Текст книги "Рим. Цена величия"

LVIII

Во дворце шли поспешные приготовления к роскошному пиру, который устраивал Калигула на правах нового повелителя. Близился вечер. Великолепные дары уже поступили от местных властей, количество гостей росло, а быстрые курьеры уже достигли Вечного города и принесли народу ликование.

Несколько дворцовых рабов, посланных управляющим за вином в кладовую, не спешили покидать ее изобильные недра. Хозяйское вино щедро лилось в грубые деревянные чаши, и они без устали поднимали их за здравие Калигулы.

– Старый, может, еще не умер, а мы уже празднуем! Новый-то больно торопится! – неожиданно сказал молодой грек.

– Лучше помолчи, Полибий! Тебе почем знать? Сам префект претория объявил нам, что Тиберий мертв, – ответил смуглый сириец. – Пей себе! Сын славного Германика, того, что умер на моей родине, достоин быть цезарем более, чем кто-либо. Плесни мне еще вина! Слава Астарте, теперь у нас будет хороший повелитель с добрым сердцем.

Кувшин опустел, и Полибий наполнил его снова.

– Как бы не явился управляющий, – заметил сириец, – нас могут высечь за воровство.

– Вот еще, – сказал третий раб, тоже грек. – Он уже пьян с утра. Повара стараются на кухне, а наш черед кравчих еще не настал. К вечеру мы сумеем протрезветь, не впервой.

Глаза сирийца хитро заблестели, и он наклонился поближе к товарищам.

– Кто видел, стоит ли стража у покоев Тиберия? – спросил он.

– Нет, – ответил второй грек, – Макрон убрал ее. Ни к чему теперь охранять мертвого старика. Теперь никому нет дела до покойника.

– Можно неплохо поживиться, – важно изрек сириец, – в покоях цезаря немало ценных вещей, перекупщики краденого с радостью заберут их.

– Но цезарь еще жив, – с ужасом произнес Полибий. – Раба-вора распнут, если уличат. Я не хотел бы оказаться на кресте.

– Вздор! Тиберий мертв! Калигула заявил, что сам закрыл ему глаза, – ответил ему предприимчивый сириец. – Все будет в порядке. Полибий постоит на страже, а я проникну в покои цезаря, если остальные боятся. Но две трети добычи мои. А свою треть делите, как хотите.

– Идет! – Полибий даже привстал от волнения, позабыв, что сомневался в смерти старика.

Сириец прошмыгнул в комнату цезаря тихо, как мышь. Тусклым огоньком тлел единственный светильник у изголовья высокой кровати. Старик лежал, скрестив тощие руки на груди, мертвенно-бледный, с заостренными скулами и провалившимся ртом. «Покойник, точно. Полибий, дурак, сомневался», – подумалось рабу, и он смелее двинулся к стоящему рядом с постелью кованому ларю. От неловкого толчка свалилась статуэтка, и сириец испуганно замер на месте. Возможно, это и спасло его. Покойник неожиданно шевельнулся, опустив иссохшую руку, и застонал.

Ужас сковал сирийца, ноги онемели, и он со страхом наблюдал, не в силах убежать, как Тиберий садится на кровати и трясущимися руками шарит вокруг себя.

– Проклятье! – раздался его слабый голос. – Где мой перстень? Эй! Кто-нибудь! Немедленно сюда!

Испуганный сириец юркнул к двери, но споткнулся и запутался в мягком ворсе ковра. Тиберий, услышав шорох, принялся кричать все настойчивей.

Сириец, наконец выйдя из оцепенения, вылетел из комнаты и помчался по коридору мимо удивленного Полибия. У входа он столкнулся с Макроном.

– Проклятый раб! – закричал префект претория, хватая его за рукав.

– Император жив, господин, он ищет свой перстень!

По искаженному от страха лицу раба Макрон понял, что тот говорит правду. И растерялся. Сириец, воспользовавшись тем, что хватка ослабла, вырвался и побежал по коридору, громко вопя.

Новость в мгновение ока разнеслась по дворцу и достигла атриума, где Калигула встречал гостей.

В белоснежной тоге и пурпурном плаще, он гордо возвышался в золотом солиуме, рядом стояла его прекрасная супруга. Поистине божественным величием веяло от этой пары, и счастьем лучились глаза влюбленных, принимающих поздравления и уверения в преданности.

Паника и ужас охватили присутствующих, когда была услышана страшная новость. Поспешно отдавая приказания рабам готовить носилки, все бросились прочь. Послышались крики: «Слава богам! Наш цезарь жив! Да здравствует Тиберий!»

Калигула вскочил с солиума и заметался в страхе. Он сдернул перстень с пальца и сунул его в руку не менее растерянной Юнии.

В глазах ее вспыхнула тревога, безотчетным движением, будто ожегшись, она отбросила перстень прочь, и он покатился под ноги префекту претория. Атриум тем временем пустел, бестолково сновали гости. Гай и Юния беспомощно смотрели друг на друга, потом, повинуясь порыву, обнялись и застыли, объятые ужасом.

Макрон молча поднял кольцо, презрительно усмехнулся. Не знамение ли это того, что именно ему суждено стать императором? Сама божественная Клавдилла вручает ему символ власти. Но усмешка быстро исчезла с губ. Нет, время еще не пришло! Рано думать об этом!

Внезапно решившись, он закричал громким голосом, словно обращался к легиону, а не к толпе напуганных безумцев:

– Вернитесь, жалкие глупцы! Тиберий умер еще ночью!

Кто-то из уходящих обернулся. Юния метнула удивленный взгляд на Макрона и быстро шепнула что-то Гаю на ухо.

– Кто же так боится мертвеца и доверяет глупым слугам?! – громко спросила она. – Смотри, Гай Цезарь, как покидают тебя те, кто клялся в верности! Тиберий мертв, ты сам закрыл ему глаза, а я слышала, как он испустил последний вздох. Префект претория тому свидетель! Или кто-то не доверяет нам?

Слова ее молнией разнеслись по дворцу, как перед этим выкрики сирийца, и были услышаны в каждом уголке.

Макрон уже бежал в покои Тиберия, Юния устремилась следом, пока Калигула, еще не опомнившись от испуга, стоял посреди атриума.

Они вбежали в темную кубикулу почти одновременно. Тиберий уже стоял на ногах, опираясь на посох, стоны из его уст перемежались с проклятиями.

Префект претория с размаху налетел на старика, повалив его на кровать своим мощным телом. Император пытался сопротивляться, но справиться с могучим Макроном ему было не под силу. Макрон кинул ему на лицо подушку и принялся душить.

Из последних сил Тиберий вскинул посох и ударил убийцу в лицо, тот с яростным воплем отшатнулся, и цезарь неожиданно громко завопил, призывая на помощь. Юния, как пантера, вскочила ему на грудь и обеими руками прижала подушку к лицу Тиберия, заглушив крики. Длинные костлявые пальцы клешней впились в ее нежное плечо, она застонала, и в этот миг Макрон, оттолкнув ее, навалился на подушку всей своей тяжестью.

Хватка постепенно ослабла, и иссохшая рука старика безвольно упала. Юния осторожно коснулась Макрона.

– Довольно. Он умер, – тихо сказала она. – Уходи лучше. Я побуду здесь.

Даже не взглянув на нее, Макрон вышел, но в коридоре бессильно прислонился к колонне и неожиданно заплакал, как тогда, в ночь ее свадьбы, осознав, что страшная клятва отомстить никогда не будет исполнена. Он был и останется рабом своей слепой любви навсегда, совершив ради этого самое страшное преступление!

Юния, оставшись одна, еще долго всматривалась в лицо Тиберия, потом сложила ему руки на груди и прикрыла глаза. Все это доставляло ей неизъяснимую радость, и она тихо смеялась, впервые за долгие месяцы чувствуя покой. Враг мертв! И ее Сапожок теперь достиг величия благодаря ей. Теперь можно расслабиться и наслаждаться благами.

Занавес за ее спиной шевельнулся, и Юния узнала шаги Калигулы.

– Ты здесь, звездочка моя. Раб и вправду сошел с ума, если подумал, что цезарь жив. Пойдем, не стоит сидеть рядом с покойником.

Он коснулся ее плеча, и Юния вскрикнула от пронзительной боли.

– Что ты? Но… откуда эти страшные синяки на твоей нежной коже?

Но слова замерли на его устах, когда он увидел ее глаза Мегеры, и тогда-то понял все. Ужас и восхищение заставили его опуститься на колени, он припал к ногам Юнии и исступленно принялся целовать край ее столы, даже не осмеливаясь притронуться к возлюбленной. Клавдилла положила руку ему на голову, и он вздрогнул – настолько холодна она была.

– Теперь ты сможешь явить свою божественную сущность. Я верю, что ты станешь самым могущественным правителем, что был у Римской империи. Предсказание Мартины почти сбылось.

Гай удивленно посмотрел на нее:

– Почти? Кажется, она предрекла, что мы сумеем достичь величия, если будем едины. И благодаря лишь этому мы достигли цели. Но подожди… – Он задумчиво потер лоб. – Ты ведь оставалась с ней наедине, а меня выгнали на улицу. А ты никогда и словом не обмолвилась, о чем вы с ней тогда говорили, мне же не все удалось подслушать. Ты что-то скрыла от меня. Что?!

Юния вздохнула. Сапожок с нетерпением дергал край ее столы.

– Я возвращаюсь в Александрию, – наконец с усилием проговорила она. – Я безумно люблю тебя и доказала это. Но больше мы не можем быть вместе, я уезжаю завтра.

Ей не хотелось говорить этих слов, сердце ее протестовало, но разум подсказывал, что лучше поступить так и уберечься от грозившей ей неизвестной опасности. «Ваша любовь несет твою гибель!» – слова старой колдуньи зазвучали будто наяву.

Калигула взвыл и обхватил ее колени.

– Нет! – закричал он. – Ты никуда не уедешь! Я так люблю тебя, что не смогу отпустить. Я всемогущ и приказываю остаться со мной. Мы навеки будем вместе. Я и ты! Навсегда!

Клавдилла не выдержала и, опустившись на мягкий ковер, обняла мужа. Ее любовь вспыхнула, и разум ослеп, подчинившись страсти. Пылкий поцелуй разжег неистовое желание, и они, сбросив одежды, слились воедино в экстазе, забыв, что рядом покоится тот, чью жизнь они принесли в жертву на алтарь их величия и любви.

LIX

Медленно продвигалась погребальная процессия, растянувшись на всю ширину Аппиевой дороги. Впереди в темной тоге шагал Гай Цезарь, скрывая под капюшоном плаща счастливые глаза. Вначале с ним рядом шла Клавдилла, но вскоре устала, неожиданно почувствовала себя плохо и пересела в носилки. Гаю не хватало ее присутствия, тем более что внезапный приступ дурноты у Юнии его встревожил не на шутку, но он не мог себе позволить покинуть процессию. Как и полагается почтительному сыну, он усиленно тер глаза и старался не прислушиваться к восторженным крикам крестьян, столпившихся по обеим сторонам дороги Аппия.

Траурная процессия напоминала триумфальную, настолько сильным было народное ликование. Как только не называли Гая Цезаря! Юния, мучаясь от подступившей к горлу тошноты, через силу улыбалась ласковым прозвищам, которыми награждали их с Гаем старые крестьянки.

Клавдиллу и саму беспокоило ее внезапное недомогание. Она боялась яда. Но более всего ее страшил гнев богов. Кто знает, вдруг в исступленной жажде мщения страшные когти фурий уже сжимают ее горло, не давая дышать? Лишь присутствие Гая придавало ей мужества и сил сопротивляться непонятному недугу.

Макрон уехал, когда они еще были в Мизене. Калигула возложил на префекта претория ответственную миссию. Его задачей было лично сообщить сенату о смерти цезаря и убрать с дороги несовершеннолетнего Гемелла. Завещание же Тиберия покоилось в ларце, который вез Марк Юний в своих носилках. Никто не знал, что в нем. Они не успели взломать печати, глупый Силан воспрепятствовал этому, неожиданно потребовав, чтобы оно было вскрыто прилюдно в сенате. При свидетелях пришлось подчиниться.

День за днем проходил в медленном движении, и с каждым шагом все бóльшие толпы собирались приветствовать нового принцепса и все громче раздавались крики ликования. На дороге поспешно возводились алтари, где сжигались жертвы во славу правителя и его прекрасной жены. Стаи голубей, громко хлопая крыльями, взмывали к небу с привязанными к лапкам длинными цветными лентами.

И чем ближе подходили они к Риму, тем отчетливее слышались крики: «Тиберия в Тибр!» До Гая уже дошли слухи, как римляне встретили известие о смерти старого цезаря. Всю ночь радостно возбужденные квириты носились с факелами по улицам. Но самое большое возмущение вызвала в народе расправа с узниками Туллиевой тюрьмы. Для некоторых день казни совпал с радостным известием, но начальник тюрьмы в слепом подчинении порядку все равно приказал удушить приговоренных и бросить их на Гемонии.

За несколько миль до Вечного города Гай Цезарь приказал подать коня и, поцеловав на прощанье супругу, умчался устраивать торжественную встречу процессии. Едва он уехал, как огромная толпа перегородила Аппиеву дорогу, чтобы не пропустить в Рим траурное шествие. Крики о том, что тело Тиберия следует везти в Ателлу и поджарить там в амфитеатре[21]21
  Жители города Ателлы считались грубыми дураками. «В амфитеатре» – значит на потеху толпы; «поджарить» – сжечь наполовину, в знак ненависти и презрения.


[Закрыть], переросли в требования, но вернувшийся Макрон с усиленным отрядом преторианцев быстро навел порядок. Нескольких зачинщиков казнили на месте без долгих разбирательств, и толпа уступила грубой силе.

Процессия вошла в город через Капенские ворота, в изобилии украшенные ветками кипариса – дерева траура. Был пятый день апрельских календ.

Клавдилла без сил лежала на подушках. Рабыня заботливо обмахивала ее павлиньим опахалом. Очередной приступ раздражения заставил Юнию выбить красивую вещицу из рук девушки. Неожиданно к горлу вновь подступила тошнота, и она зашлась в мучительном кашле, сглатывая слюну. Поймала взгляд сидящей рядом рабыни.

– Что ты смотришь так, Гемма? – зло спросила Клавдилла.

– Осмелюсь предположить, госпожа, – тихо проговорила рабыня, – но не вызвано ли твое недомогание тем, что ты ожидаешь наследника? Гай Цезарь будет счастлив.

Юния резко выпрямилась.

– Что?! – крикнула она. – Не может быть!

– Это случается с молодыми супругами, госпожа, – с улыбкой произнесла Гемма.

Сильная пощечина на миг ослепила ее.

– Замолчи, глупая гусыня! Да отсохнет твой проклятый язык! – закричала Клавдилла. – Пошла прочь!

Испуганная рабыня соскочила с носилок. А Юния горько разрыдалась. Нет! Только не беременность! Страшное видение, испытанное в первую брачную ночь, вновь предстало перед ней. Дымящийся погребальный костер и маленькая хрупкая фигурка, бледной тенью танцующая на углях. Молодая женщина передернула плечами, отгоняя непрошеный сон наяву, но тут душа ее неожиданно успокоилась, осененная радостной догадкой. Ведь это был не ее погребальный костер! Конечно же, не ее, а старого Тиберия! Ее малыш зачат в ту ночь, когда был задушен старый цезарь. Воистину Геката благословила их союз с Гаем! Теперь в ее чреве дитя величия! Права Гемма – надо радоваться, а не проклинать нерожденного.

Юния выглянула из носилок и поманила к себе рабыню. Испуганная Гемма, увидев счастливый блеск глаз госпожи, приблизилась уже без опаски.

– Не держи камня обиды за душой, – сказала Юния. – И прими в дар это кольцо как знак доброй вести, которую я услышала от тебя. И пусть Пантер отнесет мою записку Гаю! Хочу, чтоб Калигула первый узнал об этом.

Неожиданно Макрон поравнялся с носилками Клавдиллы, едва сдерживая горячего скакуна.

– Смотри, Юния, – произнес он с горькой иронией, – сколько народу вышло встречать своего нового повелителя. Даже громкий стон наемных плакальщиц не слышен из-за радостного гула толпы. Имя старого цезаря смешано с грязью и ненавистью.

Клавдилла откинула раззолоченный занавес носилок и жестом указала место рядом с собой. Рабыня поспешно соскользнула на дорогу, уступая сиденье. Макрон передал скакуна преторианцу и сел напротив Клавдиллы. Занавес опустился.

– Зачем ты стараешься погубить свою любовь и дать прорасти ненависти? К чему так упорствовать? Пойми же, наконец, что страшное преступление во имя величия сковало нас единой цепью навеки, и мы сейчас, как никогда, должны быть едины.

Макрон сощурил правый глаз, Юния знала, что это признак сомнения.

– Почему бы тебе не сознаться, Клавдилла, что, изображая страстную влюбленность, ты использовала меня, чтобы убрать с дороги Тиберия, оставив руки Калигулы не запятнанными кровью?

– Нет. – Женщина устало вздохнула. – Мои чувства подлинны. Величие вскружило голову, но не настолько, чтобы забыть о моих обещаниях тебе.

– А ты помнишь, в чем клялась?

– Да. Ты женишься на мне, и я сделаю тебя императором Рима. У тебя лучше получится управлять огромной империей, чем у Сапожка, которого любят только из-за имени и прославленного отца. Имей терпение и не давай сомнению завладеть своим сердцем. Я по-прежнему люблю тебя.

– Но…

– Никаких «но», – резко оборвала его Юния. Неожиданный приступ головокружения заставил ее упасть на подушки.

Макрон нежно поддержал ее:

– Что с тобой? Тебе плохо? Ты побледнела.

– Моя рабыня оказалась прозорливей меня. Я жду ребенка, Невий Серторий.

Макрон спрыгнул на землю так резко, что носилки закачались на плечах огромных нумидийцев. Клавдилла мечтательно улыбнулась. Скоро, совсем скоро он задаст себе тот вопрос, что не даст ему покоя. Не он ли отец?

Огромная толпа восторженных квиритов сопровождала Гая Цезаря на пути в сенат, туда же проследовали за ним многие отчаянные смельчаки. Сенаторы в белоснежных тогах восседали на мраморных скамьях, полукругом окружавших золотое курульное кресло. Их приветственные крики встретили появление Калигулы. Уставший Гай без обиняков сразу уселся на пустовавшее до его прихода почетное место и молча внимал благодетельным отцам отечества, наперебой старавшимся выслужиться и превзойти друг друга в выражениях почтения перед новым принцепсом.

Когда стих гул голосов, а ликторы заняли свои места за курульным креслом, вперед выступил Гатерий Агриппа. Чересчур низко склонившись перед молодым правителем, он едва смог потом разогнуть больную спину. Калигула подавил смешок.

– Известие, привезенное в одиннадцатый день до апрельских календ Невием Серторием Макроном, принесло с собой всеобщее ликование. Обычное заседание сената в тот день превратилось в торжество. Решено было единогласно передать все полномочия императора Гаю Цезарю, сыну прославленного Германика.

Со всех сторон вновь раздались крики приветствий. Гатерий сделал паузу.

– Мы просим тебя принять титулы, что причитаются по праву правителю Римской империи, в том числе настаиваем на почетном титуле Отца отечества, что с гордостью носил божественный Август.

Калигула поднялся с гордой усмешкой:

– Мне всего лишь двадцать пять, я еще не стал отцом собственных детей. Так как же могу взять на себя право носить такой титул? Я оставляю за собой титул императора и народного трибуна.

Глухие смешки вошедших вслед за Гаем в сенат всадников и плебеев заставили сенаторов смутиться из-за своего излишнего подобострастия. Но неожиданно слева раздался решительный голос протеста.

– Требую! – кричал, к удивлению всех, Марк Юний Силан. – Я требую оглашения завещания Тиберия! Вот ларец, что запечатал лично я сам, приняв из его рук сей важный документ. На каком основании мы смеем решать, если за нас уже распорядился цезарь? Мне доподлинно известно, что он назначил себе преемника.

Казалось, даже всемирный потоп или землетрясение не могли бы остановить решительного Силана, брызгающего слюной и потрясающего деревянным ларцом перед сенаторами. Со злым недоумением Калигула наблюдал за спятившим тестем. Всем было известно, что своему высокому положению Силан обязан Тиберию, объявившему его своей правой рукой в сенате и безоговорочно ему доверявшему в принятии всех решений. Но повелитель умер, к чему теперь настаивать на выполнении его посмертной воли? Множество рук потянулось к Юнию с намерением стащить со скамьи, избить, растерзать, но Калигула жестом остановил всех и подал знак консулам.

Гней Ацерроний Прокул принял ларец из рук Силана и при полном молчании сломал массивную печать. Стоило начать чтение документа, как сразу раздались возгласы протеста. Наибольшее возмущение вызвали имена тех, кто засвидетельствовал это завещание. Несколько вольноотпущенников и какой-то безграмотный рыбак. Усмешка Гая переросла в язвительную ухмылку. С таким лицом он заслушал, как вздорный старик, вместо того чтобы назначить его наследником первой степени, как предполагалось всеми, а Гемелла – второй, если что-то случится с Калигулой, сделал их сонаследниками в равной степени, которые должны были попеременно управлять империей. Чтение этого пункта совсем заглушили крики негодования.

– Мальчишка Гемелл!

– Да он еще не надел тогу совершеннолетнего!

Силан важно поднял большой палец вверх:

– Мы должны следовать воле цезаря. Так хотел он! Предлагаю голосование.

Тут не выдержал Калигула и с гордым видом встал со своего курульного кресла. Плавно полилась его речь. Разве стоит прислушиваться к завещанию того, кто запятнал себя всеми мыслимыми пороками и кто был не в своем уме, когда писал эту бумагу? Известно, как покойный император ненавидел сенат и народ римский, мечтал уничтожить всех выдающихся и достойных людей. И стоит ли брать в расчет мальчишку, его внука, получившего воспитание на Капри и запятнавшего себя связью с последователями запрещенного культа Гекаты? Конечно, все пункты по выплатам денег будут выполнены в точности, но как отнесется народ к тому, что править им будет внук ненавистного Тиберия? И пусть благодетельные отцы отечества вынесут свой вердикт, он согласится со всем.

При этих словах Гай многозначительно посмотрел на упрямого тестя, но тот и глазом не моргнул и не опустил поднятой руки, продолжая настаивать на голосовании.

– Предлагаю сенаторам, согласным с Марком Юнием Силаном, сесть на правые скамьи, – сказал Гай Цезарь.

В панике вскочили сенаторы, занимавшие правые ряды, чтобы пересесть. Скамьи слева заполнились мгновенно, даже яблоку негде было упасть. И среди гнетущей тишины, под гневным взглядом Калигулы, его тесть остался гордо сидеть один посреди пустого мрамора.

– Отцы-сенаторы, мы вас более не удерживаем! – громко и торжествующе произнес Гай Цезарь, полноправный властитель Римской империи.

На выходе его неожиданно окликнул раб Клавдиллы, Пантер, пробивающийся сквозь напирающую толпу. Подал таблички. Гай, необъяснимо волнуясь, распечатал, и все с удивлением увидели, как по его щеке покатилась блестящая слеза.

– Свершилось! – радостно закричал он, и сенат и народ римский затихли в ожидании доброй вести. – Моя супруга ждет наследника!