалась книга о приключениях пиратов, и там описывались такие мифические существа, как сирены. Они сидят на скалах, принимают вид прекрасных дев и поют такие чарующие песни, что моряки не выдерживают, прыгают за борт и плывут к ним. Ни один не доплыл, все утонули, но суть, я думаю, вы уловили. Говорят, моряки, когда проплывают мимо этих скал сирен, затыкают уши, чтобы не слышать их песен. А один моряк попросил привязать его к мачте, чтобы услышать. Так он канаты чуть не порвал, едва не вырвался. Книгу эту я читал на ночь, и похоже, всё наложилось. Конечно же, я не мог не заинтересоваться, что же поют такое сирены, что матросы теряют головы. А сон у меня был такой… Представьте белоснежный пассажирский пароход, у борта стоит мальчишка моего возраста в матросском костюме, и вдруг он слышит такие слова…

Отстранившись от микрофона, я кивнул, и зазвучала песня, а мама стала подпевать. Мы все песни сначала отшлифовываем за время выступлений в госпиталях, так что исполнение было практически высшего класса, да и мама выкладывалась.

 
Ла-ла-лэ-ла ла-ла-ла-ла-ла-лэй
В море ветер, в море буря,
В море воют ураганы,
В синем море тонут лодки,
И большие корабли, ха-ха-ха,
 
 
Корабли на дно уходят,
С якорями, с парусами,
На морской песок роняя,
Золотые сундуки, золотые сундуки.
 
 
Корабли лежат разбиты,
Сундуки стоят раскрыты,
Изумруды и рубины осыпаются на дно,
Если хочешь быть богатым,
Если хочешь быть счастливым,
Оставайся мальчик с нами —
Будешь нашим королём,
Будешь нашим королём.
Ла-ла-ла ла-ла-ла ла-ла-ла-лэ-ла-ла-ла…
 

Когда эта песня смолкла, к маме присоединилась Таня, после чего зазвучала «Гадалка». В последнее время я стал чаще привлекать её к подобным выступлениям, да и в исполнениях на пару песни только выигрывали. Отлично звучали. Вот и сейчас песня про гадалку со лживыми королями так и звучала не только по студии, но и всему Союзу.

 
Ежедневно меняется мода, но покуда стоит белый свет,
У цыганки со старой колодой хоть один да найдется клиент.
В ожиданье чудес невозможных постучится хоть кто-нибудь к ней,
И раскинет она, и разложит благородных своих королей…
 
 
Ну что сказать, ну что сказать, устроены так люди,
Желают знать, желают знать, желают знать, что будет.
Что сказать, ну что сказать, устроены так люди,
Желают знать, желают знать, желают знать, что будет…[4]4
  Л. Дербенев.


[Закрыть]
 

Когда песни закончились, мама и Таня покинули студию. Мама отправилась домой, ей Киру кормить нужно, а Таня в больницу, у неё смена. Как я уже говорил, сегодня будет шесть песен вместо обычных двух завершающих. Так что продолжим. Когда последние аккорды «Гадалки» стихли, вернувшись к микрофону, я продолжил передачу:

– Как наши уважаемые радиослушатели знают, обычно в разных передачах песни звучат по жанрам. Когда военные, когда лирические, про любовь, грустные или вот такие весёлые. Сегодня все шесть песен будут именно веселыми. Хотя две следующие песни я буду исполнять лично, и вторая из них «Белые розы», скорее лирическая. И так первая песня «Мужиков надо любить». Я немного пережму горло пальцами, чтобы изменить голос, так что не пугайтесь. Это, конечно, для голоса вредно, но это исполнение будет разовое, так что переживём.

Исполнив сперва одну песню, а сразу за ней уже обычным своим голосом и «Белые розы», я вернулся на своё место, пока в студию проходили следующие исполнители. Поэтому заминки после исполнения практически не было, я снова взял слово:

– В пришлый раз я отметил, что песня «Белые розы» прозвучит дважды. Это не ошибка, так и будет. Дело в том, что мне пришла в голову неплохая, на мой взгляд, идея выпускать пластинки только с музыкой, ставшими известными застольными песнями, как я надеюсь куда включат и «Белые розы». Вместе с грампластинками в комплекте должны идти листы с текстами тех песен, музыка которых будет записана на пластинках. Исполнители из гостей, что пожелают поучаствовать, смогут по ним без ошибок исполнить разные произведения. Не всегда во время разных семейных праздников, тех же дней рождений, удаётся найти музыканта с инструментом, так что, если имеется патефон, проблема будет решена. Идея мне пришла из-за отца, вот уж кто любит спеть во время таких гуляний. Слуха нет вообще, поёт так, что уши отваливаются, но поёт. Испытывая муки его слушать, а наигрывал ему я, мне и пришла такая идея с грампластинками. Пусть поёт, я разве против, но подальше от меня, чтобы не резать мой слух. С этой идеей, оформленной как нужно, я пришёл в соответствующую организацию, с предложением выпускать грампластинки, а я их назвал музыка-караоке. Или просто – караоке. Переводится она как «пустой оркестр» – развлечение, заключающееся в непрофессиональном пении с использованием музыкального устройства, позволяющего петь под заранее записанную музыку. Вот я и решил на деле продемонстрировать, что же это такое. В первый раз, как вы только что слышали, я исполнил её лично, чтобы вы знали, как она звучит и должна звучать, и вот после меня её исполнит другой коллектив, солировать будут трое. Игорь Панов, Егор Вольский и Евгений Андреев. Это их первое выступление, так что поддержим их, товарищи.

Отодвинувшись от микрофона, я кивнул, и парни, которые также отшлифовали это исполнение в госпиталях, начали. Правда ещё до того, как зазвучала музыка, они разыграли целое представление, как будто дело происходит не в студии, а, например, в каком-то доме, где празднуют день рождения. Пьяненькие голоса, поздравления, звон стаканов, льющаяся в стакан у микрофона вода, женский задорный смех. Сыграли хорошо. Улыбаясь, я показал большие пальцы обеих рук, молча поаплодировал.

– Егор, давай заводи гармонику. Крути ручку, – подвыпившим голосом велел Игорь.

– Что будем петь? – тут же поинтересовался тот.

– А давай нашу любимую.

Вот тут только зазвучала мелодия, и парни начали, причём во время музыки также слышался и женский смех, звон посуды и остальное. Копировали они «Белые розы» в том исполнении, как это делала группа «Ленинград» в будущем. Главный редактор, что слушал с остальными своими сотрудниками, встав в дверях, тоже показал мне оба больших пальца, ему явно понравилось исполнение. Под конец, когда музыка стихла, Андреев, как будто этого не замечая, продолжал душевно выводить последний куплет, но его со смехом остановили остальные.

– Всё, Женька, куда разошёлся, кончилась музыка. Всё, ему больше не наливать… Егор, ставь следующую…

На этом представление закончилось, и я вернулся к микрофону, пока парни выходили из студии. Многие слушатели из местных работников хлопали их по плечам. Сыграно парнями было действительно просто великолепно и задорно.

– Ну а мы продолжим. Сейчас прозвучит шестая песня, заключительная. Исполнители, а её в необычной манере будут исполнять студенты Московской музыкальной академии Максим Творцов и мой тёзка Александр Пахмутов. Называется она «Яйца Фаберже». На этом всё, я прощаюсь с вами, дорогие радиослушатели, до осени, и сейчас звучит эта, на мой взгляд, замечательная песня.

 
Я весьма приезжий молодой блондин,
Я снимаю комнату – совсем один.
Надо бы в столице отыскать друзей,
Я решил сходить в музей.
 
 
Там висят картины, статуи стоят.
Голые мужчины девушек пленят.
А на самом верхнем, пятом этаже,
Я увидел яйца – яйца Фаберже…[5]5
  «Ногу свело».


[Закрыть]
 

Осторожно отодвинувшись, оставив исполнителей в студии, я уже попрощался на всё лето со слушателями и вышел в коридор, где курил прямо в помещении главный редактор. Слегка покачивая головой, чуть прикрыв глаза, тот слушал вступление. А певцы действительно выкладывались. Пусть их голоса звучали только при исполнении этой песни и «Идём на восток», но они выкладывались по полной. Почти полная копия исполнения этой песни группой «Ногу свело», я особых изменений в аранжировке не замечал, разве что музыкальные инструменты не дотягивали до того уровня в будущем. Но музыканты старались. Ну и текст я немного доработал. Так же с мамой и Таней. Они уже считались состоявшимися певицами, и это признавали многие. Даже недруги, а их также хватало. Ещё бы, около тридцати песен в исполнении у мамы, восемь у Тани, некоторые, как «Гадалка», совместно. Плюс ещё другие исполнители, которых я привлекал, их было одиннадцать ровным числом.