Текст книги "Таежный гамбит"

7

Лучший учитель военному делу – война. Никогда не оканчивавший военных училищ и тем более академий, Острецов за четыре года внутренней войны в России стал военным до мозга костей. Оперативно и решительно взявшись за конкретное дело, он никогда не позволял себе расслабиться до его логического завершения. Обладал прекрасным чутьем, интуицией, здоровым азартом. Случались, конечно, у него и неудачи, но в большинстве случаев это были все-таки победы – яркие, ошеломительные, монументальные даже.

Отправляясь на ликвидацию камовского мятежа, Острецов думал над тем, как удобнее и без лишних потерь сделать это. «Каждой армии, каждому отряду, даже каждому солдату необходимо навязать такой вид боя, который ему непривычен, несвойствен, при котором он никнет, тушуется, теряет оперативность и сноровку, – размышлял Острецов. – Для моряков, например, таким видом боевых действий являются сухопутное наступление или оборона – моряки становятся тогда просто-напросто пушечным мясом. Забавно видеть, как матросики нестройными толпами несутся на пулеметы, заплетаясь в клешах, неловко орудуя винтовкой, не умея нанести грамотного штыкового удара. Пехотинцы, естественно, не усидят в седле, а вот кавалеристы не любят тесноты. Да, не любят тесноты! – воскликнул он. – Им нужен оперативный простор, степи, широкие долины. Как здесь, в Забайкалье. Камовские казачки привыкли действовать налетами, глубокими рейдами в тыл врага. А вот воевать в теснине, к примеру, или прижатыми к естественным природным преградам они не обучены. Значит, – домысливал Острецов, – Камова надо локализовать, запереть где-нибудь. И – уничтожить!»

Прибыв к Кербинскому склону и внимательно осмотрев местность, Острецов понял, что это как раз то, что поможет ему быстро расправиться с Камовым. Он приказал отряду остановиться и готовиться к бою. А когда разведчики донесли о приближении отряда мятежников, привел части в боевую готовность. И едва Камов начал переправу, хладнокровно обрушил на казаков шквал артиллерийского и пулеметного огня.

Но признался себе, что не ожидал такой упорной обороны. Конечно, Острецову были хорошо знакомы характер казаков и их остервенение в бою. «Словно последний раз бьются», – каждый раз думал Острецов, невольно восхищаясь тактикой иррегулярных конников, которой могла бы позавидовать любая регулярная часть. Но чтобы драться вот так, будучи практически обреченными, – такого даже он предположить не мог. «Да, просто так, лобовыми атаками их не возьмешь, – прикидывал Острецов. – Весь боекомплект только израсходуем впустую. А нам еще с Мизиновым разбираться…»

«То, что Амгунь оделась крепким льдом, существенно облегчает дело, – подумал Острецов. – По льду, яко по суху, или как там говорится у церковников-то у наших?» – усмехнулся он.

…И вот опустилась ночь – та ночь, на которую Камов и Матвеич наметили прорыв. Острецову не спалось. Он вскипятил чайник, налил кипятку в кружку. В палатку вошел Файхо.

– Ты как тут? – удивился Острецов.

– Струд послал к тебе, – ответил Файхо. – Велел сказать, что со стороны Эворона замечен отряд Белявского в одном переходе.

– Еще не легче! – присвистнул Острецов. Он предложил Файхо чаю. Пока тот пил и согревал руки горячей металлической кружкой, Острецов усиленно просчитывал что-то в уме.

Помолчав немного, Файхо сказал спокойно:

– Мизинов убит.

– Как?! – подскочил Острецов.

– От него убежал боец Струда, якобы посланный с донесением от Белявского.

– Точно ли убит? – выпытывал Острецов.

– Точнее не бывает! – кивнул Файхо. – Даже шинель генеральскую с собой прихватил на память.

– Та-а-ак, – протянул Острецов, но тут же вскочил на ноги и стал обнимать парня: – Но ты ведь понимаешь, Файхо, что это значительно упрощает нашу задачу?! Теперь без командира они, как без головы, по крайней мере, первое время – это уж точно! Ну а там… Там и мы обрушимся им, как снег на голову! Только вот с этими покончим, – он кивнул наружу, немного подумал и все так же возбужденно продолжал: – Значит так, скачи к Струду немедля! Скажи ему: пусть удерживает Белявского, сколько может. Я к полудню… – он посмотрел на часы, – да, к полудню постараюсь быть.

– Степан Сергеич, не посылай меня обратно, – взмолился Файхо и собрался упасть на колени, но Острецов поддержал его.

– Что случилось, Файхо? – удивился он.

– Ничего не случилось, Степан Сергеич, – зачастил Файхо скороговоркой. – Струд хороший человек, очень хороший человек. Просто он холодный какой-то… Да и главный мой враг мертв… Чего мне там делать? Он скоро покончит с Белявским и все равно соединится с тобой…

– А ты не хочешь поучаствовать в разгроме мятежников? – пробовал убеждать парня Острецов.

– С ним не хочу, с тобой хочу, – упирался Файхо. – У него я уже научился всему, чему можно. Струд спокойный, осторожный, а я хочу учиться воевать по-настоящему – смело, внезапно. Хорошо воевать. Как воюешь ты. Хочу быть красным командиром. Как ты. У тебя можно научиться. Научи. Не отсылай! – умоляющими глазами парень смотрел в упор на Острецова. «Вот и у тебя ученики появились», – подумал тот.

– Ладно, оставайся, – пряча улыбку, махнул рукой Острецов. – Учиться, значит, хочешь?

– Очень! – прошептал Файхо, преданно глядя на кумира.

– И всю жизнь отдашь за советскую власть?

– Всю отдам, – кивнул парень.

– Ну ладно, ничего не попишешь, – согласился Острецов и вышел в ночь. Приказав одному из бойцов срочно лететь к Струду, он вернулся в палатку:

– Наверное, и задания себе хочешь поответственнее?

– Хочу. Поручи!

– Тогда вот какое. Ты по склонам лазать умеешь?

– По горам, что ли? – спросил Файхо.

– Ну да, по горам, по скалам, по склонам!

– Лучше всех!

– Молодец! Тебе бы в цирке… Слушай, а может, когда война кончится, определить тебя цирковым артистом? Поверь мне, участь военных не так сладка, как тебе кажется…

– Нет, – покачал головой Файхо. – Хочу быть командиром!

– Ну, командиром так командиром. Возьми десяток бойцов, перейди по льду на ту сторону, вскарабкайся повыше на гору – на ту, что над Камовым нависла, высокая такая. Успел заметить?

Файхо кивнул.

– Надо втащить на нее два пулемета. Стоп! Значит, и второй пулеметчик понадобится. И вторые номера. Как с ними-то? – Острецов испытующе смотрел на парня, впрочем, не сомневаясь в его ответе.

– Легче не бывает, – воодушевился Файхо. – Влезу первым, потом втяну бойца. Вместе с ним поднимем пулеметы и вторых номеров.

– Вторые номера, говорят, – поправил Острецов.

– Я научусь, Степан Сергеич, обязательно научусь! Войну кончим, учиться пойду. Ты поможешь?

– Обязательно, Файхо.

– Приказывай!

– Пулеметы расставишь метрах в двухстах один от другого. Главное, чтобы сектор обстрела захватывал расположение мятежников. Лучше с флангов. На месте определишься и установишь, как надо. Ты ведь в темноте видишь хорошо?

– Как днем. Я сумею, поверь мне!

– Не сомневаюсь, Файхо! Слушай дальше. Вдоль нашего берега реки бойцы сейчас, в темноте, навалят кипы хвороста и обольют их керосином… Жаль, правда, придется весь керосин использовать. Ну да игра стоит свеч. Как только будешь готов, дай короткую очередь. Мы моментально поджигаем хворост – ты все увидишь, каждого казачка, укрытого своей буркой. Вот и начинай их поливать, пока не разобрали, что к чему. Пока разберут – дело будет сделано. Прихвати запасные ленты. Ну, а отсюда бойцы помогут тебе винтовками. Из орудий стрелять не буду: снаряды еще пригодятся для основных врагов – мизиновцев. Там как-никак кадровые офицеры. Ну, ничего. Мы им устроим Варфоломеевскую ночь. Все понятно?

– Про ночь не понятно. Какую ночь?

– Ну, это после, когда учиться пойдешь. А сейчас вперед, на сопки! Я скомандую насчет хвороста и расположу стрелков вдоль берега.

– Спасибо, Степан Сергеич, что доверяешь мне.

– Приступай!

Насчет укрытых бурками казачков Острецов оказался не прав. Они и не думали спать в эту ночь. Сами того не предполагая, они, приготовясь к броску через Амгунь и выстроившись в полный рост, являли собой превосходную мишень для бойцов Острецова. И когда темноту разрезала короткая очередь над их головами и тут же багряно вспыхнул противоположный берег, на головы станичников обрушился такой ураганный пулеметный огонь, что даже задуматься, откуда он, у них не осталось времени, не то что предпринять что-нибудь для своего спасения. Так беспорядочно и метались между скалами и льдом, поливаемые смертельным свинцом с обеих сторон. Лишь немногие сумели хоть что-то понять и выстрелить несколько раз в два мелькающих над их головами огонька или навстречу ярким трескучим вспышкам на другом берегу. Остальные падали в недоумении, перед смертью изумленно раскрыв рты и неловко, по-детски вскидывая руки, словно отбиваясь, как в детской игре в салки…

Когда весь берег был усеян трупами, оставшиеся в живых десять казаков подняли руки. Но красные пленных не брали и сдающихся положили тут же, возле остальных. Потом нашли тело Камова. Атаман получил пять пуль, но уже первая – в голову – оказалась смертельной. Труп облили остатками керосина и подожгли. Так же поступили еще с несколькими казаками-офицерами. Потом Острецов собрал бойцов и приказал спешно выступать к северной части Кербинского склона. Обоз с собой не взяли, приказав ему догонять колонну. Старшим в обозе оставили Семена Баклагина.

8

Говоря Яблонскому о том, что, узнав о его смерти, красные ослабят бдительность, Мизинов оказался прав. Уничтожив казаков Камова, Острецов ускоренным маршем двинул на север, оставив обозы с провиантом и боеприпасами далеко позади себя.

Едва обоз скрылся в тайге, из чащи выехали двое верхоконных. Они еще издалека увидели дым, коптящий над берегом, приблизившись, разглядели и ужасную картину побоища. Некоторое время они наблюдали в бинокль за обозом, пока он не скрылся в тайге. Потом всадники выехали из леса, спешились и, ведя коней в поводу, перешли на противоположную сторону реки. Трупы казаков валялись вдоль берега на льду, под скалой, в редких кустарниках и неглубоких ложбинках. Ничто не спасло восставших, всюду их настигла беспощадная и скорая смерть.

Капитан Жук снял фуражку и молча перекрестился, второй разведчик сделал то же самое и, приблизившись к мертвым, начал осматривать их.

– Глядите-ка, Сергей Иваныч, – позвал он Жука. Тот подошел ближе.

– Смотрите, у всех входные пулевые отверстия непременно сверху: в темени, в плече, в шее, в лопатках…

– Ясное дело, по ним стреляли сверху, – согласился Жук и поднял голову. – Вот с той площадки, видимо, – указал он на удобное, ровное плато на вершине скалы. – А с противоположного берега добавили огоньку. Тут уж никуда не деться. Верная смерть… Поспешим, однако, к генералу, важно не упустить красных. Они, скорее всего, направились на север, к Струду. Надо предупредить Белявского!

Офицеры быстро перешли на другой берег Амгуни, вскочили в седла и скрылись в тайге.

В то же время к Мизинову прискакали другие двое, посланные разведать обстановку на северном участке склона. Они доложили генералу, что замечен крупный отряд красных, ускоренным маршем направляющийся на северный участок Кербинского склона.

Мизинов склонился над картой:

– Острецов идет к Струду. Что же с Камовым? – он оглянулся по сторонам и увидел двух всадников, в одном из которых узнал капитана.

– Ваше превосходительство, – соскочив с коня, козырнул Жук и доложил, задыхаясь от быстрой скачки: – С Камовым покончено… Полный разгром…

– Вы в этом абсолютно уверены, капитан? – сурово спросил его Мизинов.

– Совершенно уверен, ваше превосходительство, – подтвердил Жук. – Трупы все еще не остыли, все произошло, наверное, с полчаса назад.

– Прости меня, Иван Герасимович, не успел я к тебе, – Мизинов склонил голову и долго молчал. Потом поднял голову, увидел все еще стоявшего рядом Жука и тяжело спросил:

– Есть еще что-то, капитан?

– Так точно, есть. Обоз красных только что выступил на север. Мы увидели последние телеги, ползущие на север.

– Какая неосмотрительность! – в глазах Мизинова сверкнул азарт, он повернулся к Худолею и Татарцеву и воодушевленно выпалил:

– Я ведь говорил, господа, что красные непременно сделают ошибку! И вот, они ее совершают прямо на наших глазах! Ротмистр, – обратился Мизинов к Татарцеву, – немедленно зайдите вот туда, чуть севернее, – он показал рукой. – Внезапно атакуйте и отрежьте обоз! Уничтожьте охрану! Содержимое сюда! Побыстрее, ротмистр! После этого спешно выступаем на север Кербинского склона, вдогонку Острецову. Белявский с Лауком прижмут Струда, а мы ударим с востока. Alea jacta est![58]58
  Жребий брошен (лат.) – фраза, которую, как считается, произнес Юлий Цезарь при переходе пограничной реки Рубикон.


[Закрыть]

Ротмистр кинулся выполнять приказ, а Мизинов, опустившись на поваленное дерево, задумался. Смерть Камова и его повстанцев никак не входила в его планы, путала все карты.

«Что же мне теперь делать, Иван Герасимович? – напряженно размышлял Мизинов. – Куда же я без тебя? Однако мы здесь, кажется, не для того, чтобы канючить, – он приободрился, взял себя в руки. – Покончить с Острецовым, соединиться с Белявским и все-таки идти на Благовещенск! Распространим воззвания, к нам присоединятся недовольные, много тут мелких отрядов по тайге бродит. Опасаются из-за малочисленности предпринять что-нибудь крупное. Но вместе, сообща – почему бы нет?.. Иной судьбы нам Господь не дал, но, в сущности, никому из нас другая и не нужна. Офицером прожил – офицером, видимо, и умирать. А раз так – умереть честно и с достоинством. По крайней мере, права застрелиться у нас еще никто не отнимал…»

Мизинов кликнул Маджугу (его личный конвой всегда находился рядом с ним) и приказал ему скакать к Яблонскому:

– Красные допустили ошибку, но тем самым напомнили и нам, что их не следует совершать. Прикажи генералу, чтобы немедленно всем обозом спешил ко мне! Слышишь, Арсений, непременно всем обозом!

– Я мигом, Лександра Петрович, – хорунжий вскочил на коня и поскакал на восток.

– Да прихвати с собой двух-трех человек! – крикнул было вдогонку Мизинов, но Маджуги уже и след простыл.

«Теперь дождаться обоза красных, пополнить боеприпасы, остальное оставить под надежной охраной, – размышлял Мизинов. – Понтонеров оставлю с Сухичем. Иваницкого, впрочем, с собой возьму. Судя по репутации этого Острецова, бой предстоит нелегкий. Нашего обоза ждать не стану, не успею к Белявскому…»

Он приказал прапорщику Сухичу соорудить небольшой укрепленный лагерь и приготовиться к встрече двух обозов.

– На какое-то время, прапорщик, вы останетесь здесь, – разъяснял Мизинов. – Дам вам десяток забайкальцев хорунжего Маджуги. Думаю, в ближайшие дни вас никто не потревожит. Все ясно?

Сухич козырнул и щелкнул каблуками.

– Кажется, вы дождались своего часа, – подошел Мизинов к Брындину. – Мы выступаем, и ваши горные пушки весьма пригодятся. Дождемся Татарцева с обозом красных, потом Яблонского, пополним боеприпасы и в путь! Готовьте артиллеристов.

А ротмистр Татарцев тем временем наседал на пятки уходившему обозу красных. К несчастью для догоняющих, обоз тащился вдоль Амгуни, в этом месте протекавшей по широкой долине. От берега до леса было по меньшей мере метров триста, так что на внезапность удара Татарцеву рассчитывать не приходилось. Однако на раздумья времени не оставалось, и ротмистр пошел ва-банк. Полсотни всадников пустил вдоль кромки леса вперед, наперерез обозу, а другая полусотня вылетела с тыла, всадники вынули шашки и без криков атаковали вдоль берега.

Но молчаливый маневр успеха не имел. Баклагин, ехавший на лошади посреди обоза, моментально заметил противника.

– Пулеметы! – прозвенел в морозном воздухе его зычный голос. Обозные Острецова продемонстрировали образец собранности: еще на полпути к обозу Татарцев, летевший впереди второй полусотни, увидел, как первая и последняя телега изрыгнули по атакующим снопы огня. После первой же очереди его лошадь споткнулась, Татарцев, застряв сапогом в стремени, не успел выскочить из седла и полетел вперед, через гриву. Больно ударившись левым плечом о корягу и превозмогая боль, он вскочил на ноги и побежал за всадниками, командуя на ходу:

– Рубить!.. Пленных не брать!..

Передние ряды всадников падали, через коней перелетали следующие. Расстояние между атакующими и обозом стремительно сокращалось. Баклагин, стреляя из нагана по всадникам, хрипло, на пределе возможного прокричал:

– Телеги вали!

Но было поздно. Кавалеристы уже влетели в обоз и рубили сплеча, лихорадочно и напряженно дыша. Из ноздрей лошадей валил густой пар, застилал глаза оборонявшихся. Баклагин, пытаясь перевернуть телегу, на мгновение отвлекся, и в ту же секунду налетевший конный жутким, с потягом, ударом раскроил ему череп. Обливаясь кровью, Баклагин схватился за голову и упал. Приподнятая им телега грохнулась на колеса и накрыла уже бездыханное тело.

Через минуту все было кончено. Подбежавший Татарцев приказал собрать тела погибших и метавшихся по берегу лошадей. Подсчитав потери, он приуныл. Поистине, это была Пиррова победа[59]59
  Пиррова победа – победа, доставшаяся слишком дорогой ценой; победа, равносильная поражению.


[Закрыть]: в атаке погибло тридцать два человека. Их уложили на две телеги, собранных лошадей привязали одна за одной и отправились в обратный путь.

Трофеи, доставленные Татарцевым, были богаты: триста восемьдесят трехлинеек, несколько десятков ящиков патронов к ним, консервы, теплые полушубки и валенки…

– Ну что, выступаем, ваше превосходительство? – спросил Мизинова Брындин.

– Погодите немного, капитан, – ответил генерал. – Надо дождаться Маджугу.

…Арсений гнал коня густой тайгой. Передав приказ Мизинова Яблонскому и памятуя о том, что предстоит выступление, он тут же понесся обратно. Игольчатые ветки остро хлестали лицо, морозный воздух проникал сквозь распахнутые полы барчатки, но Маджуга не обращал внимания и гнал коня, как заполошный. Оставалось версты две, когда Арсений заметил впереди стоявшую на тропинке лошадь. Подскакав ближе, он увидел, что возле лошади ничком лежит человек, одетый в поношенную офицерскую шинель с погонами капитана. На голову низко натянута папаха.

Маджуга соскочил с коня и наклонился над лежавшим.

– Ваше высокоблагородие, очнитесь! Живы, нет? – он слегка потормошил офицера за плечо. Лежавший слабо простонал. Арсений перекрестился и осторожно перевернул его на спину, задрал повыше папаху. Незнакомец зарос густой черной бородой, на ней поблескивали кусочки льдистого инея. Маджуга потер его щеки перчаткой, и офицер слегка приоткрыл глаза.

– Помогите, – вновь простонал он.

– Да это завсегда пожалуйста, – заговорил Маджуга. – Считайте, что вы в безопасности. Только кто вы, ваше высокоблагородие?

– Капитан Воротников, – едва выговорил офицер. – Из армии генерала Молчанова… Взят в плен под Волочаевкой… Бежал… Хотел найти своих… Заплутал… Промерз… Вы офицер?.. Свой?..

– Да свой же, свой! – успокоил Маджуга. – Вам повезло, господин капитан. Вы у своих, в отряде его превосходительства генерал-майора Мизинова…

– Я слышал… про его… геройский рейд, – шептал капитан. – Надеялся… выйду к нему… Господь услышал меня…

– Конечно, услышал! Его превосходительство здесь неподалеку… Я вот возвращаюсь к нему от начальника штаба, выполнял приказание, чтобы обоз подтягивался… Сам Лександра Петрович верстах в двух всего… Сейчас мы с вами в аккурат к нему и попадем. Он сразу же выступает на север Кербинского склона, туда Острецов направился на помощь Струду… Его превосходительство хочет ударить в тыл, а капитан Белявский с севера, чтобы, значит, зажать Острецова… Вот ведь радость какая вам, господин капитан! И вам радость, и Лександре Петровичу, значит… И что обоз поспевает, и что новый человек нам в помощь… У нас ведь трудно с офицерами-то… А вы, верно, грамотный, в боях вон не впервой… – тараторил Маджуга, обняв капитана за шею и пытаясь приподнять его.

Морозную оторопь тайги и речитатив Маджуги оборвал глухой выстрел. С сосновой лапы сорвался крупный комок снега и упал на голову Маджуги. Арсений недоуменно выпучил глаза и, опустив лежавшего, не мигая смотрел на него. Снег просыпался с папахи ему на ресницы, на щеки, на нос. Арсений не почувствовал, лишь слабо вздохнул и повалился на тропинку, разбросав руки в стороны.

Высвободившись из-под грузного тела Маджуги, незнакомец ловко поднялся на ноги, спрятал дымящийся револьвер в карман шинели, нагнулся над распростертым телом и презрительно обронил:

– Ваша основная беда в том, господин хорунжий, что вы слишком доверчивы. Современная война этого не прощает.

Потом вытащил из кобуры убитого наган, спрятал оба в карманы шинели, вскочил в седло своей лошади и поскакал в том направлении, откуда приехал хорунжий, оставив Арсения умирать на холодном снегу.

Но Маджуга еще не умер. Через несколько минут он открыл глаза, коснулся гимнастерки и поднял руку к лицу. На пальцах алела кровь. Он тем не менее приподнялся, с огромным усилием перевернулся на четвереньки и пополз к коню. Держась за стремя, дернул коня книзу. Как любая казачья лошадь, приученный к различным командам Варяг тут же лег перед хозяином. Тому только оставалось перевалиться через седло и хлопнуть коня по крупу. Обратную дорогу Варяг знал сам…

Первым на рысившую к лагерю лошадь обратил внимание прапорщик Сухич. А когда Варяг подбежал ближе, заметил и лежавшего поперек седла человека. С двумя бойцами сняли его с седла и, узнав Маджугу, позвали Мизинова.

– Арсений, что с тобой? – с дрожью в голосе допытывался генерал, приподняв голову Маджуги и вглядываясь в его полуоткрытые глаза. – Кто тебя так?

– Капитан Воротников… – проговорил Маджуга и закрыл глаза.

– Что обоз, Арсений? Ты передал Яблонскому?

– Обоз будет… – Маджуга приоткрыл глаза. – Ждите… Берегитесь… капитана Воротни-и-и… – и его голова бессильно скатилась с ладоней Мизинова.

– Доктора! Иваницкого сюда, живо! – скомандовал Мизинов.

Но прибежавший Иваницкий, приложив ухо к груди хорунжего и нащупав его пульс, печально изрек:

– Увы, я бессилен. Он потерял слишком много крови…

«Но кто такой Воротников?» – мучительно думал Мизинов, закрывая Маджуге глаза. Положительно, в его отряде человека с такой фамилией не было. Всех своих офицеров Мизинов знал не только по фамилии, но и в лицо.

– Выступаем немедленно! – немного подумав, решил он. – Собирайтесь, доктор.

Бойцы захлопотали, перекинули за плечи вещмешки и винтовки, поправляли конские сбруи, офицеры, нервно куря, обходили строй. Мизинов вызвал одного из забайкальцев, оставленных с Сухичем, и приказал ему скакать навстречу генералу Яблонскому с приказом немедленно свернуть со всем обозом к северу Кербинского склона, не заходя в лагерь, и соединиться с отрядом. Рисковать обозом после происшествия с Маджугой Мизинов не хотел.

– Пусть даст тебе одного офицера и одну подводу с патронами, – приказывал Мизинов казаку. – Боюсь, что бой предстоит нелегкий, учитывая наличие там и товарища Струда. Так что вы второпях ко мне, а генерал чтобы тоже как можно быстрее шел туда. Понял? Дорогу на склон найдешь?

– Она мне ведома, ваше превосходительство, – подтвердил казак. – Чуть, стало быть, правее нашего лагеря и прямиком туда, – казак махнул рукой направление и пустил коня в намет[60]60
  Намет – у казаков: лошадиный галоп.


[Закрыть].

– Прапорщик, вы не остаетесь, вы идете с нами, – приказал Мизинов Сухичу.