Текст книги "Земной рай. трилогия"

– Если Ахмет сможет пролезть сквозь решетку окна, то обязательно зацепится щеками и застрянет.

Молчаливый, плохо говорящий по-русски, но отличный работник, не отказывающийся ни от какой работы. Если Рома, когда никого из руководства не было, мог долго говорить по телефону, бесцельно кататься на велосипеде, то Ахмет трудился не покладая рук, даже когда в лагере никого не было. Один летний сезон ему предложили работать на кухне. Кухонные работницы не нарадовались на Ахмета. Всегда безотказно поможет и поднести тяжелые котлы и разгрузит машину, порубит и порежет мясо и вообще сделает все, о чем не попросят и не только директор, бухгалтер, повара, но и завскладом и котломой или уборщица. За свою работоспособность, отзывчивость и трудолюбие, Ахмет пользовался всеобщим уважением. И директор тоже был весьма доволен таким сотрудником. Но хоть и очень молодой, но вполне созревший мужчина, Ахмет тоже хотел женщину. Работая на кухне, он ел мясо с салом, сам готовил прекрасный плов. В тихом омуте черти водятся. Молчком, втихоря, Ахмет целовался с заведующей складом, сорокалетней женщиной, вполне приятной наружности, хотя уже и бабушкой. У нее была дочь, которая уже имела своего ребенка. Спустя некоторое время завскладом и Ахмет стали жить, как говорится, по хорошему. Они добились для себя одной комнатки в лагере и по сегодняшнему, превратились в гражданскую жену и мужа. Сначала к этому все, в том числе и директор, отнеслись спокойно, но последующие события лагерной жизни эту идиллию, порушили.

Алик, тоже узбек, родной, старший брат Ахмета, был другой. Ему было давно за тридцать, дома в Таджикистане у него была семья, четверо детей и он получил высшее образование у себя на родине. Окончил институт и работал в школе учителем арабского языка. Отсталость страны, низкая зарплата, заставили его также, как младшего брата, податься на заработки в Россию. Связи со своей семьей он не терял, регулярно ездил на родину и опять возвращался, потому что заработать в России можно было гораздо больше. Оформляясь законно в Москве или Владимире, он работал не вступая в конфликт с законом. У Ахмета положение было другое. Он жил уже несколько лет во Владимирской области, как-то оформляясь не совсем легально и домой в Таджикистан возвращаться не собирался. Да ему и нельзя было, потому, что его могли прямо с вокзала забрать в армию. Выражаясь бытующим ныне выражением, Ахмет косил от армии, скрываясь в России. И косить ему предстояло – пять лет, по меньшей мере. Да и ему не очень-то и хотелось возвращаться в свою деревню, к выбранной родителями невесте, к тому деревенскому быту, к безденежью, к труду без оплаты, под контролем, без свободы, со стороны старших. Он уже стал привыкать к российской жизни и на половину обрусел.

Главной и единственной, авторитетной, в силу должности, фигурой, в лагере был директор. Он старался вникать во все дырки и мелочи лагерной жизни. Давал ценные указания сторожам, уборщицам, кочегарам – всем работникам лагеря. Заключал договора с подрядчиками на выполнение тех или иных работ, бесконечно мотался во Владимир, Реутов, утрясал и согласовывал различные вопросы с пожарниками, электриками, эпидемиологами, экологами, милицией и еще множеством сторонних проверяющих, контролирующих и поставляющих организаций и фирм. На территории, вверенного ему предприятия скурпулезно следил за чистотой, своевременным выключением света, уборкой мусора и прочей мелочью. По вопросу уборки территории, подбору бумажек на площади перед входом, он просто отчаянно комплексовал. Выезжая иногда рано утром на прогулку, на велосипеде, он запросто мог слезть с велосипеда, подобрать бумажку, бросить ее в урну, красноречиво посмотреть на сторожа-дворника и уехать дальше кататься. Однажды он вышел и стал ходить по краю площади и подбирать мусор. Сторож Игнат Савельевич его, конечно, сопровождал. Иван Леонидович недовольно пробурчал.

– Разве директор должен собирать бумажки на площади перед входом в лагерь? На что Игнат, в тон ему ответил:

– Конечно не директор, – а про себя добавил. – Если директор собирает бумажки, то ему надо работать не директором, а дворником.

Но вслух этого, конечно, не сказал, надеясь на то, что Леопольд сам додумается до этого. Псевдоним Леопольд директор получил от ребят из детского интерната, которые были в лагере в качестве отдыхающих и работающих одновременно. И когда кто-то был недоволен Иваном Леонидовичем, то называли его Леопольдом. Кличка не обидная – у кота Леопольда был мягкий, добрый характер, всепрощающий и не злопамятный. Иван Леонидович-Леопольд тоже был мягкий, добрый, отзывчивый, уважительно относился ко всем. Называл всех сотрудников, от уборщицы до главбуха, не иначе, как по имени отчеству. Кочегара Кротова – горького пьяницу, называл только Михаилом Павловичем. Исключением были только узбеки – Рома, Алик и Ахмет – их он звал по именам, иначе язык сломаешь, если звать их полным именем с отчеством. Одним словом директор был потомственный интеллигент, голубая кровь и по внешнему виду и по характеру. К нему всегда мог обратиться любой сотрудник с личной просьбой и эта просьба всегда удовлетворялась. Кое-кто этим даже пользовался. Например Валентина Тадызина. Заведовала она складом имущества лагеря, да летом еще занимала должность кастелянши. Ее директор тоже называл по имени и отчеству, а она пользуясь его безотказностью постоянно отпрашивалась с работы. Редкие недели выдавались, когда она работала все положенное время. Сторож Игнат, тоже несколько раз обращался к директору с различными просьбами и добрый Леопольд не отказал ни раза.

Добрый и отзывчивый Иван Леонидович комплексовал по поводу чистоты, света, цветочков на территории. Он запросто заходил в сторожку в одиннадцать-двенадцать ночи с просьбой – – в три часа выключить прожектора или сам лично выключал свет в столовой, не спрашивая поваров, не темно ли им. А с цветами на территории особая забота. Он назначил библиотекаря садовником-цветоводом. Сам закупал весной цветы и ревностно следил за их посадками. Заведующая библиотекой формально не отказывалась быть цветоводом, но высаживала рассаду без души и в конечном счете вырастали хилые, непривлекательные цветы. Однажды Леопольд пришел в ужас, когда на захудалой клумбе у входа обнаружил кучку лошадиного помета, который бросил сторож, подобрав навоз от проезжавшей мимо лошади.

– Прикройте поскорей это безобразие – попросил он, – а то скоро приедут отдыхающие пенсионеры.

– Хорошо, сделаю – ответил сторож.

Но Леопольд сам, тут же сбегал за травой, лежавшей недалеко в куче, принес и засыпал кучку лошадиного испражнения.

Особым комплексом донимала Ивана Леонидовича кухня. Известно, что на кухне воруют. Она сама на себя работает. Так было, так и будет. Отныне и во веки веков. Воровали и будут воровать. Это раздражало директора до бешенства, до истерики, до рака мозгов, но что делать он не знал. Мучительно искал, но ничего не находил. Не стоило директору так убиваться по поводу воровства. Другое дело его масштаб. В санатории Сосновый например – директор смотрел сквозь пальцы, как воруют повара. Главное, что б отдыхающие не страдали, не жаловались, а то что берут повара – это святое. Адский труд за малую зарплату, длиннющий рабочий день, в жаре и дыме.

– Пусть берут, от большого взять немножко, не грабеж, а дележка – рассуждал директор санатория. Однажды к нему пришли повара с требованием повысить зарплату – он им ответил, – А сумки, что тащите домой после смены, забыли? Вот ваша компенсация за тяжкий труд.

Но в санатории сумки брали и берут до сих пор только повара, те кто действительно трудится и кто отвечает за качество и вкус пищи. А в лагере заведующая столовой Нинель Александровна распоряжалась продуктами по своему усмотрению. Она делилась, как она говорила со всеми, к кухне вовсе не имеющие никакого от ношения. Сторожа, завскладом, электрик и даже уборщицы – получали все и надо сказать не по малу. Мясо, масло, сыр, колбаса. И прочие дорогостоящие продукты. Про себя Нинель тоже не забывала. У нее был любовник, молодой человек – милиционер-сержант, который въезжал на территорию лагеря, поближе к кухне и она переправляла продукты в его багажник. Кроме расточительной, не в меру Нинель, крал и завскладом, недовешивая продукты при выдаче. Нинель неоднократно предупреждали другие поварихи.

– Что ты делаешь? Кому суешь продукты? Какое отношение к кухне имеют сторожа, Валентина, электрик, уборщицы? Должны брать только повара, два, три, ну четыре человека, не больше. Но Нинель продолжала упорно делиться со всеми, кто появлялся на кухне, накручивала коробки, сумки – за что в последствии и поплатилась – и поделом. Такое расточительное отношение к продуктам для детей разозлит кого хочешь. Директор комплексовал, психовал, мучился и искал выход. И как ему показалось – нашел. Нинель с позором, с ее слезами, директор отстранил и пригласил бригаду во главе с Хасаном. Полного имени его никто в лагере не знал. Этот взялся за дело круто. На первом же, вступительном, ознакомительном собрании, директор представил его, Хасан взял слово.

– Никто не вправе вмешиваться в дела кухни. Мы будем вкусно и добросовестно кормить, но нам не должны мешать. Никто – подчеркнул он. – Имея ввиду и директора и бухгалтера и врача. Прилюдно, плюнув в лицо, практически всем, во главе с директором, он исключил всякую возможность какого то ни было контроля со стороны администрации лагеря. И директор проглотил эту пилюлю. Может быть в это время он понял свою поспешность с заменой всех рабочих кухни.

Хасан одел весь состав кухни в белоснежные, батистовые халаты, шапочки, перчатки и приступил к работе. На кухне не появилось ни одного постороннего. За этим ревностно следили. Никто продуктов не крал. В первый же день, в первое блюдо надо было положить двадцать кур. Хасан бросил две и четыре упаковки Галина Бланка. Оставшаяся с ним одна старая повариха вытаращила глаза, но что она могла сделать? Тоже самое стало происходить со всеми остальными блюдами и продуктами. Вместо натурального, коровьего молока, от которого Хасан сразу отказался, стали использовать порошковое, добавляя в таких же пропорциях, как кур. Вместо десяти пачек, клали две, три, добавляя сгущенку и воду. Использовались продукты, купленные по дешевке с просроченным сроком хранения и все абсолютно бесконтрольно. Первый же завтрак оказался из рук вон плохим. Выходящего из столовой недовольного Игната Хасан спросил.

– Ну как завтрак?

Сторож поморщился, помолчал, потом процитировал.

– Хозяин плут,

Пирог дерьмо,

Едал я ваши именины,

Подайте шляпу и пальто.

И пошел дальше. Хасан раскрыл было рот, но промолчал. Его в общем-то мало интересовало мнение старика.

– Я свой миллион так и так возьму, пока лох-директор поймет, что к чему, смена и кончится. Связываться с судом никто не станет, все доказательства похеряны в шестистах желудков русских ублюдков.

Так, или примерно так, думал Хасан, глядя вслед удаляющемуся старику.

Никто продуктов не крал, в раздевалках у поваров не пряталось ни масло, ни мясо, ни пачки творога или сосисек. Просто технология воровства, в обильном масштабе, была другой. Как воруют шофера?

Получает водитель утром сто рублей на бензин. Заправляется на сорок пять. За пять рублей покупает, для отчета, чек на сто рублей, а пятьдесят кладет в карман. Вечером накручивает моторчиком километраж на спидометре на сто рублей. Точно такой же технологией воровства, как два маковых зернышка, похожая на только что приведенную, использовал и Хасан, только с сотнями тысяч рублей. Ежедневно Хасан крал больше шестидесяти тысяч рублей, не вынося с кухни ни кусочка.

Очевидность мошенничества Хасана стала общедоступной по кормежке в столовой. Зловещий ропот мог перерасти в серьезный скандал, но смена кончилась. Хасана убрали, да и он с удовольствием убрался от греха подальше с миллионом с лишним в кармане, да еще погрузил в машину и увез остатки продуктов со склада. И здесь, добрейший Иван Леонидович уступил, позволил забрать остатки.

Следующая, последняя смена, кормилась кухонной бригадой собранной заново. Нормальная, допустимая утечка продуктов с кухни продолжилась.

И все таки Иван Леонидович никак не мог успокоиться, избавиться от комплекса по воровству с кухни. И что ему так втемяшилось? Да пусть бы тащили повара, нормальная, естественная, допустимая утечка. Опять же надо менять поваров, другие придут, тоже захотят взять и так до бесконечности. Закон природы – его не переделаешь. Но Леопольда заклинило, зациклило, как заноза, маленькая, а житья не дает. И придумал таки.

Скорее не он, а его жена. Сам Иван Леонидович видный мужик и жена под стать ему. Женщина еще не достигшая бальзаковского возраста, выглядела очень молодо. Отлично сложенная, не крупная и не мелкая блондинка, с прекрасным бюстом и стройными ногами. Утром, спокойная и свежая, отправлялась на велосипедную прогулку с мужем или одна. Безукоризненно со вкусом одетая, с обтягивающими бедра брюками, прямо сидела в седле велосипеда, сама наслаждаясь своим видом. Присутствующие при выезде мужчины, невольно поворачивали головы в ее сторону, что б насладиться великолепным видом сзади.

Иван Леонидович стал советоваться с женой. Кому он мог доверить, терзающий его комплекс по воровству с кухни. В советское время ему не приходилось сталкиваться с такой проблемой, ему и сейчас невдомек, что кухонное воровство, это укоренившаяся привычка, пустившая очень глубокие корни, при развитом социализме. Тащили, иначе крали или воровали все. Даже официально было введено понятие – несун. Объявляли борьбу с несунами, которая кончилась ничем, даже не начавшись. Тащили рабочие, инженеры и колхозники, начальники и подчиненные, государственные, мелкие и крупные, служащие, министры и бомжи. А что говорить о работниках торговли или питания. Конечно, сам бог велел.

– Дорогая, – сказал Иван – что делать, коль с кухни работники тащат продукты?

– Уж если это явление неистребимо – констатировала Марина – надо вышибать клин, клином.

– Это как? – не понял Иван.

– Надо самим воровать, участвовать в этом процессе, возглавить его.

– Ты что хочешь? Что б я пошел на кухню работать?

– Зачем ты, у тебя хватит дел директорских, – я пойду.

– Ты что, хочешь стать поваром, шеф-поваром?

– Нет, дорогой, я не собираюсь работать, я буду следить. Ты оформишь меня, – ну скажем – заведующей, что б все мне подчинялись, выполняли все мои указания, без моего разрешения ни шага, ни в лево ни в право. А воровать будем не так как Хасан, но достаточно будет на безбедную жизнь. Милый, что нужно сделать, чтоб стать богатым, ну хотя бы иметь деньги, которых будет много проходить через наши руки. Или больше получать или экономить. – Последнее слово она растянула по слогам.

– Каждый день выкидывается сотни килограмм помоев – их количество надо уменьшить втрое, а сэкономленные помои – деньги. Корова, проданная целиком, стоит в три раза дешевле, чем проданная по килограмму. Надо делать меньше порции. Строжайшая экономия во всем. От соли и хлеба до паюсной икры и стерляди. Каждому ребенку положено еды на сто шестьдесят рублей, он и не заметит, если будет на сто сорок. А это десять тысяч в день. В котлах, после раздачи, ничего не должно оставаться. Оставшиеся продукты пустим потом, документы будут те, что нужны. Я возьму это на себя, дорогой.

– Ну кем я тебя оформлю? Не работающей единицы нет.

– Придумай, создай, напиши приказ. Я заставлю всех работать с максимальной отдачей. Если кто возмутится или не дай бог, что-то возьмет. Немедленное увольнение, без объяснения причин. Желающих работать полно, кризис, и другим урок. Все молчать будут.

– Хорошо, деловая ты моя.

На том и порешили.

В следующую, третью директорскую оздоровительную компанию, набранному штату кухонных рабочих, была представлена заведующая столовой Марина Ивановна. Что она жена директора безусловно знали все. Если заведующую можно бояться, уважать или нет за деловые качества, то с начальницей, еще одновременно и директорской женой – придется считаться по всем пунктам, но только тихо, про себя, как говорится только на кухне дома.

Даже между собой, в столовой кухне стали бояться и друг друга, так сказать – молчали в тряпочку. Марина Ивановна бескомпромиссно начала выполнять, поставленную ей самой задачу – жесткую экономию, беспрекословное подчинение.

Большинство руководителей-начальников, больших и маленьких, хотели бы вести себя так, подчинить себе полностью своих подданных, но мало кому удается этого добиться. А директрисе-управляющей лагерной кухней это удалось в полной мере. Она не кричала, не ругалась, только смотрела, но так, как смотрит змея, собирающаяся проглотить кролика. Ее холодные глаза были повсюду. Рано утром она открывала кухонные двери, но не все, а только те, которые требовались в данный момент. Присутствовала при получении продуктов, разделке мяса, порционной нарезке колбасы, сыра, фруктов и всего остального. Она была повсюду. Стояла на раздаче и без всякого стеснения и внутреннего беспокойства говорила.

– По одному кусочку колбасы и масла.

А колечки колбасы были нарезаны так тонко, что через них можно было читать газету, а порции масла были с детский ноготь. И все молчали – сказать даже соседу, может стать себе дороже. И не без оснований. Увольнялись сотрудницы за малейшее нарушение. Кому кризис, а кому мать родная. Даже зарплаты были уменьшены – кризис. За летний период, с подачи директрисы, кухонный состав сменился полностью не раз. Она безжалостно, не моргнув глазом, уволила сотрудницу только за то, что та на ее глазах съела лишнюю сосиску. Под этот жернов попала и сожительница Ахмета. Ахмет очень расстроился и даже хотел уйти из лагеря, но поразмыслив, не решился, стерпел и остался. Порой порционных блюд не хватало поварихам и посудомойкам. Абсурд – повара не доедали. Остающиеся иногда продукты – нарезка, фрукты, сладости, немедленно, под пристальным присмотром Марины Ивановны отправлялись на склад. С ее подачи, родители могли посещать своих чад с шести утра до поздней ночи ежедневно, пронося на территорию огромные баулы со сладостями. Нахватавшись подарков, дети меньше ели в столовой или пропускали кормежку вообще. Обслуживающий персонал – обслуга, питалась в столовой, но рацион отличался от детского в сторону уменьшения. Марина Ивановна без всякого стеснения заявляла.

– Это только детям, сотрудникам не положено.

Однажды на кухню заглянула, бывшая в прошлом году, повариха. Ее знакомая, обрадовавшись встрече сказала:

– В прошлом году на кухне было весело. На что тут же среагировала Марина Ивановна.

– У нас тоже смеха хватает за рабочий день.

Видимо сорвавшись, молоденькая посудомойка добавила:

– Так весело, что просто обхохочешься. Этот сарказм Марина Ивановна пропустила мимо ушей. Опытная повариха, повидавшая много кухонь на своем веку, едва доработав смену, уволилась по собственному желанию и уходя с территории лагеря не удержалась и пожаловалась пожилой сторожихе.

– На кухне, как в тюрьме, куда не сунься ее глаза, ну прямо шаг вправо, шаг влево – побег-увольнение, губы улыбаются, а взгляд ледяной, змеиный. Едва смену доработала.

Единственным и непримиримым, открытым противником директрисы – стала бухгалтер. Их война началась с самого начала, как только Марина Ивановна появилась на кухне. Ее должность, по мнению бухгалтерши незаконна, не предусмотрена штатным расписанием и хотя директор своим распоряжением как бы узаконил пребывание жены на кухне, но с этим согласиться Валентина Егоровна не могла и не хотела. Две женщины в борьбе за приобретением, распределением и расходованием продуктов сцепились мертвой схваткой. Обе примерно одного возраста, обе не зависимые друг от друга, или хотели быть таковыми, стали злейшими врагами. За спиной Марины Ивановны послушный муж-директор, за Валентиной Егоровной, как она считала – право. Никто не хотел уступать. Они перестали здороваться, избегали, по мере возможности общения и ненавидели друг друга лютой ненавистью. Дело приближалось к банальной женской драке, бессмысленной и беспощадной. В конфликт был втянут и директор, у которого тоже было полно не вполне законных дел. Война готова была выйти на уровень руководства всего оборонного комплекса, чего очень не хотелось директору, да и бухгалтерша не знала, чем все это может кончиться. Так и воевали женщины все лето с переменным успехом. Марина Ивановна с нетерпением ждала конца сезона, а Валентина Егоровна надеялась доказать свою правоту или хотя бы крупно навредить и после отдыха детей.

Самой Марине Ивановне летняя компания на кухне досталась не легко. В минуту откровения она все же пожаловалась знакомой, может единственной, кто относился к ней с участием.

– Устала, сил больше нет, не дождусь, когда кончится эта каторга.

И внешний вид ее изменился, она уже не выглядела такой молодой и свежей. Ее полтинник стал проглядываться более отчетливо, велосипедные прогулки прекратились и после обеда Марина иногда запиралась у себя в комнате, с тоской глядела на себя в зеркало и ложилась отдохнуть. Вместе с тем, хотя оклад ей муж положил и не большой, от греха подальше, она регулярно получала повышенную премию и на складе скопилось много продуктов, которые реализовывались для питания приезжающих осенью пенсионеров и сезонных рабочих, нанятых для ремонта коммуникаций. В общем за летний период Марина Ивановна и Иван Леонидович положили на свои раздельные счета в банке по приличной сумме. Компенсировали их нервные затраты эти деньги или нет? На это они скорее ответили бы утвердительно, нежели нет.

Иван Леонидович, удалив кухонную занозу, не избавился от других своих забот и комплексов. По-прежнему болезненно реагировал на включенный в дневное время свет, хилые цветочки, не подобранные фантики от конфет, расхлябанность недобросовестных сотрудников. Тем не менее, руководя лагерем третий год, набрался опыта, решив с помощью жены проблему с кухней, стал спокойней и уверенней. Оставалась главная, не решенная задача с кадрами. Иваныч ушел, другой подходящей кандидатуры на горизонте не проявлялось. Но летний сезон кончился, в ближайший месяц топить не нужно, можно расслабиться, съездить в отпуск, отдохнуть. Иван Леонидович, вместе с женой, отправился к морю и лагерь погрузился в полудрему до весны.

Нельзя сказать, что лагерь засыпал мертвым сном. Выдавались дни и довольно часто, когда на всей территории оставалось всего два человека – кочегар, топивший один котел, чтобы не замерзли трубы в трех корпусах, да сторож. Но все же чаще в лагере было еще несколько человек, кроме кочегара и сторожа. Это гастарбайтеры, рабочие подрядных организаций, редкие и малочисленные, так называемые, дикие отдыхающие. Отдохнуть приезжали, бывшие летние вожатые, на осенние, зимние и весенние каникулы дети, но их было не много. Директор наведывался частенько, обычно с кем-нибудь из своих. Ночует одну, две ночи и опять пропадет на несколько дней.

В двадцатых числах декабря, в субботний вечер, пятеро отдыхающих-вожатых лагеря решили поехать в ближайший магазин за вином и продуктами. Приехали они в пятницу и выпивки, конечно, не хватило, что брали с собой, а домой собирались лишь вечером в воскресенье.

Шумной компанией он выпорхнули с территории. У ворот их встретил сторож, дед Игнат, семидесятилетний старик из ближайшего поселка. Вообще-то этот дед был раньше ведущим конструктором, но нанялся сторожем в оздоровительный комплекс или как его звали по привычке лагерь, подработать к пенсии. Приветливо махнув деду они втиснулись в Жигули и уехали. За рулем сидел Вадим, он был абсолютно трезвый, рядом с ним высокий парень, а сзади разместились два молодых человека и между ними девушка. Молодежь весело шутила и друзья подтрунивали друг над другом.

Было уже около восьми часов вечера, и Игнат решил прилечь на кровать. Он включил телевизор, ноги положил на стул у кровати и под шум телевизора, задремал.

До магазина было недалеко. Два километра до федеральной трассы по заснеженной дороге и метров пятьсот по почти сухому шоссе. На выезде на трассу стояла ГИБДД – ракушка и два сотрудника топтались с радаром, надеясь нарубить перед новым годом денег для шикарного празднования нового года. Когда ребята в Жигулях проезжали мимо, один из них заметил.

– Эти точно едут за водкой в наш магазин. Надо их на обратном пути пощипать. Подкрути радар на сотку.

Они проследили за машиной, причем один их них вышел на проезжую часть шоссе.

– Точно, у магазина остановились. Но подкрутить радар не удастся, новый получил, он опечатан.

– Ладно, обойдемся и без него.

В это время Вадим тоже заметил ястребов на перекрестке, и на обратном пути велел пристегнуться сидящему с ним рядом и сам накинул ремень.

Милиционеры ждали, ждали Жигули, замерзли и залезли в машину. Как раз в это время Вадим включил в последний момент левый поворот, повернул и поехал по второстепенной, белой дороге. В зеркало заднего вида он увидел, что гаишники выскочили из машины и замахали своей полосатой палкой. Но Вадим утопил педаль газа и машина умчалась в ночь. Пока милиционеры ругаясь матом, завели, развернули машину, ребята уже стояли у ворот лагеря около машины.

Игнат проснулся от яркого света фар в сторожке, поднялся с кровати и выглянул в окно. У сторожки стояли две машины. Жигули вожатых и милиции. Один из сотрудников ГИБДД вылез из машины и подошел к ребятам.

– Кто водитель машины? Прошу предъявить документы.

– Я водитель, – сказал Вадим, – представьтесь пожалуйста.

– Перебьешься щенок. Давай документы, нарушили правила дорожного движения, ехали со скоростью сто километров в час.

Милиционер, молодой и наглый, бесцеремонно почти выхватил документы у Вадима и ничего не сказав, полез в свою машину, а Вадиму бросил.

– Садись сзади.

Вадим уселся на заднее сиденье.

– Дверь закрой. Пьяный, что ли?

– Почему пьяный? Трезвый

– Наркотики, оружие есть в машине есть?

– Нет ничего.

– Нам все равно всю ночь дежурить на дороге, а тебе молодой мы устроим веселую ночку. Сейчас отвезем, проверим тебя, пил или не пил, потом составим протокол, но можно договориться по хорошему.

Милиционер замолчал, а Вадим опешил от такой наглости.

– Совсем оборзели сволочи. – Но сдержался.

– Командир, я ничего не нарушал и вообще с утра стоит машина здесь и никуда я не ездил.

Его прорвало.

– Вы грубите, хамите, без всяких на то оснований, не представились, взятку вымогаете. Совсем обнаглели.

– Ах, ты так заговорил – взъерепенился гаишник. Пожалеешь. Права получишь после суда, а протокол сейчас подпишешь.

Он долго и зло возился с протоколом.

– Там по трассе бесконечный поток машин и с каждой можно поиметь, а тут стой в лесу и пиши протокол.

Наконец он протянул протокол и ручку.

– Подписывай вот здесь.

– Ничего я не буду подписывать, я ничего не нарушал и моя машина никуда не ездила. У меня вон стоят четыре свидетеля. – Обозлился и Вадим.

Совсем совесть потеряли.

Он вышел из машины и все ребята ушли на территорию лагеря.

Дед Игнат тоже хотел уйти в сторожку, но милиционеры пригласили его в машину.

– Дед, присядь на заднее сиденье.

Игнат сел в машину.

– Дед, скажи свою фамилию и подпиши протокол, подтверди, что Жигули только что подъехали, прямо перед нами.

Сторож попал в неудобное положение. С одной стороны он не хотел помогать взяточникам, а с другой стороны не мог давать ложные показания. Поэтому он сказал:

– В мои обязанности не входит следить за машинами. Уезжали эти Жигули или нет – мне до фонаря. Я отдыхал, а когда встал, то увидел стоят две машины – ваша и Жигули. Ваша только что подъехала и разбудила меня, а Жигули стоят здесь с утра, а уезжали они или нет, не мое дело.

Милиционеры поняли, что дед им не союзник и отпустили его.

По рации они стали связываться с другими сотрудниками. Где-то через час приехала еще одна машина ГИБДД и эвакуатор. Снова подошли вожатые, все пятеро.

Не обращая внимания на молодежь, водитель эвакуатора опустил платформу, зацепил тросом машину и втянул ее к себе на кузов. Поднял платформу и уехал. За ним укатили и гаишники.

Было уже далеко за полночь.

– Сволочи, – протянул дед. Плюнул в сторону милиционеров и зашел в сторожку.

Через две недели к Игнату в квартиру постучался Вадим, поздоровался и попросил.

– Съездите с нами в суд.

– Хорошо, но только довезите меня потом обратно, чем у вас дело кончилось?

– Еще не кончилось, должен быть суд, на нем и будут решать – лишат меня прав или нет. Я и так уже пострадал из-за этих тварей. Отдал шесть с половиной тысяч рублей за эвакуацию и до сих пор езжу без прав. А назад после суда обязательно довезу.

– Сволочи, взяточники, что б им пусто было, я обязательно поеду с вами.

В ресторане Сказка, на 94 километре федеральной трассы, в уютном уголке сидели трое мужчин. Двое молодые, третий явно за пятьдесят. Все трое были сотрудники ГИБДД, Семен Соколов, Фома Неверов и их начальник Першин Михаил Афонасьевич. Последний начал.

– Дураки, чем будете доказывать в суде, что этот молокосос нарушал правила? Если не подписывал протокол, то это полная лажа, надо что-то от чего он не отвертится. В протоколе какую скорость указал

– Сто десять.

– Пиши сто двадцать. А с судьей я договорюсь, сам побеседую. Он будет на нашей стороне, но его тоже надо смазывать. Так что раскошеливайтесь, я тоже добавлю. Нельзя допускать слабину. Быстро слух разойдется, все начнут правоту доказывать. Нам всем придется жить на одну зарплату. Ладно, давай разливай Семен.

– Командир, а нельзя фотографию слепить с его номером и скоростью сто двадцать.

– Ночь же была, но поговорю с экспертами, может что и придумаю.

Гаишники выпили и стали закусывать.

Начальник ГИБДД Першин сидел в своем кабинете злой и недовольный. Только что ушли сержанты, приносили мзду. Суммы были меньше, чем он ожидал.

– Или сами сержанты стали хапать больше, или перед очередным повышением штрафов аккуратнее стали ездить автолюбители, но денег стало намного меньше. Да еще эта борьба с коррупцией, когда же наконец, примут закон о повышении штрафов? Надо своим накрутить хвосты, не жить же в самом деле на зарплату. Дачу достраивать надо, а туда как ни крути три лимона потребуется.– Невесело думал про себя полковник.

– Надо судье позвонить.

Он набрал номер.

– Николай, это Михаил. Выбери время, подскочи, дело есть.

– Какое дело?

– Да, мелочь разная, но не по телефону же.

– Хорошо, сегодня же во второй половине дня подъеду.

– Окей.

Судья без стука вошел в кабинет.

– Привет Михаил. – протянул и пожал руку,