Текст книги "Сын погибели"

Глава 24

Нет способа надежно овладеть городом иначе, как подвергнув его разрушению.

Николо Макиавелли

Гостевая келья скупо освещалась огарком свечи, но даже так было видно, что смотреть не на что.

«Какого черта, – мысленно возмущался «папский легат», стараясь приспособить дощатый топчан вместо лестницы и добраться до узкого, как бойница, окна. – Неужели Отец небесный, обитающий в бескрайних лазурных высях, в самом деле радуется тому, что верные слуги его забиваются в норы, которые и для мышей не слишком-то просторны? Вот в давние времена храмы были – загляденье! Их, правда, сейчас и не найти, но в детстве, в монастыре дяди Эрманна, я читал замечательный трактат с искусно нарисованными базиликами, украшенными прекрасными статуями. Колонны, утопающие в плюще и винограднике, жертвенный огонь… Вот как надо жить! Тогда молиться – одно удовольствие. Не то что здесь».

Гринрой наконец умудрился забраться на топчан и при свете полной луны начал осматривать видимую часть окрестного пейзажа.

«Да, долго здесь оставаться неразумно… Ко всему прочему, ночи довольно холодные – из окна дует так, что будь двери парусами, монастырь наверняка бы унесло в туманную даль. – Рыцарь Надкушенного Яблока поежился. – Надо отсюда исчезнуть, и как можно быстрее. Этот Бернар явно не в себе. Как только его всерьез принимают? А ходит ведь, благословляет… И толпы оголтелых идиотов тут же готовы бежать, крушить кого попало и где попало…»

Первая встреча с настоятелем Клервосской обители не шла у него из головы. Едва завидев тощую, выпрямленную, как портняжный метр, фигуру аббата, Гринрой бросился к нему и заключил в объятия, прежде чем тот успел открыть рот:

– Приветствую тебя, почтеннейший брат мой! Как благостно небо, направившее сюда стопы моего коня!

– Что? – переспросил Бернар.

– Ну, то есть, конечно, мои стопы, но поскольку конь – мое имущество и все это время он влек меня к вожделенной цели, то и мои стопы вместе со всем остальным увлек тоже. К тебе, брат мой! К тебе, о котором я слышал столько всего, что все это – ничто. Ибо что бы это ни было, не есть то, что есть. Ибо то, что есть – превыше слова, превыше всех слов, исключая, конечно, слово, которое было в начале, ибо никто, как Бог. Но если Он есть альфа и омега, то все прочие буквы алфавита начертаны золотом на скрижалях вечности в повести о деяниях твоих.

Бернар Клервосский ошарашенно выслушивал звучную латынь Гринроя, пытаясь вырваться из крепких объятий рыцаря Надкушенного Яблока. Не тут-то было… Йоган Гринрой редко пользовался силой для успешного завершения дел, но среди многих дарований, отпущенных на его долю Всевышним, и ее хватало с лишком.

– Брат мой, – попробовал было вклиниться в легатскую трескотню опешивший аббат Клерво.

– Джованни. Зови меня просто – Джованни. Так зовет меня Папа – мой добрый славный Папа Гонорий II. Правда, родители окрестили меня Гуэдальфо, но что с того? Его Святейшество тоже не явился в мир сразу Гонорием и сразу вторым. Вот недавно, утром. Я еще в постели… Э-э… В молельне, а он присылает своего капитана… Вы, кстати, знаете барона ди Гуеско? Нет? Очень жаль, он мечтает с вами познакомиться. Так вот, этот самый барон, который также и капитан, говорит мне: «Папа обезумел!» Ну, в смысле – Папа обезумел от горя. Надо спешить, чтобы спасти его и весь христианский мир. Да, я вижу по твоему доброму, но мудрому лицу, брат мой, – тебя очень гнетет то, что полное безумие не подобает понтифику. Впрочем, худое безумие ему тоже не к лицу. Но Папа-то, Гонорий, всегда лицеприятен пред ликом Господа, и я устремился к нему. И вот я здесь. Франция в опасности! Если бы слезы, пролитые добрыми христианами в сих пределах, собрать воедино и вылить в Луару, до самых отрогов Альп плескалось бы море. Святой престол не может потерять христианнейшее королевство в пучине слез и громе воплей! И ты, как утес, как остров, торчишь… Ну, в смысле, возвышаешься над бездной греха, над Тартаром, в который рушится милая сердцу нашего великого понтифика Франция. Он призвал меня и сказал: «Погляди на этот утес! На этот остров! На эту кручу и высь! Вот тот камень, на котором воздвигнем мы храм веры! Вот чем спасется христианнейшее королевство! И пусть враги ропщут и клевещут, но мы-то знаем! Нам там, – Гринрой кивнул в сторону, где, по его прикидкам, должен находиться Ватикан, – между прочим, открыты пути грядущего. И всякий, кто усомнится, будет гореть в геенне огненной и на Страшном суде окажется в конце очереди!

Столь неожиданный образ потряс аббата и заставил его задуматься. Тщетные усилия!.. Гринрой отлично понимал – всякая попытка настоятеля Клерво осмыслить весь тот бред, который скороговоркой вываливался на его голову, – и голова самого «легата» очень скоро может расстаться с телом.

– Ты пришел в мои объятия, – с надрывом продолжал посланец Его Святейшества. – И Франция спасена! Я верую в это! Верую! Верую! Аллилуйя! А-ли-лу-йа! – Последние слова неожиданно радостно подхватили все свидетели необычайной встречи. – Предлагаю объявить интердикт, – стремительно перешел к делу ободренный всеобщей поддержкой Гринрой. – Пока не одумаются, не приползут, как император Генрих в Каноссу.

Бернар хотел что-то вставить, но гул радостных голосов заглушил его неуверенную попытку.

– Только тебе и тем, кого пошлешь ты, я разрешаю вести службу. Остальные же у-у-у! – Гринрой потряс кулаком. – В Каноссу!.. Ладно, я вижу, ты согласен. Где тут свеча и книга – приступим, помолясь. Ибо есть время разбрасывать камни, есть время собирать их. Но если уж собрали мы достаточное количество, то что нам мешает отстроить храм? За дело, дети мои! С нами Бог и небесная рать!

Совместный молебен был отслужен в Клервосской обители. Сославшись на почтение к хозяину и усталость, Гринрой на первый случай отказался читать проповедь. Но день сменил день, и теперь папскому легату уже нечем было крыть – желающие послушать его вдохновенную речь собирались в Клевро со всей округи.

– Пора уносить отсюда ноги, – разглядывая сквозь оконце чуть освещенные лесные кроны, бормотал под нос Гринрой.

– Брат мой, – в дверь тихо постучали.

– Час от часу не легче, – скривился легат. – Принесла нелегкая Бернара. Не спится же ему! – Он спрыгнул на пол и тут же рухнул на колени перед висевшим на стене распятием.

Не дождавшись ответа, настоятель приоткрыл незапертую дверь.

– Отрадно видеть мне человека праведной жизни, – узрев истово молящегося Гринроя, сообщил Бернар.

Но посланник даже ухом не повел.

– Преподобный брат мой, – еще раз окликнул аббат.

– А? Кто? Что? Кто здесь? А, Бернар, мой брат! Становись, помолимся вместе! – Гринрой приглашающим жестом указал Бернару на пол. – Преклони же колени. – Он поймал удивленный взгляд аббата, обращенный к перевернутому топчану. – Вижу, такая малость удивляет тебя, – не давая прозвучать вопросу, начал рыцарь Надкушенного Яблока, – пусть же не смутит она твое разумение. К моему глубочайшему убеждению, даже самая простая лежанка – непозволительная роскошь для столь закоренелого грешника, как я. Только пол, только вот эти голые камни, – Гринрой похлопал по гранитным плитам, – ничего другого. Лишь зимой, в самые лютые морозы, я с разрешения доброго нашего Папы Гонория бросаю поверх этого старую мешковину.

– Вот поистине образчик святой жизни! – восхитился Бернар.

– Что моя святость по сравнению с твоей? Так, звук… Но, – Гринрой ткнул указательным пальцем в потолок, – но покуда я уединенно размышлял в тишине кельи, Господь надоумил меня – доумил, пока не надоумил. Я не могу дольше задерживаться во Франции! Я должен спешить в Империю, в Аахен. Туда, откуда Карл Великий нес мир племенам и народам на острие своего меча. Лишь настанет рассвет, я покину тебя, брат мой. Со скорбью в сердце и слезами на глазах я сделаю то, что должен – во славу Божью!

– Как? Не дождавшись утренней мессы?

– О! – застонал Гринрой. – Ты разрываешь мне сердце! Если нужно тебе разорванное сердце – вынь его из моей груди! Но вложи туда хоть уголек, чтоб я смог исполнить предначертанное, ибо не я держу путь от человека к человеку, но путь держит меня. Все мы одинокие путники! Так восславим же Господа, ибо он есть хлеб наш и посох наш в том пути! Милосердие его – плащ для страждущего, а слова Евангелия – надежнейшая звезда путеводная! Я должен пойти, и я пойду!

– Но куда, брат мой?

– Я же сказал – в Империю. Ты, верно, хотел спросить – зачем? Отвечу тебе. Чтобы призвать императора на помощь тебе.

– Но ведь император мертв.

– Конечно. Император мертв – да здравствует новый император!

– Я бы почел верным узреть на троне владыки человецей христианского мира герцога Лотаря Саксонского. Это преданнейший и славнейший князь, достойный венца.

– Бернар, Бернар, – Гринрой покачал головой, – воистину сказано: «Имеющий глаза да узрит». Ведомо мне, что Лотарь сносился с тобой и присягал на верность. Но что с того? Он дряхл, в его дому распря. Если он не помрет от кинжала или яда, то уж точно окочурится, узнав о чести, которую ты ему уготовил. Побереги его старую умную голову, пусть на ней не будет короны, но зато он сможет моргать без посторонней помощи. К тому же Лотарь уже верен тебе, таким будет и далее. Мне представляется, что Папа сделает выбор в пользу Конрада Швабского.

– По слухам, он – дерзновенный еретик.

– Слухи врут. Он настолько чист и светел, что даже ромейская принцесса, едва узрев его, поспешила распрощаться с константинопольским патриархом и обратилась в истинную веру. – Гринрой сделал паузу, точно задумываясь. – Все. Решено. Не утром, сейчас я еду к Конраду! Если мечи его наведут порядок в милой Франции – он будет императором! Аминь.

Людовик Толстый исподлобья глядел на ждущее приказа войско. Многоцветье гербовых щитов и вымпелов, реявших над шлемами рыцарей, очень радовало глаз, однако порождало мрачные раздумья. Как ни велико казалось число храбрецов, поспешивших во всеоружии на зов короля, остановить угрозу, идущую и с востока, и с запада, сил было недостаточно.

– Сугерий, – король подозвал аббата Сен-Дени, восседающего рядом на длинноухом мохнатом испанском муле, – как я и говорил, главный враг находится в Клерво. Мы должны сровнять с землей это чертово аббатство и вздернуть возмутителя спокойствия на первом же суку. Время переговоров и хитрых шагов прошло. Я оставлю тебя в Париже – ты возглавишь его оборону. Уверен, как полторы сотни лет назад, так и сегодня норманны придут штурмовать столицу. Доблесть защитников, твоя мудрость и Божье попечение – словно милость святой Женевьевы в те далекие времена – спасут его. Я верю в это. Ты должен будешь продержаться, пока я не вернусь, разгромив шампанцев, и ударю в тыл изменникам-нормандцам.

– Возлюбленный сын мой, – перебирая четки, вздохнул аббат Сугерий, – стены Парижа нынче, увы, немногим лучше, чем в те горестные для всякого француза годы, но доблесть горожан не сравнима с той, что была прежде. Эти лавочники поспешат сдаться, если враг, став у ворот, пообещает ограничиться выкупом и не грабить их погреба.

– У нас нет иного пути, Сугерий. Ты должен призвать Господа на помощь и с именем Божьим на устах удержать столицу. Сам видишь, я не могу оставить тебе войско. Здесь вполне хватит, чтоб сокрушить шампанцев, но если я разожму железный кулак, мятежники легко переломают мне пальцы.

– И все же, Людовик, восторжествуешь ли ты над врагом, если он ударит тебя в самое сердце?

Король нахмурился и упрямо поглядел на святого отца. Тот говорил правду, но признавать верность его слов королю не хотелось.

– Быть может, капитан ди Гуеско рассудит наш спор? – нашелся он. – Быть может, часть боговдохновенной мудрости Святейшего Папы, как луч, испускаемый солнцем, осветила его искусный в военном деле разум?

– Не мое дело советовать королю, – гарцевавший неподалеку офицер папской гвардии поднял брови, – но если бы меня спросили: «Дон Анджело, как бы ты действовал в такой ситуации?» Я бы ответил, что только дурак в подобном деле идет туда, где его ждут во всеоружии.

– Что же это означает? – Король дернул щекой.

– Мятежники уверены, что вы ударите в Клерво. Скорее всего ни святоши Бернара, ни моего легата, ни графа Шампанского в обители нет. Лично я на их месте устроил бы там ловушку, и когда вы направитесь к аббатству, отрезал бы вам дорогу назад.

Король промолчал. Он и сам опасался такого поворота событий, но надеялся, что стремительность нападения не позволит шампанцам действовать продуманно.

– Вы позволите мне умолкнуть? – видя, как меняется выражение лица монарха, спросил Майорано.

– Нет, говори! Я желаю, чтоб ты сказал все, что сочтешь нужным.

– Как прикажете, монсеньор. Так вот, я бы ударил по Нормандии.

– Почему же?

– Потому что они только и ждут, когда вы отвернетесь, чтобы атаковать вас с тыла. Раз они готовы воткнуть нож в спину, значит, вряд ли готовы к каким-либо иным маневрам. Я слышал, будто французы ожидают помощи из Аквитании?

– Если, невзирая на интердикт, Господь на нашей стороне, то мы дождемся ее, – мягко ответил аббат Сугерий.

– Кто знает, – сжал губы король.

– Полагаю, никто не знает. Уж, во всяком случае, надеюсь, что нормандцы осведомлены об этом не больше вашего.

– Может, и так. Но что с того? – уже явно заинтересованный, заторопил Людовик.

– Какую крепость или замок вы сочли бы удобными для соединения с войском герцога Аквитанского?

– Монтурлен, – после короткой задумчивости ответил король.

– Вот и пошлите отряд осаждать или брать на копье этот самый Монте… – ди Гуеско щелкнул пальцами, – не важно. Кстати, также не важно, возьмут они замок или просто будут топтаться возле него. Главное – чтобы вся округа знала, что со дня на день там ожидается подход аквитанцев, а вы остались в Париже, дабы защитить столицу.

– Ну и что это нам даст?

– Возможно, аквитанцы и впрямь придут. И это значительно облегчит вашу задачу. Но, вероятнее, нормандцы пожелают разгромить ваш отряд до прихода помощи, а потому бросятся туда. В этот момент самое время поразить их в сердце, сровнять с землей столицу, сжечь как можно больше замков… Во всяком случае, Роже д’Отвилль, не так давно уступивший вам это герцогство, сделал бы именно так. В свое время мне пришлось служить ему, и поверьте, он бы не остановился, пока не превратил логово врага в пепел.

– Разумно, – усмехнулся Людовик. – Клянусь плащом святого Мартина – весьма разумно. Но что же делать с шампанцами и этим бесноватым аббатом?

– Если монсеньор пожелает, я обещаю, что шампанцы не сунутся в ваши земли, покуда вы станете громить мятежников Нормандии.

– Вот даже как? – поразился король. – Это было бы очень любезно. Я готов послать с вами отряд графа Блуа. Это один из моих лучших военачальников.

– О нет, монсеньор! Никаких графов. Я дал обет никогда не сражаться под знаменами сеньоров, обладающих титулом выше моего. Даже если такие действия приводили к победе, для меня они заканчивались печально.

– Ладно, тогда бери кого хочешь.

– Благодарю вас, монсеньор. Смею надеяться, вы не пожалеете об этом. Мне понадобятся несколько десятков рыцарей, из самых захудалых, а также все те, кто ожидает казни в тюрьмах Иль-де-Франс.

Рыцарь недовольно поглядел на отца:

– Батюшка, но ведь это мой долг как вассала – по зову сюзерена прибыть под его знамена, как только объявит он о своем желании начать войну.

– Какая может быть война?! – Старый барон ходил из угла в угол, меряя замковую комнату шагами. – Уже осень: скоро пойдут дожди, развезет дороги.

– Когда ты был в Святой Земле, разве жар пустыни, песок и камень могли остановить тебя?

– Не сравнивай! – оборвал его отец. – Тогда у нас была священная цель. А здесь… Мне не нравится то, что говорит этот аббат, и я не ведаю, почему ты должен проливать кровь ради его нелепых речей.

– Они полны благочестия…

– Ерунда, – барон подошел к сыну, – никакое благочестие не отменяет покорности королю.

Рыцарь вздохнул:

– И все же, отец, мне представляется, что ты просто опасаешься разбойников, которые повадились безобразить в округе.

– Хорошо, что не сказал «боишься», – хмыкнул барон. – Твои слова – вздор! Тоже сказанул, «безобразят»… Безобразить – это украсть корову у виллана или завалить девку в придорожных кустах. На худой конец ограбить купца, следующего на ярмарку. Ты слышал, что было в Жануа? А в Клери? А в Бонфонтене?

– Слышал, отец. Сначала загорается деревня, жители ее толпой бегут к воротам замка, погоняемые разбойниками. Как только гарнизон замка пытается оказать помощь несчастным, в открытые вороты врывается сильный отряд, который убивает там всех.

– Вот именно – всех. Шампань только и говорит об этом.

– Я оставлю тебе достаточно людей. А кроме того, отец мой, ты же опытный воин и хорошо можешь отличить ложную опасность от настоящей. Если она и впрямь серьезна, не открывай ворота.

– Тогда мы останемся без крестьян, без скота…

– Это лучше, чем без головы.

– Ненамного.

Их разговор был прерван появлением дворецкого.

– У ворот отряд. Они требуют хозяина замка.

– Требуют? – подбоченился старый барон.

– Отряд в такое время? – удивился сын.

– Командир утверждает, что послан графом Тибо Шампанским.

– Если это так, – рыцарь подошел к слуге, – при нем должны быть соответствующие грамоты. Пусть он передаст их на конце своего копья, а я решу – открывать ворота или нет. Пока же лучники займут место у бойниц. И позови мне капеллана.

– Повинуюсь, мой господин. – Слуга удалился с поклоном, а через несколько минут капеллан разбирал неровные, явно наскоро писанные строки: «Оказать высочайшее почтение сопровождаемой особе, не пытаясь выяснить, кто он и куда следует».

– И все-таки интересно, – рыцарь взял пергамент из рук замкового священника, – кого это перевозят с такой охраной?

– Здесь об этом ничего не сказано, – капеллан развел руками, – но, идучи сюда, увидел я со стены возок среди всадников. Мне почудилось, что занавесь в нем отодвинулась, а внутри как будто мелькнуло одеяние духовной особы.

– Уж не сам ли аббат Клерво? – усмехнулся барон.

– Об этом я не могу знать, – тихо произнес священник, – и вам, мой господин, исходя из послания, скрепленного печатью графа Шампанского, тоже знать не след.

– Это моя земля и мой замок, и мне здесь определять, что следует и что не следует, – прорычал барон. – Ладно, откройте ворота! Мы обязаны предоставить людям графа кров и стол. Но пока они будут въезжать, лучники пусть не зевают – если вдруг окажется, что это ряженые, убивать всех! Даже самого аббата Клерво, будь он там.

Анджело Майорано поглядел, как закрываются за последним из всадников ворота замка.

– Ты уверен, что там, в повозке, именно он? – Барон ди Гуеско повернулся к человеку в крестьянском одеянии, с физиономией простодушной, но не без доли лукавства.

– Это так же верно, капитан, как и то, что меня зовут Теобальдо. Мошенник высунул нос из-за полога, а уж этот нос я узнаю из сотни!

– Точно, – скривился Майорано. – Он всегда чует, откуда ветер дует. Интересно, что задумал этот плут? Отчего его перевозят с эдаким эскортом и, черт возьми, куда его перевозят?!

– Увы, сего его нос мне не поведал.

Барон ди Гуеско похлопал соратника по плечу.

– Ладно. Надеюсь, у него еще остались части тела, отвечающие за внятную речь. Вскоре он сам расскажет нам, что и как.

– Боюсь, сейчас уже вариант с поджогом не пройдет. Мы проделали его столько раз, что самый тупой рыцарь вряд ли попадется на удочку.

– Мой славный Теобальдо, – лицо Майорано оскалилось в улыбке, – я обещал толстяку, что шампанцам будет не до помощи разным аббатам, значит, так оно и случится. Знаешь ли, почему я столько лет командую тобой, а не наоборот?

– Отчего, монсеньор?

– Потому что ты мыслишь, как тот самый тупой рыцарь. Все в округе знают, что происходит после того, как загонщики гонят стадо двуногих скотов к замку. Должно быть, это немало раздражает здешних хозяев. И уж конечно, они желают поквитаться с наглыми разбойниками.

– Полагаю, да.

– На этот раз, как они наверняка считают, в замке собран хороший отряд, чтобы знатно проучить нас. На самом деле всякий рыцарь думает, что у него достойный отряд, а когда этих олухов собирается много, представления о собственном достоинстве вырастают до небес. Мы подожжем деревню, а лучше – две. И как обычно, погоним вилланов. Когда же эти храбрецы, запершиеся в замке, пересчитав разбойников, бросятся, чтобы отрезать нам уши, загонщики вскочат на лошадей и вместе с ложной засадой устремятся во-о-он к тому лесу. – Майорано указал на дальнюю рощу. – Там их будет ждать весь отряд. Почти весь.

– Но, капитан, если даже ловушка захлопнется, ворота замка будут заперты. И уж конечно, хозяин, узнав об избиении своих людей, не пожелает их открыть. Не осаждать же цитадель…

– Упаси бог. Помнится, у нас было несколько домушников…

– Истинно так. Но крепость – не лавка менялы.

– Я знаю. И все равно полагаю, для них не составит труда взобраться по веревке в довольно крупное отверстие, чтобы затем открыть ворота замка изнутри.

– А где это отверстие, капитан?

– Там же, где обычно. – Майорано кивнул на одну из замковых башен, нависавших надо рвом. – Пока мы наблюдаем за этим чертовым поместьем, оттуда уже трижды выпадало некое вещество, недвусмысленно свидетельствующее о наличии в полу стрельницы характерного отверстия круглой формы.

Ров под срамным чуланом смердел неимоверно: многие поколения жителей замка приложили к этому немалые усилия.

– Вот же ж гнилое место, – пробормотал один из неизвест– ных, сидящий под навесным чуланом в глубине пересохшего рва.

– А ты думал, тебе ворота откроют? – поудобнее устраиваясь на вязанке хвороста, злобно процедил другой. – Заткни нос и жди.

– Да сколько ждать?

– Сколько понадобится, – буркнул старший.

Его напарник – длинный, тощий и весь какой-то разболтанный, точно гнущийся под ветром, – хмуро сплюнул, не смея пререкаться с притаившимся рядом громилой.

– Тс-с-с, – шикнул тот. – Кажись, появился.

Легкий отсвет огня блеснул вверху на мгновение, показывая проделанные над головой их отверстия. И в тот же миг стрела длиною в ярд устремилась туда, таща за собой веревку. Короткий вскрик и шум падающего тела вызвали на лице стрелка довольную ухмылку:

– Есть. Заякорился. Давай лезь.

Его товарищ, неуловимо напоминающий ящерицу, набрал воздух в легкие и привычно, как ни в чем не бывало пополз вверх по веревке. Спустя пару минут сломанный дощатый настил полетел вниз, и вместо первого, довольно тонкого шнура из срамного чулана свесился прочный канат. Стрелок крикнул ночной птицей. В ров скользнуло еще несколько теней.

Анджело Майорано довольно потер руки:

– Все идет замечательно, Теобальдо, поджигай.

Они вошли в замок, переступая через распластанные на земле трупы. Вдалеке догорал бой, но барона ди Гуеско его исход, похоже, мало интересовал.

– Вы нашли его? – обратился он к верзиле, отирающем кровь с длинного кинжала.

– Нет, дон Анджело.

– Как это нет?

– Легата нет ни среди живых, ни среди мертвых.

– Ты соображаешь, что говоришь?

– Мы нашли слугу его преподобия, – начал оправдываться головорез. – Он говорит, что хозяина ночью вдруг призвал к себе аббат, и он уехал…

– Что за бред? Как он мог уехать? Разве что вознестись, как Илья-пророк. Где этот слуга?

– Я проведу вас, монсеньор, – дурно пахнущий убийца согнулся в поклоне.

– Сам найду. Укажи, куда идти.

– Туда, монсеньор.

Барон ди Гуеско быстро зашагал в указанную сторону.

– А я говорю, что не знаю, где мой господин! – слышалось из-за двери.

Майорано остановился, и губы его скривила улыбка – доносившийся голос, несомненно, принадлежал Гринрою.

Анджело распахнул дверь:

– Оставьте его! Это действительно не фра Гуэдальфо Бенчи. И запомните – каждый из вас видел, как его преподобие в сопровождении нескольких всадников отбыл ночью из замка.

Глаза разбойников, держащих на острие ножа связанного рыцаря Надкушенного Яблока, удивленно расширились.

– Как скажете, монсеньор, – опомнившись, закивали они, – так и было.

– И поскольку сей достойный слуга не врет, папского легата, вне всякого сомнения, призвал к себе аббат Бернар. Хотелось бы знать, что сделал этот бесноватый с несчастным пастырем овец Господних?