Текст книги "Рим. Цена величия"

XLVI

Гай Цезарь в очередной раз перечитывал письма из капсы, данной Тиберием. Развалившись на ложе и наслаждаясь потоками теплого воздуха, в изобилии струящегося из проемов в стенах, он мечтал о возвращении в Рим, скучал по Юнии. Ему стало известно, что она в Капуе, живет у Клавдия. Он терялся в догадках, почему она до сих пор не написала ему ни одного письма. Гай исчеркал уже сотни листов со страстными признаниями в любви, но Клавдилла упорно молчала. Вести из Рима доходили очень редко, одиночество угнетало. После того как Тиберий раз призвал его к себе, больше они не виделись. Император упорно избегал Калигулу, но, как удалось узнать у рабов, Гемелл тоже находился в опале. Старый цезарь теперь предпочитал одиночество и просиживал перед очагом, уставившись на огонь или разбирая различные донесения. Тиберий не развлекался даже со своими любимцами – эти раскрашенные мальчишки целыми днями нежились среди цветов в перистиле, бренчали на лирах, распевали непристойные куплеты или тихо ссорились меж собой.

Тиберий выжидал, но Калигула никак не мог для себя понять, чего именно. Гай отчаянно скучал, даже тревоги улетучились, вытесненные страшной тоской. Если уже не убили, то, значит, он проживет еще долго.

Калигула вновь лениво потянулся к узкому пергаментному листу, развернул, глаза неторопливо пробежали по знакомым строчкам.

«Эвдем – Элию Сеяну

Спешу сообщить господину, что драгоценная для него особа сегодня в полночь разрешилась от бремени близнецами мужского пола[16]16
  Брат-близнец Тиберия Гемелла – Германик – умер в 23 г. н. э.


[Закрыть]. Ее супруг уже принял их как наследников. Госпожа передает свои уверения в вечной любви и поздравление с рождением сыновей. Vale».

Ох, Юния! Только она могла пойти на такой рискованный шаг! Старый Тиберий поражен в самое сердце: подумать только, единственный родной внук, которому он мечтал передать бразды правления в ущерб детям Германика, оказался незаконнорожденным выродком. Сын Сеяна! Сын злейшего предателя! Великолепно, Юния, любовь моя! Калигула послал ей воздушный поцелуй. Дорого бы он отдал, чтобы узнать все подробности исполнения этого дерзкого замысла. Кто-то должен был пострадать. Но кто? Кого избрала жертвой Клавдилла?

Неизвестность угнетала. Калигула потянулся к чаше с вином. Опять напьется к вечеру от безысходности.

Беззвучно откинулась темная занавесь, и на пороге выросла огромная фигура Германна. Гай вздрогнул и пролил вино.

– Когда ты оставишь свои привычки? Здесь тебе не Тевтобургский лес![17]17
  В 9 г. н. э. три римских легиона под командованием Публия Квинтилия Вара попали в засаду в Тевтобургском лесу и были уничтожены германцами.


[Закрыть] – недовольно произнес он.

Германн довольно ухмыльнулся:

– Император хочет видеть тебя, Гай Цезарь! Поторопись, я провожу.

– Я бы и сам нашел дорогу.

Но тем не менее Калигула живо поднялся, собрал свитки в капсу, сунул ее под подушку.

Тиберий в своем неизменном пурпурном плаще восседал посреди атриума в золотом солиуме. Львы на подлокотниках зловеще скалились. Калигула подобострастно пал ниц перед этой неподвижной фигурой, мраморный пол неприятно холодил.

– Встань, лицемер!

Гай помедлил, а затем поднялся, попытался поцеловать огромную сморщенную лапу старика, но Тиберий брезгливо отдернул руку. Он не заметил быстрого взгляда Гая, полного вожделения, брошенного на рубиновый перстень – символ императорской власти.

– Ты можешь сесть, – насмешливо произнес Тиберий.

Калигула оглянулся по сторонам в поисках скамеечки, но атриум был пуст. В замешательстве он присел на ступени около солиума, робко глянул снизу вверх на цезаря.

Злоба искажала безобразное лицо могучего старика. Крупные сочащиеся гнойники не были, по обыкновению, залеплены пластырями, мутные глаза навыкате тускло поблескивали в неровном свете факелов. Гай сдержался, чтобы не передернуться от отвращения, – насколько был страшен и противен вид цезаря, – и отвел взор.

– Я позвал тебя, чтоб огласить свое решение, но чуть-чуть подождем прихода моих гостей.

Калигула испуганно насторожился. Что еще за гости? Липкие пальцы ужаса сжали бьющееся сердце. В стороне послышались осторожные шаги, и вошел Гемелл. Гай даже усомнился на миг: действительно ли тот не родной внук цезаря? Меж ними имелось много сходства. Гемелл был довольно высок, нескладен и сильно сутул, лицо его в изобилии покрывали воспаленные прыщи, глаза слезились от постоянных простуд. Конечно, Гемелл совсем не походил на красивого Друза, сильного и крепкого, точно дуб, первого кутилу и задиру Рима. Та же мысль, видимо, пришла в голову и Тиберию, Калигула заметил, как яростно блеснули его глаза при виде юноши. Хилая ветвь здорового древа! «Интересно, – подумалось Калигуле, – знает ли Тиберий, что этот тощий юнец до сих пор мочится в постель?» Молоденькая рабыня нашептала об этом Гаю, когда он, скучая по ласкам своей ненаглядной Юнии, заманил ее к себе на ложе. С тех пор глупая девчонка бегала к нему каждую ночь, и от нее Калигула узнавал скудные обрывки новостей.

Тиберий махнул рукой Гемеллу, и тот присел с другой стороны кресла, бросив на Гая угрюмый, недружелюбный взгляд.

Громкие голоса из осциума разбудили эхо в безмолвном атриуме, управляющий откинул занавес, и с громким топотом вошел Невий Серторий Макрон, за ним семенил на коротеньких ножках сиятельный сенатор Марк Юний Силан. Рука Макрона взметнулась в приветствии, а сенатор подобострастно хлопнулся на колени и припал к длинным узловатым пальцам Тиберия.

– Я позвал вас, чтобы огласить свое решение. Неожиданно раскрылись печальные обстоятельства, связанные с заговором Сеяна.

Макрон про себя отметил надрыв в голосе, едва Тиберий произнес имя его предшественника на посту префекта претория. Слова цезаря его озадачили: не с этим ли связан странный приказ тайком умертвить Фабия Персика?

– И я, – продолжил Тиберий, – решил не менять завещание в пользу моего внука. (Макрон вновь уловил надлом.) Гай Цезарь и Тиберий Гемелл остаются наследниками власти в равных долях и в будущем должны наследовать друг другу.

И неожиданно, наклонившись к Калигуле, он добавил так тихо, что сам Гай едва расслышал:

– Ты убьешь его, а тебя убьют другие.

Калигула вздрогнул, но тут же беззаботно улыбнулся – теперь его жизнь была в безопасности.

Силан и Макрон переглянулись, стараясь скрыть недоумение, и поспешили поздравить официальных наследников. Секретарь передал Юнию Силану документы на хранение, после чего Тиберий отпустил всех и только префекту претория велел остаться. Гемелл тут же шмыгнул в коридор, ведущий во внутренние комнаты, а Гай с Силаном прошли в перистиль, где в огромной клетке сидел пятнистый змей – любимец Тиберия.

– Прими мои поздравления, Гай Цезарь, – осторожно молвил Силан. – Слухи, что цезарь решил изменить завещание, к счастью, не подтвердились.

– Марк Юний, ответь мне лучше, как моя супруга? За эти месяцы я не получил о ней ни одного известия, кроме того, что она гостит у моего дяди Клавдия в Капуе.

– Она уехала туда уже давно, через две недели после твоего отъезда, и я сам не получил от нее ни одного письма, кроме счетов от торговцев. Позже она вызвала туда твоих сестер. Они втроем долго там пребывали, пока известие о смерти Фабия Персика не вернуло Друзиллу в Рим. Все знают, что она была сильно влюблена в него.

Калигула неожиданно остановился. До него дошли слова тестя.

– Кто умер? Кто?! – неожиданно закричал он на Силана, схватив его обеими руками за тогу.

– Как? Ты не знаешь? В прошлую нундину Фабий Персик решил распрощаться с жизнью и перерезал себе вены. Рабы слишком поздно нашли его, он успел истечь кровью.

Калигула в изумлении не мог сдвинуться с места. Он все еще не осознал, что его лучший друг умер, а он узнает об этом последним, когда пепел погребального костра уже развеян.

– Слухи ходят, – продолжал Юний, – что несчастная любовь сгубила его.

– Любовь? Несчастная любовь? – перебил его Калигула. – Да ты бредишь, старик! Он никогда бы не покончил с собой из-за такой безделицы! Его же… – Тут Гай резко осекся, осознав, что может сказать лишнее.

– Не знаю, Гай Цезарь, – многозначительно произнес Силан. – Но мне говорили, что в его спальне нашли изуродованную статую какой-то красавицы. Видимо, в приступе безумия он уничтожил ее и перерезал себе вены.

Калигула вздохнул и заинтересованно глянул на сенатора.

– Он оставил после себя завещание, – проговорил Юний. – Все его дворцы, поместья и деньги принадлежат тебе. Он был одинок.

– Мне? – Гай не верил своим ушам. – Фабий, друг… Извини, Марк Юний, но я хочу побыть один. Давай встретимся позже, за обедом.

И Калигула резко ушел, оставив удивленного Силана у клетки с чудовищем.

Марк Юний вытер потный лоб. Что на уме у этой молодежи?

Что-то влажное коснулось его руки. Силан обернулся, и крик ужаса невольно вырвался из его уст. Чудище высунуло чешуйчатую морду из клетки и тыкалось в его ладонь. Сенатор мгновенно отскочил, потирая руку.

– Вот ведь гадость, – прошептал он, – мог и укусить запросто.

Желтые глаза змея не мигая наблюдали за ним. Силан поспешно отошел от железной клетки и уселся около фонтана. Струйки воды били высоко вверх из раскрытой пасти огромного льва, которую раздирал Геркулес. Его гигантские мускулы, казалось, вот-вот лопнут, а бородатое лицо выражало свирепую злобу. Сенатору пришло на ум, что такое же лицо сегодня было и у Тиберия. Что же за таинственные обстоятельства старого заговора неожиданно всплыли на поверхность? Почему Гай Цезарь так и остался наследником власти? Ведь сам император говорил, что собирается завещать все молодому Гемеллу. Но ум Силана, привыкший слепо следовать четким указаниям цезаря, которые ему с успехом удавалось приводить к цели, не мог заглянуть в тайны давнего заговора и предположить истинную причину, по которой Тиберий переменил свое решение.

В перистиль вышел Тиберий, закутанный в теплый плащ. Силан быстро поднялся и кинулся ему навстречу.

– Я все мерзну, Марк Юний, – сказал император. – Ранняя осень в этом году и скорая зима. Какие вести из Рима?

– Я привез отчет, как ты велел, цезарь.

Силан выудил из синуса белоснежной тоги два толстых свитка. Тиберий уселся на скамью, с которой перед тем вскочил сенатор, взял у него из рук свитки, небрежно сломал печать, но, развернув, тут же отбросил:

– Не хочу, ничего не хочу. Эти известия совсем подкосили меня. Мой покойный враг вновь нанес страшный удар, от которого трудно оправиться.

– Я могу узнать, что все-таки произошло? Надеюсь, что цезарь по-прежнему продолжает испытывать ко мне то доверие, которым облек прежде.

Тиберий тяжело вздохнул, и Силан заметил, сколько грусти таится в его мутных старческих глазах.

– Ты один из сиятельных отцов-сенаторов пока еще предан мне. Богатство и почет, какими я тебя одарил, еще не вскружили голову, не заставили принять сторону моих врагов.

– Я всегда останусь твоим верным слугой, мой повелитель. Род Юниев всегда преследовали неудачи, но в ссылке, вдали от Рима, в тиши александрийских библиотек и храмов, мне удалось обрести мудрость и постичь причину несчастливой судьбы моего некогда славного рода. Я не намерен повторять ошибок молодости, – произнес Силан.

– Ты не намерен, – Тиберий намеренно выделил «ты». – А твоя дочь? Твоя единственная дочь? Она так же мудра, как ты? Не вскружили ли ей голову невиданные почести и возможность обладания властью над Римской империей?

– Нет, цезарь. Юния слепа в своей любви к товарищу детских игр, с которым боги, сжалившись над ее бесконечным отчаянием, наконец соединили ее. Разлуку с ним она переживает столь глубоко, что покинула суетный Рим, куда раньше стремилась всей душой, и гостит у Тиберия Клавдия в Капуе.

– Гостит у Клавдия, – задумчиво повторил Тиберий, поглощенный своими мыслями. – Почему именно у него? Всеми забытый глупый заика, которого интересуют только древние этрусские кладбища.

Внезапно император громко рассмеялся.

– Знаешь, Силан, что за письмо я получил от него три недели тому назад?

Сенатор замотал головой.

– Он предложил мне ввести в алфавит новые буквы. – Тиберий вновь не сдержал смеха. – Да, хорошо, что Юния сейчас у него, по крайней мере, не натворит глупостей и будет находиться под присмотром, разучивая новый способ письма.

Юний почувствовал облегчение, неожиданно осознав, что гроза невиданной силы пронеслась мимо. Ведь, казалось бы, невинные вопросы Тиберия таили в себе нечто большее, чем простое любопытство. Силан даже не понял, где была ловушка, но уяснил для себя, что счастливо ее миновал.

– Я хотел испросить твоего позволения, цезарь, – сменил тему Юний. – Срок траура по моей супруге еще не миновал, но я хочу сочетаться браком с юной Эмилией, дочерью Павла Эмилия Лепида от второго супружества после первой неудачной женитьбы на развратной внучке Августа. Я уже стар, и мне нужен наследник.

– Что ж, женись, раз нужен. – Тиберий не сдержал горькой усмешки. Ему он тоже был необходим. Цезарю хотелось поделиться своим несчастьем, спросить совета, но он понимал, что Силан не настолько умен и чуток. – Я собираюсь вернуться в Рим…

Фраза повисла в воздухе, и Силан невольно вздрогнул. В Риме давно ожидают этого со страхом. Сколько голов полетит с плеч, сколько тел будет брошено на потеху толпе на Ступени слез?

– О чем ты говорил с Калигулой? – неожиданно прервал его мысли император. – Этот змееныш рад моему решению. По глазам видел, что рад.

– Я сообщил ему, что Фабий Персик покончил с собой. Кажется, это известие сильно его огорчило.

– Неужели этого лицемера может что-либо огорчить? Он лучший актер, прославленные Мнестер и Аппелес не сравнятся с ним. Они носят маски лишь на сцене, а он меняет их в жизни, закрывая истинное лицо. Нет на свете более лучшего раба и не будет более худшего повелителя. Твоя дочь ошиблась в своем выборе, не быть ей с ним счастливой. Если она надоест ему, он с легкостью отравит ее, чтобы убрать с дороги.

Силан вздрогнул. Да не допустят этого боги! Но, может, и к лучшему, что Тиберий не подозревает о ее истинной натуре, коварстве, жестокости и лицемерии, превосходящих все пороки Калигулы. Если императору небезразлична ее судьба, то насколько же полно она завоевала его сердце. Под счастливой звездой родила ее бедная Клавдия!

Тиберий резко поднялся, не закончив фразы, закутался в пурпурный плащ и широкими шагами удалился. Силан так и остался стоять у фонтана. Он наблюдал, как император задержался у клетки с змеем, протянул руку и погладил чешуйчатую плоскую голову. Розовый раздвоенный язык лизнул его пальцы. Старик приник к прутьям, что-то говоря любимцу, а тот при этом мотал уродливой головой, сжимая и разжимая кольца длинного тела. Силана передернуло от отвращения, он отвернулся и присел на скамью.

– Пора возвращаться! – сказал он самому себе.

Шум фонтана заглушил осторожные шаги человека, крадущегося за колоннами, но неясная тень мелькнула у ног сенатора. Он испуганно закрутил головой. А, Тиберий Гемелл! Проклятый выродок, ищущий темные места, сторонящийся света и людей. Наследник власти! Он и Калигула – достойные правители Римской империи!

Гемелл не потревожил его, скользнув мимо в свои покои. Но сенатор недолго пробыл в одиночестве. Громкая поступь Макрона, сопровождаемая звоном фалер его панциря, спугнула мысли Юния Силана.

– Где Гай Цезарь? – спросил префект претория, видимо раздосадованный тем, что застал в перистиле одного Силана.

– Он удалился к себе, расстроенный известием о смерти Фабия Персика. Хотя я и сообщил ему хорошую новость, что по завещанию он единственный наследник всех богатств, ведь у Фабия не было родственников.

Убийца Павла и глазом не моргнул, услышав в очередной раз напоминание о совершенном им тайном злодеянии.

– Мне необходимо увидеть его, – сказал префект.

Гулкое эхо его громкой поступи еще долго металось между высокими коринфскими колоннами, пока Макрон шел по коридору, по старой солдатской привычке чеканя шаг.

Калигула уже успел изрядно накачаться вином. Он лежал на круглом ложе, скинув сандалии и пачкая огромными грязными ступнями вышитые простыни. Рядом валялась опрокинутая чаша, объеденные куски сыра и раздавленные оливки. Макрон брезгливо поморщился при виде спящего Калигулы и потряс его за ногу. Тот громко всхрапнул и повернулся на бок, по-детски положив ладонь под щеку. Префект без лишних церемоний окатил его водой из кувшина, и Гай подскочил, безумно вращая глазами.

– Что ты, Невий? Пришел выпить со мной? – хрипло спросил он.

– Поднимайся! Клянусь Юпитером, ты выбрал неподходящее время напиться! Или смерть Фабия так подействовала на тебя?

– Фабия? – глупо переспросил Калигула. – А, Фабия. Пусть его, гуляет, наверное, по елисейским полям или жарится в Тартаре. С чего ты взял, что его смерть заставила меня горевать? Я должен радоваться внезапному богатству!

– Твой тесть сказал, что ты ушел в расстроенных чувствах.

Калигула громко фыркнул, потирая воспаленные глаза:

– Как иначе мне было отвязаться от старика? Все новости я выудил из него, к чему было выслушивать докучливые рассуждения? Скажи лучше, давно ты видел Юнию?

– Давно. Она, видно, не собирается возвращаться в Рим, пока и ты не вернешься.

Гай довольно улыбнулся:

– Но теперь-то я могу уехать с этого мерзкого острова хоть завтра. Сразу помчусь в Капую к ней.

Игла ревности уколола Макрона, и он нахмурил косматые брови, стоило представить их встречу после долгой разлуки. «Возвращайся!» – эхом прозвучали в сердце ее слова, и он вспомнил взгляд божественной. А что, если он прибудет в Капую раньше?

Префект мотнул седой головой, стараясь приглушить радостной блеск в глазах, и заговорил:

– Побудь еще две недели, присмотрись к настроениям Тиберия. Стань для него подушкой для ног, только не потеряй того, что завоевал. А я постараюсь увезти с собой Гемелла. Этот проклятый юнец должен быть подальше от цезаря. А то, глядишь, ветер повеет в другую сторону. Я не могу понять, что заставило Тиберия изменить свое решение. Во время последней встречи он уже показывал мне новое завещание, и ты там не упоминался.

Калигула запустил руку под подушку и кинул Макрону на колени узкую деревянную капсу. Невий обомлел, полный испуга и удивления, когда прочел письма. Единственный вопрос задал он себе. Кто? Кто стоял за всем этим и столь искусно направлял свои удары? Макрон теперь и не сомневался, что убийство Фабия напрямую связано с этими письмами. Но не разум, а сердце неожиданно подсказало имя. Имя той, которую он любил больше всего на свете. Имя убийцы, поджигательницы и коварной лицемерки. Невий закрыл глаза, и ему почудилось, будто он стремительно низринулся в бездонную пропасть, откуда нет возврата и спасения, но он только шире раскинул руки, как орел расправляет мощные крылья, и вдохнул полной грудью пьянящий воздух опасности. Юния! Божественная Юния! Он готов отдать жизнь за обладание ею! Так начертали боги в его судьбе.

– О чем задумался, Невий?

Макрон тряхнул седой головой:

– Да так, ни о чем. Я возвращаюсь, а ты пока оставайся! Пересиль свою тоску по жене, главное – вновь обрести доверие цезаря. И можешь написать Юнии письмо, я заеду в Капую.

Он повернулся, чтобы уйти. Ему хотелось побыть в одиночестве, обдумать и осознать ту тонкую игру Клавдиллы, которая только что открылась ему.

XLVII

Четыре дня. Долгих, бессмысленных четыре дня, полных тоски и бесполезного ожидания. Макрон ненавидел маленькие тихие города, предпочитая суету и вечное движение Рима, прекрасного, величественного, не сравнимого ни с каким другим городом. Здесь у него не было знакомых, у которых он мог бы попросить гостеприимства, и поэтому он со своими преторианцами остановился в таверне, где имелись комнаты для знати. Хозяин предоставил ему целый павильон с широким ложем, массивными бронзовыми светильниками и безвкусными красно-желтыми занавесями. От предложения хозяина насчет гетер из местного лупанара префект претория отказался, предпочитая коротать время в одиночестве.

Сразу по приезде он отправился в дом Клавдия, где жила Юния. Но ему вежливо ответили, что госпожа Клавдилла больна и никого не желает видеть, а господин Клавдий еще вчера уехал осматривать земельный участок за городом и вернется через два дня. Раздосадованный Макрон оставил для Юнии письмо от Калигулы и записку от себя, где сообщил, что ему надо срочно ее повидать. Через час раб, прибежавший в таверну, вернул восковые таблички нераспечатанными.

Ненависть захлестнула его душу, стоило увидеть, что не сломана печать. Как обезумевший лев, мечущийся по арене, пронзенный острыми копьями и ревущий под хохот безжалостной толпы, впал в ярость и всесильный префект претория, тот, кто отдавал приказания одним взглядом, тот, от чьей милости зависел весь Рим до последнего жалкого плебея. «Возвращайся! Возвращайся!» Он на разные лады повторял это краткое слово, беспощадно насмехаясь над собой. Как он мог поддаться слепой страсти, так унизить себя? Это небрежно брошенное слово обещало все блага мира. Вернулся… Глупец! Девчонка просто забавлялась с ним. Макрон призывал всех богов услышать его страшные клятвы, он клялся разоблачить убийцу и поджигательницу, чтобы насладиться видом ее бездыханного тела на Гемонии. Но стоило представить разметавшиеся лунные волосы на бесчувственном камне, остекленевшие черные глаза, свернутую набок точеную шейку и бледные полуоткрытые губы, как ненависть отступала под натиском жалости и страсти. Во что бы то ни стало он хотел насладиться ее совершенным телом и лишь потом отдать его на растерзание палачу. Поэтому Макрон выжидал, точно хищник, затаившись в засаде, пил много вина и лежал, раскинувшись на широком ложе. Мысли его путались, планы менялись, но цель оставалась четкой и ясной. Юния!

Так и провел он долгие четыре дня в добровольном заточении, не приняв ни одного человека. Чтобы отвлечься, потянуть время и дать понять Клавдилле, что он не зря здесь находится, Макрон сочинял обвинительную речь. На Капри Тиберий потребовал от него начать новый судебный процесс: показательные обвинения против Акунции, затеянные Лелием Бальбом, и ее скорая казнь не произвели, как посчитал цезарь, должного впечатления на сиятельных отцов-сенаторов. Они вовсю теперь забавлялись, наблюдая, как разворачивается борьба между Бальбом и народным трибуном Юнием Отоном, который наложил запрет на награждение сенатом обвинителя. Императору хотелось крови. Крови знати, льющейся густым потоком на Гемонии.

Речь мстительного Макрона была направлена против Альбуциллы, вдовы Сатрия Секунда, одного из казненных приспешников Сеяна. Эта красивая величественная женщина когда-то осмелилась отвергнуть всемогущего префекта претория. Воображение Макрона бурлило, стоило ему к тому же припомнить строптивость и ненависть недосягаемой Клавдиллы. Он без колебаний обвинил в своей речи Альбуциллу в неуважении к императору, а в качестве ее сообщников в оскорблении величия решил привлечь неугодных ему самому персон. В его речи они фигурировали как любовники этой матроны. Макрона не смутило, что в список любовных связей Альбуциллы был включен и семидесятилетний сенатор Луций Аррунций. Макрон люто ненавидел его из-за проигранной денежной тяжбы.

Теперь префект претория добьется своего и наложит лапу на состояние сенатора, на медные рудники в Испании, прекрасный дом, недвижимость на Эсквилине и Целии. Все будет его!

Макрон с удовлетворением перечел свою речь. Гордая Альбуцилла будет повержена, что ж, он придет проститься с ней на Ступени слез. Никто в суде не осмелится возражать против страшного обвинения в оскорблении величия.

Префект претория живо представил себе, упоенный местью, красивую, статную Альбуциллу. Она пользовалась большим уважением в Риме, ее даже удостоили высокой чести вести церемонию жертвоприношения в праздник Доброй богини. В третий день до декабрьских нон знатные матроны собирались в доме консула, только женщины допускались на эту церемонию. Сами священные весталки помогали главной распорядительнице. Мало кто из мужчин догадывался о ходе праздника. За всю историю Рима лишь один раз был нарушен закон. Ради прекрасной Помпеи, жены Юлия Цезаря, влюбленный Клодий, переодетый девушкой, проник в дом, где справлялся священный праздник. Тогда ему повезло, что Красс купил судей, и глупец отделался лишь легким испугом!

Макрон вызвал одного из преторианцев и передал обвинительное письмо в суд, приписав, чтоб немедленно были подвергнуты аресту рабы и вольноотпущенники всех обвиненных и брошены в Туллиеву тюрьму. Курьер отправился в Рим. Он повез с собой и послание к Домицию Афру. Префект решил, что именно лучший оратор и доносчик империи должен произнести обвинительную речь на этом нелегком процессе. Невий помнил, насколько искусно тот оплел сетью интриг в свое время Клавдию Пульхру – подругу Агриппины, матери Калигулы, когда Тиберий решил устроить показательный процесс.

Холодная декабрьская тьма сгущалась над городом. Вовсю праздновались яркие дни Сатурналий. Самый любимый праздник простого люда и бесправных рабов! Сатурналии несли с собой беззаботное веселье, игры, пляски и пиры. Все осыпали друг друга подарками, даже рабов, освободив от работ, сажали за семейный стол, воскрешая память о призрачном «золотом веке», когда все люди меж собой были равны.

Римская знать всегда с неудовольствием ожидала этих празднеств. Зазорно было высокородным патрициям общаться со всяким сбродом и тратить деньги на подарки презренным рабам. Поэтому многие обычно уезжали на время Сатурналий в загородные имения, оставляя следить за домашним весельем управляющих.

Пьяные возгласы «Io, Saturnalia!»[18]18
  Праздничный возглас во время шествий и гуляний.


[Закрыть] с улицы временами достигали ушей префекта претория, заставляя его недовольно морщиться. Макрон ненавидел этот праздник, напоминающий ему о бесславном рождении и предках-рабах.

Близились январские календы[19]19
  37 г. н. э.


[Закрыть], а за ними и перемены в общественной жизни. Новые консулы, избранные в июне, готовились вступить в должность. В храме Кастора готовились к принятию присяги, начали проводиться первые ауспиции, преторы, эдилы и квесторы сдавали полномочия своим преемникам. Макрон отдавал себе отчет в том, что должен возвращаться, и чем быстрей, тем лучше.

Клепсидра отмерила уже не один час, а префект претория сидел в полумраке за столом. Неровный блеск светильников освещал его мощную грузную фигуру, блики плясали на неровных гранях чаши, он забавлялся, наблюдая за их робкой игрой. Еще один глоток терпкого вина, за ним другой, третий. Когда же наступит блаженное забытье? Пора уезжать, слишком долгое бездействие префекта только на пользу его врагам. Но Клавдилла…

Тихий удар в медную доску вывел его из оцепенения. Он услышал окрики своих преторианцев, стоящих на страже, но не смог понять, с кем они спорят. Полог отдернулся, и показалась голова охранника.

– Говори! – хрипло приказал Макрон.

– Господин, там какая-то женщина. Она не открывает лица и требует пропустить. По голосу вроде молодая и разряжена точно гетера, в пестром пеплуме под темным плащом.

Макрон грустно усмехнулся. Видимо, хозяин таверны решил услужить почетному гостю. Но почему прислал только одну девушку?

– Пусть пройдет, – махнул рукой.

– Мы обыщем, вдруг прячет кинжал.

– Ты думаешь, я не справлюсь с какой-то девчонкой? – возмутился Макрон и сдвинул косматые брови. – Не смейте тронуть ее даже пальцем.

Голова охранника исчезла за толстой занавесью. Невий тихо рассмеялся: эта девка как раз кстати, одинокие вечера уже наскучили, немного развлечься не помешает. А завтра он уедет и уже в Риме дождется возвращения Клавдиллы.

Полог опять приподнялся, хрупкая фигурка, закутанная в темный плащ, выскользнула из темноты, тихо приблизилась к столу. Незаметное движение, и плащ упал на мраморный пол. Макрон остолбенел: перед ним стояла чернокожая девушка с короткими курчавыми волосами, ее пестрый пеплум с затейливыми узорами переливался в прыгающих бликах огоньков. Невий шумно выдохнул, пораженный этим зрелищем. Он ненавидел темнокожих гетер. Хозяин таверны завтра поплатится за эту чудовищную глупость.

– Вон! Убирайся, черная тварь! – заревел он.

Но она только широко раздвинула в улыбке темные губы. На месте передних зубов зияли провалы. Макрон ужаснулся этому зрелищу.

– Убирайся, пока я не убил тебя! – закричал он.

Но девушка спокойно отошла и неожиданно стала плавно изгибаться, склонив набок курчавую головку, точно внимая неслышной музыке. Макрон кинулся на нее, но она, беззвучно скользя по мрамору, отбежала, чтобы продолжить свой странный танец.

Он с безумием во взоре вновь попытался схватить ее, но она увернулась, оставив в его руках разноцветный лоскут. Макрон выхватил меч, но разрубил лишь воздух, а она ускользала от него, подобно легкому ветерку, он бил уже наотмашь, но не мог достать ее. Эта странная игра приводила его в ярость, гнев застилал глаза, он не мог понять, что надо этой девчонке, почему, вместо того чтобы спасаться бегством, она, пританцовывая, молча прыгает с ловкостью пантеры и скалит страшный рот с провалами вместо зубов.

Она вскочила на ложе, беззвучно хохоча.

– Теперь я убью тебя, дикая тварь! Вздумала пошутить! – задыхаясь, прерывисто крикнул Макрон и взмахнул коротким мечом.

Отблеск отточенного металла мелькнул в ее бездонных глазах.

– О, пожалуйста, сжалься над бедной девушкой, господин Невий Серторий, – неожиданно проговорила она, и он испугался до боли знакомых звуков ее нежного голоса.

– Клавдилла?

– Что ж не признал сразу?

Девушка сбросила курчавый парик, разбросав по плечам кольца белокурых волос, и скинула пеплум гетеры. Макрон остолбенел.

– Кажется, только римлянки возбуждают твою плоть? – продолжала издеваться Юния, оттирая тканью сажу со щек и зубов. Плеснув воды из кувшина на руки и умывшись, она завершила свое превращение.

Макрон с усилием отвел глаза.

– За что ты так? – тихо спросил он, устремив глаза в темноту. Сердце бешено колотилось, будто стремилось наружу.

Неожиданно Клавдилла обвила его мощную шею тонкими руками, и он вздрогнул, настолько тихо она приблизилась. Макрон заставил себя повернуть голову, и его взгляд окунулся в бездонную тьму ее зрачков. Внезапный всплеск страсти нахлынул, заставил горько застонать.

– Почему ты мучаешь меня? Знаешь же, что люблю до безумия только тебя одну, – прошептал Невий, касаясь губами ее нежной кожи.

Дивный аромат, исходящий от девушки, кружил ему голову. Он обхватил ее своими огромными руками и нежно прижал к груди, закованной в тяжелый панцирь.

– Я слишком поздно поняла, что Калигула не стоит тебя, но моя гордость не давала мне сознаться в этом даже себе самой. Ты настоящий мужчина, с сильными руками и грубой кожей, тот, кто мне нужен, тот, кого я смогу любить. – Голос Юнии задрожал, и Макрон почувствовал влагу ее слез на своей щеке. – Я сделала много ошибок, слишком много, чтобы быть достойной этого чувства.