Текст книги "Аллегро"

С ними «работает» Венька. Чётко на английском.

– Сестрёнки, нет проблем, мы же музыканты, артисты, друга встретили. Мы по другому не можем… Давайте шампанское. Шампанского, пожалуйста! Десять бутылок! Мы праздник отмечать будем… Наш Санька нашёлся!

Санька, бедный Санька, счастливый Санька, облепленный девчонками, не успевал отвечать на вопросы. К ним, как запоздалый путник к жаркому костру, осторожно приблизился и пьяненький уже мистер-воспитатель-сэр Ульяшов. Выглядеть он старался важно, торжественно, и собранно…

– Ур-ра! Санька, старик, нашёлся! Ур-ра! Вот здорово! А мы без тебя, почти прокисли. Не можем! – кричал Герка, лидер-гитара, не выпуская Смирнова из объятий.

Обнимает не он один. Это ещё нужно умудриться. На Саньке фанатки плотным слоем висят. Целуют, тормошат, ерошат короткий ёжик…

– А это с тобой? Кто такой? – указывая на сиротски стоящего Ульяшова, спрашивает Майк. Майк-Кулибин, спец по всяческой электронике, и прочим железкам. – «Тёмный» какой-то! Он нам-тебе-нужен?

– Ну… – сверкает счастливыми глазами Санька. – Приставлен.

– Ага, внимание! – тоном завзятого конферансье, выскакивает вперёд Венька. – Девочки, прошу любить и жаловать, познакомьтесь, пожалуйста. Санькин личный воспитатель, бэби-систер, значит. Психолог, лекарь душ и всего прочего. Жилетка для ваших слёз. Профессионал.

– О! Психолог! – вновь девичий визг потрясает салон самолёта. – У нас теперь свой психолог, девочки, свой?! С нами!! Ур-ра! И ничего ещё, не старый!! Дядя, идите сюда! Как вас зовут?

Уж если до этого момента Ульяшову не всё было понятно и не всё было в кайф, как говорит современная молодёжь, а именно среди них он сейчас и находился, теперь всё встало на свои места. Общее внимание его устраивало. К тому же, такого количество девичьих красивых и радостных лиц себе на встречу он не испытывал и не видел никогда. Не считая естественно солдатских лиц, где-нибудь в строю или в зале клуба. Но их лица и форменная одежда – ни в какое сравнение с этими лукавыми девичьими весёлыми лицами, призывными глазами и улыбками, голыми руками, открытыми шеями, всем тем, что там ниже… не шли. И никакого запаха сапожного крема или… ни-ни!

– Почему сразу дядя? – пряча глаза, пьяненько улыбаясь, обиделся он. – Меня… полковник Уль… эээ… ик, Лев Маркович…

Девушек восхитило это известие, «настоящий полковник!», «он ещё и полковник!», часть девчонок мгновенно переключилась на него, начали с ним кокетничать.

– А просто Лёва – Лёвчик, так можно? Мы все здесь на «ты».

Лев Маркович смешался… но приятно смешался, радостно даже.

– Ну, если все… на «ты»… – неумело кокетничая, мямлил он. – Можно и… так. Пока в невесомом… этом, полёте и… в воздухе.

– Там видно будет, – парировали «совратительницы». – Девочки, – наш человек! Закрепляем! На брудерша-а-афт, Лёвчик! Сюда, Лёва! К нам, дядя-психолог.

К такому Лев Маркович всегда готов был, но не здесь и не сейчас, и в меру… Он ещё помнил и понимал задачу стать генералом, для этого больше молчать, смотреть, и рот открывать в крайнем случае. То есть немногословным быть. Потому он коротко и произнёс. Даже меньше того сказал, чем хотел…

– Я, в общем-то, девушки…

Ему смело закрыли ладошкой рот. «Ум-м-м», – теряя ощущение реальности, сладко промычал Лев Маркович. Девичья ладонь была и тонкой, и мягкой и трепетной, и властной… Именно властной! И это на фоне широко открытых выразительных глаз Лёвы, которые, казалось, от удивления и тайного восторга едва не вываливались из гнёзд. И ноздри Лёвины трепетали, втягивая туманящий сознание сладковатый запах… Ладонь пахла духами, тонко-тонко, по-женски соблазнительно… Всё это Лев Маркович в одно мгновение уловил, и…

– Ещё одно слово, Лёва… – услышал он над ухом нежный голос. – Лишим микрофона, и до конца полёта будешь только штрафные у нас пить.

От нахлынувших жарких чувств, словно плотину где в душе полковника прорвало, Лев Маркович, полковник, настоящий полковник, воспитатель, муж, отец и всё такое прочее, реально находясь в девичьих руках, едва сознание не потерял. Почувствовал неистовый прилив сил и энергии.

– Если ты с нами, Лёва, – пахнуло вдруг другими духами, и другой голос, нежно щекоча ухо губами – сознательно щекоча! – это Лев Маркович осознал уже где-то низом живота, чётко произнёс ему. – Слушай и запоминай наш девиз, кредо такое: «Рокером ты можешь и не быть, любить научим всё равно, а водку с нами пить обязан! Ол-ле, ол-ле, ол-ле, ол-ле! Фанаты, впер-рёд!» Понял?

Другой голос, тоже мелодичный, но требовательный, Лев Маркович нашёл её глазами, нашёл, и внутренне ужаснулся её открытости.

– Причём стаканами и с песней! – как тост, провозгласила девушка, и предупредила. – И так три раза подряд. Ну! Как присягу. – Грациозно при этом протянула ему наполненный пластиковый стаканчик, как принцесса руку для поцелуя, заворожённо отметил Лев Маркович. – Повторяй, – капризно потребовала дерзкая соблазнительница. – Кстати, ты знаешь что такое присяга?

Ульяшов не сразу и понял, о чём его спрашивают, когда нимфа повторила вопрос, он сосредоточился.

– Так я ведь… – Лев Маркович хотел напомнить, что он солдат, полковник, но его перебили.

– Не оправдывайся, плохой мальчишка, – тем же капризным тоном потребовала первая. – Это очень серьёзное дело, нерушимое. Клянись! Повторяй за нами: Рокером ты… Ну! Это как игра такая. Повторяй.

Ульяшов, с восторгом мысленно споткнувшись на «плохом мальчишке», совсем обезоруженный и покорённый, послушно повторил:

– Рокером ты можешь… и не быть… эээ… любить… – Голос у Льва Марковича неожиданно сел, он позорно просипел… – А в каком смысле?

Тотчас услышал ответ. Потому что именно его и хотел услышать:

– Во всех смыслах, во всех! Ол-ле-е, ол-ле, ол-ле-ее…

Телефонный звонок трезвонил требовательно и нагло, учитывая в чьей квартире он трезвонит и в какое время. За окном поздняя ночь, в спальной комнате раннее утро. Очень раннее.

В разного рода кинофильмах этот эпизод показывают одинаково: из-под одеяла высовывается нервная рука – в пижаме, если мужская, тонкая, и соблазнительно обнажённая, с холёными пальцами, длинными накрашенными ногтями, если женская. В любом случае, рука сама собой некоторое время тычется куда попало, в поисках беспардонного раздражителя, порой сталкивая и опрокидывая прикроватную мелочь на тумбочке, всё ж таки находит, натыкается. Иногда раздражителем является ненавистный будильник. Это приспособление такое, чтобы ещё до пробуждения испортить человеку настроение. Сразу и напрочь. С таким предметом и поступают часто соответственно: или пальчиком изящно на кнопочку героини фильма нажмут, или в кулаке, сграбастав, герой задушит. Бывает подушкой сверху успокоят, или смаху, о противоположную стену разобьют, – когда как. И на этот раз, в этой комнате, правда холостяцкой квартиры, всё почти так же, но только с телефоном, именно он тарахтел. Мужская рука – кстати, без пижамы, рука полностью раздетая, но очень тёмная, учитывая сумрак в комнате, почти точно, со второй попытки вычислила местоположение сигнала, сняла трубку. Сразу же за этим, из-под простыни вывернулась лохматая голова, с помятым лицом, спала потому что, не предполагала нашего с вами внимания, не открывая глаз, голова сонно пробурчала в трубку. Сонно, но членораздельно.

– Полковник Золотарёв, слушаю, – одновременно с этим, один глаз его автоматически приоткрылся, разглядел «контрольную» цифру на светящемся циферблате будильника: ноль четыре тридцать две.

Трубка ответно громко забухтела…

– Здравия желаю, товарищ полковник, дежурный по полку майор Белый! – обрадовано, потому что дозвонился, докладывал дежурный. – Извините, что беспокою! Только что звонил оперативный дежурный из дивизии, спрашивал, где вы, приказал срочно вас, извините, найти, и к нему чтоб, срочно. Машину за вами я уже отправил.

– Как где я? Я здесь, дома… – признался полковник. – А что случилось? В чём дело? – Обеспокоено спросил полковник Золотарёв, хорошо понимая, просто так дежурный на дом, в такое время, звонить не будет. В крайнем случае если.

– Не могу знать, – бодро доложил дежурный, и перешёл на осторожно товарищеский, доверительный тон. – Я его спросил ещё, товарищ полковник, может начальника штаба, говорю, лучше поднять – поздно уже. А он, извините, нецензурно выругался и сказал: ещё один вопрос, и я у него, это… наказание, мол, получу. Всё. Приказал выполнять.

Полковник уловил тонкую нотку обиды в словах майора, её можно было истолковать двояко: как беспокойство за командира, и за некую угрозу в адрес самого дежурного. Второе полковник проигнорировал.

– А в полку как? Что? ЧП? Самовольщики? – нашаривая ногами тапочки, одновременно освобождаясь от простыни, ворчливо спросил командир.

– Никак нет, товарищ полковник, – в привычном уже, официальном тоне бодро рубил майор. – Всё в порядке. Мы уже три раза всё с нарядом оббежали, всё нормально.

– Угу! Понятно… что непонятно, – прижав плечом трубку к уху, натягивая бриджи, признался полковник. – Машину, говоришь, уже послал?

– Так точно, товарищ полковник, пять минут назад.

– Ладно. Выхожу… – теряясь в догадках и лямках брючных подтяжек, досадовал полковник, машинально грозя дежурному. – Не дай Бог, что просмотрели… Ещё раз обойдите всё, майор, проверьте. Я вам… Тебе в первую очередь.

– Есть, ещё раз всё проверить… – чётко повторил распоряжение майор, но чуть ослабил официальный тон, посочувствовал командиру, вновь мелькнула заботливая нотка. – Но у нас точно, товарищ полковник, всё в порядке, можно хоть командиру дивизии показывать… Это что-то не у нас, в дивизии или выше. Может, комиссия какая или учения…

– А по радио, по телевизору никаких экстренных правительственных сообщений не было, не слыхал?

– Никак нет, товарищ полковник, – официальным тоном отрапортовали в трубке. – Уставом не положено на КПП телевизор или радио слушать… – и вновь чуть неофициально. – Да у нас и нет их на КПП, кстати.

Это верно, не положено, но полковник с ехидцей проскрипел.

– Знаю я вас, архаровцев – «кста-ати…» Ладно. Разберёмся. В общем, ты смотри там…

Но тревога уже вытеснила всё постороннее из головы полковника, уже заполнила душу беспокойством, готовностью действовать, принимать меры. Наступил тот крайний случай, неизвестный пока случай, когда, как и обычно, командир полка или командир воинского подразделения, всегда крайний, потому что командир.

– Есть, смотреть, товарищ полковник, – бодро пообещала трубка, понимая: уж кто-кто, а она сегодня точно не крайняя… Не стрелочник.

С этого момента тревога, разрастаясь, как снежный ком с горы, захлестнула не только командование части, вместе с командованием дивизии, но и военных музыкантов – представьте! – даже до драки довела.

Всего лишь несколько часов спустя.

Ноль восемь тридцать две.

Музыканты военного оркестра ещё и собраться в канцелярии по утру не успели, как в растрёпанных чувствах появился дирижёр. Уже здесь?! В такое время?!.. Похоже не из дома! Точно не из дома… Из штаба!!

– Товарищ подполковник, что-то случилось? У Вас неприятности? – осторожно сформулировал общий вопрос старшина оркестра КаЭсХайченко.

Дирижёр, кинув на него колкий взгляд, пожевал губами, как до десяти просчитал, бросил.

– У всех у нас неприятности! – с нажимом на «у нас». – У всех! – на нерве сообщил он, и через паузу, едва сдерживая эмоции доложил. – Командир только что сообщил: наш-Смирнов-в-Стокгольм… не прилетел!!

– Как… – разом ахнули музыканты, – не прилетел?!

Одни на стулья упали, другие наоборот, вскочили.

– Не может быть!

Чего угодно могли ожидать музыканты, любого сообщения: от мгновенного реформирования своих войск, вместе со всей армией, до повышения окладов, от рядового до старших прапорщиков, но только не такого.

– Самолёт… что ли, у… у…у-упал, товарищ подполковник… – побледнев, заикаясь переспросил Тимофеев. – Или что?

– Исключено! – В упор глядя на дирижёра, напряжённым голосом опередил ответ Кобзев, напрочь отверг страшную версию. – Может, погода?

Музыканты, не находя слов, в растерянности переглядывались, боясь поверить в самое ужасное.

– А что, вполне! – с жаром поддержал Кобзева старшина. – Дождь, пурга… Я вот, в позапрошлый год на Сахалин летал… О-о-о… Как дурак десять дней в аэропорту просидел… Ни зги… Погода!

– Какая пурга, старшина? – в сердцах оборвал дирижёр оркестра. – Июль месяц…

– А, ну да…

– Погодите, а может, наша незалежная Украина опять не туда ракету пульнула, а? – высказал вероятное предположение Лев Трушкин. – Хохлы такие целкие…

– Ты что, – категорически отрезал старшина Хайченко. – Откуда там, на севере, хохлы? Слава Богу, нет.

– Рейс прибыл вовремя. Это точно, – невидящим взглядом, растерянно оглядываясь по сторонам, высказал важное известие подполковник. – Уже проверили.

А-а-а, так рейс прибыл, читалось в округлённых глазах и вытянувшихся лицах музыкантов, ф-фуу… И… Что… В… В чём же дело?

– Извините, товарищ подполковник, вопрос, я не понял… Самолёт, говорите, прилетел, сел, а Смирнов не прилетел… Как это? Такого не может быть! Его что, в самолёте что ли не было? – за всех, правильно сформулировал вопрос Кобзев.

– Как же не был, – громко возмутился дирижёр. – В том-то и дело, что был! Его проводили и до аэропорта, и дальше. Точно. Все в самолёт сели. И… Он же не один был, с сопровождением. С ним полковник Ульяшов полетел.

Вопросов не убавилось, больше того…

– Так и полковник Ульяшов, получается, не прилетел, да?! – горячечным тоном переспросил Тимофеев.

– Получается, да, – кивнул дирижёр.

– Ка-ак это?

– Ни хре-ена себе девки пляшут! – выдохнул Кобзев.

– Кобзев! – привычно одёрнул старшина, но бесцветно сейчас одёрнул, без эмоций, эмоции на другое уходили, на главное.

– Виноват, товарищ с-с-с… Выскочило.

– Как же так, Санька и… – бормотал Тимофеев. – Жалко! Нет, это исключено. Этого не может быть. Хороший парень. Я ж на него надеялся. У него же пи… Перспективный…

С этим был согласен даже старшина.

– И я так думаю, – товарищ подполковник, воскликнул он. – Здесь чьи-то происки, точно, больше некому.

Дирижёр, продолжая нервно ходить туда-сюда по канцелярии, остановился.

– Возможно-возможно… В наше-то время… Вот, чёрт! – беспомощно всплеснул руками. – Просто ума не приложу, как так получилось! Командир полка очень обеспокоен. Говорит, пахнет большим скандалом. Его ночью в дивизию вызывали. Накачку делали, то сё! Потом меня к командиру. Он сейчас с давлением в кабинете… Пока решили не оглашать, день-другой может что и прояснится. Затронута честь полка, войск. Может дойти и до… – Подполковник кивнул на портрет верховного, скептически взирающего со стены на яркие переживания музыкантов здесь, внизу. – Понимаете? И ведь главное, наш человек, музыкант, срочник, и вдруг… если… того… сбежал, а?

Ну брякнул подполковник! Ну дурак! На дирижёра смотрели не столько с удивлением, сколько с жалостью, сам-то хоть понял, дядя, что сказал… С ума мужик стронулся, крыша поехала.

– Ну уж, товарищ подполковник, скажете тоже… Извините! – за всех высказался Генка Мальцев, тромбонист. – Это исключено! Такого не может быть. Нет-нет – я уверен! Их скорее всего похитили. Да! Вон, как эта… алькаида. Везде, гадство, беспредельничает.

Теперь испугался старшина.

– Тьфу, ты, господи, Мальцев, и ты туда же, типун тебе на язык, что ты мелешь?! Замолчи! Накаркаешь!

– Есть замолчать? – буркнул Генка, но не остановился, выговорился всё же. – Я же говорю, обнаглели, гады! И в Швеции такое может быть. Везде. Для них ведь нету границ, как для тараканов. Выручать надо наших.

– Не мог Смирнов сбежать. Не мог! Не мог! – одно и то же, как заведённый, твердил Тимофеев. – Вдвоём тем более. Не мог.

– Конечно! – поддержал Трушкин. – Только-только в армию пацан пришёл, и вообще. Приз к тому же не получил ещё.

– Главное, ему же с Гейл ещё там надо было встретиться, – как о главном козыре, напомнил Тимофеев. – С Маккинли.

– Да! Он слово нам дал, да! – подтвердил Трушкин. – Мне и Тимохе, при свидетеле, каптёрщик подтвердит. Вот, если б после… Можно бы понять.

Старшина мимо ушей пропускал эти мелочи, он по-взрослому мыслил, масштабно.

– А что говорит разведка, товарищ подполковник? – тоном начальника комиссии по расследованию глобальных происшествий, спросил он. – Разведку нашу подключили?

– Да, ГРУ, СВР, Интерпол, МЧС… – подхватил Кобзев.

– Правильно! – поддержал и Генка Мальцев, да все, в общем. – Для чего они вообще, товарищ подполковник? Для красоты, что ли? Деньги только народные проедать?

Подполковник с непроницаемым лицом молчал, из дипломатических или корпоративных интересов. Музыканты поняли его правильно: боится высказаться, могут и пнуть, лягнуть в смысле. Что называется: не буди спящую… или спящего, сами знаете кого.

– Нет, нет! Не мог Санька так поступить! У него и денег-то нет, я знаю… Суточные только. – Вслух продолжил размышления Кобзев.

– Ребёнку на мороженое. – Скептически поддакнул Трушкин.

Тут и остальные вспомнили, как вчера ещё суетились, сбрасывались Саньке на дорогу, на мелкие заграничные расходы. На этот раз даже меньше получилось, потому что не вовремя Смирнов полетел, поистратились, если б после получки.

– И что там ему, без нас, без оркестра, кстати, делать? – совсем уж понятный вопрос задал старшина.

– Действительно!

– Тем более с Ульяшовым.

– Вот именно! – последнее, старшина подчеркнул особо.

– Правильно Генка сказал, их точно украли! Точно-точно. – С высокой убеждённостью поддержал мальцевскую версию и Лев Трушкин. – Скоро или позвонят, или по телевизору их покажут.

– Или заявление прочитают. – Дополнил Мальцев.

На этом дирижёр вновь споткнулся, перестал мерить шагами комнату.

– Вот только не это! – Останавливаясь, с высокой тревогой в голосе откликнулся он, как запретил. – Нам только шуму, тем более зарубежного, сейчас не хватало. Тогда мне – нам! – вообще хана. Прославимся! Об этом вообще говорить нельзя, тем более показывать. Может ещё не так всё плохо. Ах, ты ж, чёрт, на мою голову! – Дирижёр вновь расстроено хлопнул себя по бокам. – Перерыв.

Дальнейшие дебаты продолжились в курительной комнате.

– Ну неужели сбежал пацан, а? Не понимаю! Не верю! – Ко всем приставая, спрашивал, вдрызг расстроенный Женька Тимофеев. – Неужели, мужики, а?

– Да не мог он, я говорю, сбежать, не мог. Зуб даю! – защищал Смирнова Кобзев.

– Если сбежал парень, – горестно заметил старшина… Он вообще-то в курилку с музыкантами никогда не ходил, потому как дистанцию соблюдал, потому, наверное, и не курил. А сегодня пошёл. Забыл, наверное, так озадачен был. – Полетят чьи-то погоны, ой, полетят.

– Да и хрен сейчас с ними, с погонами! – накинулся на него Тимофеев. – О чём вы говорите? Он письмо ей должен был передать, письмо!

– Не пойму тогда, куда же он там мог деться… – пожимая плечами, сам с собой разговаривал Кобзев. – Если все прилетели. Не с парашютом же он выпрыгнул, а? Это же пассажирский самолёт. И Ульяшов ещё этот… с ним?! Куда полковник, спрашивается смотрел, воспитатель хренов?

– На черта нам вообще был этот конкурс! Ввязались! – в сердцах заметил старшина.

Вот!

С этого момента нужно поподробнее.

Не осторожно высказался старшина, глупо, не дальновидно, учитывая его возраст, выслугу лет, разные почётные грамоты, юбилейные и прочие награды на парадном кителе, и семейное положение. Не просёк старшина остроту и важность момента. Поторопился. Лучше бы он этого не говорил, балбес! Поджёг фитиль.

– На хрена нам вообще были все эти иностранные варяги, – вдобавок, вспылил вдруг Лёва Трушкин. – Бабы всякие разные, вертихвостки! Жили себе и жили… Нет, приехала, жопа… Покрутила задом и…

Тимофеев, не веря услышанному, наливаясь злостью, хлопал глазами. Так обычно бывает в момент между вспышкой и громом: «Сейчас бабахнет!! Как пить дать, бабахнет!» Зря старшина так опрометчиво высказался, эх, зря! Вернуть бы всё назад, отвлечь его, но…

Косясь на Тимофеева, который на глазах зверел, Кобзев запоздало заметил.

– Ты бы полегче, Лёва! Не забывайся! В глаз что ли захотел?

– Да пошёл, ты, защитник! – закусив удила, в запале огрызнулся Трушкин. – Неправда что ли? Покрутилась тут, коза, ёп…

– Что ты сказал? Что? Да я тебя… – просипел Тимофеев – вот оно! – ярым мстителем, камнем из пращи, набрасываясь на Трушкина.

О-о-о… Такая рубка началась, драка в переводе, – в кино не покажешь!

Не понятно кто кого бил, кто кого защищал или от кого отбивался, но двери снесли, туалетные кабинки-перегородки вдребезги, некоторый подвернувшийся санфаянс тоже. Об одежде можно не говорит, уши, корпус, голову не жалели, только нос и губы берегли. Это профессиональное. Короче, Лёве досталось. Женька Тимофеев молотил его наподобие боксёрского мешка. Мощно и хуками. Другой тактики, в силу ограниченности пространства и других мешающих тел, к сожалению, применить было нельзя. Досталось и прибежавшему дирижёру. Ворвался сдуру в середину. Но там он – вот умница! – вовремя сгруппировался, чуть присел… На самом деле не сгруппировался, а испугался, ноги и ослабли… Основная махаловка над ним и прошла, не задела. Разве офицерское достоинство только чуть зацепило, так, извините, не надо было в гущу народную лезть, погонами зря сверкать. Эх, хорошо бы ему в этот момент в потолок из нагана пальнуть или из «ствола», как это в разудалых «кинах» случается, или из «калаша» веером шмальнуть, но оружия у него – слава богу! – не было, да и потолок, извините, не бронированный, мог бы и продырявиться, а там же, наверху, тоже, извините, туалет – со всем из этого вытекающим, так что…

Хорошо ли, плохо ли, но растащили дерущихся, расцепили. Главное, сняли напряжение.

И всё это, получается, старшина. Это он, гад, спровоцировал. Правильно говорят: «Слово не воробей…», «…И море когда надо поджечь можно». Точно. Хотя… А может и прав был старшина, что фитиль поджёг? Тут как посмотреть. А что? Пусть и помяли друг друга, зато напряжение как-никак сняли. И то дело. Вовремя. Столько ж нервов за последние дни накопилось. И в том и в другом случае, получается, вовремя. Молодец, получается, Константин Саныч! Мудрый мужик. Знает, что почём и что в мешках. Музыкант, потому что, трубач! Хохол, короче.

Но… Но-проблема-всё-равно-не-исчезла!

Не исчезла она, ёшь её бей! Нет.

И слава Богу, что «проблема» не исчезла. В том, ужасно плохом смысле, конечно, о котором боялись не только думать, но и вслух произносить военные музыканты, там, в России… Здесь же, в Стокгольме, всё было хорошо. Да-да, «Жив и здоров был мистер Смирнов!», и сопровождающий его мистер Ульяшов. Никто не выпрыгнул с парашютом, никто никого не похитил, не обидел, не… И вообще, всё было хорошо. Или почти всё.

Пассажирский самолёт из Москвы прилетел в аэропорт Арландо города Стокгольм вовремя. Пассажиры шумной толпой вышли, получили как и положено свой багаж, прошли таможенную очистку-осмотр… Как у наших новобранцев почти, в армии, до, извините, трусов. Это теперь везде так, по всему миру, говорят, для таможенников развлечение, и для пассажиров тоже… Так же с шумом и радостными возгласами, на ходу застёгивая пуговицы рубах, зипперы ширинок, оправляя подолы платьев, пассажиры разошлись по автобусам, микроавтобусам и прочим машинам…

Механически улыбчивый, причёсанный, в ярком галстуке, ослепительно белой рубашке, стильном однобортном тёмном костюме в светлую полоску, в блестящих чёрных туфлях, юноша, присланный Оргкомитетом конкурса, с плакатом «Mr. Smirnoff, mr Ulaichoff, Welcome!», от чего-то невостребованный, в раздумье так и остался в центре зала прилёта тумбочкой стоять. Некоторое время ещё стоял… пока не объявили о следующей группе прибывших пассажиров, уже из Франкфурта…

Рок-группа, тем временем, вместе с личным багажом (инструменты и необходимая аппаратура давно была предусмотрительно отправлена рейсом «Карго»), всеми фанатками, Санькой Смирновым, воспитателем Лёвой, возглавляемая встречающим продюсером группы австралийцем Самуилом Вайнштоком, была практически благополучно, учитывая их не очень, скажем, трезвое состояние, скорее излишне весёлое, с шумом и песнями, загрузилась в нанятый продюсером автобус.

Разместившись, вначале с любопытством уткнулись носами в окна, на встречу поплывшему красавцу городу, потом отвлеклись на армейские анекдоты, которые с удовольствием на весь салон, рассказывал Лев Маркович Ульяшов. Со «своими уже» фанатками, он на последнем сиденье автобуса разместился. Смешил их анекдотами. Санька и «верная» Алиса, с наушниками плеера в ушах, в середине салона с Венькой. Сэм Вайншток впереди, лицом к своему «народу», спиной к городу. Боб, бас-гитара, в обнимку со своей девушкой Ликой, Смэш, с наушниками. Тритон, барабаны, беспрерывно целовался со своей подругой Виолой. В окна беспечно заглядывал Майк, ритм-гитара, восклицательными знаками комментировал местных девушек, каких по ходу движения замечал. Герка дремал на груди своей фанатки Майи… Развалившись, ритмично покачивались все в креслах под звуки музыки из салонных динамиков, поглядывали в окна, краем уха слушали Лёвины анекдоты, потягивали баночное пиво…

– А вообще, Сань, я вижу… служба не сахар, да? Тяжело? – Венька наклонился к Смирнову.

– Да ничего, в общем, терпимо. Сначала думал копец, когда в учебку попал, но потом меня в оркестр как-то быстро перевели, я и не понял, и вроде… ничего… А что?

– Ты какой-то не такой, как обычно. Смурной, вроде. Ну-ка колись, парень, рассказывай! – дышал Венька винным перегаром. – Деды наезжают, или на бабки сел… Или влюбился?

– Да какие там деды, какие бабки…

– А-а-а, я понял, ты влюбился! Влюбился-влюбился, от меня не скроешь! Вот бы не поверил. Стоило за этим в армию идти! Столько девок вокруг было, и каких! Кто она? Внучка маршала? Дочь президента? Или секретарь она, вернее как там, у вас, в армии… писарь, или пулемётчица! Да?

– Американка она! Гейл Маккинли, лейтенант! – не ожиданно для себя, вдруг, соврал Санька. Услышал, что произнёс, и испугался. Тому испугался, что не ожидал. Возможно время любви пришло. Возможно зависть к чужим чувствам толкнула. Может быть стихи, которыми его снарядили в дорогу, или встреча со своей рок-группой так расположила… Сама обстановка… Но сказал… Услышал, что брякнул, испугался, прислушался к себе… И… вроде поверил даже… Или убедил тем самым себя, а может, так оно и было…

– Чего-о? Кто-о?! Охренеть! – в удивлении, взревел Венька. – У вас что… эээ… У нас что, уже и армия в России интернациональная, по контракту?! Как футбольно-хоккейные команды? Как французский легион? Я не знал… Интересно девки пляшут… В родной стране живём, и ни хрена не знаем. Вот дела! Полная, значит, перестройка у нас произошла… А я… А мы и не слыхали! Это новость! Сеншейсэн! Надо, значит, иной раз и в газеты заглядывать… а мы – ну, тупые! – всё МТV, да МТV… Так когда-нибудь проснёшься, а страна уже и… хрен поймёшь какая… чья, в смысле.

– Наверно. Но она не в России живёт… – мялся Санька. Веря и не веря, как посторонний, прислушивался и к словам своим, и к отзвукам в душе… Там чётко не проявлялось, но трепетало… Как мощный двигатель на нейтральной передаче.

– Не понял! – снова удивился Венька. – Ты же сказал…

Дальше, всё больше увлекаясь, практически не обращая внимания на то, что образ Гейл совсем не совпадал с Санькиными ночными сладкими видениями, с одного на другое перескакивая, Смирнов поведал другу о том, кто она такая, зачем приезжала, как весь оркестр в неё влюбился, особенно его товарищ, Женька Тимофеев, и о том, что она возможно где-то сейчас здесь, наверное…

– …на конкурсе, в Стокгольме… я не знаю…

– Фу-ты, ну-ты… – выслушав сумбурную тираду, обрадовано выдохнул Венька. – Напугал меня. Я уж подумал, что она где-нибудь у чёрта на куличках, у Африканских зулусов, например… А она здесь оказывается! Здесь! Это же классно! Это здорово! Нечего киксовать, маэстро! Цветы, шампанское, ноги в руки и вперёд! Здесь и свадьбу отыграем. Я этим буду… – заливисто смеётся. – Другом семьи, когда ты на службу уходить будешь! А Алиса будет ваших детей нянчить. Правда, Алиса?

– Что? – переспросила девушка, вынимая наушник из уха…

– Я говорю, свадьбу сыграем. Сыграем?

– С тобой? – переспросила девушка.

– Ага, со мной, – подмигивая Смирнову, подтвердил Венька.

– Влёгкую! – ответила девушка, вновь обнимая Смирнова, и погружаясь в завораживающий ритм музыки в своих наушниках.

Ну, видишь, Венька молча, понимающе развёл руками, нет проблем.

– Ага, свадьбу! – передразнил Санька, прислушиваясь к сладко-тревожному отзвуку в своей душе. – Хорошо тебе говорить, а я не знаю, где она…

– И что? – возмутился Венька, он на всё готов был. Преград не видел. – Как не знаешь?!.. Мы же с тобой! Мы – здесь! Весь Стокгольм, – Венька рубанул рукой воздух. – Всю Швецию на уши поставим, а найдём твою Абигайль…

– Она Гейл… – вновь с тревогой прислушиваясь к себе, на «сладкий» отзвук её имени, поправил Санька.

– Без разницы, – легко отмахнулся Венька. – Мне – Абигайль! Тебе – Гейл. Я согласен. Красивая?

– Очень! Вся такая… – тут он не врал, в душе приятно защемило, даже заклокотало. – Не передать… Но ещё Тимофеев есть…

– А это ещё что за зверь? Брат? Конкурент? – с угрозой насторожился Венька.

– Если бы… Конкурент, скорее всего.

– Конкурент? Тебе? Да кто он такой?! Гад! Козёл! Уроем!

– Ты что! – испугался Санька. – Ни в коем случае! Он же наш музыкант, из нашего оркестра, трубач… Классный, причём… Гиллеспи, и…

– Да я фигурально… – перебил Венька, снова махнул рукой. – Пусть, гад, живёт, если такой уж… И правда что ли как Биззи?

– И звук и техника – да! Только щёки не надувает.

– Ты смотри, молодец! Ладно, пусть себе дует! Но я тыл прикрою, это я обещаю! Будь спок! И не думай и не переживай! Все шансы сейчас точно у тебя… Представь: ты – здесь, она – здесь… А он где? Он – там, в России. Сечёшь? На твоей стороне все преимущества. Бери, значит, ситуацию за вымя, и… – заметив, что Смирнов нахмурился, осёкся. – Эээ… Извини, Санёк! Юмор у меня последнее время прёт какой-то чёрный… Если ещё раз такое что-нибудь непотребное скажу, останавливай меня, бей прямо в живот, в лицо нельзя… сам понимаешь… – с удовольствием оглянувшись по сторонам, без перехода восхитился. – Ну, классно у нас гастроли в этот раз начинаются, полный улёт… Сёма, – громко позвал через весь салон. – Какая, говоришь, у нас на сегодня программа?

Продюсер Сёма, австралиец еврейского происхождения, недавний выходец из России, совершенно лысый, загорелый, в очках в тонкой золотой оправе, несколько высокомерным выражением лица настоящего еврея, в клетчатой рубашке с длинными рукавами, лёгкой жилетке со множеством карманов, в брюках стрейч, и туфлях сабо на босу ногу, массивным «Ролексом» на правой руке, массивным перстнем на безымянном пальце левой руки и безукоризненной строчкой белых зубов, не смотря на свой возраст за… сколько-то там… мгновенно ответил.