Текст книги "Таежный гамбит"

11

Из головы Файхо все не выходил тот роковой для его семьи день. Воспоминания мучили его, не позволяли работать, отдыхать. Отец давно болел, рано или поздно Файхо вынужден был взять на себя заботу о матери и сестре. И вот это случилось. Но ужасные воспоминания мешали охотиться, пасти скот, помогать сестре ухаживать за матерью, которая заметно сдала после трагедии и уже практически не вставала.

Посоветовавшись с сестрой, он решил перевезти мать к старшей дочери, которая жила с мужем в его селе, верстах в тридцати от поселка Файхо. Мать поначалу была против, но Файхо и сестра уговорили ее, и старухе пришлось согласиться. Мать перевезли, сестра на некоторое оставалась в поселке, чтобы до зимы покормить бычков, заколоть их и привезти больной матери свежее мясо.

Пристроив домашних, Файхо собрался в путь. На вопросы родных ничего не отвечал, говорил только, что поедет зарабатывать и обязательно вернется. А про себя знал: отныне главным его чувством будет месть. Он терпелив, он обязательно добьется своего. Встретит своих врагов и непременно отомстит им за смерть брата и отца. Виновником смерти Ойхэ он считал генерала Мизинова, пусть он прямо и не убивал его брата. Все равно – брат погиб за его интересы, защищая его, генерала, дом, и кто-то должен обязательно ответить за это! Поскольку Файхо не видел, кто застрелил брата, он решил, что мстить станет Мизинову.

Что касается убийцы отца, то уж этого человека Файхо ни за что не спутает ни с кем другим. Хоть обряди его в богатые шелка с драгоценностями, какие Файхо видел однажды на важном правительственном чиновнике. Это взгляд с черным блеском пронзительных глаз Файхо навсегда отпечатал в своем сердце.

Файхо много слышал о гражданской войне, которая шла в России. Отголоски ее доносились в их поселок из Приморья, до которого было в общем-то рукой подать. Соплеменники постарше говорили ему, что там воюют за справедливость, хотят, чтобы богатые не издевались над бедными. Богатых русских Файхо видел неоднократно: они командовали работами на КВЖД, где он мальчишкой вместе с отцом работал на постройке железнодорожных насыпей; они владели банками, куда его отец, работая извозчиком в конторе у Мизинова, периодически подвозил толстых и чванливых клиентов; они, наконец, носили погоны, как два самых заклятых его врага. А бедных русских… Бедным был сам Файхо, а потому не думал, что бедные русские существенно отличаются от него. Оба убийцы были в погонах. Отныне он возненавидел людей в погонах. И понял: его место только среди людей, называющих себя «красными», именно им он принесет жар своего юного сердца, силу своих не по годам натруженных рук…

Он продал корову, собрал все свои скудные сбережения и купил лошадь. Перепоясался патронташем, как это делали русские охотники, перекинул за спину ружье и направил лошадь на север. Где-то там, он знал, находились самые справедливые борцы за свободу. Их называли «красными», но Файхо было без разницы, под каким знаменем воевать. Перед его взором стояли две пары ненавистных глаз, а какого цвета твоя ненависть – не все ли равно?

На пятый день пути он переплыл Амур возле Благовещенска. На той стороне его задержали большевистские патрули. Юношу отправили в чека, там долго дивились: вот те на, такой молоденький китайчонок проявляет несвойственную его возрасту классовую сознательность! Неизвестно, сколько бы пришлось Файхо забавить чекистов, если бы о нем не услышал Степан Острецов.

Тот вызволил парнишку из чека и после часовой беседы с ним понял, что это именно тот, кто сейчас нужен ему больше всех. Еще бы – лично знает генерала Мизинова! К тому же обозлен невероятно. Лучшего и желать нельзя было. Сейчас Острецову и нужны были такие бойцы – безжалостные, хладнокровные, не сомневающиеся в правоте своего дела. А эту самую правоту и вбивать-то даже не надо было в голову Файхо: она сама прочно засела там.

Острецов накормил и одел парня. Из всей одежды ему больше всего пришелся по душе теплый и красивый матросский бушлат. Через два дня Острецов передал парня во вновь сформированный отряд Илмара Струда. В нем числилось двести восемьдесят штыков и три пулемета. Бойцами были красноармейцы якутских и приамурских гарнизонов, от вынужденного безделья в тылу изрядно порастерявшие былой боевой опыт.

«Ничего, пусть последят там за Мизиновым, пообстреляются, а там и я подоспею», – думал Острецов. А до того момента ему еще предстояло покончить с белогвардейскими отрядами генерала Бакича, тщетно пытающимися вырваться из плотного мешка, в который их загнали на границе с Монголией.

Отряд Струда выступил на рассвете. До станции Дежневка у Хабаровска доехали по железной дороге. Оттуда вниз по льду Амгуни дошли до какого-то глухого урочища. Ускорив марш, они через двое суток были возле озера Эворон. Поход завершился, можно было немного отдохнуть и обустроить лагерь. Это было в тот день, когда отряд Мизинова начал свой недельный переход через Сихотэ-Алинь.

Памятуя слова Острецова, Струд сразу же предложил Файхо возглавить разведку отряда. Юноше было все равно, чем заниматься, лишь бы побыстрее встретиться со своими врагами и отомстить им. Он уже знал, что главный его враг недалеко, а потому подобрался и сосредоточился, переданными под его начало десятью разведчиками командовал грамотно, расторопно, учил их таежным премудростям. Вскоре он слыл не только лучшим командиром отряда, но и одним из самых идейно подкованных его бойцов. Тут уж была заслуга Струда: видя в парнишке такое рвение, он подолгу беседовал с ним о марксизме – в той мере, конечно, в какой сам разбирался в этих тонкостях. А однажды пообещал Файхо, что как только окончится поход, обязательно рекомендует его в партию. О том, что такое партия, Файхо уже был достаточно наслышан, а потому согласно кивнул и спросил только, закончится ли поход смертью Мизинова. Струд на минуту задумался и ответил, что пленением генерала закончится непременно.

– У меня есть еще враг! – сузив и без того некрупные глаза, выдавил Файхо.

– Этого добра у нас у всех хватает, поверь мне, – успокоил его Струд.

– Ваше – это ваше, – возразил Файхо. – Мое – это мое!

– Вот ты какой! – удивился Струд. – А кто же он, твой второй враг?

– Имени не знаю, – ответил насупившийся Файхо. – А вот глаза запомнил на всю жизнь. Недобрые глаза. Глаза желтого Хабыса!

– Кого-кого? – переспросил Струд.

– Хабыса, – повторил Файхо. – Это злой дух, который приносит несчастье.

– Вон оно что! – изумленно протянул Струд. – Скажи, а у вас в селе никогда не были миссионеры? Ну, такие жрецы с крестами?

– Как у русских? – насторожился Файхо.

– Ну да, в том числе и у русских.

– У нас нет, в других поселках были. Мы не приняли их веру. Она зла.

– Почему же? – удивился Струд, вспомнивший, как его отец и мать регулярно посещали лютеранскую церковь.

– В их храмах не боится укрываться Хабыс, вот почему!

– А кто ваш Бог? Ну, добрый дух?

И был поражен ответом:

– Тигр!

– Обычный тигр?

– Тигр не может быть обычным. Он – высший дух! Он высший судья. Он один может определить, виноват ты или нет.

– Как это?

– Просто. У нас сажают плохого человека в клетку и запускают туда тигра, которого несколько дней не кормили. А человека этого перед тем бьют крепко, чтобы голодный тигр чувствовал запах крови. Зверь бросается на человека, рядом с которым копье. Человек может поднять его и убить тигра. Если так – он прав, и мы освобождаем его.

– А если промахнется?

– Значит, виноват перед высшими силами.

– М-да, ничего себе! – призадумался Струд и понял, что разговоры о религии следует перенести на потом – в силу слабой подготовленности собеседников – и заняться более подходящими делами.

Таковые дела вскоре нашлись. На Эворон пробились несколько уцелевших после онучинской бойни красноармейцев. Поняв, что белые отрезали им пути отхода на юг, к своим, они отважились преодолеть Сихотэ-Алинь в надежде встретить в тайге красных партизан. Они рассказали Струду о наступлении Мизинова, приукрасив и количество белых, и скорость его продвижения. По их словам, сейчас белые уже должны были выходить к Амгуни.

– Да вы что, съели чего-нибудь не того? – одернул их Струд. – Амгунь-то за мной в сотне верст, а вы уж, выходит, ее перешли давно?! Здорово же вы бежали, однако!

Бойцы никак не могли в себя прийти от перенесенного ужаса, но охотно согласились стать бойцами отряда – это было безопаснее, чем блуждать по незнакомой тайге в поисках своих частей.

– Плохие бойцы, – сказал о них Струду Файхо. – Боятся тайги. Ненадежные бойцы!

– Дорогой ты мой, где я тебе возьму хороших бойцов? – Отрезал тот. – Какие уж есть! Твои-то разведчики – они как? Хорошие?

– Мои разведчики хорошие, – уверенно ответил Файхо.

– Ну и хорошо! Вот тебе и первое задание. Эти хвастуны, конечно, переврали. Мизинов сейчас, скорее всего, только спускается в долину Амура, если вообще не в горах еще. Он идет к Камову, это за нами верстах в полутораста. Нельзя дать им соединиться, понимаешь?

Файхо кивал.

– Ну вот. Возьмешь своих разведчиков и один пулемет и двинешь к Амуру. Бинокль тебе дам, настоящий. Постарайся взять пленного. Если заметишь, что Мизинов начал переправу – мигом пошли ко мне конного. Двух лошадей возьми. Понял? Да не вздумай показаться на глаза Мизинову. Если ты его запомнил, то он тебя, я уверен, тоже. У фронтовых офицеров глаз наметанный.

И Файхо с небольшим отрядом в тринадцать человек выступил к Амуру. Подошли они к реке в тот момент, когда бойцы Мизинова входили в село Верхнее Тамбовское. Из-за реки в бинокль он видел, как в улицы втекают длинные обозы, как скачут всадники, как стройными группами идут бойцы. Так много солдат Файхо еще не видел в своей жизни. Хорошо знакомое ему чувство удивления вновь охватило его. Только если прежде это было удивление от подстреленного кабана или лося, то теперь удивление вызывали огромные скопища живых людей. Он никак не мог представить, чтобы столько народу собралось воевать. В его тесном мирке воевали малым количеством – самое большее, когда лучшие воины племени уходили на битву с бойцами вражеского племени. Но их, как правило, было немного – пять-семь самых сильных и выносливых. А тут – такая длинная колонна войск в одном только селе! Струд как-то сказал ему, что весь Дальний Восток охвачен войной. Сколько же тогда народу воюет в этой войне? Файхо даже страшно было представить такое количество солдат. А считать дальше сотни он не умел.

Его разведчики притаились на противоположном от села берегу Амура и стали наблюдать за происходящим. Им повезло: около полудня разведчики увидели, как от противоположного берега отчалила лодка, в которой сидели пять человек. Было ясно, что эти люди, преодолев реку, углубятся в тайгу. А раз так – значит подчиняться будут законам тайги, которые Файхо знал с детства. Струд сказал, что они пойдут к озеру Эворон. Значит – пойдут именно тем путем, которым пришли сюда они. Это был самый лучший и удобный путь к озеру.

Оставив в засаде одного из бойцов с лошадью, привязанной в овражке, Файхо собрал отряд и ускоренным темпом двинулся обратно. Он смекнул, что самое удобное – держаться чуть впереди белых. В настоящем положении это означало отступать. Так он и держал противника двое суток в неведении, что за ними из-за каждого куста наблюдает, по меньшей мере, одна пара очень зорких глаз.

А когда своим таежным чутьем понял, что пришла пора хватать дичь – устроил белым засаду возле небольшого утеса вблизи эворонских болот…

Но вместо отряда Струда Файхо застал в лагере лишь одного связного. Тот сказал парню, что весь отряд по приказанию Острецова спешно выступил на север Кербинского склона. Забрав пленного и связного, Файхо с разведчиками что есть мочи поспешил вдогонку за Струдом.

12

– Ваше превосходительство, к вам курьер от капитана Белявского! – часовой вошел в штаб и щелкнул каблуками.

Мизинов настороженно посмотрел на Яблонского, но в лице начальника штаба светился восторг.

– Бог ты мой! – не сдержался он. – О таком успехе можно было только мечтать!

– Где он? – сдержанно спросил у часового Мизинов.

– Их благородие чаю попросили с мороза, долго добирались, – ответил тот.

– Он один?

– Так точно, один, ваше превосходительство!

– Пусть согреется. Потом пригласите! – сухо приказал Мизинов. Часовой вышел.

– Ну что, Александр Петрович, нежданно-негаданно? Удача сама в руки идет? – Яблонский откровенно радовался.

– Подождите радоваться, Евгений Карлович, – нахмурился Мизинов. – Меня это немного настораживает. И где наши разведчики, которые, по всем подсчетам, должны были вернуться утром?

– Простудились от здешних ветров. Встретили красных и были ранены… Да мало ли что могло случиться, Александр Петрович!

– Случиться могло, действительно, что угодно. Но что именно случилось?

– Вы полагаете…

– Евгений Карлович, мы, можно сказать, в тылу врага, – оборвал начальника штаба Мизинов. – Следовательно, обязаны, вы понимаете – обязаны быть начеку… Оружие при вас?

– Да, вот, – Яблонский похлопал по кобуре.

– Присядьте за стол, револьвер положите в ящик и не закрывайте его.

– Слушаюсь, – Яблонский сел за скромный письменный стол, раздобытый старостой для нужд штаба, открыл ящик, положил туда наган, сам сел на стул и настороженно смотрел на Мизинова.

– Вас не удивляет, что посыльный первым делом попросил чаю? – спросил Мизинов.

– Замерз с дороги человек, понятное дело, – оправдывался Яблонский.

– Не в традициях русской армии посыльному чаи распивать, не доложивши о деле, ведь так? – спросил Мизинов.

– Так-то так, Александр Петрович, но ведь они уже и не офицеры в полном смысле слова, сколько лет в тайге, другие привычки появились…

– Офицер всегда остается офицером, – возразил Мизинов. – И как он может быть им в «полном» или не в «полном» смысле слова? Я, по-вашему, в каком смысле офицер? – уже мягче и с улыбкой спросил он.

– Ну, зачем вы так, Александр Петрович! – было заметно, что Яблонский обиделся.

– Простите, Евгений Карлович, – извинился Мизинов. – В мыслях не было укорить вас в чем-то. Но вы поймите, что у нас около трех тысяч бойцов, и каждый из них на вес золота. Поистине, под нашим с вами руководством собрались, наверное, самые лучшие офицеры России. Цвет белой мечты, ее рыцари, уж простите мне такой затертый эпитет. Но он наиболее верно объясняет то, ради чего мы все еще не сложили оружия в этой борьбе. Офицер – он всегда офицер, в бою, в походе, на отдыхе, с женой и детьми. Всегда офицер! И как офицер постоянно думает о приказе… А этот – чай пить… Впрочем, посмотрите, Евгений Карлович, возможно, я слишком резок.

В дверь постучали.

– Войдите!

Двери распахнулись, и в комнату, грохоча сапогами, вошел среднего роста молодой подпоручик с планшетом через плечо.

– Господин генерал-майор! По личному поручению от капитана Белявского подпоручик Лукин! – козырнул он.

При первых его словах Мизинов насторожился и посмотрел на Яблонского. Тот пристально глядел на порученца. Им сразу же стало понятно все. Оглядев фигуру офицера, Мизинов нашел, что шинель на нем сидит мешковато, не по росту. Отдав честь, подпоручик так и стоял с протянутым планшетом – даже не вытащил оттуда письмо.

– Подпоручик, вы который год воюете? – первым спросил Яблонский.

– Так с восемнадцатого в тайге, – смутился порученец.

– А в германскую воевали, позвольте полюбопытствовать? – продолжал начальник штаба.

– Воевал… На Юго-Западном у Брусилова… А почему, собственно?..

– Да потому, ваше благородие, – перебил его Яблонский, – что как воевавшему у Брусилова вам должно быть прекрасно известно, что при личном докладе к генералу обращаются не по чину, а словами «ваше превосходительство»! И пакет вынуть из планшета и передать в руки! Не так ли? Или я что-то напутал?

Мизинов и Яблонский испытующе смотрели в лицо гостя. Тот заметно потерялся, покраснел, как-то неловко развел руками и вымолвил:

– Так ведь, ваши превосходительства, простите, конечно, но таежная война – она из тебя всю грамоту напрочь повыбьет. Все политесы забудешь. Одно слово – партизанщина, как красные нас называют.

– Сдается мне, подпоручик, что нам будет о чем поговорить, – сдержанно промолвил Мизинов, подходя к порученцу. – На досуге, когда вы вспомните, кто вы такой на самом деле. Руки! – Мизинов выхватил наган и приставил его к груди Лукина. – Не думайте сопротивляться, кругом часовые!

Лукин нехотя поднял руки с планшетом и презрительно улыбался:

– Ваша взяла, господа генералы! Но рано радуетесь. Белявский и Камов доживают последние деньки, и вам недолго осталось.

– Уж вам-то точно совсем чуть-чуть, – сказал Мизинов, вынув револьвер из кобуры Лукина и взяв из его рук планшет. – Я был прав, Евгений Карлович, планшет японский, из наших запасов.

– И японцев ваших скоро в море скинем! Вместе с вами! – Лукин осмелел и зло выкрикивал короткие фразы, брызгая слюной: – Пусть я погибну, это не меняет вашего краха!

– Караул! Увести! – крикнул Мизинов, отворив дверь.

– Моя смерть вам ничего не даст! – кричал Лукин, дергаясь в руках караульных. – Зато ваша… ваша положит конец этой гнусной войне, которую вы развязали против своего народа!.. Будущее не за вами!.. Оно вами проиграно!.. У вас его нет!..

На допросе Лукин не стал молчать и, что удивительно, даже не попросил за откровенность сохранить ему жизнь. Он действительно был Лукиным, иркутским учителем. Призванный в армию в четырнадцатом, дезертировал с фронта и затаился в тайге. Когда пришла смута, понял, что настала пора извлечь из этого личные выгоды. Вступил в партию большевиков и записался в партизанский отряд. С тех пор уже четвертый год сражается за счастье трудящихся.

Поведал он и о смерти разведчиков, и о геройской гибели подпоручика Пронина – не сказав ничего Струду, тот предпочел умереть. За недостатком времени его не стали пытать и расстреляли. «Случаются и у вас герои, не возражаю», – ехидно скривился Лукин.

Как человек военный, Струд понимал, что Мизинов с нетерпением ждет возвращения своих разведчиков. А потому ничего не оставалось, как действовать наобум. Струд сам прекрасно понимал, что его замысел шит белыми нитками, что любой офицер с опытом разглядит в Лукине насквозь штатского человека. Но выхода у него не было, да и время поджимало. Кроме Лукина посылать было некого – тот хотя бы внешне походил на офицера. Переодев его в форму Пронина и дав наставления, Струд отпустил его к Мизинову.

«Вернется – здорово. Не вернется – что ж поделаешь», – думал командир.

Мизинов слушал рассказ Лукина и сокрушался о том, что еще и боев-то не было крупных, а люди гибли. И какие люди!

– Я знаю, что вы меня расстреляете, – сказал Лукин.

– Сожалею, но не смогу доставить вам такого удовольствия: вы не офицер, – оторвался Мизинов от раздумий.

– Все равно! – выпалил раскрасневшийся Лукин. – Я готов умереть. Чем я хуже вашего офицерика?..

– Пора с этим кончать, мы и так потеряли много времени, – на следующий день сказал Мизинов Яблонскому. – Приведите его.

Яблонский скомандовал, и вскоре в штаб ввели Лукина. Мизинов сидел за столом и задумчиво смотрел на пленного.

– Евгений Карлович, оставьте нас одних, – приказал Мизинов. Начальник штаба попробовал возразить, но Мизинов был категоричен:

– Прошу вас, Евгений Карлович! – он вытащил револьвер и положил его перед собой на стол.

Яблонский вышел и плотно прикрыл за собой двери.

– Можете перед смертью попросить меня о чем-нибудь, если хотите. Обещаю: что в моих силах – выполню. Вы мне симпатичны своей категоричностью.

– Благодарю, – усмехнулся Лукин. – В таком случае похороните меня в отдельной могиле, поставьте звезду и напишите: «Последний романтик революции Станислав Лукин».

– Даже так, – удивился Мизинов. – Вы искренне верите в победу пролетариев?

– Безусловно и непреклонно, – отрезал Лукин. – Впрочем, что вам от того? Это ведь не мешает вам верить в свою белую мечту!

– Пора кончать наши пересуды, все одно это ни к чему не приведет, – сказал Мизинов, поднимаясь из-за стола. Он подошел к окну, выходившему на пустынный двор. «Даже странно видеть, что сейчас там никого нет, – подумал он. – Но уж так тому и быть!»

Отвернувшись от Лукина, он открыл настежь оконные рамы – в комнату ворвался свежий ветерок. Он взъерошил волосы генерала, прохватил до косточек Лукина. Тот поежился, осматриваясь по сторонам.

– Смотрите, Лукин, – продолжал Мизинов, смотря в окно. – Такая свежесть в природе! Скажите, вам не жаль умирать за какие-то надуманные теории?

– Ваши не менее надуманы, – ответил Лукин.

– Как знать, как знать, – задумчиво промолвил Мизинов, смотря в окно. – Впрочем, будущее рассудит нас.

– Для вас его больше не будет! – раздался сзади злорадный вскрик Лукина.

Мизинов резко обернулся. Лукин стоял в двух шагах от него и направлял в него наган, схваченный со стола.

– Вы безумец! – только и успел крикнуть Мизинов, успев, однако, заметить, что Лукин целит аккурат в грудь.

Раздался выстрел, еще один, потом щелчок. Мизинов пошатнулся, лихорадочно схватился за грудь, полусогнулся и грузно повалился на пол.

Лукин бросил наган, быстро огляделся, увидел висевшую перед дверью генеральскую шинель с папахой, сдернул их с крючка. Ему показалось, что порвалась петля на шинели. «К черту! Скорее!» – пронеслось у него в мозгу. Он второпях накинул на себя шинель, нахлобучил папаху на голову и выпрыгнул в окно.

Тут же в комнату ворвались караульный и генерал Яблонский. Бледный начальник штаба увидел Мизинова ле жавшим на полу, подскочил к нему и склонился над телом.

– Александр Петрович, как же так?! Боже, я ведь предупреждал!..

– Все в порядке, Евгений Карлович, – раздался голос «покойника». – Посмотрите, успел ли он уйти, – Мизинов указал на окно.

Яблонский подбежал и наполовину высунулся на улицу.

– Ушел, паразит! Нет нигде!

– Хорошо, все идет по плану, – спокойно сказал Мизинов, поднимаясь с пола и отряхиваясь.

– По какому плану? – вытаращился Яблонский. – И что все это значит, в конце концов?

– Это значит, что, узнав о моей смерти, красные ослабят бдительность, – объяснил Мизинов. – И наделают массу ошибок. Помяните мое слово, Евгений Карлович, так и будет. Ведь не станете вы возражать, что это нам только на руку?

– Вы меня напугали, Александр Петрович! – изнеможенный Яблонский опустился на диван под вешалкой. – Конечно, не буду возражать!.. Но почему вы целы?

– Обычная хитрость – в нагане были холостые патроны. Я клещами удалил пули из двух патронов, запыжил их и вставил в барабан. Он выстрелил два раза, понял, что патронов больше нет, и выбросил револьвер, – Мизинов кивнул на пол, где валялся наган.

– Ну а свою шинель-то зачем ему позволили взять?

– Да чтобы поверили ему. А шинелей у нас достаточно в обозах.

В комнату вбежал взмыленный Маджуга:

– Лександра Петрович, вы живы? Ух, слава те Господи! Что же это такое, а? Вы неосторожны! Может, догнать оглаяра?[49]49
  Оглаяр – хитрый, лукавый человек, обманщик.


[Закрыть]

– Не стоит. Арсений, он, слава Богу, далеко.

Маджуга недоуменно смотрел то на Мизинова, то на Яблонского.

– Это, конечно, ваши игры. Мне их знать, может, и не следовает… Одно скажите, Лександра Петрович – когда наступать начнем? Мои станичники уж измаялись все…

– Ты прав, Арсений, – поддакнул Мизинов. – Времени потеряно достаточно. Завтра выступаем. Евгений Карлович, распорядитесь. Иначе мы никогда не увидим атамана Камова.