Текст книги "Аллегро"

– Кстати, товарищ полковник, тут одна сложность вдруг возникла…

– Какая еще сложность? Где? Почему вдруг? – насторожился старший офицер.

– Да вот, понимаешь, Гейл эта, пригласила рядового Смирнова, нашего срочника, на прием, к ним туда, в посольство.

– Куда-куда?

– В посольство их Соединенных Штатов…

– Ты что? Серьезно?

Воспитательный полковник был сильно удивлён. Даже более чем… Словно ему сообщили, что он только что выпил стакан воды, в котором были разведены все мыслимые и немыслимые разновидности яда.

– Да, серьезно… – с опаской втягивая голову в плечи, упавшим голосом подтвердил дирижёр, предчувствуя бурю. – Инвитейшин, говорит, у них там какое-то сегодня вечером с послом.

Дирижёр в предчувствиях не ошибся.

– Какое ещё инвитейшин? – подскакивая, словно его пробило током, полковник переходит на истошный громкий крик. – Какое посольство? Вы, что тут, совсем в этой своей музыке зах… балдели… что ли, йёпа мать?! С ума посходили? Да где это видано, чтоб рядовой Сов… тьфу, ёпт – советский, российский, запудрили совсем людям на хрен голову! – рядовой солдат, и добровольно к ним, к американцам? Причем, наш солдат-срочник, и к ним, туда?! Да вы что? Ник-когда! Н-нет!! Нет, я сказал! А если это провокация? А что если ему там, вдруг, да и понравится?! А она, эта краля-Галя, всё сделает, чтоб ему там понравилось. Ну?! Ты представляешь, что будет, если он вдруг захочет там остаться, а?! Вы думали, подполковник, что тогда будет с нами, думали об этом, нет? Лейтенантом захотелось стать под старость лет, да?.. Демократы стоеросовые! Поддались на удочку, да? Андропова на вас, со Сталиным, в душу мать, нету. Это ж только горлопаны политики могут друг другу лапшу на уши вешать про всякое там глобальное-тотальное разоружение и дружбу, мозги, понимаешь, народам пудрить. Только не мне! Не нам с тобой! Нас на мякине не проведешь. Мы-то с тобой, жизнь уже прожили, знаем кузькину мать, понимаем, что это всё фигня на постном масле. Капиталисты и всякие там американцы нам, сов… тьфу, ты… ну никак не могу привыкнуть к этой долбаной перестройке – заклятые враги. Сроду враги. Понял? Были, есть и будут. Так нет, подполковник?

– Так точно!

– То-то. И ни каких ему встреч, ни каких посольств, ни за что. Упаси Бог! Мне служить осталось с гулькин х… хрен, а вы меня, я смотрю, под расстрел хотите подвести, да? А я этого совсем не хочу, то-ва-ри-щ-под-пол-ков-ник! Нет, нет и нет! Я на своей грядке хочу на пенсии копаться, а не под ней червей кормить. Ясно? Так вот! Иностранной бабе, понимаешь, блажь в голову ударила, русского солдатика ей, понимаешь, захотелось, а мы и рады стараться, да, «сер-хер-офицер»?

– Никак нет, товарищ полковник. И я так же…

– Мал-лчать! Не перебивать, старшего по должности и званию, понимаешь! Развели тут инвитейшены-суперстейшены, япона мать!.. – не успокаивался, гремел полковник. – Ну я понимаю, пригласи эта Галя кого-нибудь из старших офицеров, из генералов, например, или уж полковников. Тут понятно: люди солидные, с положением, знают как себя вести, о чем и как разговаривать. На мякине их не проведешь, не соблазнишь, понимаешь, заморскими коврижками, люди ученые, с опытом… А тут?! Сколько он у тебя служит?

– Месяца три – четыре, где-то…

– Ну вот! Представляешь?! – обрадовано воскликнул полковник. – Что он там – где-то! – понавытворять может, а?

– Что, товарищ полковник?

– Не знаю. Тебе лучше знать.

– А я-то тут при чем?

– При том. Ты его воспитывал.

– Я?! – искренне изумился дирижер.

– А кто, я что ли?

– Так ведь это процесс же общий, – не сдавался дирижер.

– Мал-лчать, я сказал, – снова обрывает старший офицер и передразнивает. – Общий… – выдержав многозначительную паузу, заканчивает твердо и уверенно. – Для кого-то он может быть и общий, а здесь персонально отвечать будешь ты. А я буду твоим прокурором и обвинителем, в одном стакане.

– Флаконе, – машинально поправляет дирижер.

– Это не важно, – не вдаваясь в детали, рубит воспитатель. – Понял?

– Так точно!

– Так-то, вот, понимаешь!

Пока таким именно «приятным» образом происходила громкая и взаимолюбезная дискуссия двух старших офицеров, несколько контрактников-музыкантов, поняв суть происходящего, воспользовались объявленным перерывом, выскользнули из тесного круга накаленной «высоким» диспутом комнаты, и растворились в лабиринтах длинных лестниц и запутанных коридоров их серьезного военного подразделения. Вновь они, через несколько минут, возникли уже в пустой канцелярии своего же оркестра. Заговорщики, коротко посовещавшись, подтолкнули одного из них к телефону: «Давай, Жека, Родина на тебя смотрит. Набирай, Сашка!..» Тот, которого назвали Жекой, это прапорщик Евгений Тимофеев, нерешительно протягивает руку к трубке телефона. Рука, чуть помедлив, решительно подняла трубку. Палец одного из заговорщиков – Александра Кобзева, тут же набрал нужный номер на круглом диске городского телефона. В ней, в трубке, через паузу послышались длинные гудки, затем, щелчок и возник небрежный, торопливо глотающий окончания слов, недовольный мужской голос: «Дежурный-по-части-майор-Одинцов-слушает».

– Здравствуйте, майор, – с расстановкой, звенящим баритоном, не терпящим никаких мыслимых препятствий, тем более возражений, заговорил его абонент. – С вами говорят из канцелярии Администрации президента России. Немедленно пригласите к телефону командира полка… С ним сейчас будет говорить президент страны Владимир Владимирович Путин… Немедленно. Кстати, подскажите его имя и отчество.

В трубке похоже человек пульс потерял, уж онемел – это точно…

– Здр… Кто? Кого?! Кхэ… гхымм… – в испуге прокашлялась трубка. – Отчество… Презид… А, нашего командира? Товарищ полк… Полковник его… отчество… кажись. Да, полковник Золотарёв он, пол… щас… – теряя уже не только окончания, но и целые слова, заторопился голос. – Щас-щас, одну минуточку, товарищ… эээ… Соединю вас, подождите! Соединяю. – В трубке возникли звуки серьёзного переполоха. Дежурный, прикрыв её рукой, отдавал грозные команды своему наряду срочно приготовиться к встрече президентского кортежа. «Он уже едет, едет! Кто-кто, конь в пальто! Бег-гом, я сказал! Ну, ёп!» Слышалось приглушенное дыхание, чьи-то испуганные возгласы, шлепки, хлопки дверей, загремело вдруг пустое ведро, шлепки, всполошенные непонятные выкрики… Наконец раздался громкий щелчок селекторной связи, и возник всё тот же голос дежурного офицера, правда несколько тише, но уже осипший, механический, плоский, испуганный, без обертонов. – Товарищ полковник, дежурный по части майор Одинцов докладывает, на связи с вами… эээ… извините, президент страны… Верховный главнокомандующий, сказали! Говорить с вами будет сейчас. Из Администрации. Соединяю…

– Что-о-о? Кто? Дежурный, кто, ты сказал? Верховный Главнок… Сейчас!!! – голос командира от изумления бился где-то в конце второй октавы, часто соскакивая на фальцет, словно нога с осклизлой подножки. – Президент? Сам?! Мне!!! Не может быть! Алло, алло, кто это? – Казалось, жизнь человека висела на нити тоньше его голоса. – Владимир Владимирович?!..

– Кха, кхым… Здравствуйте, полковник! – очень мягко, вкрадчивым тоном заговорил «высокий» абонент голосом президента страны, точь в точь, как тот голос по телевизору.

Командир, подскочив из-за стола, вытянулся, его в жар бросило… Это Он!! Сам!!!

– Здравия-желаю-товарищ-Верховный-Главнокомандующий! Командир вой…

– Эээ… здравствуйте-здравствуйте! – недовольным тоном перебил президент задыхающийся, восторженный голос. – Я к вам… это… очень коротко, полковник.

– Да-да, товар…

– Что же это у нас с вами получается, полковник, – вновь перебил голос. – Я, президент России, и здесь и за рубежом, везде твержу всему узколобому и консервативному миру о наступившей демократии в нашей стране, о неотвратимости и приверженности перестроечным процессам в умах и сознаниях всех наших российских граждан, в том числе и военных…

– Мы это, товарищ президент, очень хорошо знаем и всячески Вас поддерживаем…

– Не перебивайте, пожалуйста…

– Извин…

– Так вот… У вас в полку, как раз такой вот сейчас и проходит акт этой самой антидемонстрации. Вы ведь все показатели нам портите. Понимаете? Сознательно или бессознательно…

– Бессознательно, тов…

– Эээ… – снова обрывает президент. – Ставите, тем самым, для всей мировой общественности под сомнение всю нашу внешнюю политику. Политику – открытости, контроля и доверия.

– Никак нет! В смысле так точно! – Вконец растерялся сбитый с толку офицер. – То есть… Не понял, товарищ Верховный главнокомандующий, в каком это смысле? Я сейчас же немедленно всё исправлю! Наведу положенный вами демократический порядок… Только прикажите.

– Я так и думал, полковник!.. – мягко надавил голос президента. – Гости нашей страны, американцы, пригласили к себе на встречу кого-то из ваших музыкантов… мне докладывают. Так, нужно помочь бы, наверное, демократическим процессам… Проследить, понимаешь… А не мешать им… Как я понимаю. Так, нет, полковник?

– Так точно, товарищ президент! Будет выполнено, товарищ Верховный главно-командующий! Я лично прослежу за ходом демократических процессов у себя в полку. Я им задам…

– Вот и хорошо. Спасибо, полковник.

– Служу России… Российской Федерации.

Трубка президента легла на рычаг, дала отбой…

Трубка командира полка ещё некоторое время тревожно ту-тукая, висела в воздухе…

«Это ж надо, КТО! звонил… САМ!..»

Заговорщики, взвизгнув от восторга – «ну, молоток, Жека!» «Во, дал… Один в один ВВПэ!» «Аж, мороз по коже!..» «У меня волосы везде дыбом встали!» «Галкин отдыхает!» «На тридцать суток «губы» всем сработали, не меньше!» – обменялись такого рода мнениями, и быстренько рванули обратным маршрутом.

И вовремя.

Стоя в центре свободного пространства оркестрового класса, воспитательный полковник небрежно и задумчиво вертел в руках беленькую открытку с замысловатым тиснением на обложке «Эмбаси»… там чего-то, то есть посольство «ихней» Ю Эс Эй, Америки значит. Извещает, то ли приглашает, не понятно. Буквы не русские. Все на английском, как назло, как специально. Но тиснение красивое… А на обратной стороне, вьющимся подчерком, нет, летящим шрифтом, что-то длинно написано, и в одном месте, в пропуске, черными чернилами от руки вписано – Смирнов, фамилия рядового солдата. Это даже по буквам свободно угадывалось: А. Смиронов. Хоть и не русские буквы, а русская фамилия запросто читается! Да! А в конце текста, замысловатая роспись ответственного лица этого ведомства. Нахальная такая роспись, наглая даже… Ам-мериканская!

Нет, мадам, читалось на лице воспитательного полковника, не купимься мы на ваши бумажки, ни на белые, ни на зеленые… до самой его пенсии. А там, «хучь» трава не расти. Делайте что хотите, с кем хотите, но только потом… Потом! После! Не сейчас.

В оркестровом классе никто и не спорил. Да и как спорить, если чуть что, сразу тебе крик: «Молчать!» «Разговорчики!» «Встать смирно!..» «Кругом, шагом марш!» «…ити вашу мать!» Весь тебе диспут.

В воздухе висела густая смесь прошедшей армейской грозы с отзвуками бурных вспышек начальственного недовольства и молниеносных командирских выводов. Объекты воспитательного внимания – музыканты, были морально подавлены, пристыжены, призваны глядеть куда следует, соответствовать чему рекомендовано, воодушевлены даже самим президентом Российской Федерации, в смысле портретом, который взирал на них с высоты своего положения. Чуть правда исподлобья смотрел, скептически, боком и укоризненно. Как Ленин на буржуазию, вернее, как Владимир Владимирович на олигархов, или… а, один черт! Но, взгляд его был вместе с тем и язвительно строг и лукав, в отличие от портретов древних гуманитариев, развешенных по всему периметру класса: Глинки, Мусоргского, Чайковского, Ференца Листа, Шопена, Баха и прочих музыкальных авторитетов – классиков, то есть.

– А вы это где были? – недовольным тоном поинтересовался полковник Ульяшов у появившихся в дверях прапорщиков. Не все, оказывается, были охвачены…

– Мы, это…

– Пиво пили, товарищ полковник… – изображая точь в точь голос того толстого мужичка из рекламного ролика, пошутил Евгений Тимофеев. По некоторым данным разгильдяй, бабник, по официальным данным – отличник боевой, музыкальной и прочих подготовок. Видя, что полковник не врубается, Тимофеев добавляет. – Армейская «шютка», товарищ полковник! – теперь это уже был другой образ, тоже занятный, тоже из рекламного телеролика, как и вся наша жизнь, в общем.

– Ага! – после трудной паузы, отозвался полковник. – Паясничать-то вы, я вижу, здорово тут умеете… Проходите. Значит, так, товарищи музыканты…

Перебивая, резко открылась дверь. Вошёл, кто б вы думали? Совсем уж кого никак сейчас не ждали. Именно он – сам командир полка, полковник Золотарёв. Улыбающийся, и чем-то воодушевлённый… Новым веянием, наверное.

– Орке-естр-р, встать, смир-рна!.. – показательно, как для кинохроники, громко командует воспитательный полковник.

– Вольно-вольно, садитесь! – вполне демократично останавливает попытку доклада командир полка. – Что тут у вас происходит? Докладывайте.

– Всё в порядке, товарищ полковник, уже разобрались.

– В чём именно? – настырничая, любопытствует командир.

– Да тут одна попытка была… провокационная попытка, на мой взгляд, пресечена уже… мною. – Бодро рапортует воспитательный полковник.

– Не понял, подробнее, пожалуйста.

– Докладываю, товарищ полковник. Одна американская военнослужащая, женщина, та, которую в рамках расширения контактов между нашими армиями, лейтенант Гейл Мак… в общем, которую к нам прислали вчера из дивизии, уже сегодня хотела заманить к себе в сети одного нашего солдата. Думаю с провокационными целями. Я это безобразие и остановил. Проявил, так сказать бдительность.

– Кого это она… в сети? – вполне серьёзно удивился командир полка. – Как?

– Да вот, товарищ полковник, – докладывает заместитель. – По этой вот бумажке, рядового Смирнова… Встаньте, рядовой Смирнов… – сердитым тоном приказывает солдату. – Встаньте, понимаешь, как положено, вам говорят!.. Чтоб всем видно было. – Смирнов, громыхнув тарелками, поднимается, заместитель поворачивается к командиру полка, указывает на бумажку в своей руке, поясняет. – В американское посольство… туда, к ним… она… сегодня вечером… сказала… Представляете?

– Ну-ка, ну-ка, покажите…

– Вот, товарищ полковник…

Командир вертит перед глазами открытку, рассматривает, потом читает:

– Ага… инви…тейшен написано. Вроде, приглашения, значит, – подмигивая, переводит музыкантам. – Какое-то хеппи бёз дей ту ю у них намечается, да? – Коротко смеётся своей шутке, затем обрывает себя, продолжает вполне серьезно. – Что ж, хорошее дело, я думаю, нужное. Как вы смотрите, товарищи музыканты?

Вопрос повисает в воздухе… Кто-то коротко хмыкнул, как всхлипнул… Что в переводе могло означать одно: второй раз, за какие-то двадцать минут получить подж… в смысле пендалей, среди музыкантов дураков, извините, нет. Знали, командир полка грозить не будет, как тот, воспитательный, пятнадцать суток гауптвахты выпишет, и Вася не чешись. Угадывали подлянку в его вопросе, хитрость какую-то, и именно что провокацию.

– А я думаю, – продолжил сам с собой активно диспутировать командир, – это хорошее и нормальное явление. Вполне в духе времени. В духе наших действительно новых демократических преобразований и в армии… как и во всей стране. Так и президент наш Верховный главнокомандующий нас учит. Так нет, товарищ полковник… а, товарищ подполковник?

– Так точно! – в голос, но с разными интонациями согласились старшие офицеры.

А музыканты молчали… Хлопали глазами и не могли понять, в чем смысл разыгрывающейся перед ними хохмы. В большом воспитательном процессе, который вот так вот, без подготовки, неожиданно накрыл их головы, как очередной тайфун очередные беззащитные острова, прослеживалось явное противоречие, две точки зрения и две морали. Два диаметрально противоположных решения… Парадокс какой-то прямо, а не армия. Главное, не попасть бы под жернова. Или проверяют их таким образом на бдительность, ловят на живца, или жизнь явно сдвинулась!.. Сдвинулась-сдвинулась… А что, вполне! Столько лет твердить про сахар, что уже, он, вроде и не нужен народу, людям, в смысле, уже и сладко без него во рту. Да вот!

Именно так позитивно размыслив, музыканты молчали в тряпочку.

Мудрецы! Так то ж музыканты!

– Так что, я спрашиваю, – командир полка изучающе смотрит на Александра Смирнова. – Рядовой Смирнов, вы согласны с политикой нашего Верховного главнокомандующего?

– Так точно! – отвечает тот, даже не переступив с ноги на ногу.

– Вот и хорошо, – одобряет полковник, вертя перед глазами приглашение. – Именно вас пригласили я вижу, да? – замечает. – А почему именно вас?

– А он, товарищ полковник, английский язык знает, оказывается… – осмелел дирижер.

– Вот как… оказывается! – в тоне командира появилась новая краска, ирония. Густая причём ирония. – А вы и не знали, да, товарищ дирижёр? Стыдно это, стыдно… Стыдно, своих-то людей не знать… Люди, товарищ подполковник, особенно такие вот – музыканты, – золотой фонд нашей армии! Золотой фонд всей страны. Национальное достояние! Об этом всегда нужно помнить и никогда не забывать. Служить вместе, значит жить одними интересами, одними установками, одними помыслами, одной большой семьей. Знать всё о своих подчиненных, главная заповедь Советск… эээ… Российского офицера. Так, нет, товарищ дирижер?

– Так точно.

– Ну-ну!.. – командир повернулся к рядовому Смирнову. В голосе полковника зазвучали отцовские обертоны. – Только, я смотрю, что-то уж больно худой этот ваш посланник-то… а, товарищ подполковник! – весь оркестр и старшие офицеры, с интересом повернулись к стоящему Смирнову, принялись разглядывать его на предмет патриотического соответствия. Дохляк – не дохляк, вроде, но точно не спецназовец, а жаль. Действительно не тянет внешне… – И рядовой ещё, к тому же… – продолжает сетовать командир. – Подкормить бы надо, да рапорт на звание подать… Не могли, что ли догадаться, а, товарищ дирижер? Как-то не солидно вроде для наших-то войск, для нашего-то полка… или нет?

– Ну, в общем… – полностью соглашаясь, поник дирижер. – Кто ж знал!..

– Ну-да, ну-да!.. Знали б, соломку подстелили… – горько шутит командир. – Ладно, будем считать – вопрос исчерпан. Собирайтесь, рядовой Смирнов, готовьтесь в увольнение, я вас подвезу.

– А за ним приедут, товарищ полковник, – явно нарушая субординацию, осторожно заметил Кобзев. – Она сказала, заедет за ним в восемнадцать тридцать.

– Вот как! – полковник игнорирует нарушение. – Ну и хорошо, мне как раз в ту сторону и надо. Вместе и проедем…

– Оркестр встать, смирно! – кричит воспитательный полковник.

– Вольно, товарищи музыканты, занимайтесь! – отечески разрешает командир полка, отмахивая рукой от фуражки.

– Вольно, – дублирует полковник-воспитатель

– Перерыв. – Ставит точку дирижёр.

И вновь оказывается нет возможности музыкантам обсудить разворачивающиеся события… Саньку Смирнова на задание нужно готовить. В тыл… эээ… как это правильнее сказать… к этим, к американцам парень идёт. В посольство! Ну дела! Что в жизни делается! Закручиваются обстоятельства!! Непредсказуемо! Ужас, просто! Вот тебе и вторник! Вот тебе и рабочий день!!

Аллегро! Аллегро! В темпе, в темпе…

К назначенному времени по-армейски быстро Смирнов был ответственно собран: одет, обут, дважды и с пристрастием побрит, финансово обеспечен, всеми проинструктирован. Сказано быстро, на самом деле… Имиджмейкерская группа, во главе со старшиной оркестра, заставила посланца перемерить с десяток вкусно пахнущих со склада нафталином новеньких парадных комплектов. По причине мешковатости фасона, скорее фигуры, ни один новенький комплект посланцу не подошел, остановилась на сборном. Начистили, наодеколонили Александра, как на свадьбу. Кобзев… дока! – сунул парню втихаря два импортных, специальных каких-то, заковыристых презерватива.

– На всякий случай, чувак, – подмигивая, по свойски шепнул он. – Бери-бери, а вдруг придётся!.. Жизнь-то она, знаешь какая непредсказуемая штука, особенно за границей? СПИД, там, дети потом, и прочее, сам понимаешь, надо предохраняться.

– Чтобы «молодой» не посрамил оркестр, Тимофеев пустил фуражку по кругу, собрал деньги. Купюры собрались мелкие, но много.

– Сильно не шикуй там, – наставлял Трушкин. – Не истратишь, вернёшь, тут пригодятся.

– Из спиртного ничего ни пей, – в ухо гудел Мальцев. – Если надо будет, глотни грамм пятьдесят, втихаря, оливкового масла или сливочного. Где-нибудь, оно, должно быть, помогает. И закусывай хорошо, особенно мясное – налегай, не стесняйся.

– Меньше говори, – грозил пальцем старшина. – Больше слушай: плохо, мол, понимаю, отстаньте, господа, и всё такое… Что ещё?

– Об армии, ни-ни, – вытирал пот со лба дирижёр. – Их, тоже не задевай, не надо.

– Короче, – хлопал по спине Тимофеев. – Ешь, парень, рассматривай картины, там должны быть, а может и аквариум какой… Понял, Смирнов?

– Не подведи Родину, Смирнов, войска наши, в смысле оркестр. – Ставил точку дирижёр.

Таким вот образом вооруженный и нагруженный, Смирнов уже никуда и не хотел. Он только сейчас, вдруг, понял, что это такое быть полномочным и представительным послом, например, музыкантов от России, на территории иностранного государства. Это ж врагу не пожелаешь, кто знает… Хоть пой, врагу не сдаё-отся наш гор-рдый «Варяг»… а ходу обратно уж нету!

Восемнадцать пятнадцать.

Восемнадцать двадцать две.

Восемнадцать двадцать пять…

– Ну что, парень, время!

– Ни пуха, ни пера, Санька!

– Давай, там!..

– Держись, пацан!.. – летели пожелания со всех сторон.

– Если что, звони из Калифорнии, – по-ковбойски бросил Кобзев. – Деньги соберем.

– Тьфу, ты, ёпт, – в сердцах сплюнул старшина. – Придурки! Что вы желаете парню?! – почти зримо ощетинился, рубанул рукой. – Не слушай ты их, Смирнов, шутка это. Дурацкая, при чём шутка, я скажу, Кобзев, дурацкая. – Погрозил «провокатору» пальцем. – Ох, и выпросишь ты у меня когда-нибудь, Кобзев, за язык свой!..

– А что, я? Я пошутил. Пошутить что ли нельзя?

– Нельзя. Иди-иди, Смирнов, не слушай их. Ни пуха… – благословил старшина.

– К чёрту! – невесело ответил Смирнов, и опустив голову, вышел.

А там, на КПП, уже и командир части ждал.

– Ну, всё нормально, Смирнов, всё в порядке? – полковник вроде не заметил мрачного настроения посланца. – Кстати, всё хочу спросить тебя и забываю, а водочный Смирнов не родственник вам, случайно, нет?.. А настроение как? Боевое! Ну и ладно… Где, она, твоя соблазнительница… Шучу-шучу. Как её там, лейтенант эта…

– Гейл… – мрачно подсказал Смирнов, и указал на окно. – Вон она стоит уже, ждёт.

Действительно, на площадке перед воротами КПП, неподалёку от разных угловатых и неказистых авто советских ещё конструкций, стояла маленькая аккуратненькая ярко-фиолетовая иностранная машинка. Горбатенькая, как божья-коровка, «форд ка». Рядом с машиной стояла девушка – именно та самая американка Гейл. Только не в военной форме теперь, а вполне в гражданской одежде: джинсах, кроссовках, спортивной майке с короткими рукавами, с весёлой, открытой улыбкой.

– Ух, ты… какая машина у неё… крутая, – заметил командир полка, вслед за Смирновым переступая порог КПП. – Пудреница. Потому и маленькая!

Гейл, увидев выходящего Смирнова, замахала руками…

– Да, лучше вообще бы не приезжала… – Отворачиваясь, пробурчал Александр.

– Ладно, Смирнов, не трусьте. Помните, вы российский солдат, – лёгким хлопком по спине, взбодрил посланца командир. – А русский солдат, Смирнов, это звучит гордо. На всю Европу гордо, Азию и весь мир в придачу. Понял?

– Так точно.

– Помни, вся Европа нам жизнью обязана. Японцам, как известно, клизму вставили, афганцам всяким с бандитами в Чечне, да и другие какие доблестные дела… Слыхал же. Знаешь. А тут, какое-то посольство, понимаешь, взять. Ерунда. Не трусь, Смирнов. Я рядом буду…

– Как это, рядом?!

– А я за вами поеду… и посмотрю там, чуть что. Вперёд, музыкант Смирнов. Я и президент вам доверяем.

– Президент?! Какой еще президент, товар…

– А у нас с вами, товарищ солдат, один президент… – Перебивая, наставительно, с нажимом произнес командир, и многозначительно умолк, указывая пальцем в небо.

Смирнов проследил за пальцем, потом выше… небо было в плотных кучевых облаках, упавшим голосом он спросил:

– А может, тогда не надо?

– Шагом марш, Смирнов, я сказ-зал… «не надо»!.. – осерчал командир полка. – Впер-рёд! Ради торжества армейских демократических преобразований. К машине!

– Есть… к машине!

Весь путь Смирнова от КПП части до зала приемов посольства US в Москве, можно описать достаточно коротко, как путь стрельцов к месту публичной казни. Именно так смотришь на картину «Утро стрелецкой казни», безотносительно к политическим и прочим нюансам того времени, и понимаешь, – эх, жаль ребят, сейчас точно погибнут. Наплывает неприятное ощущение обречённости и невозможности помочь беднягам… Жуть под сердцем и холодная пустота в желудке… Именно это и ощущал по дороге рядовой Смирнов. Именно жуть. Выйти из машины под предлогом маме позвонить или, ой, срочно нужно самолет встретить и сбежать, было не возможно, так как сзади предусмотрительно подпирала машина «ВАИ» полка, охранно сияя синими холодными маяками на крыше, и черная «Волга» родного командира. Оглянувшись на сопровождение, Смирнов с тоской для себя отметил: «Точно догонят и непременно довезут…» Уже и не боролся с ощущение полнейшей обреченности. Кстати, и совсем не маленькая машина «форд ка», если изнутри смотреть. Всё почти как и в «Запорожце», только круче. Но, это так, мелочи.

Запросто прошли и государственную границу, внешний милицейский пост и внутреннюю службу проверки в самом посольстве. А потому, что рядом была Гейл и то, её, всесильное приглашение, «инвитейшн».

Не вращая головой – не дикарь – Смирнов скрытно огляделся, одними глазами. Серьезность и важность присутственного места резко подчеркивали невероятно крупных размеров морские пехотинцы из службы безопасности, небрежно прогуливающие, а кое-где просто замершие как статуи и внутри здания, и снаружи. Огромной печатью, величественно возвышался объемный герб Соединенных Штатов занимая собой четверть стены всего холла, и огромный же полосатый флаг с множеством звездочек на синем фоне в верхнем его углу… Чистота кругом и море света, это если ретроспективно смотреть. Сознание же гостя, невольно задержалось на тех морских пехотинцах, на «коллегах».

Когда музыкальный посланец увидел их, живых и не на картинках, близко и неожиданно для себя лицом к лицу, он внутренне поразился их огромности, и машиноподобности. Мясокомбинат в робе какой-то, подумал он. Невольно пригляделся… И правда, сами высоченные, у всех руки-ноги огромные, туловища большие; головы не большие, но квадратные, стрижки только под «ноль», ресницы белесые, пустой – устрашающий! – тяжелый взгляд, детские панамки на бровях… «Роботы или бройлеры», мелькнуло ехидное в голове. Таких людей не бывает, в его-то уж части, он это точно знал – нет. Такими монстрами с разбегу стены прошибать или столы об их головы ломать, точняк. Но, тут же, с явным для себя удовольствием отметил, нашел-таки брешь в обороне противника: по сравнении с ним, Александром, например, в эту живую стенку хоть пулей, хоть камнем, попасть легче-лёгкого, совсем запросто. В них и целиться-то не нужно! Даже если и без очков, даже если и не хочешь попасть или шутки ради, ни за что не промахнёшься. И спрятаться им, бедным, не за что, разве что за танк, если в кустах, как говориться, таковой припрятан, не говоря уж о том, если такой «шкаф» нужно будет просто-напросто «пешком» догнать. Тут все преимущества были только на Санькиной стороне: и увернётся если что, и спрячется, да хоть за тот же ящик, например, из-под «чупа-чупс», и догнать его, извините, если кому захочется, фиг догонишь… разве что на машине. В общем, с такими охранниками только: ать, два, левой-правой! На параде топать, либо забор против танков из них городить, мысленно усмехнувшись, подвел черту Санька, Александр Смирнов, рядовой наш солдат, посланец. И довольный, успокоился, принялся дальше знакомиться: и что тут у них ещё есть такое этакое?

Свежий и чистый воздух он услышал сразу, как только вошел в вестибюль здания с душной и задымленной к концу рабочего дня московской улицы. Это точно. Вдохнул, словно противогаз надел, правда не пустой воздух вдохнул, безвкусный, баночный, а наоборот, насыщенный праздником, озоном, цветочными запахами и прохладой…

Хоть и был Александр к тому времени изрядно взволнован, но отметил, воздух наполнен мягким ароматом свежих душистых цветов, которые, начиная сразу от парадной лестницы, где в корзинах, где в вазах, яркими праздничными пятнами украшали всё помещения здания, Каждая комната, каждый зал были украшены вазами с живыми цветами, подчеркивая своеобразие и красоту данного помещения. Нет, на выставку цветов это не походило. Они, Александр это заметил, дополняли собой, украшали, создавали легкость и праздничность атмосферы. «Приятно у них тут, классно», – вслух не высказывая восхищения, отметил про себя посланец.

Кроме больших и просторных комнат-помещений, с красивой отделкой, красивыми картинами на стенах, и большим количеством разных предметов для отдыха, Александр заметил повсюду непременные улыбки – кроме охранников, естественно – даже ему, как главному гостю, вроде. Это было непривычно, даже подозрительно – с чего бы это?

Из невидимых динамиков, почти сливаясь с гулом голосов, громких вспышек смеха, отдельных возгласов, доносилась мягкая и спокойная музыка в стиле кантри. Всё так же, как это обычно бывает в фойе концертного зала перед выступлением его, например, духового оркестра, либо каких поп-звезд. Народу было много. Но ни фраков, ни бальных платьев с глубокими декольте – как это он себе мысленно представлял, мысленно и ужасался, – как это он будет дико смотреться в солдатской робе на том фоне, не было. Всё было почти нормально: люди солидные, в возрасте, одеты в обычные повседневные костюмы. Женщины тоже выглядели нормально, не в декольте, так что, всё складывалось пока не так уж и страшно. Да и Гейл постоянно отвлекала своими рассказами то о самом помещении, то о встречающихся им людях.

Если откровенно, то поначалу большую половину её разговора Александр не воспринимал, потому что не вслушивался. Сильное волнение сказалось, нервы…

– А это наша пресс-атташе, Мадлен О, Нилл. Она с журналисткой сейчас разговаривает в светлом жакете, с короткой стрижкой… Видите, в той группе? Красивая, правда? Она «Мисс Калифорния» в прошлом. Я вас потом познакомлю. Она главный здесь спичрайтер, а это… – Гейл почему-то вздохнула. – Это Дуайт Томас, бизнесмен. Чемпион Штатов по большому теннису. Очень хорошо играет и здорово плавает… А вы играете, Саша, в теннис?