Текст книги "Миссия – любовь"

– Отвези меня к своему папаше! – выкрикнула я, поражаясь собственной безрассудности. – Пусть они меня тоже зарежут. Зато потом из меня выйдет невообразимая красавица, не то что сейчас. Знаешь, мне надоело, что все мужики мне говорят: «И что в тебе такого? Не пойму, отчего это я в тебя такой влюбленный?» Пусть мне больше не задают этот дурацкий вопрос!

– Я не позволю, чтобы тебе сделали больно! – твердо сказал Роберт.

– И сам же причиняешь мне боль! – воскликнула я. – Если ты не хочешь меня, то зачем мне быть обычным человеком? Дай мне развлечься на полную катушку! Пусть меня сделают такой, как ты.

Роберт смотрел на меня взглядом, полным боли. Я понимала, что каждое мое несправедливое слово ранит его, но остановиться не могла.

Внутри Милы Богдановой впервые проснулась обиженная женщина. В сердце любой маленькой девочки, которую бросил отец, живет затаенная горечь потери своего первого мужчины. Она скрывается в недрах души и иногда вырывается на свободу. Это не зависит от того, насколько хорошо сложилась жизнь девочки впоследствии. Даже если она удачно выходит замуж, предательство отца остается глубокой ссадиной на сердце и периодически напоминает о себе.

Я впервые почувствовала это – прежде меня не отвергал ни один мужчина. По странной иронии никто мне и не был нужен. Только Роберт…

– Я не могу слушать то, что ты говоришь, – сказал он после долгой паузы.

– Так отвези меня домой! – воскликнула я. – И больше никогда не появляйся в моей жизни! Никогда! Слышишь?

Я понимала, что после очень сильно пожалею о сказанном. Роберт стоял напротив меня и пытался увидеть во мне прежнюю Милу, нежную и влюбленную, но не смог. Я это знала. Он читал на моем лице лишь гнев и боль.

– Это все, что я сейчас чувствую, – холодно припечатала я, глядя ему в глаза.

– Я не понимаю тебя, Мила, – тихо сказал Стронг и попытался взять меня за руку, но я не дала ему это сделать. Сорвавшись с места, я обошла его, едва не задев плечом, открыла ящик шкафа и достала оттуда первые попавшиеся джинсы.

– Надеюсь, ты не возражаешь? – с вызовом спросила я и стала натягивать их, не дожидаясь ответа.

– Они будут велики, – машинально ответил Роберт. Он явно никак не мог оправиться от резкой смены моего настроения.

– Но ты ведь выбросил мою одежду! Вот и приходится выкручиваться! Я же не могу явиться домой голая!

Джинсы действительно оказались велики – очень длинные, да и в поясе широковаты. Я взяла с полки кожаный ремень с массивной бляшкой и затянулась потуже, а потом посмотрелась в зеркало и нервно хохотнула.

– Поехали! – скомандовала я. – Надеюсь, ты сапоги мои оставил? Или они тоже другими мужиками пропахли?

– Они в коридоре, – тихо ответил Роберт, – я не могу тебя отпустить. Тебя убьют.

– Если они этого не сделают, я сама застрелюсь. Не хочу, чтобы меня постоянно динамил любимый мужчина.

– Я не… – начал было Роберт, но я перебила его:

– Так ты отвезешь меня, или мне придется добираться пешком? Кстати, где находится этот дом? Далеко от моего?

– Соседний поселок, в минуте езды от твоего дома. Я снял его на то время, пока живу в России.

– Знаешь, – сказала я, – а мне понравился Лондон. Там было несколько районов, в которых я бы даже смогла жить. Например, Белгрэйв. Или Найтбридж, рядом с универмагом Harrods. Не понимаю, что тебя держит здесь, в России. Уж точно не фильм. Тебе ведь плевать на творчество, да? Как и на меня…

С этими словами я выскочила из комнаты, в которой так много всего произошло за последние сутки, и бросилась вниз по массивной дубовой лестнице. В спокойном состоянии я с удовольствием полюбовалась бы домом. Внутренняя отделка дома, мебель, цветовая гамма – все это должно было вызывать самые приятные эмоции, настраивая на спокойный, неторопливый лад. Но я, напротив, спешила, словно безумная, прочь от своей любви. Прочь от единственной надежды на счастье и покой. Прочь от мужчины, которого считала совершенством во всех отношениях.

Роберт бежал за мной следом, и я вдруг почувствовала глубину его отчаяния. Мое дикое, непонятное поведение почти раздавило его. Я остановилась и обернулась. Стронг остановился тоже. Мы стояли друг против друга, не в силах прервать молчание.

Наконец я сказала:

– Роберт, живи своей жизнью и оставь в покое меня. Может, я хочу того, от чего ты так старательно меня оберегаешь. Ты ошибся тогда, пять лет назад. Детство оказалось ни к чему. Оно не было счастливым. Я, как и ты, видела перед собой только убитую горем мать и чувствовала, что мой отец предал меня. Я просто существовала все это время, не получая от жизни ни малейшего удовольствия. Я понимаю, ты хотел защитить живую, веселую девочку от взрослой жизни. Но никто не защитил ее от одиночества и боли. От страха, что она навсегда останется одна в этом мире. От неопределенности. От незнания, что делать в жизни. Ты этого хотел, Роберт?

Стронг молча покачал головой.

– Недавно мой дар начал проявляться, и я впервые ощутила, что живу по-настоящему. Вокруг меня появились люди, каждый новый день стал для меня открытием. Не делай ту же ошибку сейчас, Роберт. Не пытайся защитить меня от реальной жизни. Позволь мне быть собой, и тогда, возможно, я буду тебе благодарна.

– Значит, я – эгоист, раз пытаюсь сохранить тебя для себя? – наконец хрипло спросил он.

– Не обманывай себя. Никто не позволит нам быть вместе. Вспомни, чем закончилась наша попытка заняться любовью. Признай, что мы никогда не будем принадлежать себе. Это уже решено.

– Нет, не решено, Мила. Я отказываюсь в это верить! Можно бороться!

– С кем? С собственным отцом, который может вломиться в твои мысли, хоть ты и отказываешься это признать?

– Должен быть способ избавить тебя от этого проклятого дара, а значит, и от ужасного будущего! Я обязательно что-нибудь придумаю, просто дай мне время.

– А если я не хочу? Если я желаю жить той жизнью, что мне предначертана?

– Лиза смотрела твои руки. Линия на одной ладони описывает мрачное будущее – без семьи, без любимых. Только миссия. На другой – иная судьба. Значит, еще не все потеряно.

– Я не хочу бежать от своего предназначения, – устало сказала я, – к тому же ты, Роберт Стронг, разбудил во мне такую страсть, что я непременно должна испытывать это снова и снова, пусть даже с кем-то другим. И поверь мне, никто и никогда уже не сможет остановиться, как это только что сделал ты.

Мои последние слова добили Роберта. Он буквально остолбенел. Не отрываясь, этот красивый мужчина смотрел на меня и не мог ничего сказать. Я чувствовала, как ему плохо, и всей душой хотела только одного – кинуться ему на шею и уверить, что все мои слова – злая ложь, что я просто хотела его обидеть, что рассерженную женщину не стоит воспринимать всерьез. Но умом я понимала, что нам попросту не дадут быть вместе. Властный отец заставит сына отказаться от меня, а если Роберт воспротивится, то нас разлучат силой. Что ж, не лучше ли расстаться сейчас?

Я еще раз посмотрела на Роберта, зная, что никогда больше его не увижу. А если и увижу, то буду уже совсем другой. Потом выскочила из дома.

Покушение

На этот раз Роберт за мной не побежал. Я понимала, что вела себя как неблагодарная, развратная дрянь, но не жалела об этом. Мне не хотелось стоять между ним и его отцом. Между ним и его долгом. Я слишком любила Роберта, чтобы остаться с ним.

Я хлопнула дверью, отсекая от себя единственный шанс быть счастливой, и стала озираться в поисках калитки. Моя «Мазда» стояла рядом с его «Рэйнджровером». «Вот удивительно, вроде бы я оставила ее во дворе Марининого дома в Беляево…»

Соображать, как здесь очутилась моя машина, не было ни сил, ни времени. Я подбежала к ней, дернула дверцу – не заперта; ключ был вставлен в замок зажигания, я повернула его, заводя двигатель. Въездные ворота, по счастью, были открыты, и я быстро покинула двор.

Что я чувствовала, когда ехала по темной узкой дороге, прочь от своего любимого мужчины? Наверное, ничего. Только почему-то проклятые слезы градом катились из глаз, мешая видеть. Я вытирала их чересчур длинным рукавом рубашки, которая, к сожалению, не сохранила запаха своего хозяина, потому что была идеально чистой.

Через несколько минут я оказалась у себя. Припарковала машину под навесом и поднялась в дом. Мать сидела в гостиной, глядя куда-то мимо включенного телевизора. Услышав шаги, она вздрогнула и уставилась на мое лицо.

– Мам, только ничего не спрашивай, – жалобно попросила я, – все равно ничего не отвечу.

Мать кивнула и тихо сказала:

– Главное, что вернулась. Я уже на это не рассчитывала. «А мама молодец. Не допрашивает меня, почему я так поздно и в таком виде, вообще не орет, как раньше…» Я прошла в свою комнату, а оттуда – в ванную. Мне было просто необходимо полежать в теплой воде.

Моя новая жизнь не сулила ничего хорошего. Нужно было научиться ценить те немногие радости, которые в ней остались: горячую ванну, крепкий кофе по утрам, хорошую погоду, интересные книги, общение с друзьями. Интересно, как быстро и эти маленькие радости исчезнут из моей жизни? Как быстро за мной придут и доставят к Ясным? Как скоро из меня сделают равнодушную машину, призванную сохранять шаткое равновесие между людьми и теми, другими?

Погрузившись в горячую воду и добавляя в нее ароматную пенку для ванн, я поняла, что мне уже все равно. Было только немного жутко представлять себе собственную смерть. «Хоть бы не больно, хоть бы не больно!»

Я подняла руку и внимательно осмотрела ее, изучая синяки, оставшиеся от прикосновений Роберта в ночном клубе. Он тогда не сдержался и сделал мне больно, не желая этого. Я же намеренно разорвала его сердце в клочки. Мои синяки и ссадины заживут, а вот его раны никогда не затянутся. Я всхлипнула.

Мне вспомнилось, как Стронг старался быть нежным, как он контролировал каждый свой шаг, зная, что гораздо сильнее меня. «Роберт! Роберт! – Я уже рыдала, не стесняясь своей слабости. – Ну почему все так глупо? Почему ты – не обычный парень, а я – не обычная девчонка? Мы ведь могли быть так счастливы!»

Следующие дни прошли как в тумане. Я ходила в университет, зная, что больше никогда не увижу Роберта. Слушала лекции, которые по-прежнему были ужасно скучными, участвовала в семинарах, общалась с Антоном и девочками из группы. Надо сказать, что мы поладили после Марининого дня рождения.

Прошло несколько месяцев с того дня, когда я в последний раз видела Роберта.

Однажды я пришла на первую пару раньше всех и уселась за парту. Внезапно в аудиторию вбежал Антошка, потрясая в воздухе журналом о звездах кинематографа. Приятель подскочил ко мне и заорал:

– Новость года! Надеюсь, уже читала?

Я удивленно помотала головой.

– Наш английский красавец женится на своей партнерше по фильму!

Приятель положил передо мной журнал, на обложке которого красовалась большая фотография счастливой пары. Я взглянула на нее и почувствовала, как сердце разбивается вдребезги.

Мой Роберт, неправдоподобно красивый в сером костюме из английской шерсти, держал в объятьях субтильную коротко стриженную брюнетку с нервным, злым лицом – отчего-то знакомым.

– Кто это? – спросила я Антона помертвевшим голосом.

– Ты что, не знаешь ее? – округлил глаза он. – Это же Тина Миллер. Они вместе снялись в нескольких фильмах. В прессе постоянно говорили об их романе. Вроде они уже два года встречаются. Все время то сходятся, то расходятся и вот, наконец, решили пожениться этой зимой.

Мне стало мучительно, нестерпимо холодно. Я откинулась на стуле и заставила себя улыбнуться.

– А я думал, ты расстроишься, – честно признался Антошка, – по-моему, вы друг другу нравились. Это было заметно.

– Немного, – согласилась я, – но мы были очень мало знакомы. Что можно было успеть за это время?

Про себя я подумала, что можно было страстно, безумно полюбить, спасти жизнь любимой, рассказать о самом сокровенном и разрушить самую тесную, самую прочную связь во имя душевного спокойствия самого лучшего человека во вселенной. Ну и да, можно было узнать, что вселенная принадлежит вовсе не людям.

– Правда, они подходят друг другу? – оживленно болтал Антон, разглядывая фотографии. Его успокоило мое показное равнодушие, и он больше не боялся меня задеть.

Я взяла журнал и стала молча рассматривать снимки. Под ними было подробное интервью с актерами. У меня не было сил читать его, поэтому я просто вглядывалась в лицо Роберта, обнимавшего свою тощенькую невесту. Я надеялась разглядеть хоть какие-то следы душевных мук на его лице, но у меня ничего не вышло. Ни единого намека на боль, никакой горечи или обиды. Только безмятежное довольство жизнью светилось в глазах цвета зимнего моря.

Одна из фотографий меня особенно обидела. Тина Миллер, вполоборота к фотокамере, страстно смотрела на Роберта своими прекрасными зелеными глазами. Он отвечал ей таким же взглядом, готовый прильнуть губами к ее приоткрытому рту. Я никак не могла поверить, что Роберт мог так смотреть на кого-то, кроме меня. Желать кого-то, как меня. Защищать кого-то, а не меня. Но на фото это выглядело вполне реально.

Оба актера были так прекрасны на картинках, что я искренне порадовалась бы за них, если бы могла.

После занятий я пришла домой, полубезумная от горя. «А чего, собственно, ты хотела, Мила? – мысленно спрашивала я себя. – Ты сделала все, чтобы оттолкнуть его. Он предлагал тебе остаться с ним. Обещал что-нибудь придумать, чтобы освободить тебя от рокового дара. Подарить тебе право жить спокойной жизнью, полной любви. Но ты обиделась и сказала, что хочешь видеть вокруг себя поверженных мужчин, хочешь, чтобы тебе поклонялись, и хочешь власти над беззащитными людьми. Ты полагала, что, изъявляя желание стать Ясной, освободишь его от постоянного страха за твою жизнь. То, что он считал самым большим злом, ты желала принять как благо. Он покинул Россию, что вполне объяснимо. Наверное, его миссия здесь завершена. Ему нужно было забыть о том, что произошло. Вскоре, если он очень постарается, его уязвленное мужское самолюбие успокоится и он вновь обретет счастье и мир в душе».

Я все понимала. Непонятно было одно: а мне-то что делать? Тоже найти себе пару? После того как Роберт пропал, я не могла смотреть на других мужчин и тихо радовалась, что в нашем вузе их так мало. На семинары с иностранцами я больше не ходила – договорилась с Семипалатовой, что сдам ей «хвосты» отдельно, а еще куплю для ее кабинета новый жидкокристаллический экран. Преподавательница довольно легко согласилась на мое предложение, посетовав лишь на то, что без практики из меня получится плохой педагог. Я только усмехнулась в ответ: знала бы она, каким отличным специалистом я стану через какое-то время. Мне было ясно, что рано или поздно за мной придут. Роберт мог поговорить с отцом, чтобы отложить мое неминуемое перевоплощение, но не мог просить за меня вечно! Когда-нибудь, может быть очень даже скоро, ему станет глубоко наплевать на то, кто такая Мила Богданова. И Ясные, наконец, примут окончательное решение. «Интересно, а мне об этом скажут или так, без предупреждения, пристрелят из-за угла, а потом, подобрав тело, введут свой хитрый препарат, уже опробованный на Роберте?» – думала иногда я.

В дверь моей комнаты тихо постучали.

– Ты есть будешь? – послышался снаружи голос матери.

«Черт подери! Она потихоньку становится просто идеальным родителем. Тактичная, ненавязчивая, без претензии на главенство в семье. Что это с моей бывшей сварливой матушкой?»

– Сейчас приду, – пообещала я: есть совсем не хотелось, но и обижать маму не следовало.

– Хорошо, дочка.

На улице похолодало, и в доме тоже было зябко, хотя мы и включили отопление. Я накинула на плечи теплый вязаный свитер и стала спускаться в столовую.

На столе меня уже ждала полная тарелка супа. Я с благодарностью посмотрела на мать и пробормотала:

– Спасибо. Лучшее средство от непогоды – горячий суп. – Да, – радостно согласилась моя родительница, – говорят, завтра снег пойдет. Ты машину переобула?

– Ой, – растерялась я, – нет еще.

«Разиня! Как можно было забыть?»

– Ладно, в ближайшее время съезди, – настойчиво сказала мать.

Мы немного помолчали. Я нехотя ела суп, делая вид, что он мне очень нравится. Мать сидела рядом, обводя стены мечтательным взглядом. Наконец, она произнесла:

– Твой отец звонил.

«Вот почему она такая сегодня – поговорила с отцом и подобрела», – подумала я, а вслух спросила:

– Чего хотел?

– Вы же должны были встретиться. Он сказал, что около месяца назад.

– Да, – равнодушно кивнула я, – но потом что-то не срослось.

– Вот он и поинтересовался у меня, что именно. А я ответила, что сама не пойму, что с тобой происходит. Сидишь дома, никуда не ездишь, кроме университета. А он удивился, почему тогда не находишь времени, чтобы с ним встретиться. Трубку не берешь. А я? Что я могла ответить? Предложила ему приехать к нам.

Я пожала плечами. После отъезда Роберта меня уже даже отец не интересовал. Ну, расскажет он мне о том, что он – Ясный и я тоже – наполовину. И что?

– Позвони ему, он волнуется, – настойчиво напомнила мать.

Я схватила мобильник и с радостью выскочила из-за стола. Набрав знакомый номер и дождавшись ответа, я сказала:

– Привет, пап.

– А, привет дочка, – сказал отец, – что-то давно не встречались.

Я ничего на это не ответила: мы никогда не встречались часто.

Помню, как в детстве, когда мне было три или четыре года, я все время была при папе. Мы вместе ходили в парикмахерскую, и меня стригли так же, как его – под «ноль». Обычно мама лишь вздыхала, в очередной раз увидев, что ее дочка превратилась в тифозного таракана. Отец брал меня тусоваться с его друзьями, с которыми пил пиво в летних кафе. Он никогда не отказывался, если я просила у него разрешения отхлебнуть из его стакана, и я, попробовав, всегда морщилась и говорила: «Фу, гадость». Может быть, именно поэтому меня никогда не тянуло к спиртному. Я помню холостяцкие квартиры, где папа встречался с друзьями – там кормили неизменной яичницей с вареной колбасой. Все это безумно мне нравилось. Наверное, именно тогда я и переняла отцовскую манеру общаться – непринужденную и доброжелательную, вызывающую неизменную симпатию у людей. Конечно, в последний год, когда мой дар стал проявляться сильнее, приходится быть осторожной, чтобы не нравиться слишком сильно…

Я, практически, не помню маму в это время.

Все изменилось, когда родители решили расстаться. Я ходила как потерянная и повторяла одно и то же: «А у меня папа и мама разводятся». Я говорила это всем, кто был готов слушать: воспитательнице в детском саду, детям в песочнице, соседке-собачнице, которую мать изредка просила посидеть со мной…

Я осталась одна с матерью. А она была наедине со своей болью – раздавленная и уничтоженная, но все еще гордая.

Жизнь стала тяжелой для нас обеих. Мать погрузилась в свое горе, а я должна была научиться жить по-новому. Бесконечные секции, кружки, курсы… Все, что могло отвлечь. Я старательно избегала собственного дома, где вечерами сидела моя несчастная, потерянная мать. Не в силах ей помочь, я загрузила себя по полной – занималась хореографией, постоянно выступала на сцене, играла на гитаре, училась петь… Все преподаватели хвалили меня, но дело было не в каких-то особенных талантах. Просто я не хотела быть дома одна.

С отцом мы виделись не чаще раза в год. Обычно он звонил и назначал встречу рядом с какой-нибудь станцией метро. Я долго и тщательно подбирала одежду, которой было очень немного, старательно наводила марафет, безумно волнуясь – понравлюсь ли я папе. Зачем мне это было нужно, я не вполне понимаю и сейчас.

Я появлялась на месте встречи минут на пятнадцать раньше, чем надо; а папа опаздывал минут на двадцать – но я никогда на него не сердилась. Я волновалась и трепетала в предчувствии встречи.

Потом он появлялся. Все происходило очень быстро: отец пихал мне в руки пакет с какими-нибудь бестолковыми безделушками – жвачками, пластиковыми бусами, заколками для волос – и, чмокнув в щеку, уносился прочь. А я стояла ошарашенная, чувствуя только, что у меня украли сказку, лучший сон, и начинала потихоньку различать вокруг озабоченные, хмурые лица прохожих, обшарпанные стены подземного перехода, лежащих на кусках картона бомжей. Мне становилось горько и обидно, и я плелась домой, чтобы забраться под одеяло и реветь, насколько хватит сил. Я знала, что после меня он сделал еще детей разным женщинам, но ни с кем из них не остался. Теперь я понимала почему.

– Так когда можно к тебе подъехать? – нетерпеливо спросил отец, прервав мои воспоминания.

Он все еще ждал ответа. Я поняла, что ему давно хочется объясниться со мной.

Из всех детей я оказалась ближе к нему, к его досадному дару, от которого мне так хотелось избавиться, чтобы быть с Робертом. «Впрочем, это уже невозможно». Сердце екнуло. «Интересно, а мой отец когда-нибудь хотел стать человеком и жить нормальной жизнью? Вряд ли, ведь он никогда не влюблялся. Это только меня угораздило. И Роберта. Хотя… на картинках он любит Тину не меньше, чем меня когда-то».

– Мы уже несколько раз договаривались встретиться, но все никак не получалось, – напомнила я, – может, больше не будем оговаривать точное время? Ты просто приедешь, и все. Ты узнаешь, где я. Если, конечно, захочешь.

Отец немного помолчал, разгадывая смысл моих слов, затем отозвался:

– Добро, дочка.

Я отсоединилась. Мне по-прежнему было безразлично, что со мной происходит. И даже отец меня больше не интересовал.

Я решила, что просто буду жить, не задумываясь о завтрашнем дне и никого не любя.

Шли дни, и с каждым часом мое сердце становилось все более и более твердым, непробиваемым. Словно его заменили, вставив вместо него, чуткого, трепетного, мертвый камень.

Я понимала, что за мной могут следить, и была готова к любым вариантам, к любому исходу. Вместо тупой покорности судьбе, которая воцарилась в душе после нашего с Робертом расставания, мною овладело совершенно новое чувство. Я стала мрачно и ожесточенно ждать того, кто появится, чтобы убить меня. Ведь именно это должно было случиться перед тем, как я стану другой. Если препарат правильно подействует на меня.

Я понимала, что не владею никакими боевыми навыками и потому абсолютно беззащитна. Роберта рядом больше не было, меня никто не мог спасти. Тем не менее я ждала посланника смерти, чтобы расхохотаться ему прямо в лицо и, может быть, даже влепить уроду звонкую пощечину (я была почему-то абсолютно уверена, что за мной явится мужчина).

Однажды утром я приехала в университет, вышла из машины и сразу поняла: он здесь. Я снова почувствовала тот ледяной следящий взгляд… Переминаясь с ноги на ногу, я встряхнула головой, пригляделась – но вокруг никого не было, только нечеткий размытый силуэт маячил то за одним, то за другим деревом. Со мной будто играли в какие-то странные прятки, где тот, кто ищет, должен испугаться, иначе ловцу неинтересно. Я и правда слегка напряглась (не каждый же день тебя убивают!), еще раз осмотрелась и пошла к главному входу. Как назло, вокруг никого не было – в кои-то веки я решила приехать пораньше, чтобы еще раз почитать материал, который готовила для семинара.

Сзади зашелестело. Я резко обернулась и увидела Олю – девочку, которую так и не научила плавать.

– Привет! – радостно сказала она.

Светлые кудряшки обрамляли ее тонкое, болезненное лицо. Бесцветная кожа девушки была нежной и гладкой, как у ребенка – без единой морщинки, без малейшего прыщика или черной точки. «Неужели у нее не было подростковых прыщей? Никогда, никаких? И как я раньше этого не замечала…»

– Здравствуй, – машинально ответила я и развернулась, чтобы идти дальше.

Говорить не хотелось. Но кудрявая собиралась пообщаться, она снова окликнула меня:

– Куда торопишься? Занятия только через сорок минут начнутся.

– А я лучше посижу, подготовлюсь по-человечески.

– По-человечески? – усмехнулась Оля. – А может, не надо так обреченно?

«Ничего себе!» Я снова обернулась к ней.

– Мне жаль тебя, – вдруг сказала девушка, – ты такая живая, непосредственная. А приходится сдерживаться, чтобы никому не навредить. Это очень благородно с твоей стороны и очень глупо.

– Что ты хочешь этим сказать? – изумилась я. – Что ты вообще знаешь?

– Я знаю, что ты не очень-то мне нравишься. А мужчинам вокруг – наоборот.

– Спасибо за откровенность, – отрывисто поблагодарила я.

– Признаюсь, ты мне не нравишься настолько, – зло начала Оля, – что я была бы рада, если бы тем утром, на поле, Самураи открутили тебе голову. Но вмешался Ясный, сын главного, и ему все сошло с рук. Вообще-то это не по правилам. Ясные имеют право вмешиваться в действия других, только если не затронуты их личные интересы. Это запрещено. На мой взгляд, Роберта следовало бы наказать.

Оля уставилась на меня ненавидящим и в то же время внимательным взглядом, словно проверяя, какое впечатление произвели ее слова.

Девушка и в самом деле меня озадачила. Конечно, я не раз прокручивала в голове сцену, в которой за мной приходили, чтобы нанести смертельное ранение. Я могла представить множество вариантов, но только не этот! Я ожидала встретить грозного убийцу, а тут на меня шипит субтильная малышка, очень безобидная на вид. Она даже плавать толком не умеет! «Как она собирается меня убить?»

– Ты не в состоянии подчиняться приказам, – продолжала Оля, – такая неорганизованная личность не потерпит никого, кто попытается управлять ею.

Я насмешливо прищурилась и спросила:

– Ты это к чему?

Мне вспомнилось, как напряглись Лиза и Герберт, почувствовав что-то на лекции. Тогда они не захотели рисковать и просто вывели меня из университета. Сейчас я понимала, что они почуяли Олю; я даже вспомнила, как она проскользнула мимо меня. Потом Роберт сообщил Лизе, что уничтожил Черепанова, и все успокоились, решив, что мне больше ничего не угрожает. Скорее всего, Стронг поговорил с отцом, и тот заверил его, что за мной больше никто не охотится. А потом Лизу и Герберта услали куда-то, – видимо, по «делам партии».

Оля молча сверлила меня взглядом.

– Ты не боишься, – усмехнулась я, – что с тобой случится то же, что и со следователем Черепановым, или как там его звали на самом деле?

Бледное Олино лицо покрылось алыми пятнами.

– Твоему Роберту законы не писаны! Он уничтожил того, кто просто выполнял приказ! И что? Наказали его за это? Нет, – выпалила Оля.

– А ты тоже приказ выполняешь, следя за мной? – ехидно спросила я.

– Нет, ради собственного удовольствия стараюсь!

– Слушай, – прищурилась я, – ты чего такая злая? Ты же – Ясная, а это красиво звучит.

– Ну, до Ясных мне далеко, – неожиданно смутилась Оля, и ее голос смягчился.

– Так кто же ты?

– Наблюдатель.

– Так же, как и Вишневский, – удивленно пробормотала я. – И что тебе от меня нужно?

Оля не ответила.

– Ну, что вы еще умеете, кроме как подслушивать и подглядывать и еще стирать следы своего присутствия? Кстати, а тяжело, наверное, жить и знать, что о тебе никто не помнит?

– Мы, Спектры, не люди. Поэтому мы не тщеславны и не сентиментальны. Ты мешаешь. Из-за тебя ушли четверо Самураев – а они были нужны клану. По твоей вине погиб Спектр, который выполнял совместную волю.

– Совместную волю? – переспросила я.

– Спектры решили тебя уничтожить, чтобы сохранить Самураев. Ясные отказались давать «добро». Четверо из них готовы глотку за тебя перегрызть. Тогда все вместе договорились, что ты останешься жить, если превратишься в Ясную. Тебе введут специальный препарат…

– Знаю, знаю, – перебила я ее, – это знаю. Скажи мне лучше, что ты теперь будешь делать?

Последние слова не были моими. Сначала я не поняла, кто хозяйничает в моей голове, но быстро догадалась: Лиза! Это ее звонкий голос в моем подсознании отметал все мои самостоятельные мысли и хозяйничал там, заставляя спрашивать Олю:

– Ты что, хочешь нарушить волю Ясных и Самураев?

Девушка прищурилась:

– Нет, отчего же. Я все сделаю так, как меня просили. Мне было приказано убить тебя и отдать Ясным, чтобы они могли тебя изменить. Только, знаешь, убить можно разными способами. Пожалуй, я полностью тебя уничтожу. Им не удастся восстановить твое тело. А я скажу, что не рассчитала силы.

– Зачем тебе это? – жестко спросила Лиза через меня.

– Ненавижу тебя, – просто ответила Оля, – тебя и таких, как ты, которым все просто и легко дается. А что ты сделала для того, чтобы у твоих ног валялись самые лучшие мужчины? Ты хоть раз мечтала о том, что станешь Ясной, как мечтали другие? Нет! А они уже защищают тебя от нас и от всего света. Они даже жалеют тебя. Сомневаются, а понравится ли Миле такая жизнь? Может, оставить все как есть?

«Так вот в чем дело!»

– Ты хочешь стать Ясной?

– Я жду этого целую вечность! – зло выкрикнула Оля. – Мне до сих пор никто ничего не обещал, но я непременно стану одной из них! Конечно, мне не повезло при рождении, и я даже не полукровка, как некоторые, и все же… У меня такие способности и такой опыт, что Ясные должны будут согласиться на мои условия.

– Зачем тебе это? – спросила Лиза в моей голове, и я озвучила вопрос.

– Потому что Ясные стоят над всеми в этом мире. Только они решают, только они судят. Я всегда мечтала об этом.

«Все понятно, – фыркнула Лиза в моей голове, – банальное тщеславие, и больше ничего – ни таланта, ни души». Я не стала говорить это вслух: Оля пугала меня. Казалось, она вот-вот нападет. А скоро должны появиться студенты…

Но пока мы были одни. Скорее всего, Оля хорошо умела калечить и убивать людей, я же вообще ни разу в жизни ни с кем не дралась.

Неожиданно в моей голове послышался приказ, сказанный голосом Лизы: «Немедленно сделай шаг влево!» Я беспрекословно повиновалась и сразу почувствовала, как в миллиметре от правого уха пролетел небольшой нож. Он со свистом проследовал мимо и воткнулся в сосну, которая росла неподалеку. Я было хотела спокойно разобраться в происходящем (не каждый же раз рядом с тобой летают ножи), но времени на это у меня не оказалось.

«Пригнись», – резко пронеслось в голове, и я послушалась. Опять свистящий звук где-то сверху, и резкий грубый выдох:

– Черт!

«Сколько же у нее ножей? Неужели, нельзя просто пристрелить меня? Правда, тогда я не спасусь… Я же не Нео из „Матрицы“, чтобы уклониться от пуль! Мне бы самой сейчас пистолет…»

– И зачем ты в меня швыряешь все эти ножики? – выкрикнула я, когда в нашем непринужденном общении образовалась небольшая пауза. – Подойди и воткни, чего стесняешься?

– На расстоянии сложнее рассчитать силу удара, – неожиданно спокойно объяснила девушка, – можно вогнать нож чуть глубже, и тогда никто тебя не спасет. А если я подойду, мне не поверят, что я случайно так сильно ударила.