Текст книги "Аллегро"

Кобзев не слушал.

– Ну, старшина, – восхищённо качал он головой. – Ну, Константин Саныч, привёз таки нашу невесту, умыкнул. Умница! – кивнул Тимофееву. – И языка, заметь, не знает. Медведь-медведь, а умыкнул девку! Пузырь с тебя, – и торопливо добавил. – И с меня тоже.

– И с меня… Я не Генка Мальцев, не рыжий. – Не отстал Трушкин.

– Само собой. Готовь, кудрявый, бабки.

Общее движение и сумятицу прервал дирижёр.

– Ор-ркестр-р, ста-анови-ись!

Музыканты немедленно выстроились. Дирижёр поднял руки.

– Пр-риготовились! Для встречи справа… – и быстро спрятав от ступившей на плац гостьи кулак, просипел музыкантам. – Попробуйте только не показаться у меня, я вам!.. И-ии, р-раз!.. – резко отмахнул.

Грянул «Встречный».

Часть III

Не успела Гейл выйти из таможенного терминала аэропорта «Арландо» города Стокгольм, как к своему удивлению попала в объятия Стива Гладстона-младшего, своего жениха. Стива она здесь никак не ожидала увидеть. Улыбаясь, широко раскинув руки стоял, с цветами в руке.

– О, Стив! Стив?! Как ты здесь оказался? Какой сюрприз… Очень приятно, дорогой… Я не ожидала… Так рада! – восклицала Гейл, стараясь заглянуть в глаза Стиву.

Тот улыбаясь, нежно целовал её. – Как ты узнал, что я прилечу этим рейсом и именно сюда, в Стокгольм? Стив, ты волшебник? Ты бросил Шанхай?

– Не надо преувеличивать, дорогая… – любуясь ею, отвечал Стив. – Конечно, волшебник, но в какой-то степени… – удерживая её в объятиях, попадал губами то в её щёку, то в ушко, то в нос, в губы не удавалось… – Ты очень красивая, Гейл… Самая лучшая в мире… Самая-самая…

– Даже лучше китаянок? – отстраняясь, притворно удивилась девушка.

– Никакого сравнения. Ты – класс! Потому я тебя и люблю. Я соскучился, Гейл. – По-детски надув губы, как это он раньше уморительно делал и это нравилось Гейл, заявил Стив. – Страшно соскучился… Чтоб увидеть тебя, я сделал большой крюк…

– Представляю! Я тоже соскучилась. Но ты бросил дела, Стив, летел… Как ты узнал, что…

Всё ещё держа её в объятиях, Стив перебил.

– Да я ни на минуту не выпускал тебя из виду, Гейл, ни на секунду. Твой GPS постоянно мне сообщал.

– Какой Джи-пи-эс, Стив, ты с ума сошел, смеёшься? – Гейл принялась шутливо тормошить Стива. – Ах, ты, шпион несчастный! Со спутника за мной подглядывал! Ну-ка, признавайся… Как ты узнал? Это Мад?

– И не только. Главное здесь! – Стив выразительно постучал себя пальцем в грудь. – Ещё мне Мад сказала, что такую красивую девушку как ты, нельзя оставлять одну. Это опасно…

– Для окружающих? – схитрила Гейл. Ей приятно было слышать беспокойство Стива, видеть его счастливое лицо, слышать запах его любимых духов.

– Нет-нет, для меня опасно!

– И поэтому ты бросил переговоры и…

– Нет, я их довёл до конца, я хороший мальчик, но нашёл предлог, и вот… с отчётом уже через… – Стив глянул на свои наручные часы «Вашерон Константин». – Через два часа у меня самолёт в Нью-Йорк. На Совет Директоров. У нас есть целых два часа. Почти два часа! Ты отлично выглядишь, Гейл! Совсем как девчонка! Ты помолодела. Россия тебе на пользу. Вам это идёт, госпожа лейтенант.

– Ты меня давно не видел, – отмахнулась девушка. – Но спасибо за комплимент, Стив, и за цветы, и… За то, что ты здесь. Я рада.

Они прошли в ресторан. Приятная молодая пара. Он высокий, симпатичный, очень хорошо одет, улыбчив, знает себе и окружающим цену, и она – молодая, обаятельная леди, в американской военной форме, из той же элитной среды. Кто в Европе не знает такой сорт людей, тем более таких, в пору их предсвадебной жизни. Это видели главным образом репортёры. Несколько объективов тут же нацелились на молодых людей, но внутренняя охрана аэропорта пресекла попытки. Снимать можно было только в зале прилёта, если есть допуск к конкретной личности, и вне стен аэропорта. Это – закон. Но… Папарацци, спрятав камеры, ходили кругами. Стив, не обращал внимания на любопытные взгляды, заказал себе минеральную воду, Гейл кофе.

– Но ты не хочешь чаще видеться, дорогая, – заметил Стив, и подчеркнул голосом. – Но я жду. Жду, как ты просила. И это не комплимент, ты правда ещё красивее стала. Русский воздух явно полезен для тебя. И как там? Ты довольна результатом поездки? Извини, у меня мало времени – здесь люди! – Стив кивнул на репортёров. – Может, в гостиницу пройдём, номер я заказал. Я очень соскучился.

Гейл, рассеянно глядя, помешивала ложечкой кофе, подняла брови… В другой бы раз, раньше, она быть может и последовала бы предложению Стива, они бы спрятались от чужих глаз… Близости бы, как и положено, в пору помолвки, она бы, конечно, не позволила, но… Чувствовала какую-то странную, беспокоящую её перемену в своей душе… Правда пока не понимала в чём именно. Стив по прежнему был ей и близок, и дорог. С ним так же было хорошо и уютно. Но, она заметила и другое, ей так же приятно было и с родителями, например, бабушкой с дедушкой, с сестрой. Это ей показалось странным, и вместе с тем… она отнеслась к этому спокойно. Отношения со Стивом получили вдруг другую окраску. Она их увидела в другом свете. Даже не увидела ещё, а просто почувствовала. Словно отошла от них двоих в сторону, и увидела. Раньше она такого не знала.

– Там… – она споткнулась, заметив, что ею полностью владеет то странное чувство неопределённой радости, и одновременно грусти. – Как тебе Стив, сказать… Я ещё не разобралась. Странное чувство, пока сумбур. Москва… Кич из роскошества и нищеты, как мне Мад сказала. Дорогие автомобили, и – нищие. Это в бывшем СССР, представляешь? Множество азиатских лиц, как в афро-Париже. Но глаза у них бегающие или откровенно агрессивные. На улицах шумно, грязно, люди одеты неважно, невыразительно. И лица скучные. В архитектуре нет вкуса. Мазки какие-то, парадоксальные зарисовки. Нет своего, национального стиля… Создаётся ощущение, что люди живут далеко не в достатке, а вид делают, что всё хорошо. Как в Северной Корее. Гордые, наверное, или… Но… в общем, всё как и в других мегаполисах. Блеск и нищета. Я ожидала другого.

– Понятно. Ты ожидала увидеть улыбающихся русских мужиков, и девиц с румянцем на щеках, в валенках, и… Экзотику, да? Они уже прошли это, Гейл. Лучше скажи, как там у них с военной музыкой? Так же всё, как с ракетами и нефтью?

– С музыкой, – Гейл невольно улыбнулась, вспомнила заключительную встречу с военным оркестром, своё похищение. – С музыкой интересно. – Призналась она. – Даже занятно. Но, дух вчерашний, доминируют мысли композиторов ещё той, старой эпохи. Россию, мне кажется, держит груз вчерашних идей. Как тральщика тяжёлый невод за кормой. Понимаешь? Им интегрироваться быстрее надо, не жить вчерашним.

– Угу. Особенно с неводом понятно. Хорошее сравнение. Если не возражаешь, я использую его где-нибудь в докладе. И что дальше…

– Нет взглядов в завтрашний день. Нет даже намёток.

– Это понятно. В один день перестроиться невозможно. Это как в финансах, много составляющих нужно иметь: и программу, и активы, и…

– Но… погоди, Стив, остановись, дорогой! – перебив, загадочно улыбнулась Гейл. – Я нашла там одну вещь. Да! Композицию одну. Привезла. Мне повезло! Только её обработать надо, огранить, аранжировать. Не знаю, получится – нет. Я могла бы наиграть её на рояле, но – боюсь, нас не правильно сейчас истолкуют. – Гейл кивнула на внешне равнодушные лица репортёров, в ожидании удачного для себя момента, вяло жующих сандвичи за столиками. – Да и подумать над ней надо…

– Вот как! Интересно… Поздравляю!

– Да, представь себе! Она не простая. Она гениальная! Но… Надо успеть.

Заметила, Стив её слушает в полуха. Обиженно замолчала.

– Гейл, хватит о делах, я соскучился, – воскликнул он. – Я тебя люблю! Я тебя обожаю!

– Я знаю, – мягко перебила девушка. – И я… тебя… Но, я наверное устала. – И вновь оживилась. – Я там познакомилась с молодым талантливым музыкантом, композитором. Он в военном оркестре играет… на тарелках. Представляешь? А на самом деле он пианист. Причём хороший пианист. Легко импровизирует, и музыку очень необычную сочиняет, как чувство завтрашнего дня… Мы ещё спим, а она уже настраивает нас, манит, зовёт, будоражит… Понимаешь? Я это сразу почувствовала. И что самое удивительное, он совсем не дорожит своим творчеством, своим талантом. Считает это обыденным, пустячным. Невероятное к себе легкомыслие. Они похоже все там такие. Не знают себя, и не раскрывают…

– Ты влюбилась? – притворно восхитился Стив.

– В этого юношу? – вслушиваясь скорее в себя, чем в прозвучавший вопрос, переспросила Гейл, и категорически отвергла. – Нет, что ты! Он молодой совсем. Хотя, симпатичный. Английский язык знает. Один на целый оркестр… не считая переводчика. Молодец юноша. Его работу я и привезла. В ней энергия, таинство, риск, задор и страсть. Безумный максимализм, и абсолютная уверенность. Всё вместе, и всё раздельно. До абсурда порой. Я ошарашена ею! На общем фоне она не только впечатляет, она не отпускает. Она притягивает. Я полностью ею покорена. Музыкой, Стив – не смотри так! – не автором. Она и тебе понравится, – ты услышишь. Там, в первой части тема такая, например, интересная проходит: таинство зарождения жизни, Стив. Представляешь? Я попробую напеть… Слушай… – тихонько напевая музыкальную фразу, Гейл, машинально перебирает пальцами, как по клавишам рояля. Стив с преувеличенным вниманием слушает, потом пару раз хлопает в ладоши. Репортёры перестают жевать. – Здорово, да? – спросила девушка. – На что похоже, ну-ка, скажи?

Стив мнётся в попытках угадать…

– Это? На… на… Нет, что-то не припомню. Но, заманчиво выглядит. Вкусно.

– Вот, и я о том же. – Радуется девушка. – Правда здорово? Талантливо потому что. Я это сразу увидела.

– Это меня радует, – довольно кисло замечает Стив, безуспешно, кажется, стараясь привлечь внимание своей невесты к себе, отвлечь от русского музыканта. – Я уж переживать начал… за себя… – ревниво замечает он.

Гейл не слышит или старается не слышать.

– И вот ещё что меня там приятно удивило… За несколько часов этот оркестр, в котором этот мальчик служит, его зовут Александр, фамилия Смирнов…

– А, русская водка Смирнофф? – оживляется молодой человек. – Знаменитая фамилия. Родственник, да?

– Нет, не водка, но он тоже будет знаменитым. Так вот, за один вечер и одну ночь они не только расписали, разобрали и сыграли мне то произведение… Но и целое представление изобразили на плацу, оживили музыку. Это нужно было видеть. Невероятные молодцы, несмотря, что русские. Правда первую часть только оживили… Но за одну ночь! За одну! Не знала бы – не поверила.

– И правда так здорово?

– Не всё, конечно! Но здорово! Великолепно! И они так старались! Так хотели выразить тему, настроение… Я им очень за это благодарна. Они достойные музыканты. Хотя и… Им бы руки другие, бережные, с пониманием… Ладно, не будем о грустном. – Гейл остановилась, вслушиваясь в мелодичный сигнал и последовавшие за этим слова радиоинформатора о начале регистрации авиарейса по маршруту Стокгольм-Париж-Нью-Йорк. – Это твой, Стив. Извини. Я расстроена. – Заметила Гейл.

– Да, – заторопился и Стив. – Но я всё же очень рад, что увидел тебя. Что ты не зря съездила, что выглядишь свежей, юной… Ты красивая у меня, обаятельная! Энергичная! Я очень хочу тебя… – после короткой заминки Стив продолжил, – обнимать, целовать, видеть тебя счастливой. А у тебя глаза почему-то грустные. И я огорчён. Я думал, обрадую тебя.

– Я рада. Правда, рада. Только не торопи, Стив, я ещё… – девушка хотела сказать, что не поняла ещё, что с ней произошло, там, в России, почему она почувствовала другое отношение к Стиву, что заставило жизнь повернуться другой гранью. Не смогла сказать, потому что сама ещё не понимала, не разобралась. Ей нужно было время, возможно много больше, чем хотел Стив. Глядя в его любящие, но растерянные и расстроенные глаза, девушка не стала его огорчать, произнесла хоть и торопливо, но правдиво. – Но ты у меня самый лучший, самый верный, самый надёжный, самый-самый!

– Я это знаю, помню, и… с нетерпением жду окончания твоих… размышлений.

«Производится регистрация…», вновь проинформировал мелодичный голос из невидимых динамиков.

Спортивные соревнования в армейских полках и подразделениях проводятся часто. Даже очень часто. В России, СНГ, Китае, Европейских армиях, армиях Блока НАТО, – во всех. Время воскресное, во-первых, занять; «дурную» энергию сжечь; «физику» солдатскую встряхнуть-подкачать; и в-четвёртых, в отчёте о проделанных мероприятиях «галочку» поставить. Чтобы дух спортивного состязания не угасал, его искусственно поддерживают. От военно-спортивных, до волейбола/футбола, и легкоатлетических. Добровольными эти мероприятия назвать нельзя, скорее наоборот, но если предоставляется возможность в приказном порядке волейбол через сетку покидать, или за футбольным мячом побегать, тут, пожалуй, даже музыканты оркестра или рота ХОЗО, особо не возражают. Если, к тому же, в таблице полковых соревнований заявлены и подписью командира полка утверждены. «Ол-ле, ол-ле, ол-ле-е-е, значит… Оркестр-р, впер-рёд!»

Сегодня именно так. В полку воскресенье, как и во всей стране, безделье – выходной. На спортивной площадке мотострелкового полка – футбол. Спортивное соревнование местного масштаба. В принципе, звучит ещё проще – зачёт по физо. Команда музыкантов, против сборной команды контрактников полка выставлена. Обе команды «голые». Сборная полка в одних трусах красуется, музыканты, чтобы судья не путал, в разного рода трико щеголяют. На ногах у всех либо видавшие виды кроссовки, либо их подобие.

На воротах музыкантов стоит Женька Тимофеев. Кобзев, Мальцев, Санька Смирнов – нападающие. Чепиков, Завьялов, старшина Хайченко и Трушкин – защитники. Второй тайм. На самодельном табло мелом нарисованы цифры 4-0. С таким счётом музыканты проигрывают зачётный матч. Вратарь музыкантов, Тимофеев, непривычно рассеян, не собран, реагирует с секундным опозданием не только на окрики друзей, но и на нападающих, даже на сам мяч… Музыканты нервничают, возбуждены… Вокруг сотни полторы солдат. В большинстве своём в плавках, пилотках на головах, многие в сапогах, иные в тапочках, здесь же и с десяток офицеров. Все рьяно «болеют», попутно загорают на солнце, принимают воздушные ванны, активно тренируют голосовые связки. Ор стоит, всем орам ор. Обычные в таких случаях страстные эмоции. В армии это особенно слышно. Судья – зам командира полка по физо майор Зимин. Сам как шар. Суетится у всех под ногами, путается, запинается, падает… Как и положено – истошно в свисток свистит.

К концу матча команда музыкантов всем составом, забыв про свои ворота, как в хоккее, отчаянно бросается отыграть хотя бы один мяч, чтоб размочить… Но защитники соперников ловко отбирают мяч, пасуют его своим нападающим, и те – почти беспрепятственно, обыгрывая вратаря Тимофеева, вгоняют мяч в пустые ворота, пожалуйте вам, очередной… «Гол-л-л!», «Го-о-ол!», О-о-о-о…

От дальнейшего роста забитых мячей, спас судья, в свисток дунул, замотал суматошно руками… Всё-всё! Время. Кранты! В смысле, конец матча.

Усталые, потные, грязные, стаскивая обувь, трико, музыканты набрасываются на Тимофеева…

– Ёпт, дырка, дырка! Все голы из-за тебя… Проиграли! Надо было сразу сменить тебя… – стонет Кобзев.

– Ты что, специально, да? Подыгрывал, да? – нависает над бывшим вратарём Мальцев. Сам по себе он рыжий, когда нервничает или волнуется, на лице отчётливее проявляются конопушки, словно Генка под дуршлагом загорал.

Тимофеев вяло огрызается. Явно не его день сегодня.

– Я? Нет… Просто защита… – переводит стрелки. Это слышит Хайченко, старшина, Константин Саныч.

– Что? Какая защита? – В запале ещё, защищаясь, орёт Хайченко. – Да мимо меня ни один «сундук» с мячом не прошёл, – это он о «вражеской» контрактной силе так небрежно отзывается. – Ни разу… Я, мы… Мы хорошо играли, нормально…

Трушкин азартно это подтверждает. Армянское лицо Трушкина сейчас особенно выразительно: пыльное, в потных потёках, уши красные, на лбу и локтях ссадины…

– Мамой клянусь, старшина на подходе ещё всех валил, и я так же… Ол-ле, ол… Мы им!..

Он правду говорит, именно так и было. Как и то, что валились они обычно все вместе, барахтались в пыли, как на борцовском ковре. Один судья и мог их растащить, и то не сразу…

– Я же кричу тебе, смотри, Тимоха, – мельничными крыльями, машет руками Хайченко. – Слева тебе сейчас – этот – ударит, слева, а ты смотришь вправо…

– Причём тут зашита, – вступается Завьялов. – Правый край нападения у нас не работал… Меньше пива надо пить Мальцеву, и больше распасовывать, а не Бекхема из себя изображать… Тоже мне ещё Марадона.

Мальцев парирует.

– Я не Марадона, я Эспозито, если хочешь знать… И вообще, с больной головы не надо на нас… Не надо! Голы пропустила защита, а не нападение… Защита! Нас блокировали…

В общем бедламе разборок один только человек похоже не участвует, сам виновник поражения, Тимофеев. Не понятно к кому вообще, и зачем именно сейчас, он вдруг произносит:

– Уже неделя… А она не звонит, не пишет… Полный мажор!

Это звучит странно и парадоксально, по крайней мере для старшины.

– Вот именно, – юлой крутясь в поисках второй штанины брюк, злится Хайченко. – Накидали нам полный мешок… – Потом до него доходит, что он вроде бы не в тональность с горе-вратарём попал, исправляется. – Что? Кто не звонит, судья? Он нормально… свистел… Ты что? Ты перегрелся что ли, Тимофеев? Оглох? Я тебе кричу: смотри конопатого, Женька, кладовщика, он бегает быстро и бьёт «листом»… Как из пушки, гад. Вот он и…

Тот странный вопрос расшифровывает один только Кобзев, потому что, переодеваясь, ближе к Тимофееву сидел.

– Ты и здесь о ней, Женька? Вот, чёрт! – в сердцах звучно шлёпает руками по своим грязным коленям. – Мы тебя зачем на ворота поставили, а? Скажи мне: зачем? Чтобы ты о чём не надо здесь думал, да? Нет. Чтобы ты наши ворота защищал. Чтобы отвлёкся. А ты?

– Я отвлёкся… – вяло подтверждает Тимофеев.

– Куда ты отвлёкся? – раздосадовано ловит последнее старшина, вновь с надрывом наседает. – Ты что! Тебе нельзя было отвлекаться… Мы же проиграли от этого… Тоже мне вратарь нашёлся… Дырка! Слаб-бак!

– Я ж говорил, не надо было… – вяло защищается Тимофеев. – Я не в форме…

Чепикова это неспортивное заявление сильно возмущает.

– Какая форма? – орёт он. – Какая нам здесь форма нужна была: на голову каску, на ноги щитки? Мы проиграли!! Понимаешь, проиграли! Позор!! Весь полк теперь смеяться будет.

– Не мог настроиться… – вяло продолжает оправдываться дырка-вратарь.

Один Кобзев похоже точно понимает причину проигрыша.

– Ты, может, теперь умирать здесь с тоски ляжешь, а? – выразительно глядя, с нажимом, спрашивает он.

– Может… – соглашается Тимофеев. – Вы не понимаете…

– Вы это о чём? – найдя наконец ногой вторую штанину, настораживается Константин Саныч. – Из-за проигрыша что ли? Ха, из-за этого. – Машет Тимофееву рукой, возьми, мол, себя в руки, парень, не расстраивайся. – Мы им в следующий раз таких плюх накидаем… Мало не покажется. Подумаешь 5-0. Я, например, помню, когда мы проигрывали и 25-0. И что? Ничего, пережили. Потренироваться нам только, и всё…

– А может нам из спортроты кого взять, из мастеров? – морщась от болячки на локте, залепляя ссадину сорванным зелёным листком, предлагает Трушкин. – Мы бы им, тогда…

– Нам Женьку надо вылечить или по тыкве ему настучать, чтобы о чём не надо не думал. – Тоном доктора, заявляет Кобзев.

– А при чём тут…

Возникает недоумённая пауза.

– А-а-а, так вы всё о… – первым догадывается старшина.

– Да-да, – кивает Кобзев.

– Вот только в слух не надо, а! – Тимофеев опускает глаза.

О-о-о… Совсем парень «прокис»…

– Ладно, – примирительно машет рукой старшина. – Забыли! Пошли в душ, отмыться надо.

– Ага, щас, – в голос информируют болельщики, они ещё тут, ждут следующего матча: команда первой роты против команды второй роты. Ещё та «заруба» сейчас будет. – Сантехники трубу меняют. – Поведали хором. – До вечера полк без воды, сказали.

– Ёпт… – восклицает старшина. – Умылись!

Вода водой, но Гейл уехала… Ушла, уехала, улетела… Прослушала оркестр, посмотрела их проходки с инструментами и гимнастические этюды-этажерки, восхитилась. Правдиво похоже восхитилась, и все солдаты в полку, кому довелось это представление увидеть в ладоши захлопали, засвистели, как зрители на галёрке. Гейл сладко пролепетала что-то на своём английском. Смирнов в строю был, перевёл: Такого она ещё, говорит, не видела. Слышала разное. Но такого, что мы, говорит, сейчас ей исполнили и показали, не видела. Она запомнит. Спасибо. Молодцы мы, похвалила. Смирнов умолк. Гейл помахала рукой, заторопилась… И всё… уехала. Хайченко – туда где взял, на такси её и увёз. А… Тимофеев остался. Страдал теперь. Места не находил. Если честно – почти с ума сходит.

Все это видели, понимали, ждали когда «болезнь» выдохнется, пройдёт, должна пройти. Кобзев с Трушкиным, да и другие даже пытались по началу друга как-то отвлечь. То про красавицу Нинель мимоходом напомнят, «последнюю» Женькину пассию, которая, наверное, ждёт не дождётся, соскучилась девушка, то на «посиделки» какие пригласят, то на «дни рождения», но… Женька ни чего не слышал, не слушал, не вникал, – сильно страдал.

Шёл сейчас Тимофеев после проигранного матча – 5-0, после неудачного футбола, домой. Потный ещё, грязный, вытерся только… Вернее размазал всё. Полк без воды сегодня. «Специалисты» из роты ХОЗО трубы как раз в выходной меняли. Вялый шёл, расстроенный… Один шёл.

Не заметил, как рядом с ним, с той же скоростью какое-то время медленно катит легковая иномарка, знакомый «ситроен» За рулём молодая красивая девушка… Не выдержав, чуть обогнав, открытой дверцей с пассажирской стороны, преграждает ему путь. Тимофеев чуть не натыкается на дверь. Рассеянно заглядывает в салон, узнаёт.

– О, Нинок, извини, задумался, не заметил… Здравствуй… какая ты… красивая… Праздник что ли? Или замуж вышла? Что-то тебя не видно… Ты где потерялась?

На лице девушки вспыхивает сардоническая улыбка, такой же и румянец.

– Здравствуй, Женечка, здравствуй… – распевно здоровается она, в голосе мёд и горький укор. – Как это я потерялась, если ты мне сказал – сам позвонишь… Вот я и ждала… Не дождалась. – Оглядывается, и с преувеличенным интересом спрашивает. – А где же твои неразлучные друзья-музыканты?

На лице Тимофеева рассеянная полуулыбка-полумаска, он её кажется и не слышит, ловит последнее.

– А, Сашка с Женькой? А они в… – рука сначала взметнулась вверх, но в неопределённости зависает, он рассеянно признаётся. – Не знаю где… Домой наверное поехали.

Стараясь выглядеть независимой и спокойной, это ей плохо удаётся, девушка усмехается.

– Понятно. А ты, значит, гуляешь…

– Да, вот… – соглашаясь, Евгений разводит руками. – Воздухом дышу… Прогуливаюсь… А ты ездишь…

– А что мне делать? Ты же не звонишь… – в упор глядя, пытаясь «расшевелить» парня, достучаться, замечает она. – И замуж я, кстати, не вышла… – подчёркивает это, и вообще уж с особым значением сообщает. – А могла бы уже… – Видя, что Тимофеев и на это не реагирует, девушка горько усмехается. – Странно, что ты всё же спросил: где я потерялась… Как где? А кто мне сказал пока не звонить, не приезжать? Ты! Забыл?

– А-а-а, да-да… Кризис жанра… – находится Тимофеев.

– Чего кризис?

– Жанра, говорю… Души…

– А-а-а! Ну да, души… И что, не прошёл ещё?

– Кто?

– Кризис твой.

– Кризис? Нет, не прошёл. Скорее усилился.

– Может, я помогу чем? – в голосе девушки заметна надежда. – Сам говорил, что я успокаивающе на тебя действую… Что руки у меня волшебные, губы, и вообще.

– Я говорил? А, да, говорил… Волшебные… Но, Нинуль, ты извини, тут столько произошло, что…

– А у меня новое платье… – перебивает девушка. – И причёска тоже… Я думала ты заметишь…

– Где? А, да… Я заметил… А который сейчас час? – голос у Евгения пустой, серый, отстранённый. Больше задумчивый.

– Сейчас? – вглядываясь в странное лицо Евгения, настораживается девушка. – Ещё рано… – и вновь в глазах вспыхивает надежда. – Мы можем… – но видя его «пустое» лицо, она переспрашивает. – А что?

– А в Европе сейчас сколько? – совсем уж вдруг о чём-то необычном спрашивает Тимофеев. – Не знаешь?

Взгляд у Тимофеева закрытый, не знакомый и странный, как у душевнобольного. Таким она его не знает, она пугается.

– В Европе?

– Ну да, за границей… – спокойно поясняет Тимофеев.

– А, за границей! – всё так же не понимая, переспрашивает девушка. – Смотря где!

– И я… если б я знал… не знаю… – на одной ноте тянет Евгений. – Но где-то там…

Девушка с тревогой смотрит на Тимофеева, потом с мольбой произносит. На глазах слёзы, в голосе тоска.

– Женечка, что с тобой, что? Я так не могу… Я извелась вся… Ты от меня прячешься… Ты меня не любишь? У тебя кто-то есть? Скажи, только не ври… Кто? Я ничего не понимаю… Я люблю тебя…

Тимофеев растерянно хлопает глазами, прячет взгляд.

– Нина… Ну что ты, что ты! – бормочет он. – И я тебя люблю… Люблю… Я думал, что люблю… Оказывается… Она там, в Европе… а я здесь… Понимаешь? И ничего я ей не успел сказать! И ничего не могу сделать… Уже столько дней прошло… Нинуль, ты не плачь, ты что… Ерунда какая! Ты должна быть сильной, такой же красивой, обаятельной, тебя же перспективный жених где-то ждёт… Ты же за рулём, и… И… А я… Вот… Сама видишь… Извини… Езжай, езжай, – тебе зелёный… – показывает на зелёный цвет светофора.

Как во сне, огибает дверцу автомобиля, свесив голову, медленно плетётся по тротуару… Не упругим решительным шагом идёт, как всегда, как раньше, а плетётся – представляете? – пле…

Да…

Именно таким и стал Тимоха. Себя потерял… Без веры потому что, на одной сжигающей любви, и надежде.

Главное, друзей своим состоянием изводил. И они вместе с ним краски жизни потеряли, особенно Санька Кобзев с Лёвой Трушкиным. Не знали что и делать? За глаза от Тимохи уже ругали эту американку: за каким, понимаешь, приезжала, и вообще.

– Я настаиваю, господа, на внесение этой работы на конкурс. Пожалуйста. Она достойна.

В большой комнате-кабинете трое. Мужчина пожилого возраста, лысый, крупный, в больших очках, с негаснущей улыбкой на устах. Экс-банкир, меценат, Председатель Оргкомитета Международного конкурса, в прошлом выдающийся дипломированный пианист, профессор, преподаватель. Женщина – тоже в возрасте, тоже в очках, в едва заметной тонкой оправе, тоже улыбчива. Вице-премьер по культуре Швеции, председатель Комиссии европейских стран по развитию культуры, искусства и спорта. И Гейл Маккинли. Тоже член Оргкомитета, она только что прилетела из Москвы.

Беседа проходит в Стокгольме, в центре города, а офисе экс-банкира. В дружеской, неформальной атмосфере, в широких, мягких креслах за кофейным столиком и прохладительными напитками. Они говорят то на шведском языке, то незаметно для себя переходят на французский, то на английский…

– Поверьте мне, господа. В другом случае, я бы не настаивала!

– Никто не спорит, госпожа Маккинли, – изящным движением пальцев руки поправляя очки, мягко оппонирует дама. – Но сроки вышли, объём набран. Мы уже заканчиваем прослушивание представленных работ…

– Почему же нет? – переспрашивает Гейл Маккинли. Она необычайно привлекательна. В ярком, укороченном вишнёвого цвета жакете на молнии, в чёрной футболке, в мини-юбке с разрезом на молнии той же расцветки, что и жакет, тёмных туфлях на среднем каблуке. Голубые глаза большие, смотрят с вызовом, на щеках едва заметный румянец, на губах улыбка, каштановые волосы волнами ниспадают на плечи, лёгкий аромат духов «Love in Paris» от Nina Ricci дополняет её образ. Председатель откровенно любуется красотой и молодостью девушки. – Экспертная комиссия большая, – с нажимом продолжает Гейл. – Я подключусь, мы успеем. Партитура с клавиром будет готова через два дня.

– Мисс Гейл, дорогая, – с улыбкой замечает господин. – Произведений действительно поступило много, вы знаете. Страны и государства представлены очень солидные, очень уважаемые и узнаваемые, с хорошей историей, традициями, авторы представляющие эти государства очень талантливые люди, значимые, широко известны… А вы представляете… эмм…

– Да, – подсказывает Гейл. – Российского композитора. Молодого…

– Вот видите… – обрадовано восклицает председатель комиссии. – Российского… и молодого… – замечает это с явным укором. – Он всё же не Шнитке, наверное, не Родион Щедрин.

И дама, выслушав замечание своего коллеги, тоже сочувствуя упрямой молодой девушке, качает головой.

– Дорогая моя, девочка, вы не сердитесь на нас! Мир, конечно же, знает и заслуженно любит известных российских дирижёров: господина Плетнёва, господина Башмета, господина Гергиева; исполнителей Мстислава Ростроповича, Петрова, Кисина, Репина, Венгерова, и многих других… с их безупречной виртуозностью, полнотой и силой интерпретации, но… Молодого?! Неизвестного! Композитора! из России! в заявленном нами жанре… Увольте!! Это риск… Большой риск. Боль-шой! Надо ли?

– В чём именно риск, извините, я не понимаю? – сдерживая нотки недовольства, волнуется девушка.

– В имени страны номинанта, например… – как о хорошо понятном, замечает председатель, и ещё шире улыбается.

– Господин председатель! – одёргивая, с вызовом восклицает девушка.

– Мисс Маккинли, пожалуйста, не горячитесь… – рукой останавливает председатель. – Ваша горячность нам понятна. Дело гораздо серьёзнее… Тоньше. Мы просто размышляем… Мы думаем… и мы сомневаемся… Понимаете?

– Нет, простите, я не понимаю.

Коротко глянув на коллегу, дама принимается разъяснять.

– Видите ли, мисс Гейл, мы очень хорошо знаем вас, уважаем вас и вашу почтенную семью, знаем ваши американские корни, все ваши заслуги перед Великой Америкой и, можно сказать, Европой, и говорим сейчас с вами, как с европейкой. Как с хозяйкой предстоящего праздничного уикенда, обсуждаем с вами вероятные кандидатуры гостей… Вы понимаете? – Гейл внимательно слушала. – Вот. – Победно глянув на председателя, который спокойно потягивал легкий коктейль, дама продолжила. – Это, я надеюсь, поможет нам прояснить позиции. Говоря прямо, мы, не все правда, но многие, не очень хотим такой, как бы это сказать, быстрой, активной, точнее – агрессивной интеграции России в наше Европейское мировое сообщество… и вообще, и в частности… В данном случае – в частности… Понимаете? Всё это достаточно… как бы это сказать…

– Опасно… – Подсказал председатель, и подхватил верный тон разговора, начатый коллегой. – Россия – страна азиатов, россов, варваров… Страна парадоксов… если прямо. А если мягко сказать, образно… Если шампанское перегрето, оно, как известно, вылетая из бутылки кроме определённой радости, может многим испортить как платья, так и настроение… Сильно, причём испортить… Поймите нас… Мы не против интеграции, мы – за! Но… с Россией надо бы подождать. Они не выдержаны временем… как не перебродившее вино… и руководство, и общество. Сами ещё не поняли: кто они? куда они? с кем? с чем?