Текст книги "Сын погибели"

Глава 30

Религиозный фанатизм – одно из лучших изобретений дьявола.

«Серп инквизиторов». Введение

Молочно-белая взвесь затягивала ущелье непроницаемым туманом. Солнечный луч, уткнувшись в гранитную толщу, отступал, потеряв надежду осветить бегущую меж отвесных скал реку. Вдалеке слышался грохот – должно быть, за пару миль от входа в теснину вниз срывался водопад, но об этом оставалось лишь догадываться.

Всадники ехали шагом, постоянно оглядываясь и держа руки на оружии.

– Есть авторитетное мнение, – словно между прочим заметил Лис, – шо где-то тут Конан Дойл пытался замочить Шерлока Холмса.

– В этом месте легко замочить что угодно – туман как губка. Его можно держать в руках и выжимать воду. – Камдил выставил руку перед собой, проверяя, видны ли пальцы.

Всадники и охраняемый ими возок скрылись в тумане, будто и не были.

– Куда ехать? – поинтересовался Лис. – Земли не видно. Не ровен час – обрыв… Сверзимся в воду, и никакой Конан Дойл о нас даже строчки не напишет. Федюнь, – прикрикнул Лис, оборачиваясь, – ты хоть ответь толком: куда мы едем?

– Уже приехали, – прозвучал неподалеку спокойный мальчишеский голос. – Дальше пути нет.

– Это шо еще за новости? – возмутился Сергей. – Приехали за туманом, а где ж тогда запах тайги?

– Да ты сам, коли хочешь, копьем потыкай, – предложил Федюня, и заинтересованный Лис тут же последовал его совету.

Чуть впереди, за лошадиной мордой, наконечник копья уперся в преграду. Она не поддавалась, как дерево под острым железом, не издавала стука, словно при ударе о камень – была незрима и нерушима. Не веря своим ощущениям, Лис спешился и подошел к туманному пределу.

– Как я не люблю все эти чары, – со вздохом сказал он, ощупывая твердый воздух перед собой. – Капитан, дальнейшие перспективы туманны и бесперспективны. Федюнь, растолкуй наконец, какого рожна мы сюда поперлись.

– Путь нам тут проложен, – без особых эмоций пояснил Сын погибели.

– Кто ж так пролагает? Хорош путь – встряли, как пьяный в угол. Или ты знаешь, где в этой загородке дверка?

– Нет, – подходя поближе к Лису, сознался мальчик, – да и не время еще.

– Новая песня… Мессир, вы слышите? Мы сюда тащились по долинам и по взгорьям, как та дивизия вперед, кучу народу положили, сами чуть дуба не врезали, а получилось не вперед, а в зад – фейсконтроль не пропускает.

– Какой тут фейсконтроль? – послышалось из тумана. – Ничегошеньки не видно.

– Зато слышно, – напрягся Сергей. – Кажется, сюда кто-то скачет.

– Определенно скачет, – подтвердил Камдил.

– Ну шо, граф, занимаем очередь к кассе или готовимся к бою?

– Проклятие! Здесь ничего не разберешь, – сказали вдалеке.

– Хоть глаз коли, – ответил другой голос.

– И выколю! – рявкнул первый. – Спешивайтесь и ведите коней в поводу. Рыцарю с его людьми не видать ни зги, так же как и нам. Если они прошли, то мы тоже сможем… Давайте, давайте пошевеливайтесь, они совсем близко!

– Но принц, здесь же своих от чужих не отличишь!

– Принц? – раздалось в голове Камдила. – Капитан, хай меня ранят! Судя по выговору – это явно принц Уэльский. Шо здесь делает наследник вашего престола?

– Прежде всего наследнику еще не присвоен этот титул. Но голос знакомый.

– Я тебе напомню. Это тот мордоворот со взглядом шестидюймовки «Авроры», с которым мы устраивали противопожарный забег из замка.

– Господи, он-то что здесь делает?

– А хрен его знает. Давай спросим.

– Он явно не один.

– Мы тоже.

– Эй, Гарри, – крикнул Лис. – Сдавайся, ты окружен!

– Ну уж нет! – яростным ревом ответил туман.

– Верните мечи в ножны, – властно потребовал Федюня. – Срок настал. Подойди ко мне, Гарри, я ждал тебя.

Это сообщение обескуражило вождя мятежников, но он со звоном вернул клинок в ножны и пошел на голос.

– Было трудно сделать выбор? – буднично, словно между делом, спросил Федюня. – За морем остались те, кто шел за тобой…

– Трудно, – понимая о чем речь, подтвердил Гарри. – Почему все остановились?

– Стена. Невидимая. Ни зверю лютому, ни птице небесной, ни рыбе, в водах обитающей, не пройти сквозь тот предел, – нараспев произнес отрок, кажется, что-то цитируя. – Ни огню небес, ни пламени бездны, ни человечьему хотенью не сокрушить его.

– Тогда что мы здесь делаем? – удивился валлиец.

– Ждем.

– Чего?

– Пока свершится.

– Что свершится?

– Не знаю. То, ради чего он привел нас сюда. – Федюня достал из-за пазухи медальон, и туман вдруг заметно поредел, будто на груди мальчишки блеснуло небольшое солнце.

– Капитан, тебе это ничего не напоминает? – Лис потянул руку к медальону. – Ну-ка, дай глянуть.

– Не трогай! – предостерегающе крикнул Федюня. – В нем смерть!

– Ешкин дрын! – Сергей отдернул пальцы.

– Не надо. – Камдил подъехал ближе. – Напоминает… Такая же эмблема была в башне Фауста. Я тогда подумал, что это его герб.

– Странная эмблема.

– Ничего странного. Геральдическая шарада. Змея, кусающая свой хвост, – символ вечности и совершенства, как, впрочем, любой круг. То, что они переплетены между собой, указывает на их триединство – так сказать, тройная проекция на одно и то же. Далее – перстни с рубином на шее каждой змеи. Это символ тайны, священной тайны. Буквально тайны крови, тайны жизни. Прибавь сюда то, что сама по себе змея – символ мудрости и обновления.

– Прибавил, – отозвался Лис. – Но извини, Капитан, куркулятор дома оставил. Скажи лучше сразу ответ.

– Три вещи, необходимые для всего, что живо: рождение в круге Аннуна, рост в круге Абреда и полнота в круге Гвинвид, ничто не существует вне этих трех вещей, кроме Бога, – опередил Камдила Гарри.

– Ибо все эти круги – и есть Бог, – завершил фразу Камдил.

– Насчет бреда это вы, конечно, хорошо загнули, но что-то я не понял – это вроде наши Навь, Явь и Правь?

– Примерно, но не идентично, – подтвердил Вальдар. – Знаменитая триада бардов: Абред – круг, где смерть сильнее жизни – наш мир, он же Явь. Гвинвид – круг, где жизнь сильнее смерти и все существующее рождено жизнью. Но он – не мир богов. Как и Аннун – не мир мертвых. Аннун – место перерождения.

– Мудрено, но круто.

– Смотрите, смотрите, – вдруг закричал Гарри, указывая вперед.

По ту сторону незримого предела на видневшемся сквозь туман гранитном выступе, свившись, лежали две змеи.

– Это шо еще за эмблема новобрачных?

– Погоди, – остановил Лиса напарник. – Федюня, это твои змеи?

– Да, – коротко сказал тот.

– Но как они там очутились?

– Проползли.

– А как же «не зверю лютому, ни птице»? – возмутился Лис. – Ну, типа редкий страус добежит до середины Днепра…

– Они не звери, не птицы и не рыбы. Они даже не гады ползучие, ибо можно изменить вид, но неизменна суть.

– То есть… – Лис настороженно ощупал воздух перед собой. Невидимая стена оставалась на месте. – Они туда-сюда могут, а мы никак?

– Никак.

– Почему?

– Потому что три дают одно.

– Убедительно, – хмыкнул Лис.

Гарри смотрел на Спасителя и сердце его колотилось, как бьет в минуты пожара тяжелый колокольный язык в набатный колокол.

«Три воедино, – думал он. – Три круга… Вот незадача».

В какой-то момент Гарри осознал, что вполне ясно видит, кого скрывают змеиные личины по ту сторону барьера: «И они дошли. Значит, не предали. Или соврал Кеннет? Нет, не соврал. Предали, но переродились – родились в Аннуне».

Голова его кружилась от напряжения. «Родились в Аннуне для того, чтобы открыть проход. Зачем его открывать? Зачем мы здесь? Зачем открывать этот чертов проход? Ну! Кто ответит, зачем? Федюня – здесь, вот он. Надо брать его в охапку и возвращаться в Уэльс. Хотя свита при нем большая. Неудачно мы с ними столкнулись, нос к носу: начни рубиться – кто еще живой выйдет. Нет, не о том я. Пришел Спаситель в эти горы не потому, что хотел, а потому, что вел его знак высшей мудрости, Божьего промысла. Тогда как же хватать? Все верно – догнал я его, когда должен был догнать. Он ждал меня. Но почему именно здесь? Или…»

Гарри ап Эдинвейн стиснул зубы, невольно прикусывая язык.

«Не может быть. Нет. Не может быть, должно быть какое-то другое объяснение».

Он вновь поглядел на бывших собратьев по нищенскому цеху, свернувшихся кольцами по ту сторону завесы.

«Третий – я? Нет, как же так? И нельзя – я принц! Тысячи людей ждут моего возвращения!» – в его памяти утопленниками всплыли неприятные воспоминания: поле битвы, стены лучников, отряды всадников, замершие друг напротив друга в ожидании приказа, загремела труба, пугая воронье; громыхнули воинские кличи… И тут, ощутив предательскую слабость, он поворотил коня. И погнал, не ведая, что творит, а только желая спастись, избежать ужасного. Конь рухнул, перескакивая через каменную изгородь, и в ближайшие годы Гарри пришлось оплакивать свое малодушие, волоча на убогой тележке одеревеневшие ноги.

«Я пришел сюда, чтоб переродиться в Аннуне, – четко и без эмоций понял Гарри. – Это моя судьба. Я должен пройти этим путем».

Он шагнул к преграде, сложил перед собой руки, точно раздвигая ее…

Все стоявшие рядом отпрянули в стороны от неожиданности: огромный черный змей с легкостью преодолел прозрачную стену, и спустя мгновение третье кольцо замкнуло круги бардовской триады.

– Теперь можно идти, – сдавленным голосом проговорил Федюня. – Туман сейчас рассеется. Ненадолго.

Он повернулся к спутникам:

– Возвращайтесь. Только те, кому надлежит оставаться со мной до конца, пойдут дальше.

По рядам воинов прокатился тихий гул.

– Вы и вы, – обратился Федюня к людям Гарри и тем, кто следовал с ним еще от Херсонеса, – возвращайтесь домой. Вы честно исполнили свой долг и ни в чем не будете знать недостатка до последнего вашего часа. Вы, – Сын погибели устремил пристальный взгляд на всадников, примкнувших к отряду после недавней стычки на лесной дороге, – тоже исполнили свой долг. Ваши мечи помогли нам в тяжелый час, и потому тоже уходите с миром. Скажите тому, кто послал вас, что он зря беспокоится. Принявший его присягу на верность не взыщет с него, не призовет к ответу. Вашему хозяину незачем пятнать имя свое убийством невиновного.

– Капитан, о чем это он?

– Насколько я могу понять, Лотарь Саксонский присягнул Бернару, надеясь, что тот поможет ему стать императором. Теперь, когда аббата Клерво со всех амвонов отлучили от Церкви, Лотарь решил, что будет лучше, если о присяге не узнают. А поскольку нашей подруге Никотее зачем-то вздумалось нас прикончить, Лотарь Саксонский пустил охотника на охотника, справедливо полагая, что рыцарь в такой тунике, как моя, скорее всего приведет его к Бернару.

– Да, Капитан… Я уж не знаю, кто тут большие монстры. Лотарь, Никотея и иже с ними, или вот эти. – Лис кивнул на каменный уступ, где, повторяя эмблему Федюниного медальона, сплелись в единое целое грозные аспиды. – Капитан, ты это видишь?

– Что? – Камдил развернулся и поглядел туда, куда указывал Лис.

Камень был пуст, змеи исчезли.

– Рожденные в Аннуне будут жить здесь вечно, – сказал Федюня. – Нам пора идти.

Крошечное плато, точно ласточкино гнездо, прилепившееся к отвесным скалам, нависало над шумящим в глубине ущелья потоком. Белая дымка заволакивала стремительно мчащуюся внизу Аару, а небольшой водопад, холодный, блестящий на солнце, сбрасывал воду с горной кручи прямо в рокочущие где-то внизу волны. Много веков назад, быть может, во времена Нерона, а может, и Диоклетиана, горстка христиан, гонимых и отверженных, нашла здесь убежище от злобных язычников, жаждущих предать смерти адептов истинной веры. Лучшего убежища нельзя было и придумать: обнаружить плато мог лишь тот, кто точно знал, что и где искать. Среди скал то по осыпи над рекой, а порою и по узкому гранитному карнизу, к тайному месту вела извилистая тропка. Со стороны казалось, что она скрывается в струях водопада, но тот лишь заслонял ее.

Трудно сказать, что произошло с обитателями укромной христианской общины. Спустились они вниз, когда перестали свирепствовать императорские ищейки, или умерли в свой час, и время сровняло их могилы… Но их небольшая молельня, крестом смотревшая в небеса, по-прежнему, как и века назад, возносилась над скалами четырьмя башенками. Сюда, в древний храм, принес Бернар священнейшую реликвию, равной которой нельзя было найти в христианском мире. Да только ли в христианском? Кто и где во всех концах земли мог сказать, что посредством этого совершенного воплощения милости Господней Всевышний слышит, как своими ушами, всякое моление и отвечает на него устами Предтечи.

Бернар смиренно убирал церковь, бережно стирая с позабытых когда-то ликов следы векового запустения. В ушах его до сих пор звучали слова ангела, в длани своей перенесшего его с вернейшими из верных в эту уединенную обитель: «Пастырем стад моих поставил я тебя, Бернар. Воинов твоих назначил стражами при них. Ты решил, будто не пастырь, но властитель стад – за то по делам и награда. Призови смирение в сердце, отринь иную волю, кроме моей. И придут владыки земные не к властителю сильному, но доброму пастырю. Умягчатся сердца их, и прозрение отверзнет очи, тьмой занавешенные».

Бернар с удовольствием поглядел на грубое, но тщательно отмытое изваяние святого. У ног его был установлен древний бронзовый котел. В первый день, когда Бернар, Гуго де Пайен, Тибо Шампанский и еще восемь рыцарей с алыми крестами пришли в этот храм, валявшийся в пыли котел немало удивил их: что бы делать ему в церкви. Котел перевернули и хотели вынести во двор, но он оказался неподъемным – десятерым сильным мужчинам не удалось сдвинуть его с места. Каково же было удивление рыцарей и самого Бернара, когда вдруг сам собою котел наполнился ароматной похлебкой.

– Чудо, – осеняя себя крестным знамением, прошептал Бернар, прославляя душой и словом промысел Господний.

С тех пор котел наполнялся доверху каждый день.

Бернар поглядел на него. Под взглядом начищенная бронза моментально начала гудеть, окутываясь ароматным паром.

«Вот и обед», – подумал Бернар и выглянул в окно во двор, где под руководством де Пайена вновь отстраивался общинный дом.

Рыцари, сняв котты и доспехи, таскали увесистые камни, обтесывали их найденным здесь же инструментом и клали встык. Только одного человека в белой тунике с алым крестом увидел в этот миг пастырь стад Господних – тот поднимался по тропе под водопадом так, будто каждый день ходил по ней взад-вперед. Шел, поддерживая левой рукой меч у пояса. Если бы вдруг водопад сейчас изменил свое течение, Бернар поразился бы менее – не так давно бывший аббат Клерво своими глазами видел, как в битве на холмах Уэльса падал этот рыцарь, смертельно раненный стрелой… И все же он поднимался по тропе как ни в чем не бывало.

– Вальтарэ Камдель, – удивленно прошептал Бернар, надеясь словами отогнать морок, но безуспешно – из-под струй появились еще двое.

У Бернара кольнуло сердце, и взор неожиданно обрел дивную глубину.

– Сын погибели, – понял аббат, наблюдая, как клубится и извивается вокруг тоненького мальчишки невидимый простому глазу живой вихрь. – Помилуй мя, Господи, защити и сохрани!

Гуго де Пайен налег на лом, поддевая до половины вросший в землю валун. На нем хорошо виднелась полоска выдолбленного паза, куда некогда вставляли другой такой же тяжеленный камень.

– Привет ударникам феодального труда! – разнеслось над плато.

От неожиданности де Пайен чуть было не выронил лом. Он поднял глаза, и увесистая железная палка все же выпала из его рук.

– Вальтарэ Камдель? Лис? – Он мотнул головой, будто предполагая, что невесть откуда взявшиеся гости – плод его разгулявшегося под действием горного воздуха воображения. – Откуда вы здесь?

– Так, по тропке дошли, – не давая Камдилу ответить, вставил Сергей. – Гуляли, смотрели, не летит ли мистер Холмс, а тут вы…

Де Пайен расплылся в улыбке. Этого бойкого на язык южанина он знал еще со Святой Земли. Как и водится среди менестрелей, тот был порой болтлив, порой нес откровенную чушь, порой орал дурным голосом чрезвычайно странные песни. Но вместе с тем во всей Палестине не сыскалось бы соратника более верного, нежели он, и более ловкого в стрельбе из лука.

– Эгей, – де Пайен окликнул собратьев, – глядите, какие гости!

– Стойте! – Плато содрогнулось от пронзительно крика. – Стойте! Это морок, адское наваждение! Гуго, ты же помнишь – Камдель погиб в Британии!

Бернар выскочил из храма и бросился навстречу нежданным «прихожанам».

– Да, я помню, – неуверенно подтвердил один из рыцарей.

– И я, – объявил другой. – Убили… Стрелою в спину.

– Я жив, можете попробовать.

– Настоящий рыцарь никогда не погибнет от стрелы в спину! – заорал Лис. – Это я вам как менестрель заявляю!

– Не прикасайтесь к нему! – продолжал кричать Бернар. – Они – демоны, прибывшие искушать нас! Осеним себя крестным знамением, призовем Господа, и расточатся козни Велиаловы!

Камдил молча последовал призыву бывшего аббата, за ним Лис. Козни расточаться не желали, но зато в головах оперативников зазвучал голос Джорджа Баренса.

– Что, развлекаетесь? Горный туризм? А у нас, между прочим…

– Неужели шведы Кемь взяли?

– Не до шуток, Сергей! Никотея побывала у короля Сицилии, уж не знаю, о чем они там беседовали – может, о трудах Аристотеля, может, о повадках тутового шелкопряда, – но Роже II в игре. Выстраивается неплохая ось: Империя—Франция—Сицилия… Я уверен, что Папа тоже не останется в стороне. Скорее всего наша подруга уже пообещала королю Арагона, Леона и Кастилии помощь в борьбе с сарацинами. Так что драка ожидается грандиозная. А вы тут…

– А мы тут тоже делом заняты, – сказал Камдил.

– Я вижу, – недовольно отозвался Баренс, созерцая глазами оперативников обстановку на горном плато. – Вы хоть узнали, чего ради отправились, как говорит Лис, за семь верст киселя хлебать?

– Вот как раз сейчас, я думаю, и узнаем.

– Слушайте меня! – властно крикнул Вальтарэ Камдель. – Я живой, и любой желающий может удостовериться в этом! Я пришел сюда не просто так. Как было написано в Уставе – написано вами, преподобный Бернар! – всякий полноправный член рыцарского братства имеет право требовать созыва Капитула. Я требую! Я заявляю, что нет ни демонов бездны, ни горних ангелов!

– Ты не можешь требовать! Ты мертв! Дети мои, опомнитесь, хитры дьявольские козни, но это лишь козни! Демон пребывает меж восставших из адской бездны! Имя ему – Сын погибели! И пусть вас не смутит отроческая личина, да наполнятся мечи ваши божественной силой!

– Стоять! – рявкнул Камдил. – Я требую созыва Капитула – ему решать, кто прав! Я жив, никто не докажет обратного! И я желаю говорить с вами!

Он схватил де Пайена за руку:

– Гуго, я жив или не жив?

Вконец обалдевший де Пайен обернулся к духовнику:

– Бернар, мы должны…

– А я не должен. – Тибо Шампанский с киркой в руках бросился на Федюню.

Еще секунда, и земля ушла из-под ног графа – она вздыбилась волной, и, точно пронзив гранит, над плато черной свечой вырос огромный змей и, обвив Тибо кольцами, поднял его в воздух. Два других змея замерли у ног Федюни, леденящими душу взглядами отбивая у всякого охоту приближаться.

– Оставь его, Гарри, – тихо попросил Федюня. – Никто не умрет в Аннуне.

Тибо Шампанский рухнул наземь и, корчась от боли, попытался встать на ноги.

– Зачем призываешь к оружию, Бернар? Разве не ждал ты с нетерпением этой встречи? Разве не жаждал самолично искоренить меня? – незнакомым чужим голосом заговорил Федюня. – Не их оружию бороться со мной.

Бернар из Клерво стоял ни жив ни мертв, глядя, как невидимыми огненными змеями извиваются вокруг мальчишки вихри странной, неведомой силы.

– На тебя, Господи, уповаю! Да не посрамлюсь вовек! – гордо произнес он, выпрямляясь.

Когда-то в юные годы он, как и родич его, де Пайен, готовился стать рыцарем, но иная стезя позвала для иной схватки. И вот пришло время его битвы.

– Не приближайтесь! – глухо проговорил Бернар, поворачиваясь к рыцарям. – Покуда я жив – не приближайтесь!

Не сказав больше ни слова, он осенил себя крестом и зашагал в молельню.

– Капитан, – Лис наклонился к напарнику, – а разве… Федюня может войти на освященную землю?

– Я – уже там, – все тем же незнакомым голосом, смеясь, ответил Кочедыжник. – Он сам внес меня.

Молельня – четыре башни, стоящие крестом, – изнутри была залита сиянием, но Бернар не осознавал его. Внезапно стены потеряли для него реальность и отчетливость. Бернар не смог бы сейчас поручиться, что находится в том самом храме, который недавно приводил в порядок: не было ни статуи, ни чудесного котла, ни даже окон. Всепоглощающее сияние, алтарь с водруженной на него серебряной дарохранительницей и тоненькая фигурка мальчишки в нескольких шагах от алтаря.

– …О чем ты хотел говорить со мной, Сын погибели? – медленно, с натугой, но стараясь произносить слова как можно тверже, спросил он.

– С тобой ли? Что ты есть? Да и есть ли ты? О чем говорить с тем, кто источил себя по капле, стараясь угодить неведомому? Где ты, Бернар? Тебя нет, ты лишь тень от прежнего, избравшего стезю веры.

– Ты лжешь, демон! Я пастырь стад Господних!

– У Господа нет стад. Когда бы он желал собирать в стада всех созданных по образу и подобию его, разве стал бы вдыхать жизнь в них духом своим? Разве человек – баран, разве он мясо и руно? Твои старания, Бернар, умерщвляют в человеке Божеское. Я не желаю говорить с тобой. Я пришел, дабы встретиться с тем, чьими устами – неистовыми и безумными – говоришь ты в этом мире.

– Неистовыми и безумными?! – пророкотало в храме эхо, и, казалось, даже волны Аары замедлили свой бег. – Ложь твоя сотрясает небеса, Андай! Я здесь! И ты будешь держать ответ за прельщение, коим побуждаешь роптать глупцов на свой человеческий удел!

Бернар внезапно почувствовал, как ноги его отделились от пола, и он словно отлетел в сторону.

– Слава тебе, Господи всеблагий! – прошептал он. – Благодарю тебя, что не оставил в час испытания!

– Я стану ответствовать перед тобой, Антанаил? За что? За то, что не пожелал видеть рабом брата своего? За то, что даю ему смелость и силу жить? За то, что в мудрости своей он начинает понимать, что Господь его – Бог любящий, а не карающий?

– Кто любит – тот и карает! Послушание приличествует неразумному, дабы вразумился он! Когда же упорствует глупец в неразумии своем, то кара есть величайшее милосердие. Ибо, наказывая в малом, избегаешь худшего.

– В малом? Ты говоришь – в малом, Антанаил? Твое послушание испепеляет!

– Нет, это твое знание иссушает душу, делая неразумного подобным Богу – мечтами он возносит себя на трон Предвечного, и нет искры Божьей ни в нем, ни вне его, ибо где нечему гореть, ничего не горит.

– Ты говоришь о божественном, Антанаил? Здесь и сейчас, в этом месте, ты говоришь о божественном? Когда бы человек стоял передо мной, или хотя бы тень человека, вроде Бернара, я бы спросил, созвучно ли дыхание твое вести Божьей. Но совесть – не твое чувство, да и знаешь ли ты что-либо о чувствах? Посмотри сюда – на этот сосуд из серебра, на лик, украшающий его. Ты узнаешь его черты? Это – моя голова, Антанаил. Моя! Истовый клирик отсек ее из смирения и послушания, не искушаемый знанием, ибо к чему знание там, где есть вера? Отсек – и назвал величайшей святыней в мире, который желал построить ты. Не забавно ли это?

– Забавно. И потому ты вселился в мальчишку, как иной сел бы на коня.

– Я здесь, перед тобой, Антанаил!

Федюня упал на колени, чувствуя приступ невероятной слабости.

– И пришел сказать тебе о своей победе.

Кочедыжник тихо застонал, пытаясь отползти. Прямо над ним, сгущаясь туманным ликом, появилось нечто змеевидное, заполняющее кольцами своими почти всю молельню.

– Сейчас, когда силою твоего коварства, Антанаил, моя глава вещает истину Божью, тебе больше не осталось места в этом мире. Ты лишний!

Федюня почувствовал жжение на груди и, ойкнув от боли, сорвал раскалившийся амулет с тремя перевитыми змеями. То, что происходило вокруг, оглушило его, казалось невероятным. Он не мог понять, где находится и что происходит.

– Ступай прочь, Антанаил, оставь этот мир!

– Не тебе решать, кто здесь лишний!

– Мне! – удивляясь самому себе, крикнул Федюня и из последних сил швырнул амулет, метя в серебряную дарохранительницу.

Яркая вспышка ударила его по глазам так, что даже через ладонь, которой он пробовал закрыться, было видно, как цветком распустился блестящий сосуд дарохранительницы, и с оглушительным грохотом исчезло в нем все то, что миг назад заполняло молельню – и громадный змей, и грозный ангел.

Федюня убрал руки от лица и огляделся. В нескольких шагах от него лежал человек в поношенном балахоне, чуть поодаль исходил ароматным паром бронзовый котел, на алтаре стояла дарохранительница… Федюня на четвереньках подполз к лежащему:

– Вам плохо, дедушка?

Бернар открыл глаза и увидел над собой мальчишечье лицо:

– Я не дедушка.

– Седой весь, – покачал головой малец. – Стало быть, дедушка.

– Плохо, – тихо сознался Бернар.

– Не бойтесь, я вас не оставлю. Сейчас передохну, трав наберу…

Неожиданный грохот заставил сидевших вокруг древнего храма вскочить на ноги.

– Капитан, – забывая о правилах, воскликнул Лис, – шоб я сдох – это было похоже на ядерный взрыв!

– Точно, – пробормотал Камдил, – только в обратном порядке. Не распад, а синтез.

Он сорвался с места и бросился в молельню. Прочие рыцари устремились за ним. Молельня была пуста. Лишь посредине ее около распластанного тела Бернара сидел Федюня Кочедыжник, не замечая вбежавших людей.

– Ты погоди, я тут поудобнее чего-нибудь намощу…

– Ни-че-го не понимаю, – для убедительности помотав головой, объявил Лис.

– Смотри. – Камдил указал на серебряную дарохранительницу. – Лицо…

Отчеканенная физиономия непрерывно меняла выражение, ее то и дело искажали непонятные гримасы.

– О как! – Лис обошел загадочный предмет. – Маманя дорогая! Вальдар, у него лицо со всех сторон!

– То есть как?

– То есть так! Даже сверху!

– Сережа, осторожней! Это Бафомет! Настоящий Бафомет, а не его двуликое изображение!

– Зашибительский прибамбас! Они что там, оба поместились?!

– Оба! Воплощенные единство и борьба противоположностей.

– Шо-то мне это напоминает. Старый вопрос: начнется ли очередная мировая война? Ответ: война не начнется, но будет такая яростная борьба за мир, что камня на камень не останется. Это два в одном от тяжких мыслей не бабахнет?

– Может. Но это уже вопрос к спецам.

Гуго де Пайен и его собратья, не обращая внимания на собратьев по оружию, склонились над Бернаром.

– Да вы не волнуйтесь, – послышалось из круга, – он не помрет, я его излечу.

Мраморная балюстрада дворца была залита весенним солнцем.

– Ваше величество, – монах-василианин склонился перед императрицей, – когда цезари былых времен могли бы видеть нынче благословенную Никотею в могуществе и блеске славы, когда бы могли знать они мудрость замыслов ваших, никто из них не усомнился бы именовать вас Цезарем и Августом – равным среди великих мужей.

– Я рада встрече с тобой, отец Георгий. Рада, что именно ты привез мне вести из Британии. Глубина разумения твоего мне давно ведома, и я бы желала держать тебя подле себя. Пока же скажи, что велела передать моя венценосная родственница, королева Матильда?

– Те условия, которые были предложены вами и королем Людовиком Французским, во многом справедливы и полезны. Но королева Матильда не может дать окончательный ответ без решения мужа.

– Ну конечно! Я не ожидала иного. Разве слабой хрупкой женщине одной управлять державой? – Никотея чуть помедлила. – А скажите, отец Георгий, правду ли говорят, что посланец короля Франции, граф Фульк Анжуйский, в большом почете у ее величества?

– Чистая правда.

Императрица задумчиво кивнула:

– Прошу извинить меня, святой отец, если я в твоем присутствии займусь еще кое-какими делами. Муж пропадает в войсках, и я вынуждена в меру сил помогать ему. Но я прошу тебя остаться – отдохни, друг мой, откушай с дороги. – Она хлопнула в ладоши.

Четверо смуглых мускулистых невольников вынесли низкий стол и расшитые подушки. Затем четыре невольницы с занавешенными лицами, но одетые так, что Георгию Варнацу пришлось прикрыть глаза, дабы не вводить себя в искус, уставили стол яствами, фруктами и кувшинами с вином.

Одна из невольниц наполнила до краев кубок и придвинула его посланцу английской королевы, да так и осталась ожидать новых распоряжений.

– Барон ди Гуеско ждет приема, – напомнил стоящий позади установленного на балюстраде переносного трона рыцарь Надкушенного Яблока.

– Скорее зовите его!

Анджело Майорано выглядел уставшим, но весьма удовлетворенным:

– Ваше величество, я счастлив…

– Оставим этикет. Я жду новостей!

– Ваше величество, я добрался сюда через Дакию, Фракию, через горы, через леса, полные опасностей, добирался, чтобы опередить первый корабль…

– Граф, я помню о своем обещании. По твоему лицу я вижу, что у меня есть основание его исполнить. Говори.

– Херсонес восстал. Русь поддержала его. Я намекнул Великому князю Мстиславу, что вы знаете, для чего василевсу Иоанну так нужна Матраха. А также о том, что вам, как члену императорской семьи, наверняка известен секрет греческого огня.

– Увы, нет. Но это и не важно. Не пройдет и недели, как я узнаю его – как только первый корабль сможет войти в бухту Золотого Рога… Прекрасная новость, дон Анджело! – Никотея хлопнула в ладоши. – Это следует отметить!

Вино густой струей полилось в принесенные кубки, и легко одетая невольница, не забывая кланяться, подала их всем, находившимся на балюстраде.

– За Нику, приносящую славные победы! – возгласил Анджело Майорано.

Никотея прикоснулась губами к краю серебряного кубка и сделала несколько жадных глотков.

– Моя госпожа… – услышала она совсем рядом.

Невольница, разносившая вино, сорвала паранджу и устремила на императрицу пронзительный, точно раскаленный, взгляд черных, как адская бездна, глаз.

– Мафраз… – прошептала Никотея, схватилась за горло, пытаясь восстановить куда-то исчезнувшее дыхание. – Ты?

«Яд! В вине яд», – стучало в висках. Дыхание не восстанавливалось, сердце рвалось из груди, будто страшась дольше оставаться в ней, и ясный весенний полдень вдруг потемнел.

– Отравили! Императрицу отравили! – услышала она, но уже как-то со стороны, точно и не ушами.

Повелительница Европы лежала на белом мраморе без движения. Возле нее валялся кубок, алая лужа растекалась по камню.

– Хватайте ее! – закричал Гринрой, вырывая меч из ножен.

Мафраз стояла на месте, не думая сопротивляться.

– Там нет яда, – торжествующе произнесла она, и глаза ее сияли. – Можете убить меня.

– Погодите! – властно остановил стражей монах-василианин и щедро отпил из кубка. – Это то же вино! У каждого из нас такое! – Он подошел к винной луже, обмакнул в нее рукав и выдавил несколько капель себе в рот. – Здесь, в вине, нет яда. Она сама убила себя. Яд был в ней.