Текст книги "Земной рай. трилогия"

За одну тысячу рублей переходил в частные руки еще вполне свежий трактор Беларусь, всякие косилки, сажалки и все что стало плохо лежать. Расхватывались наиболее ценные участки земли. Прошли очередные выборы. Николай решил, что настал его звездный час.

– Все отдадут, только надо денег дать.

Он снова написал заявление. Новый председатель сельсовета – – женщина. Она сказала.

– Ищи себе место, но не усадьбу, вдруг хозяева объявятся. Как найдешь, согласуй с местными, что не будут возражать и трудись.

– А строиться можно?

– Нет, нельзя.

– Почему?

– Потому, что ты написал десять соток, а строиться можно, если будет двенадцать.

– Так я исправлю на двенадцать?

– Исправляй – – И подала заявление.

Николай переправил десять на двенадцать и убежал окрыленный.

– Будет свой, своя дача. Ура.

Он вспомнил про зятя старшей дочери. Вернулся к председательше и положил на стол еще одно заявление от имени зятя. Она не глядя подмахнула и опять сказала.

– Соединяй оба участка и выбирай, но не забудь про местных жителей. Понял?

– Будь сделано. Огромное спасибо.

– Двадцать четыре сотки в любом месте. Выберу лучшее, благо вокруг деревни земли сколько хочешь. На горе церковь, а слева совсем пустой, ровный, пологий склон, наклонен к солнцу, с севера густая роща, защитит от холодных ветров. Дом поставлю в дальнем от церкви углу. Решено. Не долго думая, на следующую пятницу набил колышков, границы участка, получилось чуть больше двадцати соток. Хватит. Обошел всех местных жителей и спросил, не возражаете? Противников не нашлось. Привез с работы бутылку гидролизного, дважды очищенного на производственном участке спирта и стал искать трактористов. Долго искать не пришлось.

– За пол-литра чистого спирта вспашите участок? – И показал где.

Мужики согласились. Утром на следующий день, черное вспаханное поле, похожее из далека на слегка наклоненный стол, лежало у ног Степанова. Трактористы, добросовестно отработали за спирт. Вековой дерн сначала порезали дисковой бороной, потом вспахали и заборонили. Сельчане знали свое дело.

Получив документы в сельском совете, отправился Николай по инстанциям. Архитектор, пожарники, санэпидемстанция и еще мелочь какая-то. Архитектор утвердил кальку, которую изготовил сам Николай, пожарники согласовали, а санитары запротивились.

– Ищи дружок другое место, там нельзя. Церковь, кладбище, привидения по ночам – – все слишком близко. Сколько метров от захоронений?

– Метров двести – Соврал Николай.

– Нельзя строиться и сажать что-либо съестное ближе трехсот метров. Ищи другое место – найдешь еще лучше.

– Зря пахал. – Решил Николай.

Но подобная неудача не могла выбить из колеи, не пошатнула его веру в успех.

– Найду в другом месте, еще лучше, а вспаханное поле подарю попу-батюшке. Пусть картошку сажает.

Дорога вливалась в село как раз посередине. Справа от дороги пруд, за ним поле, далее метров через шестьдесят, семьдесят, пошел ряд домов. Перед полем, через улицу села – магазин. Вдали за прудом, какой-то дом. Старый, заброшенный, а крыша видать новая.

Нужно спросить у старожилов, чей это дом.

Степанов решил остановить свой выбор на этом месте. Слева пруд, справа ряд домов и мой дом будет в ряду. Разметил колышками. Восемьдесят метров в длину и тридцать в ширину. И как раз до этого старого дома. При оформлении документов на право собственности трудностей не возникло и на руках у Степанова были все бумаги, подтверждающие его право на земельный участок. Старый дом, оказавшийся в конце участка со стороны поля, действительно был брошен, а принадлежал совхозу. Раньше это была баня. Ее хотели перестраивать, но только покрыли крышу шифером, а тут и перестройка. Ее и бросили.

– Вот бы мне эту баню – Мечтал Николай.

– И участок и дом сразу в придачу, а ремонт это уже дело техники и труда. И тут неожиданно выяснилось, что баню продают и уже есть покупатели. Она должна быть моей, только не надо скупиться. – Решил Николай. Он опять направился к председательше. Ни в конторе, ни дома ее не оказалось. Соседи подсказали.

– Она картошку копает. – И подсказали где ее огород.

Председательша ковырялась в земле, выбирая клубни. Длиннющие полосы, никак не меньше футбольного поля, а она только начала. Мужа у нее не было и ей помогала дочька, которой было тринадцать или четырнадцать лет.

– Почти невеста – Сказал Николай указывая на дочь. Можно вам помочь?

– Помогай, коли не шутишь.

Николай взял лопату и стал выкапывать картошку. Женщины пошли следом за ним, выбирая ее.

Больше трех часов Николай копал, а мать с дочкой собирал картошку. Втроем дело пошло быстрее. Наконец старшая выпрямилась.

– Хватит Степанов, а то завтра не встанешь. Пойдем ко мне чай пить.

– Завтра встану как всегда, я к труду привычен, а пить чай не пойду, спасибо за приглашение. Если можно, я к вам как-нибудь загляну, а сейчас возьмите у меня пожалуйста заявление.

– Да ты, я смотрю, писатель Степанов, чего нужно теперь?

– Участок я оформил, но на него попала совхозная баня. Прошу вас продайте ее мне. Она как раз для меня, для моих рук, для участка.

– Я не решаю одна, я беру твое заявление и замолвлю свое слово за тебя, но обещать ничего не могу.

– Большое спасибо. На следующую пятницу, вечером, я заскочу к вам на одну минуту.

– Заходи.

Всю дорогу домой Николай думал.

– Как склонить председательшу, чтоб она продала дом мне. Дочка почти невеста. Ей, конечно, хочется дорогая парфюмерия, духи, пудра, тени и еще не знаю что. Вряд ли ей мать купит дорогой набор, коль сама картошку копает, а я смогу. А потом дочка пристанет к маме, отдай этому Степанову баню. Решено – парфюмерный набор – французский.

Обошелся набор не дешево. За него Степанов, скрепя сердце, отдал почти всю зарплату. Зато на красивой пластмассовой коробочке красовались магические, для каждой женщины, слова – Лореаль-Париж.

В следующую пятницу уже стало смеркаться Николай въехал в столицу совхоза и остановился у дома председательши. Подошел к двери, постучал.

– А, Степанов, заходи.

– Я на секундочку Вероника Дмитриевна. Это вам. – Николай положил коробочку на тумбочку. Спасибо вам за все. Извините, что не так. Я поеду, а то уже темнеет. До свидания.

– До свидания.

Немного удивленная, но довольная. Председательша, как всякая женщина, мгновенно разглядела волшебную музыку слов на коробочке.

– Ой, мамочка – Донесся из-за двери до Николая детский голос.

– Все-таки дарить, не прося ничего, чертовски приятно, хотя это и не совсем ничего.

Дом, как и надеялся Степанов был продан ему за тысяча триста пятьдесят рублей, по остаточной стоимости имущества умершего совхоза. Спустя шесть или восемь месяцев за эти деньги Николай покупал себе пачку сигарет.

Дом без хозяина – сирота. За два года Юркина хата, без присмотра Степанова развалился, двор вообще упал, а сеней тоже уже не существовало. В дом стало страшно заходить, он мог упасть в любой момент и только свежие, ровные, крашеные оконные рамы, с резными наличниками, говорили о том, что в доме когда-то был хозяин.

Баня же за это время преобразилась. Николая Степанова в деревне стали звать банщиком. В доме стали новыми рамы, двери, тамбур. Площадка, замусоренная запчастями всей сельскохозяйственной техники, а также гравием, машинным маслом и прочей дрянью, стала ровной и красивой. Вдоль всех сторон зазеленели молоденькие кустики смородины, а в середине, обрезанная, унавоженная и помолодевшая яблоня стала плодоносить. Внутри дома образовались две отдельные комнаты, печка с плитой, подогреваемая лежанка и камин. Печь сложили бродячие печники. А было это так. Ехал Николай на свою дачу, а на одной автобусной остановке, за семь километров до Глебова стоят два мужика. Николай остановился.

– Вам куда мужики, если по пути, довезу.

– Мы печники, едем куда глаза глядят, может кому надо сложить печь, так мы можем.

– А сколько берете?

– Две бутылки в день и что-нибудь зажевать.

– Тогда поехали?

– Едем, только желательно заехать в магазин.

– А сколько времени потребуется на одну печь?

– Ну это зависит какая будет печь, если русская, то дней пять-шесть, конечно при необходимом количестве кирпичей.

– Еще ведь наверно и глина нужна?

– Да глины везде здесь полно, сами найдем.

– Вам и мне повезло, мне нужно сложить печку с лежанкой, труба уже есть, возьметесь?

– Отчего не взяться, посмотреть надо.

– Договорились.

Мужики уселись. На главной усадьбе зашли в магазин. Николай купил две бутылки водки и двинулись дальше в Глебово.

Печники добросовестно принялись за дело, предварительно приняв на грудь по стакану. Один из них был действительно печник, второй на подхвате. Нашел глины, месил, подавал кирпичи и раствор. За два печь была готова. Ее протопили. За эти два дня выпили пять бутылок водки, а закусывали тем, что нашлось у Николая – мешок сухарей, картошка и несколько банок мясных и рыбных консервов. После работы печники попросили немного денег и Николай им не отказал.

– У меня сейчас таких денег нет, вы дайте адрес, я завезу в следующий раз. Где вы живете?

– Мы живем в Талдоме.

Они продиктовали адрес и Николай записал его. На следующий свой приезд Степанов заехал в Талдом, благо было все по пути и отдал им их заработок.

После печников Николай прорезал дыру в еще свежем потолке, сколотил лестницу на второй этаж. Снизу и сверху закрывающиеся двери, а под лестницей соорудил шкаф. Посторонний человек, входящий в дом, не сразу догадывался, что за дверью шкафа идет лестница на второй этаж. Там тоже стояла буржуйка с дымоходом в трубу.

Николай предпочитал спать на верху. Утром, проснувшись, он смотрел в окно, если на пруду сидят рыбаки, значит пора вставать.

Спустя несколько лет, став пенсионером, Николай Николаевич заехал в последний раз в Глебово, обошел участок, полазил по дому, собрал кое-какой инструмент и покинул деревню навсегда. Об оставшемся там добре и труде – – не пожалел. Он думал, что все еще впереди и не ошибся.

Потом было еще две дачи. Одна в садовом товариществе. Там Николай Николаевич построил домик, двухэтажный сарайчик и баню. Вторая и последняя дача в поселке Сосновка. Жилой бревенчатый домик, дав ему имя Теремок, тоже бревенчатый коровник, сенник и тройку сараев. Это он успел построить, где и обитал до конца своих дней.

До последней своей дачи Степанов пытался получить участок земли в поселке, но жена постоянно отговаривала его не заводить никаких новых дач. Ему все же хотелось, хотя силы уже были не те – – получить свой очередной собственный участок земли уже в поселке и построить большой деревенский дом. Но времена опять изменились настолько, что получить участок стало почти невозможно. Кое-кто, за большие взятки, добивались. Последний, кто получил участок в Сосновке говорил, что заплатил за пятнадцать соток триста тысяч рублей, то есть почти пятьдесят месячных зарплат сторожа-Степанова. Это было уже для него не доступно и главное, не было неодолимого желания.

Женщины

Редко кому удавалось прожить, а может таких и не было вовсе, без женщин в своей жизни. Это или обстоятельства, полностью исключающие такую возможность или болезнь или иные из ряда вон выходящие условия.

У Степанова, обычного, среднего, нормального мальчика потом мужчины прошлись по всей жизни. До четырнадцати лет он вообще не обращал на них внимания. Его приятель, сосед по дому, Славик, на год старше Коли, превратился в мужчину в одну ночь. Он был мальчишка, как все, немного может быть крупнее, чуть выше и чуть полнее. Была свадьба во дворе. Это сейчас свадьбы только для своих, для приглашенных, в кафе, в ресторанах, в отдельных квартирах, а раньше в одном доме свадьба для всех. Квартирки маленькие, коммуналки, хибарки во дворах. Гуляли всем домом, всем двором, набитом жильцами как пчелами в улье. Вот на этой свадьбе взрослая женщина, ей было далеко за двадцать, затащила Славика в свою конуру и учила его всю ночь. Сначала первую, потом вторую и третью. И мальчик Славик стал мужчиной, его уже не интересовали палочки-выручалочки, прятки и казаки-разбойники. Он на все глядел уже другими глазами. Со Степановым такого не случилось, но он начинал чувствовать не осознанно, но настойчиво влечение к женскому полу. Неизвестно, она его подцепила или он ее, но встреча и первая дружба началась. Мужские и женские школы были отдельно, в нескольких кварталах друг от друга и встречались взрослеющие дети несколько раз в год. На совместных вечерах, на спортивных площадках, позже на выпускном вечере. С девочкой Коля Степанов гулял взявшись за руки, чувствовал ее тепло и волновался. Они старались, как и все влюбленные уединиться, сторонились публичности, стеснялись. Но скрыть всего нельзя, точнее ничего нельзя. Его встретили одноклассники, посмеялись, а потом сказали.

– Знаешь с кем ты гуляешь, да она спала со всем Черкизовым. Степанов стал считать себя униженным оскорбленным и решил проверить. Его этот разговор сделал наглее, чем он был на самом деле, решительнее. Они с девчонкой стали целоваться. Гуляя по темным закоулкам вблизи пруда, нечаянно наткнулись на парочку, которая в траве, в кустах занималась взрослой игрой. Он посмотрел на подружку, но ни страха, ни стыда у нее не заметил. Тогда набравшись храбрости, готовясь к возмущению или пощечине, Коля прямо спросил.

– А ты мне дашь?

Он ожидал всего, но только не того, что сказала она.

– Нет, сейчас нельзя, дня через два.

Как у Льва Толстого – с тех пор любовь пошла на убыль. Он стал презирать ее, ненавидеть, избегал, обходя кварталы, что б только не встретиться.

Потом была Таня, в последствии Татьяна Сергеевна. О ней и о нем отдельно в другом повествовании. До окончания школы было еще несколько встреч маленького Коли с женщинами, но это совсем не интересно. Одна из них представляла для него некоторый интерес, остальные встречи не оставили никакого следа, ни сожаления, ни упрека. Прошли как сон как утренний туман, без впечатлений и воспоминаний.

На катке в Сокольниках катался Коля с друзьями. Хорошие, новые, канадские коньки, увеличивали средний рост Коли, позволяли резко срываться с места, ускоряться и мгновенно останавливаться, подняв кучу ледяных брызг. Катался Степанов шустро, уверенно, виртуозно. И вот девочка сильно разогнавшись, споткнулась и полетела. Она могла сильно грохнуться, но на пути оказался Николай. Он моментально возник перед ней, и ей ничего не оставалось, как повиснуть на его шее. Потом они катались вместе и она держалась за него, взяв его под ручку. На катке это считалось хорошим тоном, на зависть другим мальчишкам. Они договорились встретиться на катке еще раз. В следующее посещение катка, Коля взял у приятеля норвежки, длинные, тонкие коньки, которые чаще называли ножами. У них было тонкое, длинное, похожее на нож лезвие. Которое позволяло, без труда и напряжения, едва шевеля конечностями удерживать большую скорость. Не прилагая никаких усилий, слегка перебирая ногами, и при этом обгоняя сплошной поток, парочка без остановок проехала много кругов, а один большой круг в Сокольниках был восемьсот метров.

Перед окончанием школы, в девятом, десятом классе, мальчишки стали употреблять алкоголь. Сначала робко, потом смелее и уже давно курили. И то и другое от взрослых, тем более от родителей тщательно скрывалось.

Славик жил без отца, он погиб в войну, а его мама работала сутками и квартира была в распоряжении мальчишек. В ней они справляли новый год, одни ребята, без девочек, а вот на день рождения Славки. Решили пригласить подружек. Подружки были не у всех. Сам Славик уже жил по настоящему с девицей, которая была года на три старше, а Коля пригласил свою Хафизу с катка и была еще одна девочка. Хафиза была какой-то помесью, русской матери и выходца откуда-то с юга. У нее были узкие, чуть раскосые глаза и смуглая кожа, но в общем она была общительна и симпатична. Пили вино, танцевали, украдкой друг от друга целовались со своими девочками. Славик закрыл Николая с Хафизой в маленькой комнатке. Хафиза была не против. Там и произошло, первое для Николая, но не первое для Хафизы соитие. Потом он уснул от алкоголя и женщины. Проснулся через пару часов, друзья и девки были довольно сильно пьяны, кто спал, кто дремал, кто шманцы, жманцы, обниманцы.

Какого-то особенного впечатления сношение с женщиной не произвело на Степанова.

– Почему об этом так много говорят, так стремятся, ну минутная, не контролируемая, приятная. Конечно, спазма, волнующая прелюдия и се такое. Но еще и надо, что б женщина и потом оставалась лучшей в мире, и она для меня и я для нее. После этой, в общем-то попойки, Николай с Хафизой больше не встречались, еще и потому, что друзья сказали, что пока ты спал, она обнимала не только тебя. Неужели они все такие. Я хочу только одну и только один.

Осенью, Николаю еще не исполнилось

восемнадцати лет он стал рабочим человеком. Там на заводе в свободное от работы время Степанов занимался спортом, играл в маленьком оркестре на альтушке и женщины не имел. Работа с восьми до пяти. Шесть раз в неделю. Запомнившихся встреч не было. Однажды ему понравилась одна яркая молодая девушка и он сказал об этом своему учителю, который обучал его слесарному ремеслу.

– Хорошенькая, с ней можно время провести.

На что учитель, еще молодой и красивый парень сказал.

– Куда тебе сосунок. Не суйся, я с ней уже не раз по всякому тренировался.

Николай покраснел, смутился и замолк. Больше не стал никогда делиться подобными мыслями. Тогда принцип – если переспала, это еще не повод для знакомства – не был распространен, но распутство не одобрялось подавляющим большинством и случайные связи тщательно скрывались.

Через год на проводах в армию, много не совсем трезвых девчонок целовали Степанова, крепко и откровенно, признаваясь в любви.

Три года и два месяца без отпусков в рядах Советской армии ничего стоящего по женской части у Николая не было. Являясь радиотелеграфистом, приходилось не спать по ночам, через ночь. Связь со штабом происходила через коммутатор. Длинными, бесконечными, зимними ночами, когда время еле ползет, солдаты часто обращались к гражданским женщинам на коммутаторе. У Николая как-то завязался разговор с телефонисткой. Слово за слово, они разговорились, разоткровенничались и Николай ей рассказал про себя ей. а она ему. Но на счет мужчин она почти ничего не сказала. За несколько месяцев они узнавали друг друга по голосам и рады были общению. По крайней мере так казалось солдату Степанову. Он хотел видеть ее, она тоже. Появилась такая возможность. Телефонисток пригласили участвовать в художественной самодеятельности, собирались сделать танцевальный номер с женщинами. Степанов уже давно плясал в группе. Русские пляски, бил цыганочку, ритмический вальс-чечетку и другие танцы. Вот в эту самодеятельную группу танцоров и должны были влиться желающие телефонистки. Танцоры и телефонистки с коммутатора оказались в одной комнате. Николай свою не знал в лицо, а она не видела его. Их взгляды встретились и они узнали друн друга. Это была молодая. Красивая, но отнюдь не юная девушка, а Степанову только двадцать. Женщина приятной наружности с десяток лет живущая среди тысячи молодых и красивых летчиков, офицеров и солдат не сможет остаться девственной, чистой и непорочной. Случилось то, что и должно было случиться. Николай со своей застенчивостью и неопытностью ее не устроил и ночь она провела с другим танцором, уже имевшем богатый опыт по этой части. После вечерней поверки и отбоя, этот ее избранник ушел из казармы и вернулся утром, до подъема, а Николаю перед уходом он шепнул.

– В случае чего, позвони, ты знаешь куда.

После армии Степанов устроился на работу поближе к дому. Цех в котором он стал работать был вновь организован и работала в нем очень много молодежи.

Слова из песни – Победами увенчан, он был счастливей всех – это не про Николая Степанова. Таких побед у него было немного, да он и не считал их победами. Часто из самой выгодной позиции он мазал – не мог сказать известных трех слов. В походе, в лесу, ночью, никого кругом, рядом женщина, готовая на все – только скажи три слова. Он не говорил, не мог вытащить из себя. Он считал.

– Сказал три слова, берешь на себя некоторое обязательство.

Принцип, которому Николай не изменял никогда всю жизнь – вести себя достойно в любой ситуации – в женском вопросе, вероятно, не должен соблюдаться. Но к этому заключению он пришел много позже, а пока был молод и благороден. Ныне, как в песне – меня обними, потом обмани – норма, тогда нет.

Молодежь из цеха увлекалась спортом и походами. В субботу, вечером, после пяти, с рюкзаками, похожими на горы, на электричку и потом пешком на речку. Палатки, костры, песни и конечно любовь. Тайком обнимались, целовались, и как правило это было и все. Если кто-то с кем-то позволяли себе половые сношения, то держалось это в строжайшей тайне, крепче государственных секретов.

В одном из таких походов к Николаю приклеилась, не высокая, полненькая, хохотушка Люся. И как-то в разговоре она сказала.

– Это мой постоянный парень. Николай не собирался жениться, тоска, подступавшая каждый раз при общении с новой женщиной, по несостоявшейся взаимной любви с Татьяной, отпугивала его от них, а их от него. Время лечит, но лечение проходило трудно и Люся сама сделала решительный шаг и полноценная половая жизнь состоялась. Потребность, доступность, совершенно новое, удовлетворенное состояние, знакомство родителей. Теща хорошая, интеллигентная, добрая. То, что у нее раньше было по очереди три мужа, а сейчас ни одного, что у ее сестры двое маленьких детей, а мужа нет – это Николай узнал потом, после женитьбы. Все женщины до женитьбы послушные овечки, а после злобные собаки. А мужики думают.

– Со мной такого не будет, я терпеливый, я то быстро приструню и тому подобное. Так думал и Степанов. С этой женщиной, ласковой и пухленькой, чего не жить – стерпится, слюбится. По началу – музыка, алкоголь, молодая, красивая рядом. Секса по горло – вываливается. Но наступают будни. Кому мыть посуду, ты меня не любишь, почему задержался на пятнадцать минут и еще много и много чего. Из овечки вырастает огромный, злобный пес. Представьте себе, в вашей комнате, в углу на цепи, постоянно, с утра до вечера стоит на задних лапах огромный дог и лает не переставая, достать не может, цепь не пускает, хочет укусить, разорвать, напускает на вас все земные несчастья, так и хочется треснуть его по башке палкой, а лучше железной трубой, но нельзя – насилие в семье. Заявление и трое суток в обезьяннике или пятнадцать суток с метлой. После второго заявления – два года в местах, не столь отдаленных. Именно такой случай происходит каждый месяц в Одессе, в Москве, в Ленинграде и во всех остальных городах Советского союза. Но мужик тоже виноват и даже больше, чем эта овчарка-сука. Зачем привел в дом, вечно любить обещал, терпеньем запасся. Перевоспитай. Она твоя жена. Что, кишка тонка, что убить ее морально нету сил. Ну кто же, мужик, в этом виноват, кроме тебя.

Николай вспомнил про свою одну тетю. Она вышла замуж, родила ребенка, но он умер во младенчестве, муж ушел на фронт. Она гуляла по черному, думала война все спишет. Кого он только не принимала, от сержантов и солдат до милиционеров. Вернулся с войны муж – высокий, красивый морской офицер, весь в орденах, только что из коробочки. Все ухажеры, конечно, исчезли, но своего мужа она называла не иначе как – идиот, подлец, сволочь, паразит, что б ты сдох и так долго, долго, громко и каждый день. Муж умер через пять лет, после того, как его несколько раз, в пьяном виде, спустили с лестницы, со второго этажа.

Для тети нашелся другой мужичек. Не большой, толстенький, страховой агент по специальности. Как он писал в анкетах – с не оконченным высшим образованием. Он начинал учиться на первом курсе, а через три месяца бросил. А звали его просто Ваня. Вот этот дядя Николая сделал из тети за пару месяцев – шелковую. Она называла его не иначе как Ванечка, никогда не повышала голоса. Была зверь-зверем, а стал кроткой, послушной и ласковой. К сожалению укрощать строптивых дано не многим. Степанов таким качеством тоже не обладал. Но и был не согласен с классиком – Львом Толстым, который утверждал.

– Все счастливые семьи одинаковы.

– Не все – считал Степанов.

Два варианта счастливой семьи он себе представлял. Это когда муж – дядя Ваня, а жена любая. А также второй вариант, наоборот. Жена властная женщина, а муж размазня. Он полностью покоряется ей, вместе с потрохами, уткнувшись ей в колени, а она вьет из него веревки и не считает за человека. Но в семье мир и покой. Хорошо всем, ей, ему, детям, родителям и окружающим. Ни скандалов, ни битья посуды, ни мордобоя. А если жена еще и неглупая, сто большая редкость, и на людях потрафит мужу пару раз, так он еще и герой. И такие семьи не редкость, особенно у украинцев и русских. Николай не мог себя приписать ни к красным, ни к белым. Болтался, как цветок в проруби, то туда, то сюда. Но середины в этих делах не бывает. Он все понимал, как собака – все понимает, но сказать не может. Как-то на новый год он произнес тост, признавая свою слабость.

Пять природе,

Четыре погоде,

Три стране,

Два жене,

Кол, себе самому,

В этом злом, високосном году.

И развелся.

Перед разводом, когда решение сменить пластинку окончательно оформилось, Степанов отправился в поход, организованный комитетом комсомола, под девизом по местам боевой и трудовой славы, по маршруту Москва – Астрахань, на моторных катерах по Оке и Волге. В поход пошли тринадцать человек, шесть мужчин и семь женщин. Командир с женой, Валя с Галей, Аня, прозванная телегой, Лида и Наташа. Длительность похода с первого по тридцатое августа. Степанов работал в походе, не уставая, не жалуясь, наслаждался весь месяц прекрасной погодой и шашней не заводил. Ему нравилась река, плесы, плотины, люди, встречающиеся в пути. Он вел ежедневный дневник. Никто не просил его это делать, но по вечерам он читал вслух, то что было, кто что делал, как вел себя и что чувствовал. Кому-то нравилось, кому-то нет. Если двух непримиримых, злейших идейных врагов разного пола поместить на необитаемом острове, они обязательно полюбят друг друга. Можно себе представить шесть мужчин и семь женщин соединить на тридцать дней. Но это уже отдельная тема.

Николай Степанов, ему уже было двадцать восемь, был старше многих. Двадцатидвухлетняя рыжеватая блондинка Телега, наиболее общительная из всех, пользовалась всеобщим вниманием. Не глупая, начитанная, работящая, красивая наконец. Тщательно, ежедневно ухаживала за собой, красилась, начесывала волосы. Был тогда в моде такой прием – начес. Сравнивая ее с другими, находил, что она выгодно отличается ото всех. Степанов ждал случая стрессовой ситуации, опасной, а не повседневной. Можно в спокойной, деловой обстановке жить годами и не знать человека, его уязвимое место. Лет десять он знал своего настоящего друга, с которым прошел не одну шабашку, вместе попадали в критические ситуации, везде вел себя достойно, не раздумывая Николай пошел бы с ним в разведку. Но только спустя несколько лет, когда пути их разошлись, им пришлось встретиться. Друг был с женой и Николай неосторожно, совсем нейтрально, сказал его жене какой-то комплимент в его присутствии, как тот бросился на Николая как зверь и чуть не убил – и это была не шутка. Вот так.

И случай проверить Телегу на вшивость предоставлялась не раз. Всегда она выходила из любого положения со щитом, а не на нем. Кроме того она обладала удивительной бесконфликтностью. Где-то на двадцатый день все. кроме ее и Николая перессорились, как в коммунальной квартире. Все тридцать дней со всеми она сохранила нормальные, дружеские отношения. И еще одну черту подметил Николай. Уже не юная, не старая по годам, а чувствовался какой-то практицизм или ловко скрываемая хитрость. Хитрость не порок, но большое свинство, некоторые считают второй ум. Еще не развелся Николай, но решение уже было принято окончательное и бесповоротное. О новой женитьбе не могло быть и речи. Он напрочь отвергал даже мысли об этом.

– Второй раз надевать опять хомут – дудки.

Не навязчиво, как бы нехотя, ничего не обещая, наоборот, давал понять, что связь возможна, но ничего серьезного.

Держался Лукашин, держался и рухнул. Поход кончился, а связь осталась, и как оказалось на тридцать лет. Говорят – женился по расчету или по любви. Степанов в своем возрасте уже считал, что по любви браков вообще не бывает, только по расчету, но у всех он разный. Если говорить о мужчине – у него тоже расчет. Хозяйку в дом, любовницу в постель, барыню в гости – только бы не перепутать. Накормит, приласкает, встанет бетонной стеной с тыла.

– Если когда и буду жениться, то только по расчету.

Если говорить о расчете женщины, это не только банальное деньги, это все таки не главное – основное другое, защита от всего, опора, уверенность в будущем, дети, одной с ними трудно и свой, родной, чистый, в теплой постели.

По настоящему женщина может быть счастливой только в законном браке.

Два года, уже разведенный Степанов жил с Телегой-Анной, он перестал ее так звать, но расписываться не собирался, о чем ей прямо и сказал. Однако он и в этот раз пал жертвой своей доверчивости и благородия. До сих пор у них не было и не могло быть детей, так как были приняты меры, но после очередного посещения гинеколога Анна заявила.

– Я проверялась и врач сказал, что у меня не может быть детей.

– Ну и ладно, тем лучше, предохраняться не нужно, а Анне сказал.

– Не беспокойся, придет время, будет желание, заведем, возьмем в детском доме.

Вот она хитрость женщины и наивность и доверчивость мужчины. Она-то безусловно все рассчитала.

– Расписываться не хочешь, получишь ребеночка, никуда не денешься, мой доверчивый.

А Николай все принял за чистую монету и не возникло ни тени сомнения, что это не правда.

В первую же ночь Анна залетела. Долго скрывала беременность, пока аборт уже был не возможен. В силу своей порядочности Николай не мог допустить, что б женщина, его фактическая жена, рожала будучи не в браке. Они расписались. Устроили после бракосочетания не большой фуршет. Два друга Николая, две подруги Анны и родители – вот и вся свадьба. Эти три года останутся надолго в памяти, как светлое пятно на сером фоне оставшейся четвери века совместной жизни. Он летал с работы к своей будущей жене, задевая прохожих белыми крыльями. Других женщин не существовало. Друзья удивлялись и завидовали. Потом отношения стали портиться. Чем дальше в лес, тем больше дров. За три предыдущих года они даже ни разу не поссорились, а теперь ссоры, порой серьезные стали не редкостью и с каждым годом все чаще и опаснее. Редкие, яркие вспышки приносили рождение второй дочери, покупка машины, получение квартиры. Когда младшей дочери было четырнадцать, совместная жизнь лопнула и развалилась. Когда исполнилось восемнадцать семьи уже не существовало. В эти тридцать лет Степанов не был святым, за исключением первых трех лет, когда он и не помышлял и ни какие обстоятельства с толку сбить не могли. Что же касается его поведения последующие двадцать пять лет, то он тоже не стремился вильнуть налево, не создавал искусственно тепличных условий, но и не сопротивлялся, когда его несло не туда. Но это было не часто, не много. Двадцать пять лет – это больше половины жизни, если отбросить детство и старость.