Текст книги "Аллегро"

Выделяясь тиснёным гербом и надписью, книга величественно и торжественно возлежала на специальной, под неё сделанной небольшой кафедре, почти как музыкальный пюпитр, но красивой и устойчивой. Можно было облокотится даже, так прочно она выглядела. Смирнов убедился в этом, когда, прилежно, как в школе, склонив голову на бок, писал. Перед его чистой ещё страницей, он мельком увидел, была запись – умереть не встать! – Александр был просто поражен – Рея Чарльза. Да! Того самого, Рея Чарльза, Санькиного кумира и короля блюзов! «С любовью к людям!», переворачивая страницу, успел выхватить взглядом Александр длинную вязь автографа знаменитого музыканта. Вот это да! И как это он, слепой, подумалось, мог запросто здесь написать, это же не какая-нибудь там клавиатура рояля, хотя, с его-то пальцами, да на такой-то простыни… и Александр бы с завязанными глазами не промахнулся.

Главным для Александра был вопрос: что в этой книге написать? Проблема. Автографы вообще, раньше, там, на гражданке гастролируя с рок группой он подписывал часто. Оставил свою роспись и всё. А здесь требовалось нечто другое. Что-то политическое, со смыслом. А это, не роспись в армейской ведомости на получение солдатских денег поставить.

Хреновастенькое ощущение возникло, если мягко сказать. А если образно, – будто ты посол на раскалённом под чужим жарким солнцем футбольном поле пробиваешь одиннадцати метровый пенальти престижа. А вместо ворот у тебя игольное ушко, вернее не ушко, а что-то такое неясное и непонятное. Но попасть туда, в эту непонятную тебе тютельку, нужно обязательно. Всенепременно и именно сейчас, но, не зная куда. К этому и трибуны, замерев, и вся страна у телевизоров тебя призывают – не промахнись, парень, коли ты посол, в смысле полномочный представитель. Вот только попробуй промахнуться, только попробуй!..

Сложная ситуация создалась. Щекотливая.

В «парадке» жарко, душно, посланник вспотел. В голове колокольчиками болтался полнейший сумбур из дробных обрывков, как с телетайпной ленты: «здесь был Вася», «мы за мир», «руки прочь от демократии», «даёшь джаз», «свободу Ходорковскому»… Кошмар, в общем. Если б не тот спасительный автограф Рея Чарльза, как маяк, как ориентир, засевший в памяти, вообще бы конфуз наверное международный вышел. Спасибо Рею Чарльзу! Молоток мужик! Подсказал, направил руку. Как там у него написано было, припомнил Санька: «С любовью к людям!» А мы, россияне, не хуже, решил он про себя, только мы смотрим глубже и шире. И больше не раздумывая, русскими буквами, летящим почерком аккуратно вывел: «С любовью и дружбой к жизни на Планете Земля!».

Фиксируя «исторический» момент, слева и справа ослепительно вспыхнуло несколько фотовспышек. Александр не удивился, отвлекаться не стал, дело ещё было не закончено. И без завитушек, строго контролируя руку, подписался: «А», точка, «Смирнов», запятая, «военный музыкант», точка. Подумал и дописал – Россия, чтоб не перепутали. Облегченно вздохнул, положил толстую авторучку на пюпитр-подставку и выпрямился. Подумалось: надо ж, как тяжело давать автографы! А у других, в кино видел, получалось легко, чирк-чирк, там себе, улыбка, и всё. И, тоже улыбнулся, так видимо все делают. Снова вспыхнули блицы фотоаппаратов.

Гейл стояла рядом, справа, чуть сзади, заглядывала через его плечо, тоже улыбалась, ожидая окончания приятной, памятной дипломатической процедуры. И сэр, мистер Джерри Коллинз оказывается здесь был, и еще две женщины, и мужчина, и два фотографа, один из них, тот корреспондент – Джон, с Си-эн-эн, оба с фотоаппаратами. Все в строгом одеянии. Мистер Коллинз уже в тёмно-синем костюме с бабочкой. Одна женщина в строгом брючном костюме, другая так же, но в юбке, все приветливо улыбаются. У мужчины, на подносе приготовлены наполненные фужеры, Шампанское, наверное. У одной из женщин в руках цветы, те, весёленькие, белые, воздушные, ромашки. Какие Александр сказал любит. А Смирнов и не заметил, когда эти все люди тут появились, так уж увлёкся решением сложной политической задачки с автографом. Присутствующие, улыбаясь, дружно аплодировали окончанию процедуры.

– Спасибо! Мне пора, – смущаясь, доложил Александр.

– Это мы вам, мистер Смирнов, – выходя вперед, торжественным тоном произнёс мистер Джерри Коллинз по-русски, – благодарны за то, что вы нашли возможность с дружеским визитом посетить нас в нашем посольстве, посольстве Соединенных Штатов Америки. С удовольствием и большой радостью выражаем вам нашу глубокую признательность и уважение за проявленное стремление к всеобщей дружбе, миру и всеобщей гармонии. Правительство Соединенных Штатов всегда уважало и уважает доблестную российскую армию, которую вы достойно представляете. Уважает весь российский народ, его правительство, и надеется, что новое тысячелетие, в которое мы все сегодня вступили, откроет нам новые благодарные страницы мира и сотрудничества, на благо возрождения могущественной России, на благо наших обеих стран.

Опять заблестели вспышки фотоаппаратов, раздались приветственные аплодисменты.

Александр понял: ему нужно ответить. Поблагодарить, как это обычно сообщают комментаторы: «В своей ответной речи, полномочный представитель заявил…»

– А вот в этом, я с вами целиком и полностью согласен, – из чьей-то парламентской речи, выскочила на язык вдруг готовая загогулистая фраза. Вот же ж, чёрт, да нагло так прозвучала, как будто они с мистером Джерри Коллинзом до этого в чём-то были категорически не согласны, и по крупному спорили. Вылетит же с языка порой, испугался Смирнов, хоть телевизор не смотри. И, главное, ведь, не вернёшь. Нужно было исправлять досадную оплошность. Чувствуя, как зарделись уши, Александр продолжил своими словами, не депутатскими. – Чтоб моя страна быстро возродилась и окрепла, – нащупал твёрдую почву Александр. – Чтоб наши страны помогли другим встать и тоже окрепнуть… Это обязательно! – это принимающей стороне нужно разъяснить, подумал Александр, а то не правильно истолкуют, пояснил. – Я это не в военном смысле говорю, а в экономическом окрепнуть, в культурном и духовном плане… Про всеобщий разум, и… – Вот, кажется нашел. – Чтоб даже цветы, пусть и случайно, от неразумных действий человека не могли погибнуть, ни в какой части планеты…

– О, да-да!

– Отлично сказано…

Все дружески зааплодировали. Вспыхнули фотовспышки. Всё выглядело как на настоящем приеме, мелькнуло в голове у Александра, – расскажи кому, не поверят. Но нужно было скорее ставить точку и быстренько сматываться, не то наговорю тут, забеспокоился посланец, или уже наговорил…

– Спасибо за прием, за гостеприимство. Всем здоровья, всем счастья… И народу американскому, и правительству… Спасибо, сэр мистер Джерри Коллинз, спасибо, Гейл! Я пошёл.

– Извините, мистер Смирнов, ещё минутку, – так же радушно улыбаясь, посол вежливо останавливает попытку гостя прервать процедуру дипломатического протокола. – Разрешите вручить вам, мистер Смирнов, – произнёс он торжественным голосом, – наш почётный сертификат Почётного гостя посольства Соединенных штатов Америки, как самого молодого и уважаемого гостя, рядового солдата великой армии, причем, музыканта, представителя вооруженных сил Российской Федерации. – Протянул гостю увесистый и прохладный на ощупь, заклеенный в металл и прозрачный пластик документ, размером с большую почетную грамоту. Документ на двух языках, красиво оформленный. Рассматривать было некогда, Смирнов принял подарок и дружески пожал приветственную руку посла. – К этому прилагается подарочный сувенирный набор. – Продолжил посол, вручая Александру объёмный пакет с яркой символикой посольства и американского флага на другой стороне.

Вновь аплодисменты. Вновь фотовспышки.

– Эту историческую авторучку, которой вы у нас расписывались… Пожалуйста. И эти цветы, ваши любимые ромашки, пожалуйста…

Аплодисменты. Фотовспышки.

– Теперь шампанское… И наши общие фотографии на память, которые вам чуть позже передадут.

Улыбки… Аплодисменты… Блицы вспышек. Перестановка персонажей для общей съемки на память: Александр в центре, посол справа, Гейл слева, остальные с боков, на периферии.

– Чии-зз, Алекс, ну, пожалуйста, чи-из! – Раз за разом вновь ослепили блицы, и всё закончилось. Наконец-то можно расходиться.

Фуу, Александр даже устал. Вот, оказывается, что такое дипломатический приём. А ничего, в общем, терпимо, бодро отметил про себя Смирнов, главное, подарков много.

Гость и хозяева вежливо раскланялись друг другу. Мужчины пожали руки.

– Успехов в музыке и военной службе, мистер Смирнов.

– А вам здоровья, господин посол, успехов на службе и… Желаю создать новый вид цветка. Вот!

– О! Ну, до этого мне, пожалуй, не дорасти! Стар уже, извините, жизни не хватит, но спасибо.

– Значит, создадим его вместе, – уверенно заявил Александр.

– О, тогда я согласен, – пожимая руку Александра, заразительно рассмеялся посол. – Вы отличный парень, мистер Смирнов. Настоящий русский. Передайте, пожалуйста, это вашему командованию.

– Ну что вы, ничего особенного, – смутился гость. – У нас все такие.

– Что вы говорите!.. Тогда, вы, ваша страна, обречена на успех.

– Это точно. Не мешали б, только… До свидания, мистер Коллинз. Спасибо, и помните, мы говорили о Гармонии.

– Да-да. А вы, о моём голосе на ваших выборах.

– Это обязательно. До свидания!

– До свидания, солджер!

– До свидания…

Гейл, взяв Александра под руку, помогла найти выход в лабиринтах залов и переходов. Им улыбались, отовсюду прощально махали руками: «Бай, Алекс!», «Бай, рашен солджер!», «Гуд бай, бой!..».

Легко прошли внутреннюю американскую границу.

Вышли к подъезду.

Был поздний вечер. Тепло, темно… Всё прилегающее пространство от подъезда посольства, включая прогулочные дорожки и дорога к въездным воротам, были ярко освещены. Стояло много припаркованных легковых машин.

Гейл запустила двигатель своего американского горбатого жучка. Александр рядом с Гейл уселся в него, уложил подарки на колени. Весь в цветах, как именинник, улыбаясь, легко вздохнул, уткнувшись носом в цветы, как в клумбу, словно в цветочный магазин попал… с тонким и душистым запахом яркого солнца и густой зелени лесной поляны. Глубоко вдыхая цветочный аромат, и успокаиваясь уже, подкатили они к воротам территории посольства. Там была еще одна линия проверки, тоже главная. Впереди, нейтральная территория российско-американской границы – один шаг, за её условную линию, и ты на улице, за границей – уже в России. Красота! И ни каких тебе сложностей.

Там, уже на российской территории, в ярком свете границы, Александра указательным пальцем, как шлагбаумом, остановил хмурый российский милиционер. Когда боковое стекло машины недоумённо опустилось, не опуская той же руки и тяжелого взгляда, постовой убрал указательный палец в кулак и выдвинул из него большой. Повернув одновременно с этим кисть руки в сторону, указывал большим пальцем, куда это Александру нужно сейчас идти. Не ехать, парень, а именно идти. Да-да, топать ножками, топать, говорил его напряженный взгляд. «Вас ждут там», – коротко бросил он, дополнительно качнув головой в сторону припаркованных в сумраке, длинному ряду автомашин. Обращение – «вас», прошелестело сухо и жестко, как кусок старой жести с крыши, в полной, при этом, гамме холодного, неприкрытого недовольства. Александр послушно повернул голову. Там, в той стороне, в числе прочих, стоял, дожидаясь, тот же самый его эскорт – «Волга» командира полка и ВАИишный уазик его родной части.

Габаритные огни на обеих машинах рубиново сияя, призывно горели. Из них же, энергично ему махали руками, давай, мол, сюда, парень, быстрей, быстрей. Интенсивность отмашки требовала немедленного и ускоренного передвижения. Александр понял, он дома. Да, дома-дома. Конечно, дома, а где ж ещё.

Быстро попрощавшись с Гейл, не сказать скомкано, он попытался было ещё сбагрить ей, передарить свои цветы – в полк и с цветами, как дурак! нонсенс! – но она энергично отказалась, заявив, что это подарок, причём, лично ему, и что она и господин посол непременно обидятся, если он не возьмёт их, откажется. Пришлось, так вот с цветами и топать к своим.

– Что так долго? Чего вы там… – недовольным тоном забрюзжал полковник, но осекся, видя протянутые к нему цветы.

– Это вашей жене, вот, – нашелся куда сдать цветы Александр.

– Да-а-а? – громко удивился полковник, принимая охапку душистых цветов. – А у меня нет жены… – Растерянно сообщил он. Но нашёл выход. – Ничего, в кабинете поставим. Необычно, конечно, но… – И всё ещё недовольным тоном, теперь уже только водителю, скомандовал. – Поехали-поехали, чего стоишь. Уснул?

Рыжий в веснушках водитель, вывернув шею, открыв рот, с любопытством рассматривал вернувшегося из-за границы счастливца. С задания вернулся, живой и невредимый. Вот же ж, вез…

– В часть, тебе сказ-зали… Впер-ред! – оборвал командир немое, восхищенно-завистливое разглядывание посланца, и, уже обращаясь к Александру, другим тоном, совсем дружеским, как бы между прочим, поинтересовался. – А это кто тебе так сказал, что моей жене передать, а? Я не женат!

– Посол сказал, сэр мистер Джерри Коллинз, – не моргнув глазом, передал «просьбу» Смирнов.

– Ух, ты, так прямо и сказал, моей жене? Это большой прокол с его стороны, осечка. У него не верные сведения. Ососбисты значит его плохо работают. Плохо шпионят. Очень плохо. Это хорошо.

– Не знаю, может быть. Но он умный, как там говорят.

– Ладно, все они там умные, шпионы эти, – язвительно скривился командир. Но любопытство и профессиональный интерес требовали дальнейших разъяснений. – Ну, и как они там живут, – спросил он. – Капиталисты эти? Обрабатывали поди тебя, там, наверное, нет? Что там хоть было-то, вообще, ну? Рассказывай, давай, рассказывай…

– Да ничего. Едят бутерброды, пьют «Шампанское», слушают музыку, разговаривают…

– Ага, рябчиков наших жуют, значит… Ясно. А говорят о чем?

– Не знаю, я же все время с Гейл был.

– Ну а она что?

– Ничего. Веселая. Смеётся… На рояле играла.

– Да? Там и рояль есть?

– Да. И оранжерея, и теннисный корт, говорят, и бассейн, и зимний сад, и каминный зал…

– Зажрались гады, – полковник тяжело вздохнул, повернулся к водителю. – Ну, ты, поаккуратней давай рули там, не зацепи кого… – прикрикнул начальственно. – Не оберешься потом с вами. – И снова к Александру. – А наших там никого не видел?

– Наших, – удивился Александр. – Из оркестра или из части?

– Да нет, – досадливо скривился полковник. – Я имею в виду русских, российских… Не понимаешь, что ли?

– А!.. – отозвался Смирнов. – Нет, никого не видел. Да и не во всех залах я был… Да и не поймешь там кто русский, а кто американец.

– Это точно. Сейчас так вообще, – полковник вновь тяжело вздохнул, но через секунду оживился, с нажимом в голосе заметил. – Но ничего, я думаю, у нас всё под контролем… и здесь, и везде. – Многозначительно при этом, кинул брови вверх. – Главное другое, ты вернулся, живой и здоровый. Вовремя вернулся, можно сказать, сынок, и трезвый. Это главное. Молодец! А всё остальное… А это что? – указал на вещицу, зачехленную в тонкий, искусственной кожи конверт прямоугольной формы в руках Александра,

– Это? Это сертификат Почётного гостя.

– Да-а-а? – протянул полковник. – И кому это?

– Мне выдали, – признался Смирнов и похвастал. – Я там у них в книге почетных гостей расписался. Поэтому и выдали…

– Вот как! А зачем? В смысле, что ты там нацарапал-то?

– Что мы за мир и дружбу на земле. И расписался.

– И все?

– Да.

– Ну и молодец, Смирнов! Правильно написал. Так их! А зачем это надо-то было, вообще, зачем?

– Не знаю. Сказали, первый российский солдат у них в посольстве, традиция у них такая.

– Традиция? Это хорошо, что традиция… Мы, значит, на Рейхстаге когда-то расписались, а ты, значит, в их американской почётной книге сегодня, да? Первый из России, говоришь? Солдат, и из нашей части! Это хорошо, что из нашей части, это здорово, Смирнов! Это очень символично, пусть теперь наших знают. А номер части написал?

– Нет, конечно… Просто – военный музыкант, и все. Да, ещё – Россия, приписал.

– Вот это молодец! – почти подпрыгнув, воскликнул полковник. Машина резко качнулась, выравнивая, водитель нервно крутнул рулём, полковник саданулся локтём в боковое стекло, матюгнулся. – Ёпт… твою… ты что там, понимаешь, ослеп, водила-мудила? – поморщился, вскоре, успокаиваясь, кивнул Смирнову. – Это ты хорошо врезал им! Правильно, Смирнов, сделал! Про Россию вообще никогда не надо забывать. Тут, как говорится, маслом не испортишь. Молодец, Смирнов, орёл! Завтра первое солдатское звание получишь. Военный музыкант, он написал, и Россия! Здорово. Это сильно! Это по-нашему. Не зря я за тебя поручился…

– Как это, товарищ полковник?

Золотарёв отмахнулся, не расскажешь же всего рядовому…

– Не бери в голову, – подмигнул он. – Это не важно. Главное, не подвёл меня! Не посрамил, боец, Россию. Дай пять! – крепко пожал Смирнову руку. – И всё там, в общем, да? – простецки спросил. – И никто больше не приставал, не расспрашивал… Про армию, часть нашу, про командование части, страны… Про меня, например, про политику нашу, нет?

– Да нет же, говорю, музыку слушали, бутерброды ели, цветы рассматривали… Всё.

– А музыку, какую?

– Не знаю, американскую какую-то, кантри в основном.

– А, кантри! Ну-ну. И больше ничего?

– Ничего.

– Ладно. Короче, молодец, Смирнов, не посрамил! Цветы и эту грамоту… как её… сертификат этот, я возьму себе. У меня пока побудет, вместе с цветами постоит в кабинете.

– Её на стену вешать надо, – поправил Смирнов.

– Значит, повесим, – легко согласился командир, с интересом вертя вещицу перед глазами. – Красиво сделано, а! Как картина… даже переливается вся. Изумрудами выложена… Нет?

– Высокие технологии… – предположил Смирнов.

– Что? – переспросил полковник, и согласно кивнул. – А, да, я и говорю, стекляшки, наверное… А сама плоская… Но тяжелая! Во, как! Умеют же, свол… эээ… капиталисты, понимаешь, из всякой ерунды вещички делать. Забавно!.. Не возражаешь? – риторически поинтересовался командир, убирая в портфель подарок, и пояснил. – В казарме-то может затеряться, а у меня сохранится. Будешь демобилизовываться… Кстати, по контракту-то не решил ещё остаться, нет?.. – Смирнов неопределённо пожал плечами. – Значит заберёшь, когда домой поедешь. А в пакете что?

– Не знаю, ещё не смотрел.

– Надеюсь не бомба? – коротко хохотнул полковник. Водитель втянул голову в плечи.

– Ну-ка, солдат, открой, – скомандовал офицер Смирнову. – Посмотри…

Смирнов раскрыл. Полковник, развернувшись на переднем сиденье, одним глазом заглянул в пакет.

– Ух, ты! Шампанское!.. И виски!! – узнав две возвышающиеся яркие коробки, воскликнул он. – Французское наверное! – и тут же скривился. – Не рекомендую, голимая кислятина! А вот эта ничего! – оживился, указывая на скотч виски, но опять скривился. – Хотя тоже, Смирнов, «гэ». – И перешёл на служебный тон. – Давай сюда. В армии солдатам по уставу не положено, запрещено. У меня в кабинете пока постоят. Надеюсь, не отравлено, Смирнов, как думаешь? – вновь хохотнул. Водитель напряжённо смотрел вперёд, хотя глаза его, казалось, едва за правое ухо порой не зашкаливали… Командир ловко подхватил тяжёлые коробки, небрежно сунул их в портфель. – А там что? – кивнул на остальные, менее важные по виду упаковки и свёртки…

– Сувениры, наверное… – на глаз определил Смирнов, перебирая упаковки. – Майка, вроде… Бритвенный набор… Галстук…

– Ладно, – потеряв уже интерес, остановил полковник, – сувениры, так сувениры. Это в армии можно. С друзьями не забудь поделиться, – дружески порекомендовал он, и отвернулся… Некоторое время помолчав, громко заметил. – А цветы, это хорошо, это вовремя. Найдём применение. – И вновь к Александру, с лёгким укором. – Кстати, а что такие простые-то, лучше что ли там у них не было или ты поскромничал?

– Угу!

– И молодец! – вновь восхитился полковник. – И правильно сделал! Нечего у них клянчить. Доклянчились уже, с этими занюханными гайдарами, с кириенками-чубайсами, понимаешь. Всю страну… – машину грубо, как специально так, удачно подбросило на дорожной колдобине, не вовремя оборвав нужное определение в том точном, пусть и не высказанном, но достаточно образном определении состояния экономики страны, как и её политики на текущий исторический момент. – Да аккур-ратней, тебе говорят рули, ч-чёрт! Не тряси так на колодцах. Руль у тебя в руках или хрен? Сниму к чертовой матери с машины… Последним на дембель у меня пойдёшь!

– Виноват, товарищ полковник! Там, это… – опасливо косясь на командира, жалостливо пояснил водитель. – Притёрли нас справа.

– Ещё раз так тряхнешь, я тебя притру. И не там, а тут. Понял?

– Так точно, товарищ полковник.

– Вот так вот, – Золотарёв повернулся к Смирнову. – Значит, я думаю, так с тобой, Смирнов, поступим: выношу тебе благодарность! Это сегодня. И первое солдатское звание ефрейтор – это завтра. Поздравляю! Дальше посмотрим. И завтра же, до обеда, напишешь мне отчет о том, как там тебя встретили, что делал, с кем говорил… и всё такое прочее.

– Зачем это, товарищ полковник? Да и не смогу я завтра. Завтра мы заняты будем… с иностранным дирижёром.

– С иностранным? Это интересно. Надо посмотреть. А когда это будет, прямо с утра?

– Да, наверное.

– Эх, ч-чёрт, – огорчился командир. – Не смогу я с утра. В дивизию утром надо… на совещание. Жаль, жаль! Может, тогда после обеда заглянуть… а? Как думаешь, успею, нет?

– Наверное.

– Ну, ладно, если что, повторим репетицию. Тренируйтесь пока, репетируйте. Там видно будет.

Оббив ноги о двери солдатской столовой, достучался таки Смирнов, открыли ему. Поскреб, как говорится, там-сям, на кухне по сусекам, нашел пару кусков чёрствого хлеба, холодную гречневую кашу – правда целый черпак! – такую же остывшую, но разломанную котлету – не понятно, как всё же задержавшуюся! – тёплый ещё чай, естественно несладкий. Быстро съел всё это остывшее богатство, и уже сонный, на ходу раздеваясь, отчаянно зевая и спотыкаясь, протопал в казарму… Добрался до койки… Спокойной ночи, Родина. До дембеля еще пятьсот двадцать два дня. Пятьсот… двадцать… два-а-а-а… Хр-р-р!

Посланец мгновенно заснул…

Всю ночь Смирнову снилась девочка Гейл, почему-то с косичками и в кителе полковника, командира части. Причем, надетом прямо на голое её девичье тело. Китель был большой, огромный, как пальто, и развевался на ней, оголяя грудки, живот… от порывов непредсказуемого перестроечного ветра, как флаг… При этом она, Гейл, зазывно играла на флейте, строила глазки Смирнову, всё время игриво двигалась и исполняла танец живота. А вот ниже живота он, Смирнов, как ни старался, ничего увидеть не мог, а он старался увидеть. Даже расстроился. Так и проснулся…

«Утро красит нежным цветом стены древнего…» Задорно и весело, оптимистично и торжественно, пелось когда-то в одной советской песне в эпоху становления и развития, а может и наоборот – развития и становления… советского государства… Теперь это и не важно. Главным было в той красивой метафоре, в том нежном, как пелось в песне, свете, в оценке того цвета. Но это всё лирика, господа-товарищи, большой перебор в голове и глазах. Не красит утро, если смотреть на это с солдатской койки или из окна солдатской казармы, не красит «утро», не обманывайтесь, а ярко высвечивает серые солдатские будни, вот. И жизнь музыкантов, кстати, тоже. Но не сегодня. Потому что сегодня…

– Ну, что там? Как там?

– Ну, говори, Санька, ну!

– Рассказывай.

Прямо с утра, только-только сквозь сон услыхал рядовой Смирнов радостно взбадривающий рык дежурного по роте: «Р-рота подъем! Стр-роиться на зар-рядку», так и посыпались те вопросы. С начала от музыкантов срочников, а потом уж и от музыкантов-контрактников.

– Ну, давай, Санька, давай, рассказывай всё по порядку, как там, и что. Интересно…

Контрактники, почти все, как никогда раньше, прискакали в часть сразу после восьми утра. Такого в оркестре ещё не было. Не было, не было! История оркестра такого не знает. Без четверти девять – это нормально, без пяти минут девять – тоже. Бывало – в девять, как штык. Бывало даже после дирижёра прибегали, но это уж редко… Всякое бывало, но такого, чтоб сразу после восьми часов утра собрались все и добровольно, – за несущественным, конечно, исключением старшины и дирижера оркестра, такого события мудрые старики-срочники не помнили, молодые подавно. Мотивации потому что достойной для этого не было. А тут…

– Давай-давай, не томи душу. Ну!..

Для дознания Саньку, как кутенка, утащили в курилку, чтоб никто не помешал услышать подробности дела в полном его объёме. В цвете и в красках: как «наши ихних делают». Американцев, в смысле.

Скудный рассказ посланца: пришёл, бутерброды там, белый рояль, книга почёта, не устроили слушателей, мужики хотели ярких зрелищ. Посыпались наводящие вопросы:

– Деньги истратил?

– Нет.

– Давай сюда…

Санька послушно вывернул брючные карманы. В подставленные, с добрый столовский черпак широкие ладони Лёвы Трушкина, послушно посыпались белые и жёлтые монеты, смятые мелкие бумажки. Музыканты быстро пересчитали финансовое богатство на глазах благодарных спонсоров – полный, в общем, расчёт, – разобрали по кредиторским карманам. Тютелька в тютельку получилось.

– Молодец, Санька, – дружно отметили. – Экономно сходил. Всем бы так надо. – Восхищенно кивнули. – Рассказывай дальше, а много народу там было, нет?

– Да… – начал было посланец, но его тут же перебили, много было, мало – не важно. Про главное давай.

– А бутерброды там с чем? В смысле, пили что? Что у них из выпивки было: «Балантайн», «Джонни Уокер», «Лужковка»… Что?

– Не знаю. Я не пил. А бутерброды разные. Мне понравились с рыбой.

– С красной, да?

– Нет, я ел с белой какой-то.

– Ух, ты, с белой!

– Севрюга, наверное, или белуга… Класс, чуваки, рыбка! Я раз пробовал… Цымус! Эх, жаль меня там не было. Ну-ну…

– А девок там много было на приёме, ну женщин красивых… Селин Дион, там, Синди Кроуфорд, Валерия Мацца…

– Тебе бы только мацать! – возмутился Мальцев.

– А что с ними ещё-то делать, – Кобзев оглядел товарищей. – С вешалками-то этими?

На многие вопросы Саньке отвечать и не нужно было, аудитория сама с ними разбиралась.

– Откуда им там было взяться-то? Там что, Лазурный берег тебе или показ мод какой? Это ж, дипломатический прием. Понимать надо. – Со знанием дела осадил «разогревшихся» товарищей Алексей Чепиков, альтушечник – Не слушай их Санька, олухов этих, они кроме зачуханой пивной нигде в жизни и не были… давай рассказывай дальше. Как там вообще-то обстановка: ковры, картины…

– Я и не заметил… вроде паркет. Но чисто везде… богато, – теряясь, мялся посланец. – Света много, картин разных полно…

– А Гейл в чём была? В декольте, наверное. Как фигурка у неё, как ножки? Глазки, поди, строила тебе, да? Заигрывала, да? Кадрила? – особо почему-то наседал Тимофеев.

Вопросы сыпались на Саньку щедро и мощно, как вода из душа, очень острые и горячие.

– Да, как она, вообще? Вы танцевали там, нет? Прижималась? – взволновался и Кобзев. И не он один, кстати, заинтересовался последним…

– Да нет… – скромно отмахнулся Санька Смирнов. – По залам ходили, разговаривали, музыку слушали… Кстати, – вспомнил важное посланец. – Она на фоно играет… Там и рояль концертный есть, да. – Последнее обстоятельство очень Смирнова вдохновило, даже глаза у парня загорелись. – «Стэйнвэй и сыновья». Белый. Классно настроен. Представляете? Я пробовал. Звучит. Акустика там шикарная, как в концертном зале. Да.

Его осадили.

– Про рояль не интересно.

– Об этом ты своим срочникам расскажешь… Нам по барабану.

– Ага! Не отвлекайся! Ты скажи, как она – как чувиха? Поддаётся, нет? – углублялся в детали Трушкин.

– Да он не трогал её, – видя, что тема парню не интересна, вступился Чепиков. – Не прикасался. Точно. Ни за руку, ни за коленку. Да, Сань?

– Кстати, чуть не забыл, – продолжал увиливать посланец. – Там у них такая охрана здоровенная!.. Морские пехотинцы. Морские котики, называются. Огроменные мужики, что тюлени. Правда-правда! Высоченные все! Я таких у нас нигде не видел. Даже больше чем… – Смирнов указал на самых крупных в оркестре музыкантов – Трушкина и Мальцева. Все остальные музыканты, коротко глянув на указанных товарищей, признанных силачей и вообще мачо, явно не поверили, такого не могло быть, преувеличение. – Как Шварценеггеры все, – усугубил Смирнов. – Только квадратные.

Музыкантов ни «котики», ни «Шварценеггеры» не интересовали, как и ковры с картинами.

– Это всё по барабану.

– Ты не отвлекайся на какую-то там охрану, не уводи в сторону, – потребовали едва ли не хором. – Они нам без разницы, хоть тюлени, хоть моржи. Ты про Гейл рассказывай, как она, что она, ну?

Только под нажимом, совсем скучно, Смирнов признался:

– Нормальная чувиха, я же говорю, и всё прочее, – и опять вильнул в сторону. – Я у них там, в книге почетных гостей расписался, и сертификат получил.

– Какой такой сертификат? Покажь, – насторожился Кобзев. Сашка Кобзев, кларнетист.

– А его командир полка забрал…

– Как забрал? Зачем? – удивился Тимофеев.

– А Золотарёв-то каким боком там взялся? Тоже там был? – расширил вопрос Генка Мальцев. – По контрамарке что ли прошёл?

– Нет, он меня встречал… и провожал.

– Ух, ты! Охранял, значит, или на всякий случай?

– На всякий случай, наверное. – Предположил посланец. – А сертификат взял, говорит, в роте потеряться может, а у него сохраннее… Красивый сертификат был, в рамочке. Отдаст на дембель, сказал.

– Ага, отдаст, – хмыкнул Мальцев. Услыхав про котиков, он сразу поменял лёгкое отношение к походу Смирнова вообще, и к этому посольству в частности. Не привычно для себя брюзжал. – Если красивый и дорогой, держи карман шире. Заныкает или дома на стенке повесит…

– Или в своей бане.

– У него наверное сауна.

– Не важно, сауна-баня. Там и повесит. Зря ты отдал, парень, зря.

– Ладно, проехали. Что ещё дали? – теребил Саньку народ.

– Ручку ещё подарили, – вспомнил Смирнов.

– Какую такую ручку? Покажь.

Санька вытащил из нагрудного кармана американский перламутровый подарок, толстый как выставочная морковка:

– Вот.

– Ну-ка…

– О…

– Это же… «Паркер», чуваки! Настоящий «Паркер»! Долларов двести, если не все пятьсот стоит, точно, – воскликнул знаток пишущих средств Чепиков. – Подарочный. Подари мне.

– Ну да, щас! Почему это тебе? – не согласился Мальцев.

– Не спорьте… – вступился Трушкин.

– Ёшь твою в медь! – продолжал восхищаться Чепиков. – Такие только банкирам дарят, я в журнале в каком-то видел или президентам, зуб даю. Золотое перо, мужики! Вечное. Хор-рошая вещь. Что будешь с ней делать, а, Санька? Это ж, такие деньжищи! Продашь? – бился за идею заполучить вещицу Чепиков.