Текст книги "Аллегро"

Гейл подошла к ожидающей её группе ведущих. Лёгким поклоном поприветствовала всех музыкантов оркестра. Те любезно ответили ей. Мистер Мюррей поцеловал ей руку, с Александром она поздоровалась тепло, но за руку. Повернулась к микрофону:

– Господа, я очень благодарна мистеру Смирнову… Александру Смирнову, – поправилась Гейл, – за его чудесную, талантливую музыку, которую я однажды случайно услышала, и которую он подарил всем нам. Конкурс был действительно сложным, трудным. Как я знаю, около трехсот произведений было представлено на этот закрытый конкурс. Но жюри выбрало его музыку… И я рада этому. Рада, что своим скромным участием, если это можно назвать участием, помогла узнать этого молодого композитора.

Зал прервал аплодисментами.

– Но Гейл помогла лучше организовать отдельные гармонические ходы и элементы, – заметил Александр. – Она и аранжировала всё произведение. Понимаете? Поэтому, будет справедливо, если авторов этой музыки будет двое: Маккинли и Смирнов. Я так думаю. – Потребовал Александр.

– Оу! Отличный поступок, парень. Мне нравится, – с расчётом на публику, бурно похвалил мистер Мюррей, отбив аплодисментами уже все свои ладони. – По-моему, нет проблем.

Гейл качнула головой.

– Тогда всё же пусть первой стоит фамилия мистера Смирнова. Ладно? – потребовала она.

– Идёт, – согласился вице-председатель.

– О, кей! – кивнул и Александр.

«Оу, йес!»

Целый спектакль получился. Публика с удовольствием наслаждалась интересным лирическим сюжетом. Молодцы сценаристы, молодцы режиссёры, молодцы парни, хорошо дело своё знают. Да и русский этот парень ничего, хоть и в военной форме. И девушка эта, американка, тоже приятная. Правда чуть затянули представление, можно бы и покороче, но, в общем, нормально всё… Нормально.

На фоне наплывшей органной полифонии, вдруг, снова резко и торжественно протрубили фанфары. Внимание, господа! Что там дальше? А, награждение.

Приятный момент. Важный.

Рой церемониймейстеров вносят на сцену, в начале – смотрите-смотрите, какая шикарная! – хрустальный прозрачный шар. Да, большую хрустальную шар-сферу. В ней, несколько меньших размеров, в невесомости, висит модель-копия земного шара, со всем своим рельефом, и в цвете. Сам хрустальный шар опирается на стилизованную подставку в форме заботливых человеческих рук. В основании что-то написано. Телекамеры не успевают разглядеть все детали, показывают на свои мониторы то общий план движения, то крупно сам приз, то восторженно-удивлённые лица награждаемых, то торжественные лица церемониймейстеров. За шаром выносят сертификат, естественно огромный. Метр на пятьдесят сантиметров, где-то. Удостоверяющий авторство победителя, название конкурса, место проведения конкурса, его дату, печати и подписи. Всё выполнено на уровне хай-тека, в виде дорогой эксклюзивной работы. Затем, появляется такого же примерно размера символический чек, на реальные двести пятьдесят тысяч Евро. Сколько-сколько? – прошелестело по залу. – Всего лишь? Телекамеры услужливо показывают крупную надпись. Да, двести пятьдесят тысяч Евро.

– Сильно! Двести пятьдесят тысяч! – опуская бинокль, наклоняется к своей соседке пожилой джентльмен. – Ты оценила?

– Да, молодцы организаторы. Солидно всё устроили, – соглашается его спутница, горделиво оглядываясь вокруг.

– Я не о том, я о деньгах. Как этим русским в этот раз повезло, всё им досталось, – в голосе мужчины заметна нотка зависти, и недовольства.

– Не брюзжи! Да и что эти двести пятьдесят тысяч для нас? Так, мелочи. – Отмахивается его спутница, и вооружается мощным морским биноклем.

– Да, в общем, конечно, не состояние, – соглашается мужчина. – Но…

– Пусть, я говорю, берут. Ты, например, в казино больше проигрываешь, – не отрываясь от бинокля, недовольным тоном замечает дама. – А они выиграли. Не проиграли, а выиграли. И честно, к тому же. Не как ты.

– Я что… пусть берут, – пожимая плечами, недовольно отворачивается джентльмен, жалея что вообще поднял эту тему.

– Какой мальчик красивый! Ты погляди… вон там… там, – восклицает дама, указывая рукой в сторону большого скопления русских музыкантов в оркестре.

Публика, в свою очередь, на солидный приз отреагировала довольно бурно, с выкриками и одобрительным свистом, наблюдая, к тому же, за шествием довольно длинной вереницы людей с цветами. Цветов много, все в корзинах.

Вот это призы, вот это подарки!..

– Господа, – с притворным ужасом, обращаясь к Александру и Гэйлл, восклицает ведущий. – Как же вы всё это богатство будете делить? Это же невозможно! – зал смехом, весело отреагировал. Очень хорошо режиссёры закрутили сценарий.

– Возможно-возможно, – не согласился Александр.

Гейл наклонилась к микрофону.

– Я думаю, всё это по праву принадлежит только Александру, – заметила она. – Я, как вы помните, согласилась только на формальное соавторство. И не иначе.

Этот жест, публика приняла с особенно бурным восторгом.

– Вот как?! – развел руками и ведущий. – Ну что ж, молодые люди, вам виднее, вам решать. Итак, господа!.. – мистер Мюррей повернулся к залу, вновь превратился в серьёзного и солидного джентльмена. – Через несколько минут, для вас прозвучит музыка победителя. Победителя Международного музыкального конкурса Евровидения «Музыканты мира – третьему тысячелетию» «Патетическая кантата» в четырёх частях, композиторов Александра Смирнова, Россия, и Гэйлл Маккинли, Соединённые Штаты Америки. Аранжировка миссис Маккинли. За дирижёрским пультом – дирижёр, господин Запорожец, Россия.

Бурные, продолжительные овации заполнили зал…

Арена ярко освещена, в самом же зале свет медленно гаснет.

– Всё… настроились! – говорил побелевшими от страха губами дирижер.

Дирижерская палочка в правой руке предательски дрожала. Ноги тоже тряслись… если присмотреться. Лоб и шея были мокрыми от пота. Фрак – как он не хотел! – всё же пришлось надеть, – был чуть-чуть узковат в поясе, воротник рубашки чуть сдавливал шею, но туфли были как раз. Хоть это хорошо подобрали, мелькнула язвительно мысль. Но не это было главным. Главным было другое. Подполковник Запорожец впервые дирижировал таким огромным оркестром на публике. Причём, ни где-нибудь, а за границей, на виду у всего мира. Ещё у какого мира!.. Капиталистического! А это вам даже не на Красной площади в сводном оркестре играть, тут хуже. В смысле ответственней. Он же представлял страну, Россию всю. Причём, и ту, советскую, и эту, не понять какую. Но свою! Причём, сами понимаете в какой ситуации. Лучше б он заболел, предательски наплывала мысль, Запорожец судорожно отгонял её. Она снова появлялась с подсказкой: грипп можно было разыграть, а ещё лучше радикулит… Привычнее. Нет, отмахивался подполковник, вовремя не догадался закосить, теперь уже поздно. И если бы первый приз достался не нам, россиянам, дирижировал бы сейчас здесь совсем другой человек, а не он, Запорожец. А теперь-то, что уж… Выиграли, – тоскливо подумал Запорожец, отрывая глаза от дирижёрской партитуры. Уже и все музыканты перед ним, вот они. Уже и приготовились, а он их, большую часть оркестра, и не видит. Расплываются лица. Мандраж потому что такой охватил. Вот же ж, чёрт!.. Сейчас-сейчас, пройдет… пройдёт.

Что интересно, вернее странно: подполковник Запорожец видел почему-то очень чётко только своих музыкантов. Их глаза. Да!.. Требовательные и спокойные, уверенные и весёлые. Родные и близкие. Подбадривающие… Хоть они, музыканты, и сидели – широко разбросанные по огромному составу редкими зелёными точками, на плотном чёрном фоне других музыкантов, но он их видел и чувствовал как обычно, вот они: коробка шесть на шесть. Даже дотронуться можно, казалось.

– Внимание!.. – дирижер поднял обе руки.

Плохо еще различая музыкантов, оглядывал их, ряд за рядом. Главное, не думать об ответственности, успокаивал он себя. Нет, главное, начать, а там само пойдёт. Да и музыканты отменные, профессионалы, о каких только мечтать. «Так, сейчас сразу резко и на форте…» Подумал Запорожец, коротко глянув в партитуру.

– Иии… – шипя воздухом, резко вдохнул дирижёр… А дирижёрская палочка, вместе с кистью левой руки, сама отмахнула начальную точку на форте.

Оркестр вступил точно и стройно. Музыка полилась красиво и динамично.

Чуть позже, дав публике настроиться на тревожную волну, затеплились светом огромные сферические экраны мониторов. Из небытия возникли цветные, туманные картинки огненного хаоса рождения новой планеты…

«Так, сейчас литавры… – краем глаза следя за партитурой, чуть опережая, отмечал дирижёр. Да-да, сейчас… Дум-дум-дум-дум-м-м… Вот оно: Молодцы! Мощно-мощно, дробно, с акцентами… Так… так. Есть! Дальше. Теперь бурно орган и скрипочки… шестнадцать тактов… Но, нежно-нежно, ребятки… не-ежно… Так, хорошо, хорошо. Валторны!.. Вовремя! Молодцы! А теперь резко, ап, диминуэндо… Мягко, мягко – пиано… ещё нежнее. Вот так, так, хорошо… поём, поём… Развиваем дальше… дальше. Темп держим, ребятки, держим. Больше экспрессии, маэстро…» Требовали его руки, глаза его, мимика лица. Музыканты чувствовали его настроение, легко понимали его технику дирижирования, послушно следовали за ним. «Фаготы. Теперь фаготы – пассажики – резко, улю-лю-лю, улю-лю-лю… тридцать вторыми… Ну, ну… ай, молодцы! Получается!.. Страницу… перевор… Дальше…»

И про узкий фрак уже дирижёр забыл, и волнение исчезло, и весь состав музыкантов уже просматривался легко и отчетливо. А пластику звучания он уже физически видел. Тема, считывалась глазами, преобразовывалась в спрессованную управляемую строчку мелодии.

От его души и рук, невидимыми лучами расходилась к музыкантам, и вновь, стократ обогащенная, возникала под пальцами звучащих инструментов. Музыка рождалась от его чувственного сознания, вызывалась к жизни волей его дирижёрских рук, звучала под пальцами музыкантов, как единая живая музыкальная пластическая субстанция. Как огромное и широкое нескончаемое чувственное музыкальное полотно. Родившееся только что! Именно сейчас, в эту минуту. Вот оно звучит!! Слышите? Видите вы это? Цените, люди это мгновение, оно никогда уже не повторится, оно всегда будет звучать вновь и заново… И каждый раз будет рождать всё новые и новые чувства, новые эмоции, если исполнять осознанно и с желанием. Всё, как и в самой жизни.

Публика в зале, заворожённая яркими звуками музыки, мелодикой темы, зрительным видеорядом, затаив дыхание следила за развитием жизни на своей планете. От простого к более сложному, от одной эры к другой. Видела все сменяющиеся формации… всё, что – век за веком – происходило на их Земле, в их доме. Это выглядело как смерч, как ураган. Впечатление было мощным. Рождение планеты, Её молодость, её развитие… Складывалось сильное впечатление могущества двух составляющих: Природы и Человека. Причём, в конце второго тысячелетия Человек действительно осознал своё могущество. Осознал его разрушительную, в большей части, волю.

Вторая часть симфонии как раз и рассказывала о тех потрясениях, созданных Человечеством на Земле. Одна за другой, нескончаемой чередой на земле проходят войны. Тысячами гибнут люди, вместе с ними гибнет природа. Где побеждает, где погибает… Страдает человечество, страдает справедливость… Страдает Планета. Одни страны живут хорошо, в других странах люди не могут чувствовать себя людьми… Как это может быть в одном доме? Как мы это можем допустить! Третья часть посвящена поиску выхода из создавшегося положения. Музыка металась, мы слышим, как встревоженная, погибающая птица, в поисках надежды на спасение, по всем странам и континентам, показывая единство боли, наличия общих проблем. В одних местах виделись сильные ростки Разума, в других слабые. Доминирующими значениями было наличие злой воли. Силы добра и разума в неравной схватке сходятся, ожесточённо бьются. Четвёртая часть – вот оно счастье! – есть решение. Находится! Люди договорились! Осознали! Земля действительно для всех общий дом. Соседей нужно уважать, с соседями нужно жить дружно, помогать друг другу… Когда мир в доме, мир с соседями, тогда и солнце ярче светит, и птицы громче поют, и дети звонче смеются… А что ещё людям, что ещё человечеству надо? Мира и счастья, заботы и дружбы. Естественно, здоровья себе и всем-всем!

В таких именно красках развивалось музыкальное произведение. Мощно и красочно, образно и мелодично, тревожно и романтично, талантливо и прагматично, осознанно и оптимистично. Как и сама жизнь. Недаром Человека считают венцом природы за его Разум, в первую очередь. Разум и должен торжествовать. Он и торжествовал почти всю четвёртую часть музыкального произведения. Эта часть подчеркнула своей конструктивной составляющей направления действий человечества, гармонизировала состояние публики в зале.

Когда звуки музыки закончились и погасли, возникла пауза…

Дирижер очнулся от осознанья пустоты… От невозможности опереться на спасительную упругую поверхность звуков. Они ушли, растворились, исчезли, как шум отзвучавшей грозы, как погасшие огни поезда в ночи, как тёплый песок ушедший сквозь пальцы. Дирижер выпрямился, растерянно поднял глаза на музыкантов. Что случилось? Почему тишина? Провал? Катастрофа? Нет, глаза и вид музыкантов говорили об обратном. Но ведь тихо… Дирижер повернулся к залу.

Аплодисменты шквалом взорвали томительную тишину.

– Браво!.. Браво!!

Только сейчас Запорожец почувствовал, что фрак действительно узкий, и не только в поясе, вообще весь, и главное в плечах. Смотри, Родина, – распрямляя плечи, подумал подполковник оглядывая зал, – как мы тут, на чужбине, музыку валяем. В смысле – ваяем.

Всё для тебя, Родина, всё тебе во благо. Заметила нет? – Говорил вид подполковника, победно оглядывающего зал. Он стоял, потный и уставший, но совершенно счастливый, как тот гладиатор, победивший не только своего противника, но и завоевавший свободу.

Экраны торопливо и торжественно показывали крупным планом то дирижёра, то музыкантов, то авторов произведения: Смирнова и Гейл.

– Вот это да! – счастливо улыбаясь, едва вымолвил Смирнов. – Здорово прозвучало!

– Да, очень красиво, грандиозно, просто великолепно, очень эмоционально и впечатляюще. Я и не ожидала так, – восторженно сияя улыбкой и глазами-изумрудами, склонив голову к Смирнову, призналась Гейл. – Это дирижёр молодец. Просто волшебник за пультом. Чародей!

– И оркестр великолепный, – подтвердил Александр. – Какие музыканты!.. Очень сильные здесь музыканты. Здорово!..

– Ваши тоже молодцы.

– Это конечно!

К ним спешили люди из зала. А из оркестра, запинаясь за пюпитры, инструменты и ноги музыкантов спешил взъерошенный Тимоха. Но первой подбежала к лауреатам девчушка лет шестнадцати. «Гейл, Гейл, – улыбаясь, кричала она, обнимая Гейл, – я так рада, так рада! Так было всё гениально и так здорово! А как звучало! А какой дирижер! Ты заметила? Гениально!!» – Тараторила девчушка. Александр смотрел на неё как зачарованный. Она поразила Александра своей почти точной копией стоящей с ним рядом Гейл. Но… она другая… Совсем другая! Гораздо моложе и еще красивее! Если Гейл, спокойная и рассудительная, то эта девушка, подвижная, взрывная, и очень яркая. Очень! Но те же голубые глаза, та же улыбка, те же веснушки… А вот носик прямой, не курносый, и волосы не каштановые, а более тёмные, как… у Александра, но длинные, с тяжёлыми волнами.

– Александр, познакомьтесь пожалуйста, это моя сестра, Кэтрин, – представила сестру Гейл. – Я о ней вам говорила, помните?

Александр смотрел на юную девушку как загипнотизированный, не мог глаз оторвать. Кэ-этри-ин… Она Кэтрин! Она…

– Александр, – вновь позвала Гейл. – Алекс, вы меня слышите?

– Что? А!.. Да-да. Слышу. А я Александр.

– А я вас уже знаю, – с жаром заявила Кэтрин. – Мне сестра о вас рассказывала. И о Тимош… или Тамош… венгерская, кажется, фамилия, сложная. Я не запомнила.

– Наверное, Тимофеев. – Подсказал Александр.

– Да-да, так-так. Именно, Тимоф-феефф. – Мелодично пропела девушка.

– И не венгерская совсем… Так вот он идёт, Тимофеев.

Девушки повернулись в ту сторону. Тимофеев, Тимоха, шел к ним как тот марафонец с ярким факелом в руке, боясь и надеясь на победу. Это он так сердце своё – образно – нёс, кто не понял. Он и Александра не видел, и девчушку тоже. Только Гейл видел.

– Здравствуйте Гейл, – от волнения почти прохрипел Тимофеев. – Я ждал письма вашего, или звонка… – Несколько заготовленных фраз на английском языке так и не появились в нужный момент.

– Он это говорит по-русски, да? А что он сейчас ей сказал? – Не понимая русского языка, обращаясь к Александру, с нетерпением переспросила Кэтрин на своём английском.

– Не надо переводить, – рукой остановила Гейл. – Я кажется понимаю.

– Гхэ-гхым, – пряча удивление, запнулся Александр, и обратился к Тимохе и Гейл по-русски, – тогда вы это, тут, поговорите пока. – И перешёл на английский, для Кэтрин. – А мы пройдёмся. Да, Кэтрин?

– Да-да, конечно. Бай-бай, мистер Тимоф-фееф. Бай-бай, Гейл, – легко согласилась Кэтрин, беря Александра по взрослому под руку. И не дожидаясь ответов, выстрелила несколько вопросов сразу. – А вы, Александр, кто по званию? А вы любите мороженое? А пиво? А я и пиво люблю. Но безалкогольное. А вы машину умеете водить? А самолет? А у нас самолет есть.

– А у нас в квартире газ…

– Что-что? Какой газ?

– Природный. Это я так, – светло усмехнулся Александр. – Стихотворение у нас такое есть.

– А, понятно. А вы и стихи пишете, да? А я пишу. Хотите прочитаю?

– Хочу.

– Нет, лучше не сейчас, в другой раз, здесь шумно.

Отойти им, естественно, никуда и не удалось. Желающие получить автографы обступили их плотным кольцом. Собрались и наши музыканты. Чуть в сторонке, в таком же плотном кольце, Гейл и Тимофеев выполняли ту же процедуру – раздавали автографы. Да и дирижёра тоже атаковали: подпиши, да подпиши. Он насторожился только тогда, когда ему вместе с улыбками, стали подсовывать какие-то листки бумаги заполненными текстами. Он рванул к Смирнову. Пробился:

– Смирнов, глянь-ка, что это мне там подсовывают?

Александр просмотрел несколько листочков:

– Это… это… контракты.

– Какие ещё контракты?

– Коммерческие… На часовую запись… Вот это – любой военной музыки… Это – любой русской духовой музыки… Это то же самое… И здесь такое же. Записать нас хотят.

– Куда это нас записать?

– Вот это контракт с «Рэдиотелевижн» Италии… Этот с Финским «Рэдио анд ТиВи»… Этот с Австрийским «Рэдио энд ТиВи»… А это… «Ворлдувайд телевижн ньюс». Причём, всё за деньги.

– За деньги… – укоризненно хмыкнул подполковник. – Да мы им так, за милую душу, отыграем, бесплатно. Пусть знают наших.

– Ну-да, щас, бесплатно! – обиженным тоном вмешался Кобзев, краем уха внимательно слушавший разговор Александра с дирижёром. – Чего это мы тут даром будем кому-то вкалывать, в такую-то даль, товарищ подполковник. У них же тут денег куры не клюют… Нет-нет, я и баба-яга против, товарищ подполковник. Соглашайтесь только за деньги. Сань, глянь-ка там, какие хоть они?

– В сумме, – Санька заглянул. – Тысяч… под сто где-то, даже больше.

– О-ого, за час?! – изумился Кобзев. – Товарищ подполковник, подписывайте скорее, если в сумме… Это же… Не раздумайте.

– Что подписывать… тут подумать надо.

– А что думать? Подписываем и садимся играть. Прямо тут. Всем сразу. Пусть радуются!

– А это можно? – с сомнением переспросил дирижер.

– А чего кота тянуть за…

– За хвост, Кобзев! За хвост, – вовремя вставился старшина оркестра, зная, что именно сейчас, на людях, может брякнуть этот Кобзев, в эти вот самые «ушастые» микрофоны…

– Конечно, можно! – вроде не заметив, продолжил мысль Кобзев. – Время деньги, товарищ подполковник Сань, скажи им, продюсерам этим, что мы согласны, но только сейчас и прямо здесь. Не то, возьмём вот, и домой уедем. Будут потом себе локти кусать. Давай, переводи…

– Господа… – начал переговоры Смирнов…

Уже через какие-то пятнадцать минут, военный духовой оркестр N-го полка, из далёкой и загадочной России, блистательной музыкой сотрясал своды великолепного концертного зала Globen, что «затерялся» в одном из районов города Стокгольм зарубежной страны Швеция. Публика, телевизионщики, и просто зрители с восторгом принимали каждый бравурный марш военного оркестра. А их, в связке, штук двадцать, как мы знаем, а можно и больше. И какие марши!! Марш ракетчиков, марш подводников, марш артиллеристов, марш… Да что их перечислять, если они, иностранцы, русского языка не понимают, значит, и не запомнят.

В исполнении оркестра всё было здорово и красиво, кроме костюма дирижёра. Своей формой и цветом, он никак не вписывался в антураж военной зелёной тематики. Да и узковат был фрак, мы знаем, для широкой отмашки, и воротник… Нет, воротник не сдавливал уже. Он уже в норме был – без пуговицы…

– А теперь, под «завязку», «дежурный» марш! – ловко всунулся в паузу старший прапорщик Хайченко.

– Аааа… – Одобрительно кивнули головами музыканты.

– О-о-о-о!

И на посошок, вжарили капиталистам, да с собственным вокалом, Газмановский марш. Как раз тот маршок пришёлся, к месту.

 
Москва, звонят колокола.
Москва – златые купола.
Москва, по золоту икон
Проходит летопись времён…
 
 
…Москау, ля-ля-ля-ля-ля-ля…
 

Громко пел вместе с музыкантами зал.

 
Москау, ля-ля-ля-ля-ля-ля…
 

Европейская и прочая богема громко вторила музыкантам, подхватывая и подпевая легко запоминающийся припев. Бизнес– и прочая элита, бодро, с удовольствием, топала ногами, маршировала, кто сидя, кто стоя, хлопали в такт ладонями. Ай, молодцы эти русские музыканты! Как здорово музыка звучит, как плясать под неё хочется. Ну, так и пляшите!..

И плясали. Плясали-плясали. Можете поверить. Из оркестра-то очень хорошо всё видно.

Видно и сидящих напротив оркестра улыбающихся сестёр – Тимохину Гэйлл, и Санькину Кэтрин. Но Катрин-то ещё вроде и не знает о том, что она Санькина. Тут, в общем, дело времени… Санька-то уже всё за них обоих решил.

А вон и московский мэр неподалёку присел со своей свитой, весело дирижирует музыке. Улыбаются военным музыкантам, машут в такт руками. Земляки. А как же, конечно земляки. Кто же они, как не земляки?! «Лужковцы», те назубок знают слова этого марша. Это видно, поют его громко, с задором… Модный столичный марш!

 
Мо-осква!
 

Закончился марш.

Публика еще весело топает по инерции. Потом, остановившись, долго аплодирует стоя: Бра-во! Бра-во!.. Бисируют.

Музыканты, неуклюже, коротко кивают головами, кланяются. Хорошо видно, не привыкли кланяться ребята. Военные потому что… Весь их вид говорит сейчас: пожалуй, и хватит на сегодня. Да и контрактное время отработали уже с лихвой. На целых двадцать минут даже больше. Заработали, можно сказать, свои деньжищи, огромные тыщи… Музыканты поднимаются со стульев, встают. Потягиваясь, оглядывают зал, зрителей.

Привычно ловят благодарно-восхищённые взгляды, распрямляют плечи. Мол, засиделись что-то. Пора уже и перекурить бы, да и отобедать бы…

К Смирнову, как обычно с какой-то «тёмной» идеей, вдруг, подошли Кобзев, Трушкин и Генка Мальцев. Отозвали в сторонку – если это можно назвать сторонкой – в кольцо взяли. С ними, как обычно, должен был быть еще и Тимоха, но он ни на минуту сейчас не отходит от своей Гейл. О чём они там, не зная языков, между собой говорят, непонятно. Но издали, глядя на их счастливые улыбающиеся лица, видно: говорят-говорят, еще как разговаривают. Причём, одновременно… При этом, кивают друг другу головами, будто понимают, и смотрят в глаза. Тут, в общем, ясно. Это – лю-боффф! Она, она…

– У люб-ви как у пташки кр-рылья… – кивая головой на влюблённых, гнусавым голосом неосторожно пропел Трушкин, и тут же схлопотал подзатыльник от тромбониста Генки Мальцева.

– Не завидуй людям, салага, и не юродствуй!

– Гхы-гхым!.. – согласился Трушкин. – А что я?.. Сам салага.

И тут же услышали немедленную реакцию старшины. И здесь не дремал Костя Саныч!

– Кобзев, Мальцев, ну, вы, можете хотя бы здесь себя вести достойно, а? – рукой прикрывая рот от микрофонов, привычно негодует старшина Хайченко. – На вас же люди чужие во все глаза смотрят, понимаешь. Кино же кругом, а. Ироды!

– А вот и не на нас, товарищ старший прапорщик, смотрят, а самым лучшим образом, извините, на вас, – выручает друга Генка Мальцев. – Вон та красивая дама в шляпе… напротив вас, в брильянтах, видите… видите? Улыбается вам. Видите?

– Где-где… в брильянтах? – ловится на «удочку» старшина. – Которая? Ах, ты ж…

Дальше происходит обычная армейская перебранка локального масштаба, правда одними губами, высокой публике совсем и неинтересная. Это мы и пропустим.

Подошли они, эти «тихушники» к Смирнову и по-военному, без вступлений предложили:

– Может это, Санька, от имени Верховного главнокомандующего, опять, позвоним командиру полка, скажем, что нас это… приглашают с военной музыкой в маленькое европейское турне… не надолго. Как думаешь, пройдёт? – предложил Кобзев.

– Деньжат бы ещё подзаработать, Сань, коль масть идет. Понимаешь? – усилил обстоятельства Трушкин. – Видишь же, как легко здесь можно срезать: час, и сотня тыщь баксов в кармане. Это ж…

– Евро, – поправил Смирнов.

– Чего? А да, в Евро. Тем более! Ё-моё! Скажи кому, не поверят. А?

Александр только рот от удивления открыл: ну, орлы, ну, красавцы!.. Нет, не потому, что предложение удивило. Это само собой. Другое. К ним, в окружении охраны подходил сам московский мэр, с сотовым телефоном в вытянутой руке, как колобок с эстафетной палочкой. Ребята их не видели, команда заходила с тыла, профессионально, по-македонски, клином.

Кобзев не успел и переспросить, что это ты, мол, Санька рот так широко раскрыл, как охрана мэра бесцеремонно задвинула его куда-то далеко от себя в сторону, на периферию, на правый фланг. И других туда же. Оп-ля!..

– Здравствуйте, дорогой наш товарищ лауреат. Тут вас к телефону… – почти пропел товарищ мэр, протягивая телефон.

– Меня? – Санька вытаращил от удивления глаза.

– Вас-вас. Президент России с вами сейчас говорить будет! – по-свойски, хитро подмигнул Смирнову, давай, мол, парень, не тушуйся, держи «мыльницу».

«Ух, ты, президент, лёгок на помине»… – тревожно мелькнула первая мысль у нашего музыканта. – «Ага, сейчас, – язвительно выскочила другая, ехидная, – будет он тебе звонить, держи карман шире. Это очередная армейская хохма, дурак. Конечно, скорее всего она – хохма», – мысленно согласился Санька, и понимающе скептически хмыкнул: ну, орлы, ну, хохмачи! Принял в руку еще теплую «мыльницу». Конечно шутка, шутка, что же ещё… На всякий случай метнул быстрый взгляд на Тимофеева, чего это он опять балуется. Но… странно, сейчас это был точно не Тимоха. Тот со счастливым, умильным лицом влюбленного, внимательно слушал свою разлюбезную красавицу Гэйлл.

– Да-да! – вслушиваясь, осторожно ответил в трубку. Прозвучало совсем не по Уставу. Быстро сообразил и исправился. – Старший сержант Смирнов, слушаю.

– Здравствуйте, товарищ старший сержант! – послышалось тихое в трубке. Голос был очень похож на президентский. Да и мэр со всей своей свитой были вот они, перед ним, абсолютно реальными, не виртуальными. Не до шуток. Значит, в трубке был он, Президент. – Поздравляю вас с победой в очень важном для нашей страны конкурсе. – Продолжал президентский голос. – Это не просто победа в музыкальном конкурсе, это очень важная политическая победа для всей нашей страны, знаковая для нашего отечества. Нам очень понравился ваш военный оркестр, ваши товарищи… Достойно, мне докладывают, представляете нашу страну вне её пределов. Спасибо, товарищ Смирнов… эээ, товарищ старший сержант. Передайте мой привет вашим товарищам и вашему дирижеру…эээ, генералу Запорожец.

– Он у нас подполковник, товарищ… пр…

– Я знаю, был, – перебил голос. – А сегодня, по представлении министра обороны, я подписал приказ о присвоении ему внеочередного звания «генерал». Поздравьте его от моего имени… Хотя, ему это передадут…

– Есть передать! Служу Российской Федерации.

– Правильно. Кому ж ещё… – одобряюще, произнес Президент, и его телефон отключился.

– ?!

Санька застыл с «мыльницей» в руке, как стрелочник с желтым флажком у железнодорожного переезда.

– Ну вот, товарищ солдат, я говорил же, что президент будет говорить, а ты не поверил. – Забирая телефон, с улыбкой заметил московский мэр. И видя, что Смирнов всё ещё в лёгком столбняке, дружески хлопнул его по плечу. – Вольно, солдат. Отомри. – И громко рассмеялся своей шутке, вместе с весело поддержавшей его командой. – А вообще, молодец! Гордимся тобой! Такой фурор своей кантатой навёл, долго нас помнить будут. Молодец композитор. Главное, наш, москвич! Это дорогого стоит! Не ожидали. Так держать… Ежели что – обращайся. Кстати, и наш марш, про московские колокола, я скажу, тоже хорош. Лучший. Мировой марш потому что. Правильно, нет? – обернулся к своим.

– Да-да, – послышались из свиты одобряющие голоса… – «Лучший». «Москва потому что»…

– Вот именно, – согласился мэр, и пропел. – Звенят коло-кола-а-а… – бодренько развернулся в обратную сторону, взмахнул сжатым кулаком, команда за ним дружно подхватила. – Мо-сква…

В унисон напевая, команда мэра, почти одинаковые в своих физических объемах и празднично-торжественной одежде, как одинаковые бочата в домашней игре «лото», направились в сторону российской фольклорной группы из Вологды. Те, уже весело приплясывая, размахивая в такт руками в развивающихся ярких, разноцветных рубахах, платьях, вытанцовывали на авансцену:

 
Ох, ты Полюшка-Параня, ты за что любишь Ивана
Ты за что любишь Ивана… да Ивана-молодца…
 

Тоже «наши»… Красивые, молодые… Отличные ребята… Певуны и танцоры. Земляки.

А в гостиничном номере Александра Смирнова ждал приятный сюрприз – большая корзина снежно-белых душистых цветов, с желтыми, яркими кружочками в их серединках. Ромашки!.. Ух, ты! Это же наши русские полевые цветы, ромашки!

– Ого! – обходя душистый сноп, воскликнул Кобзев. – Как много. А запах какой вкусный, на весь город… Ум-м-м! Слышите?

– Нормально, трали-вали! От кого это? – приглядываясь к подарку, спросил Генка Мальцев. – Опять Саньке, да? «Нашему национальному достоянию»? Мне нравится! Нормально! Приходишь с работы, а тебе раз – цветы! Всегда бы так!

– Тут записка какая-то, – сообщил Трубников, выуживая из букета конверт.

– Да? Ну-ка, ну-ка, что там? Читай, – потребовал Чепиков. – Интересно.

– А, – развернув листок, торжественно прочитал Лёва, как первоклассник знакомую букву алфавита. – Точка, Смирнову, точка, с уважением, запятая, садовник. Садовник это подпись. – С удивлением подняв глаза, Трушкин спросил. – Какой такой садовник?

– Санька, от кого это?

– А я знаю? – чему-то улыбаясь, соврал Смирнов.

Соврал Санька. Да-да, соврал. Горько это сознавать, что уж говорить, но соврал. Пожалуй, так серьезно впервые в жизни. Не хорошо это, парень, ой, не красиво. Но так получилось. Само как-то. Где-то на подсознании сработал защитный рефлекс, не всем и не всегда открывать правду. Тем более в такой ситуации. Ребятам и не разъяснишь сразу… Образ Кэтрин всё заслонял. Кэтрин! Кэт! Катенька! Катюша… Эх…