Текст книги "Россия и современный мир №3 / 2017"

Идеологическая экспертиза и историческое знание в большевистской России 1920-х – первой половины 30-х годов3232
  Статья подготовлена в рамках Программы фундаментальных исследований Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» (НИУ ВШЭ) и с использованием средств субсидии на государственную поддержку ведущих университетов Российской Федерации в целях повышения их конкурентоспособности среди ведущих мировых научно-образовательных центров.


[Закрыть]

В.С. Парсамов

Аннотация. Статья посвящена процессу формирования «научной» экспертизы в области исторического знания в СССР как неотделимой части складывающейся большевистской идеологии. История, упраздненная в 1920-е годы как учебная дисциплина, имела служебную функцию – доказать закономерность победы социалистической революции в России, что явно противоречило представлениям Маркса на этот счет. На первых этапах за роль главного эксперта боролись два видных партийных лидера: Троцкий и Покровский. Победа Покровского стала следствием не его научных достижений, а развернувшейся кампании по дискредитации Троцкого. Следующий этап был направлен уже против Покровского и связан с решением Сталина открыть исторические факультеты и возобновить преподавание истории в школе. И хотя Сталин, в отличие от Троцкого и Покровского, открыто не претендовал на роль главного эксперта в области исторического знания, он сумел создать многоуровненную научную экспертизу, полностью подконтрольную своему влиянию.

Ключевые слова: идеология, история, большевики, Троцкий, Покровский, Сталин.

Парсамов Вадим Суренович – доктор исторических наук, профессор, главный научный сотрудник Института гуманитарных историко-теоретических исследований им. А.В. Полетаева, профессор Школы исторических наук Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики». E-mail: [email protected]

V.S. Parsamov. Ideological Expertise and Historical Knowledge in Bolshevik Russia of 1920-ies – the First Half of 30-ies

Abstract. The article is devoted to the formation of «scientific» expertise in historical knowledge in the USSR as an integral part of the shaping Bolshevik ideology. History, abolished in 1920-ies as an academic discipline, served to prove the logical victory of the socialist revolution in Russia, which opposed Marx’s vision. At first the two prominent party leaders – Trotsky and Pokrovsky – fought for the role of the chief expert. Pokrovsky’s victory was not the result of his scientific achievements, but of the mass campaign to discredit Trotsky. The next step was made against Pokrovsky and closely connected with Stalin's decision to open historical faculties and teach history at schools. And though Stalin, unlike Trotsky and Pokrovsky, did not openly claim the role of the chief expert in historical knowledge, he created the multilevel scientific expertise, fully controlled by him.

Keywords: ideology, history, the Bolsheviks, Trotsky, Pokrovsky, Stalin.

Parsamov Vadim Surenovich – Doctor of Historical Sciences, Professor, Chief research fellow of the Institute of humanitarian historical and theoretical studies, named after A.V. Poletaev, Professor of the School of History of the National research University «Higher school of Economics». E-mail: [email protected]

Спор Троцкого и Покровского об особенностях исторического развития России: Мнения историков

Идеология советского государства, жестко противопоставляющая советскую и буржуазную науку, предполагала наличие собственной системы научной экспертизы. Наибольшее внимание большевистских лидеров вызывала история. Вопрос имел для них прежде всего практический характер: насколько соответствовала исторической закономерности в ее марксистском понимании Октябрьская революция? Поскольку революция была объявлена социалистической (пролетарской), а с точки зрения Маркса, как известно, Россия не входила в число европейский стран, на которые он распространял свою теорию, то, следовательно, и разговоры о возможности социалистической революции в России раньше, чем в европейских странах не соответствовали марксизму. Поэтому большевики вынуждены были возводить довольно сложные идеологические конструкции для камуфляжа этого несоответствия. Собственно говоря, здесь было два пути. Первый путь заключался в корректировке идей Маркса, что на первый взгляд соответствовало словам Ф. Энгельса, критиковавшего немецких социал-демократов, приехавших в Америку, за то, что «марксизм для них догма, а не руководство к действию» [15, c. 408]. Не случайно эту фразу любили повторять Ленин и Сталин. Второй путь заключался в конструировании русской истории как процесса, проходящего через те же общественные формации, что и западноевропейские страны. Такая конструкция позволяла распространять и на Россию учение Маркса о пролетарской революции.

До победы большевизма споры о соответствии русской истории марксистской схеме велись в основном на периферии исторической науки. После большевистского переворота, а точнее по окончании Гражданской войны, когда большевики почувствовали себя победителями, полемика о марксизме в исторической науке заняла центральное место. В 1922 г. Троцкий выпустил сборник своих статей «1905», написанных по поводу и во время Первой русской революции [37]. Причины, заставившие Троцкого переиздать под одной обложкой свои старые работы, лежат в политической плоскости и связаны с его несогласием с ленинской Новой экономической политикой [31]. Однако нас в данном случае интересуют не политические разногласия, а «экспертная оценка», данная исторической концепции книги ее критиком М.Н. Покровским.

Эта полемика уже неоднократно привлекала внимание исследователей. Одним из первых еще при жизни Троцкого ее частично анализировал П.Н. Милюков, доказавший, что подлинно марксистской методологии у Покровского никогда не было, а за марксизм он пытался выдать широко распространенное среди историков его поколения увлечение «экономическим материализмом». Заимствуя у них, и, в частности, у самого Милюкова, схемы, Покровский доводил их до карикатуры при помощи марксистской терминологии. При этом его историографическая зависимость от идей Милюкова заставила последнего долгое время считать Покровского кадетом. Между тем Покровский делал быструю карьеру в большевистской партии и уже в 1917 г. был одним из ее лидеров. Однако, по мнению Милюкова, Покровский так и не стал ни последовательным марксистом, ни крупным историком: «Троцкий обошел его, так сказать, с тыла. И спорить ему приходилось не столько с Троцким, сколько с Ключевским и… Милюковым» [16, c. 375]. Современный историк В.Ю. Соколов, стараясь быть объективными, отмечает правду обеих сторон и говорит «о наличии творческого, полезного для марксистской историографии диалога двух виднейших деятелей партии» [33, c. 41]. Его коллега А.А. Чернобаев, в свою очередь, считает, что «Покровский обнаружил основную брешь, сквозь которую буржуазная историческая мысль опасно влияла на марксистскую историографию». И в то же время «Троцкий отметил отсутствие во многих работах ученого подлинной диалектики, его склонность к модернизации истории, непонимание относительной самостоятельности государства в отношениях с господствующим классом, искусственность построения теории торгового капитала» [40, c. 177]. Не берусь судить ни о том, чем может быть полезен для историографии «диалог двух виднейших деятелей партии», ни о том, кто из них какую брешь у кого обнаружил. Скажу лишь, что проблемы научной историографии далеко не в первую очередь интересовали как Троцкого, так и его оппонента. Спор между ними шел об иных вещах.

Книга Троцкого «1905» в оценке Покровского

Полемика Покровского и Троцкого не может быть понята лишь в плоскости обсуждаемых в ней проблем. Самое бесперспективное – пытаться выяснить степень правоты каждого из участников дискуссии. Дело не в том, чья схема соответствует или не соответствует реальному историческому процессу. Скорее всего ни одна из них вообще с ним не соприкасается. И Троцкий, и Покровский решают другие задачи. Каждый из них стремится стать главным экспертом в вопросах марксизма, а в данном случае – марксистского понимания русской истории.

У нас нет оснований полагать, что в полемическом выступлении Покровского присутствует пласт политической интриги, связанный с наметившимися в 1922 г. разногласиями между Троцким и Лениным, хотя и исключать этого полностью также нельзя. Но даже если допустить, что в вопросах актуальной политики Покровский в 1922 г. был ближе к Ленину, чем к Троцкому, все равно это не снимает вопроса о его стремлении оставить за собой историографию как сферу, в которой он будет главным, если вообще не единственным экспертом. Не случайно (кстати, факт, отмечен самим Троцким), что в том же самом номере журнала «Красная новь» Покровский выступил не только против Троцкого, но и против Р.Ю. Виппера3333
  О полемике Покровского и Виппера см.: [20. c. 209–226].


[Закрыть] [29, c. 33–36]. Если с Виппером, открыто стоящим на немарксистских позициях, разговор мог быть только сверху вниз и представлял интерес исключительно в перспективе дальнейших оргвыводов, то с Троцким ситуация была сложнее.

В 1922 г. Троцкий для всей партии – фигура, стоящая в одном ряду с Лениным. С его именем неразрывно связаны успех Петроградского восстания в октябре 1917 г. и победа в Гражданской войне. Поэтому Покровский не только резко ограничивает предмет открытой полемики, выводя за нее вопросы революции, но и начинает с прямого панегирика: «Книга великолепна как книга сама по себе. Она писалась по свежим следам событий и сохранила весь аромат нашей революционной весны» [24, c. 145]. Однако тему эстетических достоинств книги Покровский развивать не собирался. Он выступал не в роли критика, стремящегося выявить слабые и сильные стороны рецензируемой работы, а в роли эксперта, однозначно оценивающего ее «педагогическое значение».

Необходимо учитывать, что в 1922 г. Троцкий, занимавший пост народного комиссара по военным и морским делам, неоднократно отклонял настойчивые предложения Ленина стать его первым заместителем по Совнаркому. Покровский же в это время занимал должность заместителя наркома просвещения, отвечающего за среднюю и высшую школу, а также стоял во главе Института Красной профессуры. Ленин требовал от него решительного насаждения марксизма в вузовском преподавании [28]. На основе марксизма Покровский составлял огромное количество учебных программ и к тому же был автором единственной полной истории России, написанной с марксистских позиций [26].

Правда, как уже отмечалось выше, для компетентного читателя «марксизм» этой книги был отнюдь не очевиден. Скорее в глаза бросалась его зависимость от схем Милюкова. Некоторую неловкость по этому поводу испытывал и сам Покровский, что видно из его предисловия, написанного к четвертому изданию, вышедшему как раз в том же 1922 г. Отмечая стремительные изменения, которые уже произошли и еще произойдут со времени написания книги как в историографии, так и в идеологии, Покровский как бы извиняется, что эти изменения не учтены в новом издании: «Книгу следовало бы переиздать к 1930 году – но ее спрашивают теперь, в 1922, и нет другого курса русской истории, более марксистского, чем настоящий: как ни мало он удовлетворителен с точки зрения теперешнего (курсив Покровского) марксизма» [25, c. 3].

Что же так беспокоило Покровского в собственном тексте, писавшемся десять лет назад? Основным вопросом для большевистских лидеров был вопрос о возможности социалистической революции в России. До октябрьского переворота этот вопрос представлял в основном теоретический интерес и большинством решался отрицательно. Россия является отсталой страной, не прошедшей еще через стадию капиталистического развития, а поскольку социализм мыслился «основоположниками» как логическое завершение изживших себя капиталистических отношений, то и получалось, что в России социализма в ближайшее время ожидать не приходится. Но Россию начиная с 1905 г. сотрясали революции, и их исход нужно было предвидеть и как-то осмыслить, оставаясь при этом в рамках марксистской идеологии. Тут и пригодились слова Энгельса о том, что учение Маркса не догма, а руководство к действию.

Наиболее «подкованным» в этой области оказался Троцкий, который в период Первой русской революции придумал «закон комбинированного развития» России. Согласно этому «закону», в России культурная и техническая отсталость соседствует с передовыми достижениями европейской цивилизации. Отсутствие прочного экономического фундамента затрудняет формирование классов и заставляет государство, находящееся в окружении более развитых передовых европейских стран, напрягать все силы страны, чтобы поддерживать на необходимом уровне обороноспособность. Поэтому история России имеет не поступательный, а скачкообразный характер, позволяющей ей идти к социализму, «перепрыгивая» через ступени формационного развития.

Увеличивая как извне за счет западных инвестиций, так и изнутри за счет чрезмерных поборов свое административное, финансовое и военное могущество, русский абсолютизм увеличивал одновременно и пропасть, отделяющую его от народных масс. Чем больше увеличивалась эта пропасть, тем мощнее должен был стать неминуемо приближающийся социальный взрыв. При этом если на Западе буржуазия и пролетариат долгое время выступали как союзники в борьбе против феодализма, и это затрудняет и отсрочивает неизбежную борьбу между ними, то в России такого союза не было ввиду слабости русской буржуазии и неразвитости русского пролетариата. Поэтому революция, начавшаяся в 1905 г. как демократическая, вполне способна и должна была, по мнению Троцкого, перерасти в социалистическую. Но победа социалистической революции в России не означает победы социализма. Сначала он должен победить в Европе, а потом уже будет трансплантирован в Россию. До октября 1917 г. в ближайшем ленинском окружении Троцкий был едва ли не единственным человеком, верящим в возможность социалистической революции в России. Своей большой удачей он считал то, что ему удалось убедить Ленина совершить переворот 25 октября. Но даже несмотря на захват власти и выигранную Гражданскую войну, он продолжал считать, что социализм в России невозможен раньше его победы в развитых европейских странах.

В 1921 г. Троцкий говорил о реальной угрозе реставрации капитализма. Однако большевистские лидеры, которые вчера еще твердили о невозможности победы социализма в России, теперь, после собственной победы, не верили и не хотели верить в невозможность построения социализма в отдельно взятой стране. И хотя этот вопрос еще не встал в повестку дня, и мировая революция всё еще ожидалась, борьба против Троцкого уже началась. Вряд ли, развязывая полемику в июне 1922 г., Покровский просчитывал все ее далеко идущие последствия вплоть до полного устранения Троцкого. Но он, безусловно, оценил появление его книги, точнее ее первой главы как вторжение в собственно вотчину. Это и заставило его выступить экспертом – в качестве главного марксиста в области историографии. При этом предметом экспертизы стала та часть, в которой Троцкий дает «схему русского исторического развития до начала революции» [25, c. 145]. К тому же Покровский, как уже отмечалось выше, чувствовал некоторую неловкость за свою «Историю», где доказывал, что Россия, идя в целом тем же путем, что и Западная Европа, отстает от нее в своем развитии примерно на 100 лет. Как в отсталой стране могла произойти социалистическая революция? На этот основной вопрос «марксистская» «История» Покровского ответа не давала.

В этом отношении позиция Троцкого была более выигрышной. Полемизируя с двумя крайними точками зрения – представлением о самобытности русской истории и представлением о России как стране европейского типа («Наша революция убила нашу “самобытность”») [37, c. 7], он показывал, почему социалистическая революция началась именно в России. Если в Европе абсолютизм следовал за общественным развитием и являлся его отражением, то своеобразие России заключалось в том, что в ней абсолютизм развивался наперекор общественному развитию.

Схему Троцкий заимствовал у П.Н. Милюкова, который в «Очерках по истории русской культуры» писал: «Дело в том, что у нас государство имело огромное влияние на общественную организацию, тогда как на Западе общественная организация обусловила государственный строй. Этот тезис кажется на первый взгляд парадоксом; он как будто резко противоречит той очень распространенной теории, что политический строй всякого государства должен быть “надстройкой” над экономическим “фундаментом”. Мы, однако, нисколько не отрицаем зависимости политической надстройки от экономического фундамента; напротив мы предполагаем лишний раз иллюстрировать эту зависимость на примере России. Именно элементарное состояние экономического “фундамента” вызвало у нас в России гипертрофию государственной “надстройки” и обусловило сильное обратное воздействие этой надстройки на самый “фундамент”» [17, c. 133–134].

Ничего нового, собственно говоря, к этой концепции Троцкий не добавил. Но не мог же он, считая себя подлинным марксистом и большевиком, согласиться с кадетским историком-идеалистом. Поэтому он счел необходимым, хотя бы чисто внешне, отмежеваться от своего источника, назвав его идеи «страшным преувеличением» и «нарушением всяких перспектив» [17, c. 20–21]. Между тем, как отмечал в свое время марксист Д.Б. Рязанов, в Германии «Очерки» Милюкова были восприняты как «марксистская история культуры России» и более того заимствованный Троцким тезис «вошел в новую социал-демократическую программу» [30, c. 527].

Разумеется, Покровский не мог не знать, что выступает против общепринятой в российской социал-демократии программы. Но, поскольку она все чаще подвергалась критике большевиков, то он, вероятно, не считал для себя обязательным придерживаться ее положений. К тому же это давало ему возможность зарезервировать за собой позицию главного большевистского эксперта в исторической науке. Поэтому не случайно свое опровержение Покровский начал с категорического неприятия этой идеи: «Схема эта, во-первых, не наша, а во-вторых, объективно не верна» [24, c. 145]. С точки зрения Покровского, русский абсолютизм выражал интересы торгового капитала. При этом «если царские приближенные были акционерами, то сам царь годился в директора акционерной компании». Преимущественно военный характер русского царизма заключался, по Покровскому, не в отсталости страны, нуждающейся в защите от более развитых западных соседей, как считал Троцкий, «а в том, что это была новая страна, захваченная развитием торгового капитализма, и что ей приходилось отбивать себе место на солнышке у более старых, прочно укоренившихся конкурентов. Для этого русскому торговому капиталу пришлось сковать страну железной дисциплиной и выработать настоящую диктатуру. Воплощением этой диктатуры торгового капитала и было московское самодержавие» [24, c. 151]. Из этого следует, что в России, как и в Западной Европе, буржуазия обладала реальной политической властью, и что пролетариат эту власть отнял у нее в 1917 г.

Таким образом, Покровский признает неверными основные тезисы исторической схемы Милюкова–Троцкого. Он отрицает, что самодержавие в России развивалось на примитивной экономической основе, вопреки общественному развитию, и что русская буржуазия не имела политической власти.

Ответ Троцкого

Троцкий ответил на страницах «Правды» большой и обстоятельной статьей. Один из главных контраргументов заключался в том, что свою концепцию об особенностях исторического развития Троцкий обдумывал в тюрьме в 1905–1906 гг. Иными словами, это было не кабинетным умствованием, а следованием за революционной действительностью, «стремлением обосновать и теоретически оправдать лозунг завоевания власти пролетариатом» [38]. Этот, безусловно, сильный аргумент позволил Троцкому сразу перейти в контрнаступление и вернуть Покровскому обвинения в немарксизме и буржуазности, добавив к ним неспособность диалектически и вообще логически мыслить.

Характерно, что ни одна из спорящих сторон не обвиняет другую в незнании фактов. Оба «эксперта» настолько находятся во власти собственных схем, что совершенно не считают нужным соотносить их с исторической реальностью. Вместо этого оба манипулируют готовыми построениями, обильно сдабриваемыми цитатами из Маркса. Для Покровского вопрос решается так: если пролетариат в 1917 г. взял власть, а взять он ее мог только у буржуазии, то значит, русская буржуазия была у власти. Но Троцкого не переспоришь. По части словесной эквилибристики он был подлинным виртуозом. «Буржуазия не владела властью в целом, – объясняет он Покровскому, – а только приобщалась власти. Ходом событий, т.е. прежде всего военным разгромом и напором низов, щель между самодержавием и буржуазией разверзлась. Монархия в нее свалилась. Буржуазия попыталась встать у власти целиком и непосредственно (март 1917 г.). Но власть вырвал рабочий класс, опираясь на крестьянскую армию (октябрь 1917 г.). Таким образом, результатом нашего запоздалого исторического развития в условиях империалистического окружения явилось то, что наша буржуазия не успела спихнуть царизм до того, как пролетариат превратился в самостоятельную революционную силу» [38]. Таким образом, вопрос о том, была ли буржуазия у власти или не была, решается не фактами, и даже не формальной логикой, а словесными выкрутасами, но еще в большей степени авторитетом самого «эксперта».

Другое дело вопрос об отсталости России. Факт настолько очевидный и подтверждаемый таким количеством примеров, что отрицать его огульно было бы сложно. И хотя ни для Покровского, ни для Троцкого не существовало фактов, которые нельзя было бы обойти, замолчать или исказить, здесь ситуация определялась безусловным и однозначным взглядом Маркса на Россию как отсталую страну восточного деспотизма, представляющую собой реальную угрозу для европейской цивилизации3434
  Разбор этой работы с критическими замечаниями был сделан еще в 1908 г. Д.Б. Рязановым [30, c. 485–640].


[Закрыть] [14]. Более того, Маркс специальным письмом в редакцию журнала «Отечественные записки» пытался предостеречь русских коллег от чрезмерно широкого понимания его теории и отчасти солидаризировался с Чернышевским в вопросе о возможностях общинного развития России и его критикой капиталистических отношений [14].

Вряд ли можно сомневаться в том, что Троцкий и Покровский были знакомы с марксовской оценкой России как «дикой», «азиатской» и «деспотической» страны. Вся концепция Покровского в отношении внешней политики России как грабительской и агрессивной, почти полностью построена на цитируемой работе Маркса, да и «диагноз», поставленный Троцким русскому самодержавию как полуазиатскому виду правления, также изрядно отдает «марксизмом»3535
  «…царизм является промежуточной формой между европейским абсолютизмом и азиатским деспотизмом, – быть может, более близкой к последнему» [37, c. 21].


[Закрыть]. При чем же здесь социалистическая революция, характерная для зрелых форм капитализма? Разумеется ни при чем. Социалистической революции в ее марксистском понимании в России не произошло и произойти не могло. Сложность заключалась в том, чтобы выдать за нее большевистский переворот. И в этом Троцкий и Покровский были естественными союзниками. Спор фактически шел о том, чья фальсификация окажется лучшей, или, точнее, чья ляжет в основу официальной идеологии.

Оба они сходились в том, что Россия развивалась под сильным влиянием Запада. Оба они не могли не видеть, что Россия сильно отставала от Запада на путях капиталистического развития. Покровский, прямо противореча самому себе и не сводя концы с концами, утверждал, что Россия хотя и отставала на 100 лет, но ее развитие шло опережающими темпами, поэтому в ней раньше и произошла революция. Исходя из этого путаного тезиса, он пытался доказать развитость торгового капитализма в России широким размахом русской торговли уже XVI в. Троцкий вполне резонно утверждал, что опережающее развитие «объясняется именно чрезвычайной примитивностью и отсталостью русского хозяйства» [38]. Экономическая отсталость России усугубляется еще и тем, что ее рабочие и крестьяне, по мнению Троцкого, находятся под двойным гнетом. Во-первых, под гнетом собственных капиталистов и помещиков, а во-вторых, под гнетом европейского капитала, который давит на российскую экономику и тем самым удваивает гнет ее собственных привилегированных классов. «Отсюда, появление у нас новейшей капиталистической промышленности в окружении хозяйственной первобытности: бельгийский или американский завод, а вокруг – поселки, соломенные и деревянные деревни, ежегодно выгорающие и проч. Самые примитивные начала и последние европейские концы. Отсюда – огромная роль западноевропейского капитала в русском хозяйстве. Отсюда – политическая слабость русской буржуазии. Отсюда легкость, с какой мы справились с русской буржуазией. Отсюда – дальнейшие затруднения, когда в дело вмешалась европейская буржуазия…» [39]. Анафорические конструкции этого пассажа, усиливающие антиномию, призванную выразить противоречия русской истории, должны также подвести читателя к главной мысли Троцкого: социалистическая революция в России победила, а социализм не победил и победить при сохраняющихся буржуазных режимах на Западе не может.

Продолжение спора

В своем ответе на ответ Троцкого Покровский привел вышеприведенную цитату Троцкого, с изъятием из нее последней фразы о «затруднениях». Таким образом, тезис о легкости победы «социалистической революции» был лишен своего антитезиса, ставившего под сомнение успех социалистического строительства в России. Под всем же остальным Покровский, по его собственным словам, «подписывался обеими руками». Он даже признал, что «Запад XVI в., в образе голландского и английского капитала, “тащил на буксире” тогдашнюю Россию». Правда, и здесь сделал оговорку: «Только ведь нужно было, чтобы было, что тащить – буксир-то тянет баржу, а не пустое место» [27]. Формально соглашаясь с рядом положений Троцкого, Покровский не упускает главного – утвердить за собой роль эксперта в области марксизма. Снисходительно и «компетентно» он констатирует: «Признав, что давление Запада на Россию было в первую голову давлением экономическим, тов. Троцкий сделал уже большой шаг в направлении к материалистическому объяснению русской истории, далеко уйдя вперед от Плеханова» [27].

Но и соглашаться полностью с Троцким Покровский не спешил. В качестве главного аргумента он привлекает цитаты из «Капитала» Маркса о первоначальном накоплении в развитых европейских странах. При этом хорошо известный ему факт, что Маркс вовсе не имел в виду Россию, Покровский пытается обойти при помощи «остроумной» подмены социологии биологией: «“Колониальная система” была приложима только в странах с жарким климатом и цветнокожим населением, или ее можно мыслить и в обстановке сибирской тайги, либо северно-русского болота? Необходимо ли для этого, чтобы по степям бегали страусы, по лесам бродили носороги или достаточно лисицы, соболя и горностая» [27].

Если Покровский стремится к примирению позиций и снисходительно готов признать, что «т. Троцкий стоит почти целиком на нашей, т.е. обще-марксистской позиции» [27], то Троцкий отнюдь не собирался складывать оружие. Он с еще большей настойчивостью приписывает Покровскому отрицание экономической отсталости России (хотя Покровский примиренчески готов, хоть и с оговорками, ее признать), и еще больше усиливает свой тезис о примитивности экономического базиса, на котором строилась российская государственность. Полемика пошла по новому кругу. Покровский опять утверждает, что полемические стрелы Троцкого летят не в его сторону и опять приписывает Троцкому «внеклассовую схему» русского абсолютизма. Желая оставить за собой последнее слово и назвав свою статью выразительным «Кончаю…», Покровский «кончает» весьма грозно: «Я вполне готов “на этом кончить”, что касается нашей газетной полемики, по крайней мере. Но не зарекаюсь когда-нибудь не в виде газетного фельетона, а в более “тяжелой” форме объяснить интересующимся, как возникла та “внеклассовая” схема, которая сыграла в исторической экскурсии тов. Троцкого роль расчетов Тосканелли» [27].

Итак, каждый участник полемики остался не только при своем мнении, но при своем желании быть единственным экспертом в области марксистского понимания истории. Покровский, видимо, полагал, что поле битвы осталось за ним. Но Троцкий, не желая идти по третьему кругу в перетирании одного и того же, поступил более рационально. Свой развернутый ответ Покровскому от 1 июля он включил в качестве приложения к своей книге «1905», в том же году выпустил ее вторым изданием, и далее она стала переиздаваться с ежегодной регулярностью вплоть до 1926 г.

Покровский ставит точку

Но и Покровский не собирался складывать оружие и в 1925 г., в самом начале новой кампании по травле Троцкого, организованной Сталиным, он, как и обещал, сумел объяснить «в более “тяжелой” форме» истоки и причины троцкизма. Его статья «Троцкизм и “особенности исторического развития России”», впервые опубликованная в третьем номере «Коммунистического интернационала» за 1925 г., представляет собой откровенный политический донос: «Теория русского исторического процесса у т. Троцкого отнюдь не случайна, но была им выработана как одно из орудий в его борьбе с ленинизмом» [29a, c. 41]. Начавшийся как псевдонаучный спор закончился как политическое изобличение.

Сталин против Покровского

Покровский мог торжествовать. Кажется, репутация главного эксперта в области марксистского понимания истории осталась за ним. Но не все было так гладко. В 1926 г. вышло очередное издание книги Троцкого «1905» все с тем же ответом Покровскому. Для читателя, следящего за полемикой двух большевистских лидеров, это означало, что Троцкий не собирается «разоружаться» и признавать правоту своего оппонента. Правда, его авторитет в 1926 г. был уже далеко не тот, что в 1922 г. Уже в следующем 1927 г. он будет снят со всех постов и исключен из партии.

Карьера же Покровского, казалось бы, шла стремительно в гору. В 1928 г. его 60-летний юбилей был превращен в подлинный триумф историка-марксиста. И тем не менее уже были запущены механизмы, которые в итоге приведут к посмертному краху Покровского и его «школы». В 1925 г. Сталин в одном из своих писем завел речь о кадровом обновлении в высших партийных кругах и, в частности, как бы обмолвился: «У нас в России процесс отмирания целого ряда старых руководителей из литераторов и старых “вождей” тоже имел место. Он обострялся в периоды революционных кризисов, он замедлялся в периоды накопления сил, но он имел место всегда. Луначарские, Покровские, Рожковы, Гольденберги, Богдановы, Красины и т.д., – таковы первые пришедшие мне на память образчики бывших вождей-большевиков, отошедших потом на второстепенные роли» [34, т. 7, c. 43]. Из этого списка только А.В. Луначарский, М.Н. Покровский и А.А. Богданов были на первых ролях в большевистской партии и по-прежнему играли эти роли в 1925 г. Но для Сталина они уже «списаны», и важно отметить, что еще ничего не подозревающий Покровский – среди них.