Текст книги "Сын погибели"

Глава 29

– Правда ли, что на зло надо отвечать добром?

– А чем же ты будешь отвечать на добро? Нет, на зло надо отвечать по справедливости.

Конфуций

Никотея знаком отпустила стражу, желая побыть наедине с доблестным родственником. Это нарушало веками заведенную традицию, по которой дама не могла оставаться без сопровождения ни с кем из мужчин, кроме отца, мужа или родного брата. Степень родства между императрицей и герцогом Сантодоро была куда более отдаленной, но уж как-то так само получилось, что перечить юной очаровательной хозяйке Империи никому из окружающих и в голову не приходило. Стража удалилась, покорная жесту госпожи, и Никотея заговорила, на всякий случай по-ромейски:

– Мой дорогой Симеон! Трудно найти слова, чтобы высказать мою благодарность тебе за помощь! За то, что твоя доблесть и воинское искусство вознесли имя нашего отечества столь высоко, что теперь никто не осмеливается распускать нелепые слухи об изнеженных и слабых воинах державы святого Константина. Воистину, кто, как не ты, заслуживаешь воссесть на трон, связующий в единое целое Европу и Азию? И я верю, мой милый друг, что тебе уготована эта судьба.

– Но Иоанн…

– Иоанн смертен, и Мануил смертен. Твой брат Алексей был совсем юн, моложе кузена Мануила, но злая доля не пощадила его…

При упоминании о младшем брате глаза Симеона Гавраса вспыхнули, а рука легла на эфес меча.

– Возвращайся к отцу, – любуясь произведенным эффектом, продолжала Никотея. – Передай, что все сказанное мною прежде остается в силе, как верно и всегда будет верно то, что я говорила тебе. Поезжай, испроси у отца дозволения на брак с Адельгейдой Саксонской. Но лишь об одном заклинаю тебя – не торопись со свадьбой. – Она порывисто схватила руки Симеона и прижала их к своей груди. – Прошу тебя, не торопись!

– Да… Конечно, – пролепетал герцог Сантодоро, боясь открыть рот, чтобы сердце, прыгающее в грудной клетке, как бешеная мартышка, ненароком не выскочило наружу.

– Ступай, милый, – нежно прошептала Никотея, простояв так пару минут. – Казначей передаст дары для твоего отца. Скажи – как только будет возможность, я сама не премину навестить его.

Симеон Гаврас низко поклонился и, пятясь, чтобы подольше лицезреть императрицу, вышел из приемной залы.

– Вразуми меня, Господи, – горько вздохнула Никотея. – Ну почему этот мир не создан для таких, как он? – Она хлопнула в ладоши, призывая стражу.

– Барон ди Гуеско прибыл по вашему распоряжению, – доложил караульный начальник.

– Он весьма точен. Зовите его.

Анджело Майорано быстрым шагом вошел в залу и чуть поклонился императрице. Она сделала вид, что не заметила этого вопиющего нарушения этикета – от любого другого барона Империи требовалось бы изъявление куда большего почтения, но Майорано… Никотея поймала себя на мысли, что ей нравится глумливая ухмылка Мултазим Иблиса, искривлявшая его губы всякий раз, когда он не был озабочен новым коварным планом и притворством.

– Вы желали видеть меня, государыня?

– Хотела узнать, достаточно ли тебя наградил король Людовик.

– У меня нет оснований жаловаться на его скупость. Король распорядился высыпать овес из лошадиной торбы и доверху засыпать ее золотом.

– От себя я прибавлю столько же, – пообещала Никотея. – Однако, мой славный барон, у меня к тебе будет одна небольшая просьба.

– И тоже на две торбы золотом?

– Кто знает, кто знает… Возможно, две торбы покажутся тебе мелочью и черной неблагодарностью.

– Это столь опасно?

– Не опаснее того, что тебе уже приходилось неоднократно предпринимать.

Брови Майорано заинтересованно приподнялись:

– Я нынче собирался вернуться к Его Святейшеству, но, похоже, в дороге меня свалил ужасный недуг. Остается выяснить, моя госпожа, надолго ли.

– Сегодня в Херсонес отбывает мой дорогой родственник, Симеон Гаврас. Я была бы весьма благодарна, если бы ты отплыл вместе с ним и растолковал моему дяде, архонту, что в скорейшем времени я планирую сокрушить дядю Иоанна, и дяде Григорию следует быть готовым выступить с нами.

– Он об этом знает?

– Знает. Но я не доверюсь с этим Симеону.

– Затея и впрямь щекотливая. К тому же море начинает штормить…

– Это говорит мне капитан «Шершня» Анджело Майорано?

– Это говорит барон ди Гуеско. – Старый пират отвесил насмешливый поклон. – Я так свыкся со своей короной, пусть и не столь массивной, как ваша, что начал чертовски дорожить частью тела, на которую ее надевают.

– Мне представляется, что твою голову более украсит графская корона, например, графа Лигурии?

– Но в Лигурии нет графства. – Майорано искоса поглядел на собеседницу.

– Но ведь и ты еще не вернулся с приятными новостями.

– Тоже верно, – согласился Мултазим Иблис. – Итак, договорились. Я передаю архонту сигнал к восстанию, получаю его согласие и возвращаюсь к вам графом Лигурии.

– Не совсем. После Херсонеса следует найти короля Гарольда, вновь ставшего Великим князем Мстиславом, и передать ему изъявления моей искренней привязанности и предложение выступить разом против коварных убийц его брата Святослава.

Майорано скривился, вспоминая, должно быть, неприятные подробности своего пребывания на Руси.

– Думаю, граф Лигурии будет с почтением и щедростью принят при императорском дворе, – с убедительной многозначительностью произнесла Никотея.

– Лестно это слышать.

– Ты должен при случае рассказать Великому князю, что моя служанка Мафраз была подослана Иоанном Комнином, который желал сделать Мстислава послушной игрушкой в своих руках. Она собиралась устранить дочь короля бриттов, дабы та не стояла на пути Мстислава к английскому трону. Но я об этом тогда совершенно ничего не знала! Мафраз хотела, чтобы я стала женой Мстислава, и Мстислав хотел того же… Да разве я была против? – Она потупилась. – Впрочем, – Никотея остановилась, понимая, что зашла в своей откровенности чересчур далеко, – я отпишу ему.

– Моя государыня, вам, конечно, видней, но я бы не стал ничего писать: буквы – коварные друзья.

– Пожалуй, ты прав. – Никотея на минуту задумалась. – Ты расскажешь все на словах. А чтобы добавить веры речам, я дам тебе золотую гривну – дар Мстислава. Помнишь ее? – Никотея мило улыбнулась.

– Уж как забыть, ваше величество… Сегодня прямо день воспоминаний. Кстати, в Херсонесе у меня и поныне остался неоплаченный должок…

Дверь кельи распахнулась.

– Батюшка добрый, отец Амвросий, – на пороге стоял запыхавшийся молодой послушник, – приехал! Господин наш приехал! Свершилось чудо дивное!

Отец Амвросий с трудом открыл глаза. Жизнь оставляла его, и он понимал это со всей неотвратимостью. Пожалуй, и до этого часа он не надеялся дожить, но, видать, костлявая, разомлев на позднем осеннем солнышке, прохаживалась где-то по желтым и багряным опавшим листьям и не торопилась лишний раз махнуть косой.

«А может быть, то знак мне? – подумал старец. – Может, для того Господь продлил терзания мои, чтобы покаялся я, повинился пред сыном духовным, в каком лукавстве минули годы мои?»

– Зови, – половиной рта прошептал Амвросий.

Вторая половина тела больше не слушалась его, он ощущал ее, как неподъемную гирю, наподобие той, которую вешали каторжным галерным рабам.

Отрок опрометью бросился за Великим князем. Тот вошел как есть: в кольчуге, боевом поясе, запыленном плаще, только что без меча и шелома. Лицо его, прежде дышавшее молодецкой удалью, теперь осунулось и было исполнено мрачной решимости.

– Огня! – потребовал Мстислав, и убогая келья старца наполнилась светом массивных факелов. – Благослави, отче! – Великий князь преклонил колени пред ложем старика.

Тот сделал слабую попытку поднять руку, но пальцы лишь едва шевельнулись.

– Господь да пребудет с тобой, – прошептал он.

– Сие мне ныне более всего потребно, – горестно вздохнул повелитель Руси. – Не чаял я в дому такое застать. Брат голову сложил. Ты – отец мой во Христе… – Он снова вздохнул и не стал продолжать скорбную речь, боясь не удержать слезы.

– Помираю я, – чуть слышно произнес Амвросий. – Совсем уж скоро помру.

– Ну, ты-то раньше времени себя не хорони. – Мстислав стиснул пудовые кулаки, будто надеясь отогнать ими хворь. – Я велю во всех церквях и соборах киевских за здравие твое молиться, в колокола бить, бесов пугать… Да что там Киев – по всей Руси велю!

– Пустое это, не молись за грешника.

– Да коли ты грешник, кто ж тогда свят?

– Великий грешник, – подтвердил старец. – Пред отцом твоим, братом, пред тобою.

– В чем же провина-то твоя? Истового праведника!

– Слушай, что скажу. Более говорить не буду – сил не достанет. Я много по миру ходил, да не по своей воле.

– По чьей же?

– Молчи… Бюро Варваров – слышал такое?

– Что?! – взревел Мономашич.

– И сюда я той волей прибыл, – не обращая внимания на княжий гнев, продолжал Амвросий, – еще при Алексее Комнине. С тех пор при вас соглядатаем состоял. Да все в Царьград докладывал.

Зубовный скрежет Мстислава был ему ответом.

– С братом твоим, когда в поход он пошел, – Амвросий сделал паузу, с трудом переводя дух, – я идти не хотел. Святослав принудил.

– Говори, – жестко потребовал Мстислав.

– Херсониты брата упредить пытались, что Тмуторокань – западня.

– Ты не дал?

– Не так, все не так. Ни вас с братом предать не мог, ни отечества своего. Хочешь – сейчас казни, знаю, вина на мне.

– Что уж тебя казнить, – голосом, холодным, как сталь смертной косы, сказал Мстислав. – Господь тебя наказал… Бог судья. Я измену злую прощаю, но сородичам твоим отныне и впредь не спущу. С тем ухожу. Боле не свидимся.

Он вышел, хлопнув дверью, и последнее, что донеслось до Амвросия, было:

– Разошли-ка всем княжьим столам грамотки, пусть ведают – большому походу быть.

* * *

Иоанн Комнин провел указательным пальцем по углублению в известняке. Если присмотреться, то из полустертых временем разнородных выбоин выстраивалась горделивая надпись «Никотея нашего Богом возлюбленного Константина торжествует». По обе стороны надписи виднелись греческие кресты, придавая очевидную двусмысленность упоминанию в восславлении богини Ники.

«Сколько веков тому назад выбили эти строки? Семь? Восемь? Подумать страшно. А ведь слава Константина жива и по сей день. Доныне величие созданного им города, величие ромейской империи застит свет варварам, будь то Запада или Востока. Надо подновить надпись», – подумал василевс и тронул коня.

Как было заведено раз и навсегда, императору полагалось хотя бы дважды в год объезжать городские стены и самолично давать распоряжения обо всем, что касалось их нерушимости. Иоанн Комнин высоко чтил древний обычай и превращал каждый объезд в настоящую церемонию.

– Пусть камнерезы восстановят надпись! – приказал он Иоанну Аксуху.

– Будет сделано, о величайший.

«Величайший… – про себя усмехнулся василевс. – Интересно было бы взглянуть: если я повелю сделать рядом на стене подобное восхваление, вспомнят через восемьсот лет, что был такой Иоанн II Комнин? Что правил он в меру отпущенных Господом сил, сражался всю свою жизнь, что-то сделал, чего-то не успел… Хоть одним глазком бы глянуть… Но пустое… Никому не суждено знать участи своей в веках. Главное, чтобы Вечному городу стоять, возвеличиваясь над миром».

– Исправьте зубцы между Пятыми военными и Харисейскими воротами, – не оборачиваясь, кинул он, – совестно глядеть!

– Так ведь землетрясение было, – отозвался один из царедворцев.

– Землетрясения, град, ураганы и прочие беды земные – в руке Господней. Не мне и уж тем паче не вам отменять их. А зубцы на крепостных стенах – дело человечьих рук. И потому я требую, чтоб камни стояли ровно и твердо!

Кавалькада всадников подъехала туда, где тройная зубчатая цепь городских стен примыкала к воде. Синие волны бухты Золотой Рог лениво плескались о берег, о борта стоявших у причала кораблей.

– Сегодня на море тихо, – заметил василевс. – Надол– го ли?..

– Вряд ли, – с сомнением проговорил Иоанн Аксух, – в этом году и так Господь милостивый и милосердный дольше обычного держит на привязи яростные ветры. Но, быть может, это и к лучшему.

– Что держит или что скоро отпустит? – Василевс с недоумением взглянул на собеседника.

– Что скоро отпустит. Смотрите на корабли у пирса – лишь на каждом третьем сифонофоре есть заряды. Какая бы опасность ни пришла с моря, нам нечем ее отражать. Остается только уповать на провидение.

– Ты лукавишь, Хасан, – поморщился Иоанн Комнин. – Кажется, у вас говорят, что красное яблоко притягивает к себе палку. А уж золотое – так и подавно. Здесь ничего не утаишь – в городе слишком много чужих глаз и ушей, а стало быть, скоро надо ожидать врага. У нас есть только зимние месяцы, чтобы подготовиться к нашествию… Как полагаешь, с кем придется биться на этот раз?

– Сельджуки всегда с жадностью взирали на богатства Константинополя, – довольно уклончиво начал крещеный магометанин, – вероятно, теперь захотят поквитаться за смерть кесаря Святослава рутены…

– Скорее всего ты прав, – зябко поежился василевс, должно быть, вспоминая рассказы о холодных скифских зимах. – Пока небу угодно хоть как-то сохранять покой на море, надлежит призвать сюда Григория Гавраса, дабы разобраться, что произошло в Матрахе. Я не верю Тимир-Каану – он лжив, как все варвары. Задуманное нами с такой тщательностью – рухнуло. Следует понять, что приключилось: ошибка, злой умысел, или попросту Господь был, увы, не на нашей стороне… Да, – он принял решение, – приготовь немедленно письмо Григорию Гаврасу. Ему необходимо прибыть сюда до начала штормов.

– Но это очень опасно. К тому же неведомо, оправился ли архонт от раны…

– Мы должны разобраться, должны учесть ошибки. В любом случае нам придется посылать войска в Херсонес, чтобы отвратить Мстислава от мысли напасть на Константинополь, – точно не слыша его, говорил василевс.

– Но оставить сейчас Херсонес без архонта…

– Ты смеешь мне перечить, Хасан?! – гневно оборвал его император. – А что, если Тимир-Каан не врет? Что, если Григорий Гаврас решил предать нас? Я должен знать это до того, как он откроет ворота Херсонеса рутенам!.. Конечно, лучше, если б на месте отца в феме остался Симеон Гаврас, но он при дворе императора Конрада.

– Он здесь, мой повелитель.

– Как здесь?

– Прибыл сегодня утром.

– И ты молчал?! Вот долгожданный гость!

– Турмарх ожидает во Влахернском дворце. Он утомился с дороги. Я счел уместным дать ему передохнуть, и когда мы вернемся…

– Так возвращаемся скорей! Хасан, неужели ты не понимаешь своей умной головой, что в создавшемся положении Никотея и ее муж Конрад, быть может, наши единственные союзники.

– Я бы не стал утверждать этого.

– Чушь, – отмахнулся василевс. – Я знаю Никотею, как никто. Где бы она ни жила, как бы ни величался ее трон – град Святого Константина всегда будет первым в ее сердце. – Он дал шпоры коню. – Впрочем, тебе, иноземцу, не понять!

Тучи опускались все ниже над Эвксинским Понтом, грозя вот-вот полностью затянуть небо.

– Скоро зима настанет, – глядя на волнующееся море, Григорий Гаврас полной грудью вдохнул едкий соленый воздух и тут же болезненно сжал зубы – удар палицы Великого князя Святослава не прошел даром. Проломив пластины зерцала и вмяв поддоспешник, шипастая полупудовая булава сокрушила три ребра. И будь архонтова броня чуть слабее, то, пожалуй, и не выжил бы повелитель Херсонеса в роковой день штурма Тмуторокани. Теперь угроза для жизни миновала, но всякий раз попытка глубоко вздохнуть отзывалась резкой болью.

Но самое худшее – не боль и даже не позор нелепого поражения. Казалось, теперь что-то сломалось в душе архонта. Он бродил по дворцовой колоннаде, будто не зная, куда идти, кивал встречным, не замечая их, и почти не занимался делами, словно ожидая чего-то фатального. Скажи ему сейчас, что поутру наступает конец света, он и тогда, вероятно, лишь кивнул бы в ответ, не придав значения новости.

Придворные гадали, чего он ждет: мести руссов, вызова на императорский суд или же весточки от сына, но так и не пришли к единому мнению. Из касожского плена вернулся не железный архонт, а лишь тень его.

Григорий Гаврас, не отрываясь, разглядывал, как вдалеке высокие белогривые волны грудью налетают на торчащие из воды каменные глыбы и, взвившись, опадают бесчисленным множеством крошечных брызг.

«Чайка ходит по песку, моряку сулит тоску, – вспомнился ему детский стишок. – Если чайка села в воду – жди хорошую погоду…» Сегодня чайки сулили тоску. Так же, как и вчера, и позавчера.

– В гавань входит корабль, – доложил неслышно подошедший слуга.

– Надо же… – не отрывая взгляда от горизонта, сказал Гаврас. – Я уж думал, в этом году кораблей не будет… Чей?

– Генуэзский.

– Генуэзский? – Архонт заметно оживился.

– На пирсе люди из Бюро Варваров. Как только корабль причалит, они выяснят, есть ли новости о вашем сыне.

– Ну да, конечно. – Григорий Гаврас украдкой поглядел в стоящую чуть в стороне полированную серебряную пластину-зеркало.

Увиденное не радовало: повелитель Херсонеса казался себе осунувшимся и как-то вдруг разом состарившимся.

– Нет, так нельзя. – Он встряхнул головой и от резкого движения вновь схватился за грудь. – Проклятие…

– Стой, стой, куда! – раздалось из дворцовой залы. – А ну, стой!

– Ступидо! Кретино! Фра дьяболо! – неслось в ответ.

Голос показался архонту довольно знакомым.

– Эй, – позвал Гаврас, – что там такое? Что происходит?

Слуга кинулся бегом в залу и сразу вернулся.

– Ну, что там? – заторопил его повелитель, видя удивлен– ную физиономию лакея.

– Там Мултазим Иблис, – растерянно доложил слуга, – весь мокрый! С головы до ног!

– Мултазим Иблис? Анджело Майорано? Господь вседержитель! Он-то что здесь делает?! – В голосе архонта послышались уже позабытые властные нотки. – Зови!

Отборная брань между тем продолжалась, и, опережая волю архонта, на дворцовой галерее появился барон ди Гуеско, с рычанием волокущий на себе трех вцепившихся стражников.

– Отпустите его! – скомандовал Гаврас.

– Благословенна будь Пресвятая Дева и святой Эрженн, пред коими падут все засовы! Я наконец дошел! Велите своим псам убраться отсюда.

– Староват я, чтобы оставаться с тобой наедине, – подозрительно глядя на гостя, усмехнулся хозяин дворца.

– Воля ваша. Пусть остаются. А еще лучше – позовите шакалов из Бюро Варваров. Чтобы попасть сюда, не встретившись с ними, я бросился в бушующее море…

– Идите, но будьте начеку, – перебил его Гаврас, обращаясь к страже. – А ты говори.

– Я рисковал утонуть, тут меня чуть было не подняли на копья…

– Опусти рассказ о странствиях, – потребовал архонт.

– Весь рассказ? И ту его часть, где повествуется, как василевс Иоанн велел задержать у себя вашего сына?

– Повтори, что ты сказал! – Гаврас с неожиданной быстротой подскочил к мокрому до нитки пирату.

– Мы вышли из Генуи вместе. Севаста Никотея… О нет, госпожа императрица велела передать вам заверения в родственной любви и преданности общему вашему делу…

– Об этом позже! Что с Симеоном?

– Когда мы пришли в Константинополь, турмарх отправился во дворец василевса – доложить о выполнении порученного ему дела. Однако из дворца уже не вернулся. Люди Иоанна ворвались на корабль и забрали его вещи – даже старые ремешки для сандалий. В столице на борт взошел другой человек… Ничем не примечательный и очень молчаливый, – Майорано сделал паузу, – пока трезвый.

– Ты напоил его? Что он сказал? Ну же!

– Да, напоил, – подтвердил ди Гуеско. – Скучно было плыть вдвоем, но словно в одиночку…

– Что ж ты тянешь? Тебе нужно золото? Я дам тебе золото!

Дон Анджело покачал головой:

– Мне хорошо платят. Я здесь не за этим. Так вот, мой неприметный спутник рассказал, что и самого турмарха, и его людей император велел взять под стражу. А теперь он желает, чтобы и вы присоединились к герцогу Сантодоро в заключении.

– Что ты говоришь?!

– Я лишь повторяю. Этот человечек вез послание, в котором Иоанн Комнин требует вашего прибытия в Константинополь. На подходе к гавани я, рискуя жизнью, бросился в воду, спеша упредить вас. У меня нет сомнений – очень скоро вслед за мной придут люди из Бюро Варваров.

Яростный огонь сверкал в глазах Григория Гавраса.

– Доспехи, меч! – крикнул он.

– Будет лучше, – посоветовал Майорано, – если до поры до времени в Константинополе не узнают о ваших планах. Начался сезон штормов… Вряд ли найдется капитан, желающий идти через бушующее море ради скорейшего исполнения приказа василевса, – если, конечно, в своем уме. Впрочем, – он поглядел на волны, – может, император и собирается попросту утопить вас… якобы случайно. Как бы то ни было, все-таки лучше, если вы явитесь в Константинополь с вооруженным отрядом – под видом исполнения распоряжения василевса. Никотея тоже планирует нанести подобный визит дяде. Это куда практичнее, чем осаждать Вечный город, войска ей пригодятся в других местах – в ромейской империи и сарацинских землях много крепостей.

– Девочка, как всегда, сообразительна, – злобно усмехнулся Гаврас. – А как же Симеон?

– Его держат заложником, и покуда ему ничего не угрожает. А дальше все будет зависеть от стремительности вашей атаки и, конечно, от храбрости.

На дворцовой галерее показался давешний слуга:

– К вам отец Гервасий с солдатами.

– Много солдат?

– Четверо.

– Хорошо, – чуть помедлив, кивнул архонт, – пусть войдет. Но вели страже не отходить далеко.

Слуга поклонился и исчез.

– А ты покуда скройся за колонной, – распорядился Гаврас, глядя на ди Гуеско.

Отец Гервасий предстал пред архонтом, как обычно, потупив очи долу и перебирая четки узловатыми пальцами.

– Что привело тебя сюда, почтеннейший отче? – вновь принимая отрешенный вид, спросил повелитель Херсонеса.

– В порт прибыл корабль…

– Да, я знаю. Генуэзский.

– На нем приплыл человек с указом василевса.

– На генуэзском корабле? Согласись, это странно. Он мог и вовсе не заходить в Херсонес, а сразу идти в Солдайю.

– Это не моего ума дело, – парировал монах. – Человек доставил императорский указ. Вот он. – Отец Гервасий достал из-за пазухи опечатанный деревянный тубус.

– Может быть, ты знаешь, что в нем? – ломая печать, спросил архонт.

– Дословно нет, – шелестя четками, заверил глава местного Бюро Варваров, – но гонец передал на словах, что василевс желает видеть вас в Константинополе. И как можно скорее.

– Ты же знаешь, Гервасий, мой недуг пока не позволяет отправляться в столь дальнее путешествие.

– Такова воля императора.

– К тому же море… Ты погляди на эти волны. В ближайшую неделю погода не улучшится.

– Такова воля императора, – заученно повторил Гервасий, и взгляд его стал оловянным, ничего не выражающим, точно лик василевса на монете.

– Да пойми же, я вовсе не собираюсь перечить государю, но неужели ты думаешь, что мудрейший Иоанн Комнин решил пустить меня на дно?

– Такова воля императора, – с нажимом произнес отец Гервасий. – И еще, – ледяным тоном добавил он. – Когда судно входило в гавань, с его борта прыгнул какой-то негодяй, доплыл до берега и скрылся. Его ищут повсюду, но… – монах указал на лужу в том месте, где недавно стоял капитан папской гвардии. От лужи в обе стороны шли следы, – у меня есть основания полагать, что этот негодяй скрывается здесь.

– Отчего же скрывается? – Майорано одним прыжком очутился рядом с отцом Гервасием. – Я здесь!

В его руке мелькнул кинжал. Удар, резкий поворот, глаза монаха расширились от ужаса, рот открылся в последнем крике, но крика не прозвучало. Захрипев, глава Бюро Варваров рухнул на камень, заливая мрамор кровью.

– Я же говорил, крысиное отродье, что не прощаю врагов. Не следует ловить «Шершня»! Сдохни, падаль!

– Убивайте! Убивайте их! – уже не таясь, кричал Гаврас. – И да пребудет с нами святой Федор Стратилат!

Послушная архонту стража кинулась исполнять приказ.

– Прекрасно! – любуясь расправой, пробормотал Мултазим Иблис. – Здесь все сложилось как нельзя лучше. Теперь обсохнуть, переодеться и к Мстиславу.