Текст книги "Сын погибели"

Глава 22

И создал Бог женщину. Существо получилось злобное, но забавное.

Из «Апокрифов»

Симеон Гаврас недовольно отбросил перо. Ему было сыро и неуютно, поэтические строки не лезли в голову.

 
Вдыхая ароматы роз
Я вспоминаю облик нежный.
Я полон тра-та-та-та грез…
 

Что можно вставить вместо «тра-та-та-та»? Вдохновенных? Я полон вдохновенных грез… Какая нелепая чушь эти «вдохновенные грезы»! Впрочем, девушкам подобная дребедень обычно нравится. А что дальше? Что же должно быть дальше! Например, о коже… белоснежной…

Симеон страдальчески поглядел на исчерканный лист, будто надеясь, что слова, подобно катафрактариям его турмы, заслышав голос командира, сами построятся в ровные блистательные ряды поэтических строк.

Но чуда не произошло. Гаврас вновь потянулся за пером, опустил его в чернильницу, несколько раз потыкал, очевидно, надеясь загарпунить вдохновение, да так и бросил. Пальцы турмарха сошлись в замок на затылке.

«Боже мой, какой ужас, – подумал он. – Адельгейда – милая, прелестная девушка… Она жила, не ведая горя, с отцом, собиралась выйти замуж за какого-то местного вельможу – все в ее жизни было просто и ясно. И тут появляюсь я, и мне предстоит разбить вдребезги этот уютный мир – для чего? Для того, чтобы дикий варвар, словно добычу своего беркута, заполучивший любовь всей моей жизни, напялил на голову императорскую корону? Какая несправедливость…» – Гаврас взял со стола неоконченную оду и поднес к свече. Пламя оказалось благодарным читателем, и скоро лишь пепел напоминал герцогу Сантодоро о терзаниях неразродившейся музы.

Он отряхнул пальцы и окликнул дремлющего у двери Брэнара:

– Я желаю проехаться, осмотреть здешние окрестности. Ты поедешь со мной.

– Как прикажете, мой господин, – негромко произнес старый воин. – Желаете взять еще людей или отправимся вдвоем?

– Хватит и нас двоих, – раздраженно ответил Симеон.

За городскими воротами он пустил коня в галоп и мчался так сломя голову, пока не почувствовал, что скакун начинает уставать.

– Куда мы едем, мой господин? – поинтересовался державшийся чуть позади Брэнар.

– Никуда. Я хочу согнать злость. Просто согнать злость.

– Чем вызван ваш гнев?

– Сложно объяснить. Я должен поступить так, как поступать не должен.

– Я этого и впрямь не пойму. Если не должны – не поступайте.

– Вот именно! Не поступать так, как я должен поступить, велит мне честь, и благородство, и… – Гаврас замялся, умалчивая слово «любовь», – и многое другое. Но есть интересы Империи. Ради них я должен пожертвовать тем, что для меня свято. Клянусь тебе, мой верный Брэнар, если бы сейчас из кустов выскочила шайка разбойников, я с радостью дал бы ей себя убить, чем испытывать эту муку.

– Разбойников следовало бы изрубить в куски только за то, что они разбойники, – пожал плечами Брэнар. – Если вы поясните мне, о чем идет речь, быть может, я смогу помочь советом.

– Я должен жениться на Адельгейде, дочери герцога Саксонского.

– Адельгейда. – Брэнар задумался. – Да, очень красивая девушка.

– Красивая, ну и что с того? Я люблю другую.

– Да и любите, кто ж вас неволит? Но если для Империи необходимо, чтоб вы женились на этой милашке, то скажу – василевс явно благоволит к вам.

– Благоволит… Что ты понимаешь!

– Да уж что-то понимаю… А ежели вам ни к чему мой совет, то приказывайте.

– Когда б я знал, что приказывать, – усмехнулся Гаврас. – Я ее не люблю, она не любит меня, а отец ее и вовсе желает моей смерти.

– Можно убить отца или похитить ее саму.

– То есть как – похитить?

– Легче всего у храма, – прикидывая в уме варианты, предложил Брэнар, – но при желании можно и из замка.

– Ну что ты, так нельзя!

– Почему же? Только прикажите…

– Ни за что! Но в одном ты прав – я должен с ней встретиться и поговорить с глазу на глаз.

– Так, стало быть, похитим ее, а потом вернем.

– Ты неисправим, Брэнар. Если мы похитим ее, то опозорим на всю жизнь.

– Как по мне, это бредни, – отмахнулся северянин. – Женщину нельзя опозорить вниманием мужчины, даже таким настойчивым.

– Молчи, ты мне здесь не помощник! Однако я знаю, кто будет полезен в этой ситуации.

Как и многие другие жители Империи, аахенский ювелир не любил афишировать свои ромейские корни. Его даже величали здесь на итальянский манер – «ломбардец» – ламборджино. Правда, те, кому приходилось сталкиваться с его хитростью, изворотливостью и безмерной алчностью, иногда прибавляли малопочтительное – Дьявол. Но в целом, Ламборджино Диаболо был человеком незлобным и благодушным. Его не слишком радовало громкое прозвище. И уж конечно, он не умел, как ему приписывала молва, варить золото из свинца – поэтому при виде состоятельного клиента, такого, как Симеон Гаврас, лицо его всегда излучало счастье.

– Скажи-ка, – усевшись на предложенный стул с резной спинкой, поинтересовался херсонит, – вхож ли ты к госпоже Адельгейде Саксонской?

– Монсеньор, – демонстрируя на лице огорчение, вздохнул Ламборджино, – я могу войти в замок герцога Саксонского, это не составит труда. Повидаться с доньей Адельгейдой куда сложней, а уж без свидетелей – так и вовсе невозможно. При ней всегда ходит толпа дам и служанок. А если она выезжает из замка – эскорт из десятка рыцарей. Пусть ваша светлость изволит написать записку, я могу спрятать ее в ларец с драгоценностями. Однако это очень опасно – нельзя точно сказать, кто обнаружит послание.

– Нет, послание – это лишнее, – покачал головой Гаврас.

– Монсеньор простит мою глупость? Но тогда мне невдомек, к чему…

– Лучше ответь мне, – не обращая внимания на разливающегося соловьем ювелира, продолжил Гаврас, – знаешь ли ты в замке какого-нибудь ловкого малого, который за вознаграждение согласился бы в нужный момент открыть калитку в воротах или сбросить лестницу со стены.

– Пожалуй, знаю, – задумался старый пройдоха.

– А есть ли в замке сад?

– О нет, сада нет. Здешние варвары не разводят садов в замках.

– Это хуже.

– Но там, где земли саксонского палаццо спускаются к реке, есть нечто вроде рощи. Насколько мне известно, каждый вечер – если только хорошая погода – Адельгейда гуляет среди деревьев в окружении свиты.

– Как раз то, что нужно. – Гаврас скрестил руки на груди. – В таком случае мне нужны украшения.

– Какие, монсеньор?

– Браслеты, кольца, фибулы, серьги – все, что найдется в твоей лавке. Пусть даже самого варварского и нелепого вкуса – главное, чтобы было много.

– Но позвольте узнать зачем?

– Затем, что они мне нужны. У тебя есть какие-то возражения на этот счет?

– О нет, монсеньор! Сколько угодно и когда угодно! По самой выгодной цене!

Сентябрь уже перевалил за середину, и ночи были довольно прохладны. От реки веяло сыростью. Симеон Гаврас старался поплотнее запахнуть плащ, чтобы укрыться от пронизывающего ветра. Для прятавшегося рядом Брэнара, как для любого северянина, подобное было в порядке вещей. Он смотрел на господина с удивлением и легкой укоризной, безропотно ожидая урочного часа.

Процессия Адельгейды Саксонской показалась, когда почти стемнело. Яркая луна золотила начавшие увядать листья и необычные плоды на ветвях.

– Ты все хорошо развесил? – прошептал Симеон.

– Да уж если глаз нет, то лбом наткнутся.

Герцог Сантодоро поднял большой палец.

– О, поглядите, моя госпожа, браслет!

– А вот кольцо! – послышался новый голос.

– Адельгейда, глянь – ожерелье из янтаря! Серебряный аграф!

Стройная, почти величественная процессия точно растворилась. По роще, весело сообщая друг другу о находках, метались служанки и благородные дамы, обнаруживая новые и новые украшения, шелковые ленты и засахаренные фрукты. Сама юная герцогиня, под стать окружению, бегала от дерева к дереву, радостно щебеча. Она и охнуть не успела, когда широкая, твердая, как деревянная лопата, рука Брэнара закрыла ей рот, а заодно и пол-лица. Со стороны могло показаться, что Брэнар лишь чуть дернул плечом, но Адельгейда будто вдруг исчезла с того места, где стояла секунду назад.

Глаза ее расширились от ужаса, она не знала, на что решиться: укусить обидчика, пустить в ход ногти или завизжать… Но тут, высветленное бесстыдно подглядывающей луной, пред ней возникло лицо взволнованного ромея. Он быстро заговорил, жестикулируя. Адельгейда с перепугу не могла разобрать слов, лишь смотрела на красивого необычайной для этих мест утонченной красотой принца, не сразу заметив, что больше ничто не мешает ей отвечать.

Адельгейда уловила в его речи слова, сходные по звучанию с латынью, которую ей вдалбливали давно, но довольно безуспешно. Вероятно, ромей извинялся за причиненные неудобства, на что-то сетовал… Она покачала головой, объясняя, что не понимает его. Затем положила руки ему на плечи и произнесла то ли вопросительно, то ли утверждающе:

– Amore.

Герцог Конрад Швабский недовольно оглядел комнату, переделанную Никотеей для частных приемов. Раньше в ней отдыхали стражники, дежурившие у покоев господина и госпожи, а теперь им была оставлена маленькая каморка, где едва можно было развернуться. То же, что Никотея именовала «кабинес», больше не напоминало герцогу о ратных забавах: ни составленных у стены копий, ни развешанных щитов, ни шлемов, разложенных вдоль длинной скамьи – шпалеры, полупрозрачные занавеси, в общем, нечто эфемерное, едва ли заслуживающее уважения.

– Радость моя, – буркнул герцог, – мне сообщили, будто ты пригласила сюда некоего рыцаря, прибывшего утром в Аахен.

– Да, это правда, – почтительно склонила голову Никотея.

– Почему же ты сама не сказала мне об этом?

– Мой дорогой, не унижай себя подозрениями. Не к лицу тебе – храбрейшему из воинов – выказывать малодушие перед женщиной.

– Малодушие? В чем же ты видишь малодушие? – Конрад поджал губы.

– Счастье жизни моей! Вероятно, я выбрала не то слово, но скажи, как еще назвать то незримое сражение, в котором ты по собственной воле каждый миг проигрываешь ничему, призраку?

– Любимая! Рыцарь, которого ты пригласила, – не призрак!

– Это большая для нас удача.

– Я тебя не понимаю. Где тут удача?

– Отрада глаз моих, удача уже в том, что родич короля Обеих Сицилий граф Вальтарио де ла Квинталамонте прибыл на турнир, который ты, с присущей тебе мудростью и дальновидностью, пожелал устроить. Я в восхищении от размаха твоих деяний – ты собрал князей в Аахен, устроил им отменную охоту, ты веселишь их души пирами, услаждаешь слух песнями миннезингеров, радуешь глаз танцами плясуний и игрой жонглеров. Твои сторонники благодарны и преданны тебе. Те, кто доселе колебался, привлечены твоей щедростью и благородством… Но ведь есть еще враги. Даже молния Господня не способна заставить их отринуть ненависть и склониться пред истиной. Но когда ты занят делами великими, позволь и мне, в меру сил, заняться тем малым, что доступно моему разумению.

– Конечно, я позволяю тебе, любимая. Но при чем тут граф?

– Я знаю графа Квинталамонте уже давно и видела его в бою. Поверь мне, немного в Европе найдется рыцарей, способных противостоять ему.

– С удовольствием преломлю копья в схватке с ним…

Глаза Никотеи удивленно расширились:

– Конрад, очи сердца моего, величие короля, а уж тем паче императора не измеряется количеством сломанных на турнире копий. Как учил Спаситель: «Оставим кесарю кесарево». Насколько я помню, герцог Баварии Генрих, прозванный Львом, по сей день не терпел поражений на турнирах. Во многом его популярность зиждется на славе непобедимого воина.

– И ты полагаешь, что этот граф способен одолеть Генриха Льва?

– Я буду чрезвычайно удивлена, если произойдет иначе.

Герцог Швабский передернул плечами:

– Не знаю. Слабо в это верится, но надеюсь, ты знаешь, о чем говоришь.

– Благодарю тебя, мой государь. Ты в который раз являешь мне образец прозорливости, – склонила голову Никотея. – Не тревожься, ступай к князьям, пусть они видят тебя веселым. Я же сделаю то, что ты велишь, наилучшим образом.

– Ты самая замечательная жена на свете. – Конрад подтвердил свои слова жарким поцелуем и, придерживая меч, размашистым шагом покинул кабинес.

Никотея поглядела ему вслед, вздохнула, утерла губы уголком платка и хлопнула в ладони, призывая служанку:

– Зови графа Квинталамонте.

Фульк Анжуйский сомкнул руки за спиной королевы и нежно притянул ее к себе. Та не сопротивлялась, Фульк ощущал легкую дрожь в ее теле, но не мог понять – страх ли это или скрываемое возбуждение.

– Не надо, милый, не надо, – шептала Матильда, не делая попыток вырваться, – нас могут увидеть.

С неуемной страстью юности Фульк продолжал осыпать поцелуями ее лицо, стараясь заглушить этот слабый протест.

– Ну что же ты, – повторяла изнемогавшая королева, – вокруг слуги.

Слова увещевания мало что значили для анжуйца – за мгновение счастья он готов был самолично перебить всех имеющихся в замке слуг вкупе со сторожей.

– Я люблю тебя, моя королева, – шептал он. – Люблю больше жизни!

– Остановись, – Матильда уперла ладони в грудь юноши, – сюда идут.

Фульк прислушался: из коридора и впрямь доносились голоса и тяжелые шаги множества ног. Пока шаги были довольно далеко, но коридор не имел иных дверей, кроме этой.

– Тебе следует спрятаться, – скороговоркой произнесла королева.

Фульк огляделся – личные покои Матильды не располагали к игре в прятки. Все здесь было более чем скромно, казалось, будто находишься не в апартаментах повелительницы Британии, а на провинциальном постоялом дворе. Единственным местом, пригодным для укрытия, была крошечная молельня, примыкавшая к покоям государыни.

Граф Анжуйский в три шага оказался в святилище, моля Всевышнего не судить его чересчур жестоко.

Звуки из коридора доносились все ближе. Вдруг звон шпор и топот стих, и в комнату вошел осанистый старец с жезлом – мажордом, хорошо помнивший еще неистового отца доброй королевы Матильды.

– Моя госпожа, – поклонившись, объявил он, – бароны Нормандии пришли сюда, дабы изъявить вам покорность и призвать к оружию.

Королева подошла к высокому стулу, повернутому лицом к молельне, и величественно опустилась на сиденье:

– Зови.

Делегация нормандской знати ввалилась в королевские покои, едва мажордом открыл двери, собираясь огласить волю Матильды.

Увидев суровую женщину на троне, они поспешили склониться, ожидая дозволения молвить слово.

– Я приветствую вас, – начала она. – Что привело столь доблестных воинов так далеко от родных земель?

– Моя королева, – старший из баронов поднял глаза на Матильду, – мы пришли к тебе – внучке великого Гийома Завоевателя, ибо признавали, признаем и впредь намерены признавать в тебе законную повелительницу Нормандских земель.

– Неужели меня обманули? Неужели бароны и рыцари Нормандии не присягали королю Людовику как своему законному сюзерену?

– Любая клятва, вырванная из горла силою оружия, не почитается данной – это ведомо каждому. И я, и все, кто остался верен роду герцогов Нормандских, будем рады воздеть алое знамя с леопардами вместо лазурного с лилиями. Приди же в земли предков твоих, помоги нам вывести французский дух из нормандской земли, владей нами по праву и закону! Владей нами по Божьей воле, ибо соизволение небес, пришедшее на землю через уста пресветлого Бернара из Клерво, указало на тебя, как на агнца в очах Господних.

– Агнца было велено принести в жертву вместо человека, – напомнила Матильда. – Я не желаю служить искупительной жертвой.

– О нет! – стушевался барон. – Не жертвой, но вестницей победы ступишь ты на землю родной Нормандии! Только чистым пред Богом Господь дарует победу!

Матильда невольно усмехнулась при упоминании о чистоте пред Богом.

– Ваши слова лестны для меня. – Она встала, обращаясь ко всем баронам. – Я не могу сегодня ничего обещать. Как известно вам, войско нынче в руках моего нареченного, короля Гарольда. Но я буду ходатайствовать перед ним, чтобы родовые земли Нормандского дома были возвращены туда, откуда их столь дерзко исторгли.

Шум одобрения был ей ответом.

– Теперь ступайте. – Матильда взмахнула рукой, жестом отпуская посольство. – А ты, – повернулась она к мажордому, – позаботься о том, чтоб моих людей разместили наилучшим образом.

Вельможа поклонился и распахнул дверь, давая знак баронам следовать за ним.

– Ну, слава богу, наконец-то они ушли! – Матильда бросилась к ажурным дверям молельни.

Фульк Анжуйский вышел ей навстречу с прямой спиной и таким выражением лица, будто в домовой часовне его поджидали неупокоенные духи Генриха Боклерка, а заодно и самого Вильгельма Завоевателя.

– О господи, какая глупая игра – быть королевой. – Матильда обвила шею юноши.

– Постой, – отстранился Фульк, – но ведь это же война!

– Конечно. Я должна была ее начать, ибо нельзя поощрять злодея, который пытается захватить твои земли – это очевидно. Я рада, что мои бароны столь быстро уразумели, чью руку им следует держать.

– Матильда, любимая! Я готов держать твои руки целую вечность, но ведь это война! Я – вассал короля Франции, и обязан быть там, рядом с ним! Честь рода требует! Ведь доблесть и верность – первейшие добродетели истинного рыцаря. Сердце мое разорвется на части и кровь слезами выльется из глаз. Но я вынужден буду сражаться против тебя, любимая моя!

– Нет, что ты, молчи! – Матильда ладонью закрыла юноше рот. – Ты – мой пленник! Я тебя никуда не отпущу! Во всяком случае, пока не окончится эта глупая война.

– Ты станешь меня удерживать? – прищурился Фульк.

– Конечно. Тише, опять кто-то идет. – Она отпрянула в сторону.

На этот раз шаги были одиночные, но дочь Генриха Боклерка готова была поклясться, что гулкий топот десятков баронских ног ей куда приятнее, нежели этот мерный шаг.

Король Гарольд вошел в апартаменты Матильды, широко распахнув дверь, даже не задумываясь о докладе. Лицо его было сумрачно, и перекатывающиеся на скулах бугры желваков недвусмысленно говорили, что настроение Мономашича ниже среднего.

Кивком головы он приветствовал Матильду, затем, увидев застывшего Фулька, протянул:

– А, Анжу, и ты здесь?

– Граф желает нас покинуть. Он рвется домой. Ему не терпится сложить голову, сражаясь против нас.

– Не терпится? – Мстислав говорил невпопад, точно не вслушиваясь в речь собеседницы. – Что ж, дело хорошее. Пусть складывает. Ты ступай отсель пока, – бросил он Фульку, – потом с тобой потолкуем.

Матильда обмерла. Этот заморский медведь пугал ее своей непредсказуемостью. Она не могла понять, что таится за его словами: равнодушие или же скрытый умысел?

– Мы позже договорим, – многозначительно глядя на Фулька, произнесла королева.

Тот опустил голову в поклоне и вышел.

– Мне тут, Мотря, сон дурной приснился, – оставшись наедине с нареченной, поведал наследник Боклерка. – Ночью, в самую полночь. Как преклонил голову, так словно и провалился. И привиделось мне, будто гощу я у батюшки в подводном тереме. А батюшка все плачет да убивается, и слезы льет великие. И уж столько тех слез, что всю округу залило, венцы колоколен едва виднеются. Я батюшку утешить пытаюсь, а никак не выходит. Да и того пуще. Чувствую – уже сам захлебываться начинаю. Поплыл я, погреб, вдруг глазом кинул: в небе белого сокола коршун черный, и вороны остроклювые терзают, на куски рвут. А мне-то ему и помочь нечем. Ни лука, ни стрел. Все в терему осталось. Я как уразумел, что оружия при мне нет, так враз и прокинулся. Чую – дурное сулит такой сон. А об чем – сказать не могу.

– Мне тоже неведомо, – выдавила Матильда. – Да и недосуг нынче о том мне размышлять. Во лбу и в затылке будто огнем горит. Не обессудь уж, мой господин, нынче я тебе не в помощь.

Мстислав задумчиво поглядел на красавицу:

– А и ладно. Пойду Георгия Варнаца спрошу. Может, он знает.

– Мудрость твоя безгранична, – скороговоркой ответила королева. – А сейчас прости, я желаю отдохнуть от тяжких дум.

Король нахмурился, покачал головой и направился к двери. Выждав, пока он уйдет, Матильда вскочила со стула и бросилась в коридор.

– Моя повелительница, – медлительный мажордом шествовал навстречу ей, торжественно неся перед собой жезл как знак высокого сана. – Бароны размещены и ждут вашего приказа.

– Где! – крикнула Матильда.

– Где размещены?

– Где граф Анжуйский?

– Я видел его у ворот…

– Скорее! – вскричала королева, и в ее тоне было что-то похожее на тон неистового отца. – Верните его!

– Верный слуга моей госпожи, – испуганный мажордом повернулся и зашагал в обратном направлении.

– Верните его! – тихо и жалобно произнесла Матильда. – Прошу вас, верните!

Дон Вальтарио склонился перед блистательной Никотеей, и она лучезарной улыбкой ответила на его приветствие.

«Просто замечательно, – делая шаг навстречу рыцарю, подумала севаста. – Я как-то забыла, что он носит этот нелепый плащ со знаком крестоносцев бесноватого аббата Бернара. Как раз то, что нужно!»

– Друг мой, – произнесла она столь нежно, что сердце доблестного рыцаря поневоле забилось часто-часто, – ты не представляешь, как я рада тебя видеть. Воистину, судьба и впрямь благосклонна ко мне, коль возвращает то, что дорого мне.

– Я смущен вашей речью, прекрасная герцогиня.

– Отчего же? Мои слова правдивы и не таят подвоха. В тот злополучный день, когда вероломная Мафраз попыталась отравить милую королеву Матильду, в тот ужасный день, когда я была вынуждена бежать, чтобы спастись от скорого и беззаконного суда, более всего я жалела о том, что расстаюсь с такими преданными друзьями, как ты и Симеон Гаврас. Теперь же судьба вернула мне и Симеона, и тебя.

– Симеон Гаврас здесь?!

– Да, он недавно приехал на турнир. И… – голос Никотеи вдруг обрел тревожные нотки, – похоже, здесь ему угрожает большая опасность. Он сам засунул руку в осиное гнездо.

– Неужели? Уж конечно, он не мог поступить бесчестно.

– О нет! О бесчестье речи не идет! Нелепая случайность. Но теперь на турнире Симеона ждет поединок с герцогом Баварии Генрихом Львом. А это воистину непобедимый воин.

– Прямо сказать, и Симеон весьма неплох.

– Глупец, кто усомнится в этом. Но вот беда: наш милый друг Симеон всерьез и, как мне кажется, не безнадежно влюблен в невесту герцога – прелестную Адель. А зная благородную душу его, рискую предположить, что он скорее даст убить себя в схватке на боевом оружии, нежели позволит толпе зевак судачить, что поразил суженого возлюбленной своей, только б обладать ею. Прямо сказать, я очень тревожусь за него, – Никотея вздохнула, – однако неизменна моя надежда и вера в доброту Господню. Всевышний найдет способ избавить благороднейшего из своих мужей от столь нелепой и глупой погибели.

– Я столь же верую в милость небес.

Никотея улыбнулась суровому рыцарю, понимая, что пущенные ею стрелы попали в цель.

– Но я хотела посоветоваться совсем о другом, – подходя очень близко к графу Квинталамонте и давая ему возможность вдыхать аромат пряных благовоний, проворковала ромейка. – Вы, как я понимаю, теперь из Британии?

– Да.

– По прошествии времени, я думаю, всем уже стало достоверно известно, что негодяйка Мафраз входила в тайную секту убийц-ассасинов. Я бы хотела восстановить прежние добрые отношения с кесарем Мстиславом, или, как его нынче именуют, королем Гарольдом. Я всегда питала к нему родственную любовь и рада буду с сестринской любовью приветствовать королеву Матильду, дабы не осталось между нами никаких недомолвок и злобы. И клянусь святым крестом, – Никотея будто невзначай положила свои тонкие пальчики на алый крест, нашитый поверх белой орденской котты графа Квинталамонте, – если Господу будет угодно сделать меня императрицей, я с радостью помогу Гарольду и Матильде вернуть земли Нормандии, отторгнутые коварством злобного обжоры Людовика Французского. Я прошу тебя, Вальтарио, как старого преданного друга: сразу после турнира возвращайся в Британию. Убеди короля Гарольда, убеди мудрого отца Георгия, что наш союз станет залогом мира и процветания как Империи, так и Британии!

– Я не премину сделать это.

– Вот и прекрасно. – Никотея снова улыбнулась так обворожительно, что граф едва удержал глубокий вдох. – А теперь прошу тебя – иди и хорошо отдохни перед турниром. На ристалище будет немало достойных соперников. Особо же – Генрих Лев.

Она, придерживая Камдила под локоть, подвела к самой двери, открыла ее и удивленно воззрилась на место, где должен был стоять свирепый цербер ее стражи.

– Прошу извинить, милый граф, у меня дела. – Герцогиня Швабская наградила «старого друга» еще одной улыбкой и, дождавшись, когда он уйдет, хлопнула в ладоши. – Стража! – Затем, чуть помедлив, крикнула погромче: – Эй, стража!

Громоздкого вида часовой появился из-за поворота. Как показалось Никотее – из небольшого чуланчика, где обычно хранились свечи. Он бежал к госпоже, на ходу поправляя сбившуюся набок одежду.

– Где тебя носит, негодник? – строго произнесла герцогиня.

– Прошу извинить, моя госпожа, – изображая полнейшее раскаяние, пробасил верзила. – Брюхо подвело, совсем невмоготу было!

– Брюхо подвело? – Никотея втянула воздух. Ноздри ее затрепетали. – Тогда почему, бездельник, от тебя пахнет мускусом?