Текст книги "Аллегро"

– Я тут вчера вечером телевизор случайно смотрел… – будто ни к кому не обращаясь, замечает подполковник. – И как обычно на рекламе переключил туда-сюда кнопки… на шестую программу. – Дирижёр на пальцах показал, как он это сделал. Выдержал паузу. Его слушали очень внимательно. Внимательнее важного правительственного сообщения. Понимали – неспроста. – Вдруг вижу… – продолжил офицер. – Да-да!.. Кого бы вы думали? – подполковник закрутил головой, ожидая ответа. Музыканты оркестра, изобразив искреннее любопытство, насторожённо молчали. Грешков, конечно, у всех было предостаточно, но телевизор!..

– Кого? – Не выдержал старшина Хайченко.

– Маргарет Тэтчер, наверное, – осторожно подсказал Кобзев и легализовался. – Да, товарищ подполковник?

– Нет, Кобзев, – с ноткой горечи возражает дирижёр. – Не угадали последнюю букву. Её бы я не заметил. А вот… товарища рядового Смирнова, нашего музыканта, представьте себе, да.

– О-ого!.. – по оркестру прошла волна восторженного удивления.

– Стриптиз наверное там наш срочник пок…

– Мальцев! – не давая договорить, возмущённо обрывает старшина. – И вы туда же… Прекратите здесь паясничать, понимаешь, все… в конце концов.

– Да, Мальцев, – урезонивая, согласился со старшиной дирижёр. – Стриптиз бы может и ничего… Наоборот, он за какое-то профтехучилище на фортепиано играл.

– Как это? Когда это? – подскочил старшина. Глаза у него округлились. – Может ошибка, товарищ подполковник. Я увольнение не давал. Какое ещё профтех…

– И мне тоже интересно, товарищ старшина, узнать, – намеренно равнодушно-рассеянным взглядом глядя на испуганного старшину, холодным тоном перебивает дирижёр, – как это, вдруг, наши срочники свободно занимаются в городе концертной деятельностью, понимаешь. В нарушение устава, а!

– Этого не может быть, товарищ подполковник, это ошибка, – не на шутку взволновался старшина. – Это совпадение. А какая программа?..

– Си Эн Эн, наверное…

– Кобзев! – как ужаленный вновь взвивается старшина. – Да что ты будешь с ними делать…

– Да! Я вас наверное удалю сейчас, Кобзев! – тем же, загадочным тоном, миролюбиво грозит дирижёр.

– Виноват, товарищ подполковник.

– То-то, – тяжело вздыхает дирижёр, и обращается к своему помощнику, старшему прапорщику Хайченко… – И знать не хочу, товарищ старшина, и разбираться в этом не буду, когда это было, какая там программа… Я пока что не слепой, и товарища срочника Смирнова как-нибудь уж, извините, различу… Тем более его работу. – Грустный взор дирижёра перемещается на провинившегося срочника. – Так вот, товарищ Смирнов, хоть вы у нас и молодой совсем солдат, но я вынужден наказать вас со всей строгостью, как вы понимаете. – Состав музыкантов с грустью и сожалением смотрел на молодого срочника: ну как же ты, батенька, так засветился-то! Смирнов, опустив голову стоял молча. – Объявляю вам… – произнёс со вздохом дирижёр и задумался, подбирая приемлемую по «весу» цифру, потом озвучил её. – Пять нарядов вне очереди.

– Есть пять нарядов вне очереди, – эхом повторил срочник.

– Так-то, – кивнул дирижёр. Выдержал паузу, продолжил. – И я вас наказываю главным образом не за то, товарищ солдат, что вы были, как я понимаю в самоволке, за это ещё столько же надо, а за то… – музыканты вытянули шеи… – что в третьей части вашего Концерта, прямо с первого такта, если хотите знать, всё нужно исполнять только «крещендо»… Понимаете? Кре-щен-до!! С сильной экспрессией! С сильной! А вы, понимаешь, испортили всё…

Срочник от удивления рот открыл… Как и все, впрочем.

– Да-да, посмотрите внимательней партитуру, молодой человек, – дирижёр аж цвёл, подметив явную ошибку исполнителя. – Там двойной знак стоит… Двойной!! Резко, и категорически. Для всех исполнителей, причём! Понимаете? И для вас тоже! Двойной! А вы исполнили всего лишь… эмм… «фортэ»! Испортили вы всё, товарищ лауреат, испортили.

– Даже лауреат… – прошелестело по оркестру, – ух, ты!

– Да, кажется… – небрежно махнул на это рукой дирижёр. – Так кажется потом объявили. Так что, лучше верните ту грамоту в профтехучилище или куда там, товарищ Смирнов, и больше не позорьте наш оркестр. Понятно?

– Так точно!

– Вот, так! Кстати, а почему это Тимофеев у нас опять в очках?

Кто-то от музыкантов немедленно информирует: «Он на грабли наступил, товарищ подполковник».

– Опять, и на грабли?.. – ехидничает дирижер. Затем резюмирует: – Когда-нибудь вам, Тимофеев, голову снесут, а вы и не заметите. Ага! – Делая ироничные ударения на «вы» и «вам».

Музыканты оживились, зашевелились, легко и с удовольствием включаясь в знакомую и безразмерную тему нравственности и морали, но подполковник обрывает:

– Кстати, есть одна новость для нас. Я слышал, вроде объявлен конкурс, даже Международный, говорят, какой-то конкурс, на новый… – выдерживает паузу…

Тут же доносится чей-то громкий шепот, как подсказка дирижёру: «Гимн страны».

– Нет, товарищ Мальцев, а вот и не угадали, – не соглашается дирижер, – не гимн страны, это мы уже проехали.

– Ага, еще такой анекдот есть, про соединение ежа и ужа… – как сам себе, бурчит Кобзев.

– Кобзев! – нервно одергивает старшина, и делает страшное лицо в сторону неуёмного анекдотчика. – Ну, что ты, понимаешь, с ними…

– …а Гимн… Планеты! – как бы не замечая общего сарказма в аудитории, с ноткой высокопарности заканчивает дирижер, и скептически добавляет. – Может не Гимн, кантату, скорее всего.

– Чего-о?

Музыканты зашевелились. Послышались возгласы: «Ух, ты!.. Ого!.. Уже планеты! Международная! С премией, значит, да? А какая премия? А сколько заплатят? В баксах или в Евро?

– В деревянных…

– А я знаю, всё равно будет музыка Александрова, слова Михалкова. Ага!

– Р-разговор-рчики! Кобзев! – с явной угрозой рычит старшина.

Дирижер улавливает главный вопрос, отвечает не очень уверенно:

– Заплатят, заплатят… Ага! Конечно!

Слышны возгласы: «Догонят и еще дадут… Жди… Держи карман… Пендаля… По ушам… Грамоту дадут… Посмертно…»

– Тих-ха… р-разговор-рчики… – Это уже рокочет сам дирижер. – Я же не говорю что это обязаловка. Можем, значит, можем. Нет, значит, нет. Как думаете, товарищ старшина?

Старшина на вопросе не спотыкается.

– А Положение уже есть? – мудро интересуется. Он, вообще-то, главный концертмейстер оркестра здесь, так сказать первый кандидат на возможное композиторство. Естественно, после дирижера.

– Положение? – на секунду задумывается подполковник, но ответить не успевает…

Открывается дверь, легко и свободно… Без стука, как к себе домой, в оркестровый класс входит офицер в чине полковника. Полковник Ульяшов, зам командира полка по воспитателной работе. Офицер в предпенсионном возрасте, с очень простецким лицом, не крупный, обычный, но с многоэтажным собранием орденских колодок на груди. С подчиненными он на «ты», сам, естественно, «заклятый» (В прошлом) коммунист. С большим партийным стажем. Ныне демократ (Перестройка в стране – понятное дело, – и в войсках тоже). С ним еще два человека. Тоже полковники, но гораздо моложе и стройнее. Откуда-то «сверху» похоже гости, из дивизии или выше. Группа, возглавляемая полковником радушно улыбаясь, распространяя вокруг себя густую смесь из разных душистых запахов модных мужских одеколонов, движется к дирижеру. Музыканты вскакивают, не опуская инструментов, вытягиваются. На лицах полуулыбки и любопытство. Дирижер тоже быстро поднимается, разворачивается, почтительно вытягивает руки по швам.

– Привет музыкантам, привет! А я думаю, дай-ка зайду к своим, – дружески урчит голос полковника. – Соскучился по музыке-то, соскучился… – произносит офицер, обрывая тем самым возможный доклад дирижера. Подойдя, полуобнимает его дружески, приветственно хлопает по спине. Одновременно дает отмашку музыкантам – садитесь, братцы, садитесь! Без церемоний, понимаешь, свои же, свои. Видно, что его здесь знают, уважают, к некоторыми он даже панибратски настроен. – Ну, товарищи-музыканты-лабухи, как служба идет, нормально?

Вразнобой, весело, но сохраняя дистанцию, доносится: «Нормально, товарищ полковник… Пайковых не хватает… Здоровье в порядке…»

– Значит, девки любят!.. – хохочет офицер, переглядываясь с гостями: видите, как мы здесь дружно живем. – Я тут, что зашел-то… – переходит вдруг на деловой, командирский тон.

Музыканты с готовностью немедленно подхватили инструменты… Дирижер, в полуобороте, уже и руки поднял… Заметив это, полковник неожиданно счастливо смущается, мнётся вроде, потом, расплывается в широкой и довольной улыбке – вот, черти, помнят же, понимаешь, говорит его вид, знают слабость старика…

– …Ну, л-ладно, давайте!.. – машет музыкантам рукой, с умильной улыбкой поворачивается к своим спутникам, приглашая разделить удовольствие.

Дирижер тут же энергично отмахивает: «И-и… раз!..»

Оркестр, на форте, мощно и торжественно грянул боевой марш «Вступление Красной армии в Будапешт» Сергея Чернецкого.

Кокетливые форшлаги, разливаясь, мощно и игриво подкреплялись синкопами, забивались гвоздями барабанных ударов… Явственно слышался чеканный шаг сапог победителя. Музыка плескалась в свободном победном полете, преодолевая расстояния и время.

Музыканты, сверкая глазами, играли азартно, с воодушевлением, зная это, старались по полной программе угодить высокому командиру, и его гостям. Полковник, слыша музыку, таял от удовольствия. Хоть и сдерживался, взмахивал всё же порой руками, чуть даже приседал в такт призывной музыки. Вся гамма удовольствий отражалась на его лице. И гости улыбались, слыша музыку и видя приплясывающего боевого полковника.

Отгремев, погасла звуков медь.

– Вот это да!.. – как после глотка озона, восхищенно произносит полковник, как захмелев. – Вот это я понимаю!.. Вот это музыка!.. Верите нет, аж молодею лет на двадцать-тридцать. Каков красавец, а? – Обращается к своим спутникам. – Здорово, да?

Те, согласно кивают головами:

– Да, мощно.

– Воодушевляет.

– А что это за марш-то, как называется? – не осторожно спрашивает один из них.

– Как, вы не знаете?! – словно споткнувшись, искренне удивляется полковник, даже огорчается. – Ну, что ты будешь с ними делать, понимаешь… Молодежь!.. – Пеняет он музыкантам. С улыбкой поясняет офицерам. – Это же Вступление Красной армии в наш Будапешт! Знаменитый марш! – В подтверждение этого, немедленно напевает им. – Там, тарльям, тарльям, там-там-там, там, тарльям, тарльям, там-та-та… Слышите, какая красота? А какая ирония, а?.. Какой могучий пафос русского духа? Какое превосходство?.. Какой глубокий философский смысл победителя заложен в этом марше. Глубокий!.. Слышите?! Так сказать, не можешь, значит не лезь к нам, козел. А полезешь, таких пизд… извините, поджопников навешаем – мало не покажется. Правильно, я говорю, нет? – это уже вопрос к музыкантам.

Музыканты, с энтузиазмом, будто сами и написали, кивают головами – классный маршок, точно!

– Вот и я, полковник Ульяшов, всем, всегда, везде и говорю: нет ничего лучше военной музыки. Нашей, конечно, военной музыки! – предупредительно подняв указательный палец, продолжает повествовать воспитательный полковник. – Она сильно мужскую кровь разгоняет! Не хуже той водки. Русской водки, конечно, понимаешь. «Московской», «Столичной»… Да! Гхе-гхым-м-м… Особенно я люблю этот вот марш: вступление в наш Будапешт. О-о! Там, тарльям, тарльям, та-та-та!.. И другие марши тоже. Эх, товарищ дирижёр, разбередил душу… Ну-ка, вжарь-ка ещё разочек. Давайте, ребятки, давайте, разверните нам его, покажите…

И вновь взрывается фейерверк звуков, упорядоченно нацеленных на высокий патриотический лад.

Полковник стоит, полуприкрыв глаза, выпрямившись, как Наполеон перед проходящими войсками, впитывая энергию марша, гордясь ею, собой… и гости так же.

Звенят тарелки… Бухает барабан… Тонкую нить темы ведут то трубы, то кларнеты, перебрасываясь музыкальными фразами с нежно пиликающими флейтами. Их, вовремя подчеркивая, дружно подпирают агрессивные тромбоны. Туба-бас внушительно убеждает, бу-бухает звуками, словно паровой молот. Сыплет прерывистой дробью малый барабан, гордясь прямолинейности силы своего брата – большого барабана. Не отстают, выводят свою партию загогулистые раковины валторн. Тут же и мягко звучащие баритоны… А об альтушках и говорить нечего, они всегда на месте, ис-та, ис-та… как тут и были. Да и как без них? Марш, меж тем, летит!.. Звенит тетивой приятно пощипываемых нервов! Гремит гусеницами невидимых танков… Многоголосым ором маршевых солдатских колонн в сто двадцать шагов в минуту. Тик в так! Как положено. Пробивает музыка… Ох, как пробивает! Слышите?! Прямо до основания пробивает, до… Но заканчивается. Гаснет… сверкая ещё отсветами в глазах слушателей, звуча в ушах, отзываясь в руках, ногах, в…

– Ух-х!.. Вот уж мощь, так мощь! – сжимая кулак, полковник восхищённо трясёт ими перед собой. – Как сто тысяч вольт прошибает! Ага!.. Великое это дело, понимаешь, музыка… великое. Молодцы, музыканты, молодцы! Не зря хлеб едите, я скажу, не зря. Спасибо, сынки, спасибо. – Поочередно жмет руки сидящих в первом ряду музыкантов. – Спасибо, старшина, спасибо, товарищ подполковник, порадовали душу. Правильно я говорю, нет? – Это вопрос к гостям.

– Да-да, здорово! – в голос соглашаются они.

– Отличная музыка.

– Хорошо звучит. Прошибает!

– Еще бы!.. – улыбается полковник. – Еще ка-ак звучит! Молодцы, в общем!.. Ну ладно, ладно, потешили душу. Потешили. Гхе-кхым, – прокашливается. – Мы что зашли-то… – предупредительно быстро поднимает руки перед собой, давая музыкантам понять, что играть больше ему не надо, он о деле. – Тут есть одна чрезвычайно интересная новость для вас, господа музыканты…

В классе повисает мертвая тишина. Люфт-пауза, можно сказать.

Вытянувшиеся шеи и лица музыкантов, догадливо говорят о возможной какой подлянке, с внеочередным каким нарядом… Или другой какой проверкой. Действительно, что хорошего командование может придумать?! Ничего!

– …К вам в оркестр, на стажировку, в плане закрепления дружественных, значит, отношений с вероятным, правильнее сказать, гкхе-гхым… бывшим вероятным противником, – у нас же сейчас, ха-ха, – коротко смеется, – уже нет же конкретного противника, правильно, да! – направляется лейтенант американских военно-морских сил… – ищет по карманам спасительный листок, почему-то не находит, машет на это рукой… – господин, э-э-э, Гилл Мак… – произносит с запинкой. – …кинли, какой-то… из Блока НАТО. Американец или англичанин, значит, или хрен их там поймет. А может и негр какой… – вновь хихикает. – Вот. Музыкант тоже, написано, вроде вас, и даже их местный композитор, к тому же… с предписанием сроком на трое суток… может и меньше… если в целом… Вот так, значит, к вам.

Мертвая в начале тишина, зашелестела недоуменными восклицаниями, потом и вопросами:

– Не может быть!..

– А почему это к нам?

– Негр? А зачем?

– А он… Что он делать-то у нас будет, этот Мак… как его там?..

– А от нас, музыкантов, тоже кто-то поедет к ним, туда, в Америку, да, товарищ полковник? В плане обмена!..

Оживление нарастает. Вопросы уже сыплются, как картошка из дырявого мешка.

– А по-русски-то он шпрехает, нет?

– Во – хохма, чуваки!.. Такого у нас еще не было. Ага!

– А на чем он играет?

– Ну, времена настали. Красота, да, чуваки? Хохма!

– Вот теперь понятно, что наступила перестройка. Дождались!..

– А жить он где будет, этот… У кого-нибудь из нас, в семье, да?

– А от нас тоже кого-то пошлют туда, да? Пошлют, да, товарищ полковник?

Полковник и гости, с пониманием – они это известие уже пережили, терпеливо выслушивают.

– Та-а-ак… – успокаивающе подняв руки, начальственно останавливает полковник. – Отвечаю всем и сразу: не знаю! – но тут же исправляется. – Пока не знаю. Телефонограмма «сверху» пришла только что, и как всегда без разъяснений… Пока, без разъяснений. Подчеркиваю, пока! Ничего, разберемся, не в первый раз. Я думаю, мы вот тут посоветовались, будет так: целый день, по распорядку, он будет с вами, затем, для него, организуем праздничный обед в полку с дирижером и наверное старшиной оркестра…

Из глубины пюпитров, почти вежливо, мягко, но задиристо, перебивает музыкант в тёмных очках: «А можно, товарищ полковник, и нам тоже, а? А-то не удобно получается: он, «негр», с дирижером и старшиной по праздничному обедать будет, а мы, «белые», сухпай, из дома, за углом жевать будем, да? Не солидно получается для такой-то страны, а?

Полковник, глядя в те темные, потому особо наглые очки, наморщив лоб, раздумывает, поглядывает и на своих спутников, потом спрашивает дирижера:

– Товарищ подполковник, а что это у вас, мода такая новая в оркестре что ли, в чёрных очках ходить, да? Репер, он что ли у вас или, может быть этот, как его… Рей Чарльз какой?

– Никак нет, товарищ полковник… – отвечает дирижёр. – Это он на чужом огороде на грабли, говорит, наступил. Темно было. Разгильдяй…

– А-а, на грабли!.. Значит, фонарик надо с собой брать, всего и делов. – Легко делится опытом воспитательный командир, и переходит к делу. – Насчет обеда… это мы, значит, с начфином и начпродом безусловно внимательно обсудим. Страну не посрамим. – Небрежно машет музыкантам рукой. – Не переживайте. Да и орава вроде не такая уж и большая получается, ужмемся как-нибудь, выдержим. Не в первый раз… С обедом мы, значит, решим, а ужин, конечно, с кем-нибудь с нами, с командованием, а ночевать он наверное будет в гостинице. Иностранец же, как-никак, да и в полку ему нечего лишний раз болтаться. Особый отдел точно против будет, да и нам спокойнее. Он же не один наверное прилетит к нам, шпион этот… шучу, шучу!.. – ладошкой, легко гасит возникший было ропот. – С делегацией какой он прилетит, правильно, нет? Так что, после шестнадцати-восемнадцати часов, пусть гуляет себе где хочет, пьет своё «виски», понимаешь, но только со своими. Подчеркиваю, только со своими. Вот так вот! Такая вот для вас новость, господа-товарищи-музыканты. Готовьтесь, значит, к встрече «справа». Надеюсь, не подведёте. И главное! Напоминаю, вести себя нужно вежливо и корректно. С достоинством и честью. Лишнего не болтать, с разными провокационными вопросами, особенно военными и политическими к господину этому… э-э-э… мать его!.. – иностранцу… не приставать. Кстати, обращаю внимание, про Монику ихнюю, тоже не надо! Не надо! У нас и у самих такого добра хватает… гхе-гхым… в смысле скандалов. Да и не солидно это, не по-мужски. К тому же, вчерашний день. В общем, и хрен с ними, с мониками… Да, и главное, чуть не забыл. – Мгновенно изобразив на лице жутчайшую суровую строгость, полковник грозит музыкантам пальцем. – И деньги у иностранца – деньги! – ни-ни! – не занимать, и не клянчить! Предупреждаю! Понятно? А то, знаю я вашу братию. Архаровцы! – Через секунду на лице полковника вновь проявилось прежнее хитровато-простецкое выражение. – Повторяю, вести себя нужно с достоинством и честью. – Мудро заключил он и выдал дежурную концовку. – Вопросы? – И без запинки, сам же на него ответил. – Нет вопросов.

Но вопрос странным образом был, даже не один:

– А когда ждать-то?

– Да, когда это будет-то, товарищ полковник? – открыл рот и дирижер.

– В распоряжении не сказано, – спокойно парирует полковник, и спокойно же уточняет. – Значит, в любой момент. Может сегодня, может сейчас, а может завтра… Ждите, короче. Ну, всё, братцы-архаровцы… эээ… товарищи. Занимайтесь.

– Ор-рке-естр-р!.. – рявкнул дирижер.

Под грохот отодвигаемых стульев музыканты вскакивают, вытягиваются.

– Вольно! – уже в дверях, оглядываясь, машет рукой полковник. – Занимайтесь.

Группа старших офицеров выходит.

– Вольно… – Эхом дублирует команду дирижер. – Перерыв.

Гвалт и неразбериха стоят полнейшие.

Разбившись на группы, все обсуждают сногсшибательную новость. Без какой-либо особой разводки, сцена «к нам едет Верховный»… выглядит один-в-один. Общая растерянность, некий азарт, базар, пустая болтовня.

– Вот это новость, чуваки… Из Блока НАТО и прямо к нам… Охренеть!

– Полный писец!.. Скажи кому, не поверят.

– Нужно, во-первых, выяснить зачем он едет?

– Нет, нужно узнать, что он у нас делать будет?

– Интересно, а он из медной группы или из деревянной?

– Ага, из деревянной… Духовик он. Я тебе говорю. Спорим?

– Нет-нет, он дирижер, если уж лейтенант.

– Он, наверное, шпион… Они все…

– Ага, твой «кондуит» фотографировать приехал…

– Или, как мы живем…

– Вот, кстати… – очнулся старший прапорщик Хайченко (быка за рога!), – надо, пока не поздно, аврал тут, сейчас навести, да, товарищ подполковник? А то заросли грязью, понимаешь, по самые эти… уши… понимаешь. И инструменты нужно всем почистить, и всё остальное… Обленились, понимаешь, все. Срочники! Господа срочники, я к вам обращаюсь или к кому? Что это у вас за вид такой, а? У вас, что робы почище нету или как? Почему всё так небрежно? Сверхсрочников это, кстати, тоже касается… Завтра такое вот разгильдяйство увижу – буду наказывать.

– Правильно, старшина, давно пора их наказывать, – приходит в себя и дирижер, подхватывает «тему». – Распустились, понимаешь, все. Грязные, не подстриженные, ещё и в очках… Что это такое, понимаешь? Мы оркестр или не оркестр, а? На нас же люди смотрят, понимаешь. Даже из НАТО к нам учиться едут… А мы? Раз-гиль-дяи!.. С завтрашнего дня, товарищ старший прапорщик, можете наказывать всех подряд, причем, от моего имени. Хватит с ними цацкаться. А сейчас, всем аврал. Всё начистить, надраить, чтоб всё здесь блестело и сверкало у меня, как котовые яйца. А завтра… завтра, чтоб все были подстрижены, начищены и наглажены, с ног до головы, как на смотр. Понятно?

– Так точно! – воодушевлённо рубит оркестр.

– Старшина, – протягивая руку за фуражкой, приказывает подполковник. – Остаётесь за меня. Срочно займитесь уборкой. Я в штаб, на разведку: что там и вообще…

– Есть!

В оркестровом классе возникает нервная суета, постепенно переходящая в целенаправленную работу.

– Тимофеев, – старшина «вылавливает» нужного музыканта, в упор смотрит глазами подполковника. – Это твоя работа со Смирновым?

– В каком смысле?

– С телевидением… в каком… – раздражаясь, повествует старший прапорщик. – Вы меня подставили… с самоволкой. Будто не понимаешь.

– С телевидением? – переспрашивает прапорщик. – Никак нет, товарищ старший прапорщик, с телевидением.

– Тогда, как он туда попал, я спрашиваю? Только не ври мне…

– Сам не понимаю… Вообще-то они обещали его не показывать… – мнётся музыкант. – А в остальном… Вы же знаете, товарищ старшина, консерватория же всегда должна шефствовать над средними учебными заведениями… Должна! Вот мы и это, оказали посильную помощь… в воспитании эстетического и культурного уровня подрастающего поколения. Сами же говорили!..

– Я?! – изумляется старшина. – Когда это я такое говорил?

– Вы всё время нам это говорите… Всем! Что мы, музыканты, должны нести в массы, в народ, высокую культуру и эстетику, как базисную платформу в формировании личности современного человека… Вот. Это же вы говорили? Вы!

Старшина несколько теряется, но принимает на свой счёт почётную ответственность.

– Ну, в общем-то… правильно всё это, конечно… Только… Зачем же на всю страну-то сразу…

Тимофеев полностью похоже с этим согласен: не хорошо, конечно, говорит его вид, если сразу, и на всю страну.

– Я их предупреждал… – осторожно замечает он. – Они обещали.

– Предупреждал он, они обещали!.. – играя голосом, в сердцах передразнивает старшина. – Это хорошо если только наш дирижёр что-то ночью по телевизору увидел, а если ещё кто… из командования, например, из дивизии… А? Как наши срочники за всякие училища на конкурсах выступают. Это же не положено. Чёрте что! У меня в голове такое не укладывается. Пойти в самоволку и засветиться на телевидении… это вообще… Ни в какие ворота. И всё ты! – ткнул пальцем в грудь провинившегося прапорщика. Тимофеев попытался было рот открыть. – Молчать! – в соответствующем «тонусе» оборвал старшина. – Это твоя работа, я знаю, и не спорь. Будешь спорить, накажу… понимаешь… Так же и под прокуратуру с вами можно залететь. Предупреждать же в конце концов надо, понимаешь.

– Виноват, товарищ старший прапорщик. Больше не повторится. Да и парню размяться тогда надо было… Я подумал… Диплом к тому же…

– Диплом… – остывая, эхом, вторит старшина. Но вдруг спохватывается, боясь забыть. – И вот ещё что, Тимофеев. И не вздумайте больше на всякие ваши халтуры срочников с собой брать. Не дай Бог! Категорически. Узнаю, всех накажу на полную катушку… Тебя первого.

– О, опять меня! А меня-то за что?

– Знаю за что! Твоя это потому что работа. Понял?

– Так точно. Понял.

– То-то, – Хайченко уже выдохся, но отдельные сотрясания воздуха ещё проявляет. – И своих подпольщиков всех предупреди… Ясно!

– Так точно. Ясно.

– Всё, идите, занимайтесь делом!..

– Есть, заниматься делом.

– Понимаешь…

Ну, это уже просто пар. Дуновение всего лишь… Потому и не опасное.

Следующий день.

Вторник.

Тот же класс.

Заметны разительные перемены: всё блестит и сверкает.

Личный состав тоже – свеж и бодр. Томится, как свежий борщ под крышкой, как новенький штопор в праздничном ожидании девственной цельности пробки.

Музыканты, косятся на дверь, разгуливают с инструментами в руках и на перевес, как с автоматами. Не столько раздуваются, сколько делают вид, что заняты инструментом. Да и разгуливают потому, что жаль пока брюки мять…

Срочников тоже не узнать, все в «парадках». Парятся.

Подполковник свежий китель надел, и туфли новые. На вешалке еще круче дыбится своей взлётной кривизной новая его фуражка. Новейшая. Парадная.

Чуть в сторонке, с инструментами, стоит группка озадаченных житейскими обстоятельствами музыкантов.

– Я думаю, мужики, этого лейтенантика обязательно нужно будет в кабак сводить. Проверить на русское гостеприимство, на устойчивость, и прочее. Как думаете? – Ведёт тему озабоченный патриотической проблемой Евгений Тимофеев, трубач.

– Обязательно! Как пять копеек. А где башли взять? Это ж, целая куча баксов… – Ужасается прапорщик Мальцев. Геннадий Мальцев, тромбонист.

– Где-где… А может, ко мне, на хаус? – гостеприимно предлагает выход Сашка Кобзев, кларнетист. – А?

– Ну, конечно, к тебе на хаус, – всполошившись, ехидничает Трушкин. – Опять твоя тёща в рот будет заглядывать, да рюмки считать… «Какая дороговизна вокруг, какая дороговизна… Вот раньше, вот раньше…» Еще чего доброго привяжется к нему, к этому Гиллу, с рекламой своей коммунистической партии, как та тётка с «Кометом», не оторвешь.

– Ага, или начнет опять всех жизни учить, как тот Жирик. Нет-нет, это не пойдет. – Добавляет Женька Тимофеев. – Она меня еще прошлый раз во как достала, до сих пор отойти не могу. Ты меня, Санёк, извини, но не с американцем к тебе в гости идти, разве что с Зюганычем.

– Да я чего, я понимаю, – огорчённо разводит руками Кобзев. – Сам по ночам вздрагиваю… Уж дома, верите нет, и табурет её опять починил, и посуду мою… иногда. Даже мусор стал выносить… а ей всё мало и мало – зудит и зудит. Телик с ней вообще не возможно смотреть, заманает почище любого комментатора.

– Ладно, не плачься, не у тебя одного…

– Да, Санька, не уводи мысль в сторону, – чутко следит за ходом стратегического планирования Тимофеев. – Что делать-то будем, чуваки, где башли на кабак брать, а?

– А может, к Ленке завалимся? – предлагает вариант находчивый Лёва Трушкин. Левон Арнольдович, если официально. Он армянин. В оркестре на тубе играет. – Ну, к той, с вещевого рынка. – Видя, что коллеги не врубаются, поясняет. – Ну, рыжая такая… – Показывает руками силуэт виолончели. – Помните? Ля-ля-ля, тополя… А я люблю военного, такого здоровенного!.. Ой-ой, приходите-приходите, мальчики!.. Я был пару-тройку раз, нормально, ага. Всё есть, кроме джакузи… И сама ничего…

– Может, у неё и занять? – подсказывает Кобзев.

Их размышления прерывает резко открывшаяся входная дверь…

Чуть с заминкой в дверях, в оркестровый класс первой входит совсем молодая женщина в военной форме не нашего образца. Она в высокой пилотке, с яркой задиристой цветной эмблемой, военной рубашке с отложным воротником, украшенной военными бирками и опознавательными нашивками, брюках и высоких ботинках на толстой рубчатой подошве. Без какого-либо макияжа, лицо милое и улыбчивое, загорелое и в веснушках, каштановые волосы аккуратно подобраны и уложены под пилоткой. Фигура явно спортивная, подтянутая. Небольшая грудь, как на манекене, легко просматривается под натянутой рубашкой, аккуратные формы бедер обозначены облегающими брюками, свободно ниспадающими к ботинками. Как говорится, всё есть, но не на показ. В руках у неё дорожная сумка средних размеров, на плече тяжёлый фотоаппарат. На кармане пристегнута пластиковая карточка иностранного гостя. За ней «вальсирует» радушно улыбающийся воспитательный полковник, за ним молодой с подвижным лицом капитан с противогазом через плечо (признак планового «химдыма» в этот день в полку), – надо понимать, капитан, из особого отдела, в роли переводчика. Ещё кто-то был, их уже не заметили.

Полковник, на радостях, бурчит что-то неопределенное: «Во-от, товарищи, пожалуйста, вам…»

– Ор-ке-естр, смир-рна! – ревёт дирижер.

Музыканты и гости замирают, слушают в тишине звук печатающих шагов дирижера, но смотрят все только на молодую красивую женщину… Не просто ошарашены мужики – это заметно, до потери дыхания ошарашены, потери речи и всего остального… «Вот эт-то да-а-а!»

Это и понятно! Ждали-то и готовились к встрече с Гиллом, который, как говорится, Маккензи или как его там, а тут, вот как оно получилось. Может быть и Маккензи, но другой, не такой, а совсем и наоборот… Даже лучше, что наоборот. На много лучше. И не негр, к тому же. Женщина! Молодая, ёшкин кот! Красивая! Глаза!.. Смотрите, смотрите… глаза у нее… ярко-ярко голубые! Совсем не наши! Не земные! Не такие, как здесь обычно: не серые, не зеленые, не коричневые… а голубые. Вот это глаза. Большие, огромные… и голубые. Невероятно! Чистые-чистые, лучезарные, как голубой бриллиант. Сине-голубой бриллиант. Небо и вода… Колодец! Небесный колодец! Нет, васильки и небо. Вот это сюрприз… Охренеть! В смысле зашибись!

Дирижер, кося глаза на необычный гостевой объект, что-то там громко докладывает полковнику о готовности оркестра к занятиям, и прочую ерунду. А все стоят, молчат, не могут оторвать глаз от этого Гилла, вернее от этой Гиллы или как её правильно?! Засмотрелись все… Застопорились, как под очаровательным гипнозом… Чуть даже не облажались – едва не прозевали рявкнуть приветствие – это сработало само собой, в автоматическом режиме:

– Здра-жила-товарищ-полковник!

– Во-ольна-а! – тоже необычно громко, как на плацу, отмахивает полковник.

Вытаращив глаза, с одной тональностью на лицах: ух-ты!.. музыканты оркестра так и остался стоять…