Текст книги "Земной рай. трилогия"

– А что делать?

– Есть вариант, на мой взгляд стоящий.

– Говорите.

– Погрузить на машину, отвезти на пункт сдачи макулатуры.

– Издеваетесь, уважаемый Николай Николаевич.

– Нисколько, я абсолютно серьезен. Двадцать квадратных метров, занятых тиражом, ежедневно отнимают у вас. То есть у нас, по 600 рублей за каждый метр отапливаемого помещения. Если тираж пролежит еще несколько месяцев, а не сдадите в макулатуру, они там будут лежать вечно, не до получим очень круглую сумму. Книги надо выбросить, а помещение сдать в аренду.

Можно было работать и дальше в этом институте, но инфляция превратила зарплату в ничтожную, а повышения ждать не приходилось.

Степанов стал искать новую работу. Его внимание привлекло объявление.

– Требуется дворник – зарплата 150 тысяч. 150 это лучше, чем 90. Он нарисовал заявление по собственному желанию и намылился в дворники.

Во дворе автокомбината из под грязного снега проступали масляные пятна столетнего асфальта. Пахло бензином, машинным маслом и еще Бог знает чем. Степанов нашел директора, постучал.

– Разрешите войти.

– Пожалуйста.

– Вам требуется дворник?

– Да. требуется, а вы случайно не водите машину? У нас водителей не хватает.

Вожу, но у меня любительские, не профессиональные права.

– Это не важно, давно ездите?

– Да уж больше десяти лет своя машина.

– Отлично, соглашайтесь, и работа полегче и заработок больше. Согласны?

– Можно попробовать.

– Идите к начальнику второй колонны, вон в ту скворечню.

Он, через окно, показал пальцем. Николай поблагодарил и пошел во вторую колонну. Он вновь рассказал про свои права, но начальник тоже сказал.

– Не важно. У нас уже работают и учителя и полковники, а ты кто на самом деле?

– Конструктор.

– Прекрасно, теперь будешь шофер-конструктор. Вот под окном, он показал, стоит, видишь? Пробег, считай нулевой, но у него, пока гнали с завода, запороли двигатель. Ремонтируй, не один конечно, механики помогут. Ты руководи. Тащи слесарей, скажи что я приказал, снимайте двигатель, ремонтируйте и ставьте на место. Как наладишь тачку, на ней и поедешь на лилию. Пиши заявление и оставь трудовую книжку.

В течении месяца слесаря, Степанов был у них на подхвате, довели машину до ума, появился свой Москвич, почти новенький, как из коробочки.

Каждый день, с восьми утра, он являлся на работу, вставал в очередь в диспетчерскую, получал путевку и деньги на бензин. Здесь же у окошка, смотрел куда ему ехать. Сначала ему приходилось спрашивать, где да что, потом привык, купил книжку, дороги Москвы и уже больше не спрашивал. Крутил баранку от звонка до звонка четыре года, до самой пенсии. Наездил на своем Москвиче, сто двадцать тысяч километров. Но в один прекрасный момент, его колымагу остановил сотрудник ГАИ, обошел машину несколько раз, взял путевку и написал на ней.

– Эксплуатации не подлежит.

Ему дали другую машину, но уже не надолго. Началась безработица, водители простаивали, увольнялись. По семейным обстоятельствам Степанов взял отпуск за свой счет, но вернуться в гараж уже не пришлось. Он уволился и как оказалось навсегда с автокомбината и вообще из Москвы.

За четыре года работы водителем Степанов много раз жалел, о том, что в армии выбрал, а у него тогда была такая возможность, не профессию водителя, а радиотелеграфиста. Работать на исправной машине одно удовольствие. Он много раз ходил в дальние рейсы, в Ленинград, Брянск, Курск, Горький и много других городов. Вдоль и поперек изъездил Московскую область, а про Москву и говорить нечего. Было много хорошего, когда возвращался домой, а по всем карманам деньги, в какой не сунься. Но были и неприятности. Напрочь сломался его Москвич за сто пятьдесят километров от Москвы. Николай эти километры болтался на тросу, меняя буксировщиков. Никто не хотел сразу тащить до Москвы. Сам не раз выручал каблуки, волги, иномарки. Подменял других водителей и ездил на их машинах. Приходилось рулить на волгах, жигулях, газелях.

Как работа в НИИПФ, так работа в автокомбинате остались в памяти, как светлые пятна в сорокалетнем беспрерывном труде.

После смерти отца Николай Николаевич Степанов не работал три года. Потом снова пошел на работу и почти до самой смерти трудился дворником-сторожем.

Квартирный вопрос

Два брата Николай и Тимофей в возрасте тридцати и двадцати восьми лет соответственно волей судьбы оказались в Москве. Оба были женаты и у обоих совсем маленькие дети, одногодки. У Николая Коля, у Тимофея Тамара. Жить братьям было негде. У их жен тоже жилья не было. Обычная история, квартирный вопрос всегда портил людей и их судьбы. Братья решили жилье построить. Денег тоже не было, но выкручиваясь, экономя на еде, собирая всякое барахло они построили маленький домик во дворе дома номер 63 по Большой Черкизовской улице. Построили буквально за два дня. Плоская крыша, покрытая толью, засыпанные шлаком стены, одно окошко, общей площадью десять квадратных метров. Это было еще за пару лет до войны. Потом этот домик-сарайчик каждый год потихоньку достраивался, оформлялся и увеличивался в размерах. Вместо первых десяти, стало примерно двадцать. Из этого дома, который стал именоваться квартирой номер тринадцать Николай Николаевич Степанов, но тогда еще просто Коля, пошел учиться, окончил десять классов, ушел и пришел из армии и женился. Пришла Хрущевская эпоха. Началось активное строительство пятиэтажек. Дома, в последствии прозванные Хрущебами, росли как грибы после дождя. В квартире тринадцать уже не было Тимофея и его жены. Он погиб в первый год войны, жена заболела и умерла, когда Коле и Тамаре было по восемь лет. Два года дети жили в семье Степановых. Эти годы были очень трудные, голодные. Еды не хватало. Отец Коли приходил с работы на обед, который состоял из кипятка с сахарином и порции хлеба. В таких условиях Тамара была отправлена в детский дом. До армии двоюродные брат и сестра встречались редко, а после армии их пути разошлись навсегда. В квартире номер тринадцать Степановы жили до начала шестидесятых годов. Это была первая квартира Николая.

Вскоре квартиру тринадцать снесли, а Степановым дали новую. У Николая родилась первая дочка и всех Степановых стало пятеро.

Отец, мать и Николай с женой и ребенком. Они получили трехкомнатную квартиру, на пятом этаже, в панельном доме, в начале той же улицы, на которой жили раньше. Получение трехкомнатной квартиры фактически было спланировано молодым Николаем Степановым. Слухи о том, что скоро будут ломать все старое Черкизово ходили постоянно и подтвердились в последствии. И чтобы получить побольше жилой площади молодой Степанов и поторопился с женитьбой. Хотя, конечно, жениться его заставило не только жилье.

Это была вторая квартира Николая Степанова.

В этой квартире Степановы прожили несколько лет. Николай развелся с женой и квартиру пришлось разделить. Бывшая жена с дочкой уехали в старый дом, предназначенный под снос, с надеждой получить отдельную, новую квартиру. Уменьшенная семья Степановых получила по обмену двухкомнатную квартиру на другом конце Москвы. Жилая площадь составляла двадцать восемь квадратных метров. Это была третья квартира Николая Степанова. От женщины, как от смерти никуда не уйдешь. Через несколько лет Николай привел в дом новую жену. Родилась опять дочь.

В квартире стали жить пятеро. Родители – – двое, в двадцатиметровой комнате и трое молодых, в восьмиметровке. Николай обдумывал.

– Двадцать семь разделить на пять, больше пяти метров на каждого, а на очередь ставят, если нет пяти метров на человека. Да такая очередь, где меньше пяти, настолько велика, что ждать придется очень долго, не один десяток лет. А если разделить лицевой счет. Родителям большую комнату, а нам на троих маленькую. Тогда на каждого человека в маленькой комнате будет меньше трех метров. И ест такая очередь, где стоят люди, имеющие меньше трех, и эта очередь намного короче. Можно разделить лицевой счет на две части. Николай решил это сделать. На языке адвокатов такая операция называлась бы – – искусственное увеличение жилой площади. Увеличение площади жилья таким способом возможно только при советском строе, и не является противозаконным. Николай обратился к родителям.

– Давайте разделим лицевой счет. И у нас ничего не изменится, ни с вами, ни с нами, ни с квартирой, просто будем платить коммунальные услуги по двум квитанциям. Одна на ваше имя, другая на мое. Потом, после, если, конечно, случится, когда нам дадут квартиру, обстоятельства изменятся. В маленькую комнату могут поселить одного человека, но постараемся этого не допустить, а если это не получится, тогда съедемся и получим гораздо больше, чем имеем сейчас. В настоящее время имеем двадцать семь квадратных метров. Допустим я получу тоже двадцать семь. И получится у меня вместе с вами сорок семь. Это много лучше, на двадцать метров больше. Но родители Николая категорически отказались от раздела лицевого счета. Бесконечные и очень долгие разговоры не привели ни к чему. Они не согласились. Тогда Николай подал заявление в суд. Длился суд пол года. Родители не являлись в суд, плакали, проклинали своего сына, отрекались от него. Но судья-женщина прекрасно поняла Николая Степанова и присудила – – лицевой счет разделить. После оформления раздела в семье Степановых ничего не изменилось. Но чтобы родители окончательно убедились в правоте Николая, потребовалось почти девять лет. Николай Степанов на свою семью, уже увеличившуюся на одного человека, стало четверо, получил трехкомнатную квартиру жилой площадью сорок шесть квадратных метров.. Теперь с родителями все Степановы имели вместе шестьдесят шесть метров, что безусловно лучше двадцати семи. Новая трешка Степанова стала его четвертой московской квартирой.

На этом Николай не успокоился и решил добиваться для родителей отдельной квартиры

Если для себя он добился квартиры с помощью искусственного увеличения жилой площади, и потратил на это девять лет, то для родителей он решил добиваться отдельного жилья на принципах шантажа и подкупа. Предпосылки, основания были для этого существенные. Квартира родителей, теперь уже только комната, принадлежала вагоно-ремонтному заводу. Николай, используя опыт общения с главными инженерами крупных предприятий, направился к директору этого завода. Попав к директору приступил к шантажу.

– Я, Степанов Николай Николаевич, жил в доме вместе с родителями в вашем доме на Зеленом проспекте. Получил для своей семьи отдельную квартиру. Одна комната в вашей квартире осталась свободной, во второй живут мои родители. Дайте моим родителям любую однокомнатную квартирку, а та квартира на Зеленом, двухкомнатная, станет свободной – вашей.

– Ну ты Степанов нахал. Ты хочешь за комнату – квартиру, у тебя губа не дура. С какой стати такой неравноценный обмен.

– Я вам компенсирую эту неравнозначность.

– Каким образом.

– Мои родители люди преклонного возраста. Они оба уже десять лет на пенсии, и не могут жить вечно, впрочем как и мы с вами. Я готов подписать любой документ, что не буду претендовать на квартиру родителей после их смерти. Сейчас двушка на Зеленом свободна и после смерти моих престарелых родителей освободится и однушка, которую вы им дадите

Если же вы откажетесь.

– Вы что мне угрожаете?

– Да, если вы откажетесь, я в течении месяца съедусь со своими родителями и в вашу двушку на Зеленом, поселятся не семидесятилетние, а более молодые и с наследниками люди. Вы потеряете квартиру навсегда.

Директор был не дурак, поразмыслив ответил.

– Ваши аргументы убедительны, но дело в том, что я не знаю, а имею ли я однушку? Я этого сейчас не знаю. В профкоме у нас за жилье отвечает Щипляева. Узнайте у нее, что у нас есть на сегодняшний день.

От директора Николай ушел окрыленный. Дрогнул директор. Лед тронулся. Щипляевой наплевать и на меня и на моих родителей. Директору то же можно дать взятку, но ему нужно слишком много, столько, сколько у меня нет. А той, в профкоме, все равно кто получит, кто не получит, ей от этого ни жарко ни холодно. Ей нужно дать и как можно больше, столько, сколько смогу.

Со Щипляевой оказалось все гораздо проще, обыденно. Сразу и Николай и она прекрасно поняли друг друга и договорились. Сумму взятки Николай назвал четырехзначную. У него не было тысячи рублей, но Николай решил играть наверняка. За такую сумму Щипляева в доску разобьется, но сделает квартиру родителям.

Запустив механизм и проинструктировав родителей Николай уехал на шабашку – зарабатывать на взятку. Как раз у него по графику в это время был отпуск. Месяц и десять дней Степанова не было в Москве – он был на шабашке.

Когда Николай вернулся, у родителей уже была отдельная однокомнатная квартира, с жилой площадью двадцать квадратных метров, на четвертом этаже, кирпичного дома, вблизи метро.

Мать Степанова после его возвращения жаловалась ему.

– Эта Щипляева замучила нас с отцом, требовала то, что ты ей обещал. Я говорила ей, что ты уехал зарабатывать деньги для нее, но она, прямо с ножом к горлу, требовала немедленно тысячу рублей. А где мы их могли взять.

За такое отношение к родителям Николай решил не давать ей денег вообще. Да и директору он не оставил никаких документов, подтверждающих его отказ от притязаний на квартиру.

Это была пятая квартира Николая Степанова.

Шло время, росли дети. Старшей дочери исполнилось восемнадцать лет и она вышла замуж. Поднялся вопрос об обеспечении дочери отдельным жильем. Николай решил сыграть на людях, претендующих на получение квартиры. По объявлениям и по спискам в бюро обмена нашли вариант размена. Степановы отдавали трешку, а получали двушку и комнату в коммуналке. Но в этой коммуналке, во второй комнате проживал бывший афганец-инвалид, реально претендующий на получение квартиры. Двушка и комната в коммуналке имели на десять метров меньше трешки Степановых и жена Николая была категорически против такого обмена. Николай убеждал жену.

– Пусть дочь с мужем идут в коммуналку. Со временем афганец получит квартиру, а дочь с мужем и будущим ребенком смогут претендовать на всю квартиру, а за лишние наши метры потребуем компенсацию за каждый метр. Жена дрогнула и согласилась. Произошел обмен. Николай с женой и младшей дочерью получил маленькую двушку, двадцать четыре квадратных метра, и приличную денежную компенсацию за лишние метры.

Как и предполагал, на что рассчитывал Николай, афганец получил отдельную квартиру, а дочери досталась его комната, то есть вся квартира. Они даже не добивались ее. К ним пришли и сказали.

– Счастливчики, оформляйте на себя всю квартиру.

Дочь была обеспечена жильем. Это была шестая квартира Николая Степанова.

Родители Степанова жили долго. до самой приватизации. По указанию Николая, они сразу же приватизировали квартиру и после смерти матери Николай стал собственником этой жилплощади и переехал жить к престарелому отцу.

Это была седьмая квартира Николая Степанова.

Через год, в возрасте девяноста лет отец Николая умер. Николай, из-за квартиры родителей и других не устранимых причин, развелся с женой.

Спустя год после смерти отца, Николай с новой женой купил однокомнатную квартиру в красивейшей местности, в маленьком поселке Сосновый Бор во Владимирской области. Квартира однокомнатная, общей площадью тридцать один квадратных метра, на третьем этаже, на солнечную сторону окнами.

Это была восьмая квартира Николая Степанова.

На этом уже старый Николай Николаевич Степанов не успокоился. В поселке, с видом на главную площадь, собственными руками он построил бревенчатый дом – – площадью четырнадцать квадратных метров, с печью и подогреваемой от печи лежанкой, с электричеством и собственным, индивидуальным водопроводом в своем дворе. И назвал его – Теремок. Это было девятое и последнее жилье Николая Николаевича. На семьдесят восьмом году жизни Степанова Н. Н. не стало. На фасаде теремка осталась мемориальная доска Николая Николаевича. Он ее сочинил, разработал и изготовил. Вот ее текст.

В сем дворе я сладко жил,

Вкруг его кругом ходил.

Стены соснами рубил,

Резал, красил и пилил.

Печь с лежанкою топил,

Живность разную кормил.

Радость творчества вкусил,

Думал, пробовал, творил.

Счастья мед из чаши пил,

Да усы лишь обмочил.

Дачи

Кто из городских жителей не мечтает о собственной даче? Подавляющее большинство горожан, в то время, с которого начинается это повествование, не имело, да многие и не хотели. Слишком много было других забот. Совсем недавно кончилась война, жилья катастрофически не хватало не только в крупных городах, но и в любом населенном пункте старого, заброшенного и обветшалого Советского союза. Люди ютились в крошечных каморках и клетушках коммунальных квартир, в подвалах и полуподвалах, когда из окна квартиры можно было подсматривать под юбки женщин не вылезая из-за обеденного стола. Питание было плохое, по существу вся Москва сидела на одной картошке. Из-за такой реплики на арене цирка – знаменитый комик Румянцев, с псевдонимом Карандаш – попал в немилость к коммунистической власти и был надолго отлучен от представлений. Дачи, как люди, меняли свой облик, свое назначение. В конце сороковых и начале пятидесятых годов в стране дачь было очень мало. Их имели Сталин и его окружение, а также высокопоставленные партийные чиновники. Да они у них были на прокат. Если кого-то снимали с должности, отправляли в места не столь отдаленные, то отнимали и дачи, передавая другим, более лояльным и преданным Сталину, коммунистической партии и социализму. Облик дач представлял собой дом, в ближайшем подмосковье, у партийцев повыше, побольше, по солиднее, по богаче, у более мелких, победнее и поменьше. Участок земли среди деревьев, простенькие беседки, иногда на берегах естественного пруда и конечно без бассейнов, саун, фонтанов и скульптур. Имелись дачи у знаменитых артистов, композиторов, поэтов, прославляющих прекрасную жизнь в социализме. Но все эти прелести быта, были абсолютно невозможны для девяносто девяти процентов простых советских людей. Тогда было не до дач – не до жиру, быть бы живу.

Некоторые горожане пытались самостоятельно захватить весной клок земли, где-нибудь за свалкой, в глухом углу Москвы – посадить картошку. Раскапывали лопатой, на свой страх и риск, сажали картошку и молили Бога, что б до осени власть не отобрала, не посадила или хотя бы не оштрафовала.

Мать и отец Коли Степанова, которому было уже больше десяти тоже отъезжали на трамвае до последней остановки, отходили на триста, пятьсот метров, ковыряли вековой дерн и сажали картошку, где-нибудь в заброшенном углу ближайшего колхоза. И если удавалось осенью выкопать мешок, другой – были просто счастливы.

Сразу после смерти Сталина, на заводе, где работал отец Коли, повесили объявление.

– Желающие получить садовый участок, подавайте заявления в профком.

Старший Степанов Николай немедленно написал заявление. Выходец из деревни Тамбовской губернии Николай Тарасович, спал и видел свой клочок земли. Желающих нашлось не много. Мужчин было мало, а женщинам, да еще с детьми, было не до участков. На всем заводе, с тысячью работающих, заявление написали двадцать человек.

В двенадцати километрах от окружной железной дороги, где кончалась граница Москвы и начиналась область, от завода было отведено, в Балашихинском районе Московской области, полоса земли на двадцать участков по шесть соток, сразу за владениями свиноколхоза – Путь Ильича.

Добирались туда на автобусе, проезжая с десяток деревень, Калошино, Никитское, Гальяново и другие, ютящиеся вдоль Горьковского шоссе. Автобус переезжал горбатый мостик через окружную дорогу и по асфальту с двухполосным движением, мимо ветхих лачуг с провалившимися и дырявыми крышами, ехали Степановы на свою дачу. Подросший Коля, на драном велосипеде, едва доставая до педалей, иногда ездил своим ходом. Отец разорился и купил единственному сыну взрослый велосипед, на барахолке, без щитков от грязи и без звонка. Участок, доставшийся Степановым по жеребьевке, оказался вторым от леса, заросший деревьями и кустарником. Но работа не пугала бывших деревенских отца и мать Николая. В первый же год на участке слепили маленький сарайчик из дощечек от ящиков и ворованных из леса мелких стволов деревьев, где хранили лопаты, грабли, тяпки. Был заложен старшим Степановым яблоневый сад с кустами черной и красной смородины. К концу пятидесятых годов садовый участок или дачу Степановы стали называть садом. Сначала при шестидневной рабочей недели ездили в сад по воскресеньям, потом по субботам и воскресеньям. Отдых на Черном море из-за нищеты был недоступен и в садовом товариществе летом было полно народа. Взрослые работали не покладая рук, а дети бегали по дорожке между участками. Скудность, беднота и убожество строений, но по тому времени владельцы садовых участков считались не бедными. С земли поучали не плохие урожаи, существенно дополняли зарабатываемые на производстве деньги. Продавали смородину, крыжовник и чуть позже яблоки. Коля Степанов, среди девушек, считался завидным женихом – у него была дача-сад. Через несколько лет после организации первых садовых товариществ, горожане поняли, что садовый участок – это здорово, это своя картошка, яблоки, ягоды и вся другая зелень. Желающих заиметь дачку, стало повальным. Но выдавать садовые участки прекратили, а получить их хотели уже сотни тысяч москвичей. До самой перестройки заиметь свою дачу оказалось очень трудно. Правдами и не правдами, где по блату, где за взятку, но наиболее активные все же добивались.

Начиная с начала шестидесятых годов и далее до самой перестройки Москва стала расти не только в высоту, но и в ширину. Поглощая одну за другой деревни вдоль дорог и по всему кругу, дошла до самых границ садового товарищества Степановых. Вокруг первых садовых участков пятидесятых, образовалась целая колония садоводческих хозяйств. К первым двадцати приросло огромное количество от разных других предприятий. Общее число участков подходило к тысяче.

Постепенно участки стали терять свои подсобно-съедобные качества. Еще ни слуха ни духа не было о перестройке, а садовые участки все чаще, а потом и почти стопроцентно стали занимать цветы на продажу. Это оказалось намного выгодней ягод, картошки и яблок. На горе, где-то в двух километрах от сада Степановых, где раньше был военный аэродром, появилась из под земли станция метро. За двести, триста метров от участков выросли многоэтажные жилые дома. Окружная шоссейная дорога МКАД, прошла совсем рядом, едва не снеся сады и постройки. Чтобы пройти из Москвы в сады, достаточно было менее пяти минут, только перейти дорогу. Хорошо когда дача близко, но слишком близко – это уже очень плохо. Зимой в садовых домиках стали селиться бомжи. Николай несколько раз чинил замки и двери, потом плюнул и оставил дверь в домик настежь открытой. Отец мечтал.

– Только бы не сожгли.

Началась перестройка. Значение, как подсобное хозяйство – участки снизили до нуля. Цветы, выращиваемые на участке, не выдерживали конкуренции, милиция нещадно прогоняла от метро. Земля истощилась, навоз стал так дорог, что игра не стоила свеч его покупать. Участки пришли в полное запустение. Не стало ни детей, ни взрослых. Престарелые первопроходцы стали понимать, что время пришло другое. Круглосуточный рев моторов в четырнадцать полос движения – доконал и людей и растения.

Николай давно стал уговаривать очень старого отца продать сад. К своему девяностолетию отец сдался, заплакал и сказал.

– Продавай сын, ты уже лучше меня соображаешь. Вся моя жизнь в этом саду. Сад уже умер и мне недолго осталось.

Николай Степанов повесил объявление о продаже сада. Нашелся покупатель. Вечно пьяный банкир, видимо плохо соображающий под парами алкоголя, купил сад за сто двадцать пять тысяч рублей. По тем временам очень большая сумма для Николая. После оформления договора купли-продажи, тут же банкира упрашивали соседи Степанова купить и их участки по тридцать тысяч. Но банкир на этот раз отказался.

Николай Степанов уже имеющий жену и двоих детей, всегда мечтал о своей даче, своем клочке земли, доме, где бы он распоряжался по своему усмотрению. Его отец до конца своих дней не позволял Николаю ничего не делать с садом. И самому Николаю не нравилось рядом с МКАД, с бомжами, грохотом машин и их выхлопными газами.

У Николая была родня. Как известно по линии жены родственники всегда ближе, чем по мужской. Муж сестры жены, свояк значит, был большой любитель дальних поездок за грибами, за клюквой и черникой. С ним Степанов сначала на его машине, потом на своей, на двух, ездили за клюквой почти за триста километров в один конец. Сначала по федеральной трассе, потом по второстепенной семьдесят километров, далее двадцать по грунтовой и еще пешком по болоту пять до клюквы. Но было ее там видимо-невидимо. Местные женщины ходили по клюкву с рюкзаками. Они привычные, а москвичи довольствовались двенадцатилитровыми ведрами и то очень тяжело. И тут хозяйка последнего дома в деревне, где оставались машины, обратилась с просьбой к москвичам.

– Помогите косатики собрать картошку, а то мне уже не под силу.

Все промолчали и только Николай, про себя ругнув хозяйку, поплелся с ней на огород. Часа три он затаривал картошку в мешки и относил в дом. Отлежавшись и передохнув, оставшиеся мужики, их было двое, пошли по деревне искать самогон. Отправляться домой решили завтра с утра пораньше. Обойдя всю деревню, так и не найдя самогона, мужики приуныли. Все, даже женщины, выпить были не прочь. В это время освободился и Николай и сказал остальным.

– Хозяйка сказала, чтоб мы шли в дом, она нас угостит.

– А выпить у нее не найдется?

– Не знаю, не говорила.

Уже вечерело и походники уселись в избе за деревянным, самодельным столом, на длинные лавки. Достали колбасу, сыр, яйца, хлеб – – но глядели не очень весело. Пришла хозяйка. Поставила на стол большую миску с сырыми, солеными рыжиками и огурцами. На середину кастрюлю с дымящейся картошкой. Опять ушла и появилась неся в руке полный стакан, чего-то, не слишком прозрачной жидкости. Подсунула Николаю под локоть. Из фартука появилась темная бутылка, заткнутая газетой и тоже оказалась на столе.

– А вашему товарищу – кивнула на Николая – особое спасибо. И поклонилась.

Свояк частенько мотался по окрестным деревням, искал себе домик в деревне. Особых денег у него тоже не было, а поблизости все было дорого. И вот его занесло на север от Москвы в самый угол московской области, за сто пятьдесят километров, в село Глебово. Считается, что если в населенном пункте есть церковь, то это село, а если нет, то деревня.

В Глебове была церковь на горе и даже работала, только неизвестно для кого. С одной стороны Глебова, в четырех километрах, была умершая деревня Юрино, там доживала свой век одна старуха, ну а летом наезжали москвичи. С другой стороны, тоже в пяти километрах, еще одна полумертвая деревня. До главной усадьбы семь километров, где было правление и даже молодежь – это сердце полуживого совхоза, который на глазах Николая благополучно скончался. В самом Глебове зимой жило четыре семьи. Две коровы, телка и четыре собаки. В этом селе и купил за тысячу рублей, еще жилой, но очень ветхий, склонившийся на бок, дом. С ним семнадцать соток земли и сзади огорода небольшой прудик. С ним и его сыном Николай проводил время всех отпусков, если не ездил на шабашку, а также выходные, начиная с первого мая и до глубокой осени и даже бывал зимой. Сам свояк чрезмерно увлекался плодово-ягодно-выгодным портвейном, от семидесяти копеек до рубль двадцать за пол-литровую бутылку, заболел и умер не дожив до пятидесяти лет. Его сын – – Юрий, партийный функционер, практически ни одного дня, после института, не работавший по специальности, стал сначала освобожденным комсомольским вожаком на предприятии, потом инструктором в райкоме партии. Он был высокий, красивый, большой и толстый. Работать правда не любил – – считал, что он партийным словом больше делает. Вместе с тем Юра был совсем не глуп и с характером. Вдвое моложе Николая, но к своей собственности не допускал, хотя Николай и просил.

– Давай пополам разделим твою усадьбу, а следить я буду за ней один. Но Юра наотрез отказался, а Николай продолжал мечтать о своей даче. Он не только мечтал, но и постоянно добивался. Каждой весной он оставлял в сельском совете заявление.

– Прошу выделить в собственность любую брошенную в селе Глебово усадьбу.

Из восьмидесяти домов в селе больше половины были бесхозные. Многие из них вообще развалились. Одну усадьбу Николай полюбил и надеялся на ее получение. На ветхом домишке еще висел замок, но с каждым годом дом разваливался вместе с замком. Потом дом совсем упал и превратился в груду трухлявых бревен и досок, заросших крапивой.

Год за годом Николай получал отказ в сельском совете. После очередного заявления председатель сказал.

– Вы уже надоели со своими заявлениями, а для совхоза не заготовили ни грамма сена.

– Хорошо, будет вам сено.

Лето выдалось дождливое, а Николай был в отпуске в Глебове. Приобрел косу, наточил ее, отбил и стал косить. Под дождем и в перерывах между дождями, скосил очень большую площадь и поехал в сельсовет.

– Принимайте от меня зеленую массу на силос.

– Ну и сколько вы там накосили?

– Много.

– Хорошо, сегодня же приедет тракторная тележка. Где вас искать?

– Дом напротив Ермоловых, спросите, все меня знают.

Действительно притащился трактор с тележкой. Николай грузил, а тракторист укладывал траву наверху. Нагрузили огромный воз и на земле еще осталось.

Николай втиснулся в трактор и поехали к силосной яме. Там учетчица, увидев воз, осмотрела его и написала.

– Дачник, три тонны зеленой массы.

– Тут все пять – сказал тракторист.

Она переправила на четыре. Николай подошел к ней.

– Дачник, это я, но у меня есть фамилия, имя и отчество. Запишите пожалуйста. Степанов Николай Николаевич, а через тире можете добавить – дачник.

Что учетчица и сделала. Николай написал очередное заявление.

– Учитывая потребности совхоза, заготовил четыре тонны зеленой массы на силос. Оплату за проделанную работу можно не выдавать. Прошу вас выделить мне любую, брошенную усадьбу для ведения подсобного хозяйства.

И пошел в сельсовет.

– Слушай Степанов, задолбал ты меня своей писаниной. Да не могу я тебе дать, что ты просишь. Я тебя понимаю, но не могу, нет команды.

– Десять лет, все псу под хвост. И вы и предыдущий председатель – нельзя, нельзя. Дома рушатся, земля заросла чертополохом – – и все нельзя.

Председатель развел руками.

Подошла перестройка. Проходили всевозможные выборы. Бурлила и кипела не только Москва. Коммунисты всех мастей стали играть в демократию. Совхоз стал дышать на ладан. Грянул путч и последствия сельхозпредприятия со звучным названием Путь Ильича, испустил дух и близкие к бесхозному добру совхоза, председатели, бухгалтеры, управляющие потащили оставшуюся без присмотра технику и угодья.