Текст книги "Твердь небесная"

– Кто вы такие?! Что вам от меня надо?!

Машенька откинула волосы, и от ее мраморного лица в мрачном фиакре будто бы сделалось светлее.

– Где моя дочка, Яков? – гневно произнесла она. – Говори немедленно!

Руткин будто бы оцепенел на миг и вдруг рванулся с отчаянным криком, намереваясь, по всей видимости, выпрыгнуть из фиакра. Но Паскаль опередил его, – резким коротким движением он рукояткой пистолета глухо задвинул Руткину по темени, так что с того слетело канотье и покатилось куда-то под ноги. Руткин обмяк и опустился на место. Машенька, подождав, пока он придет в чувства, снова задала ему свой вопрос. Тогда, Руткин, немного опомнившись и сообразив, что дела его плохи – хуже некуда, а сбежать никак не удастся, решил действовать по-другому, и, как в ту первую их встречу в доме у Годаров, запел Лазаря:

– Это не я, Мария! Меня неволят страшные люди! Это убийцы! Настоящие головорезы! – запричитал он. – Посмотри на меня! – разве я похож на человека, живущего в достатке? Я гол как сокол. Они заставляют меня воровать на базарах и все до копейки отдавать им. А иначе мне смерть! Верь мне, Мария! Давай подумаем вместе, как нам от них избавиться и спасти твою дочь. Вспомни, какими мы были товарищами. Я любил тебя, Мария. Я и теперь тебя люблю… – Он оборвался, не в силах больше сдерживать подступивших слез, и, уткнувшись лицом в ладони, затрясся от рыданий.

Машенька какое-то время растерянно смотрела на него, потом вынула платок и стала вытирать ему слезы, приговаривая:

– Успокойся, Яша. Ну не надо. Прошу тебя. Успокойся…

Руткин завыл еще жалобнее.

Решительно не находя объяснений тому, что происходит, изумленный Паскаль из своего угла немо наблюдал эту сцену. Если бы он не знал, какую роль сыграл Руткин в жизни Машеньки, он бы мог подумать, что присутствует при встрече двух близких людей: казалось, любящая сестра утешает покаявшегося в своем заблуждении беспутного брата. Или, может быть, такой поворот действий вполне в русском характере? Кто их разберет?.. Ему даже пришло в голову, – а не лишний ли он тут? И Паскаль смущенно отвел взгляд.

Едва он это сделал, в карете вышел совершенный переполох. Руткин внезапно извернулся самым невероятным образом, обвил правою рукой Машеньку за шею и приставил ей к груди нож, неизвестно откуда появившийся у него в другой руке. Он бешено закричал Паскалю по-русски: «Бросай пистолет! Заколю! Бросай! – кому говорю!» Из всего руткинского вопля Паскаль разобрал только одно слово – «пистолет». Но и этого ему достало, чтобы понять, что именно от него требуется. Он разжал пальцы, и пистолет полетел на пол. Тогда Руткин, ударив несколько раз ногой в переднюю стенку кареты, пуще прежнего заорал: «Сарете! Сарете!»[27]27
  Остановитесь! Остановитесь! (фр.)


[Закрыть]. На козлах, видимо, еще по первому крику сообразили, что там – у пассажиров – случилось нечто чрезвычайное, и фиакр стал замедлять ход. Но в это время Машенька, поняв, что она своею доверчивостью, кажется, погубила все их дело, в отчаянии, умножившем ее силы, обеими руками схватила мерзкую и совсем не сильную, как оказалось, руку с ножом и впилась в нее зубами. Руткин издал крик, который, наверное, услышала вся улица, и выпустил нож из изувеченной руки. В ту же секунду, получив от Паскаля сокрушительный удар в челюсть, он лишился чувств.

Когда дверь отворилась и в фиакр заглянул удивленный подполковник, там уже воцарился мир: Руткин лежал на полу, а Машенька спокойно сидела на своем месте, прикрыв глаза ладошкой, будто ей мешал яркий свет, брызнувший в открытую дверь. Паскаль в ответ на вопросительный взгляд дедушки только пожал плечами и улыбнулся.

Оставшуюся часть пути до Пасси они проехали без приключений. Подполковник решил, что заявляться к Дрягалову сразу вместе с Руткиным будет небезопасно. Для Руткина небезопасно. А он им в дальнейшем может еще очень пригодиться. Поэтому, когда они подъехали к дому, где скрывался Дрягалов, старый Годар велел Машеньке идти вперед и настрого обязать булонского затворника держать себя в руках.

Как уж там Машеньке удалось убедить Василия Никифоровича следовать во всем плану старого Годара, но, во всяком случае, он был сдержан с Руткиным. Когда того ввели в квартиру, Дрягалов лишь взглянул на него, полумертвого от ужаса, взглянул скорее с жалостью, чем с гневом, плюнул: «Тьфу, нечисть!» – и ушел к себе в комнату.

Руткина посадили в другой комнате, и подполковник немедленно приступил, при помощи Машеньки, его допрашивать. Он полагал, что присутствие Дрягалова сделает злодея сговорчивее, для чего и привез сюда. И его предположения вполне оправдались – запираться Руткин нисколько не стал. Он рассказал все как на духу. Впрочем, о многом из рассказанного им подполковник догадался заранее. Руткин подтвердил, что о трюке с объявлением о смерти Дрягалова ему было известно, поэтому ни он, ни кто из его пособников на Пиренейскую улицу не явился. Они действительно следили за Машенькой, чтобы следом за ней пробраться к Дрягалову. И уже лично ему предъявить новый счет. А если он будет упорствовать, сопротивляться, то, может быть, и порешить с ним. Сегодня утром им удалось наконец выследить, как Машенька ездила сюда – в Пасси, и, таким образом, они открыли местонахождение Дрягалова. Осталось только заявиться к нему всей бандой. И планировали они это сделать уже нынче ночью. На главный вопрос подполковника: кто же ими руководит? кто их предупредил о подложном объявлении в газете? – Руткин замялся было с ответом, но когда Машенька пригрозила, что, в таком случае, ему придется разговаривать с Василием Никифоровичем, он, не раздумывая более, рассказал и об этом. По его словам выходило, что и похищение девочки, и последующее вымогательство у Дрягалова выкупных за нее придумал некий русский полицейский начальник, который с тем и отпустил Руткина за границу в свое время, что тот будет действовать там – во Франции – по его указанию. А теперь он лично находится в Париже и на месте руководит их действиями против Дрягалова.

Машенька опять спросила его о своей дочке. На этот раз Руткин разыгрывать комедии не стал, никакой пользы от этого ему все равно уже не вышло бы после его давешнего коварства: он подробно рассказал, где теперь находится девочка, – оказалось, что она спрятана там же, в Шарантоне, – и даже изъявил готовность сейчас проводить к ней. Несчастная Машенька страдальчески посмотрела на старого Годара. Но подполковник убедил ее не спешить немедленно отправляться за дочкой. Пока они владеют инициативой, нужно не давать неприятелю ни малейшего шанса переменить положение, а действовать стремительно, молниеносно. Но уже когда враг будет добит, то первое, что они сделают, пообещал подполковник, это поедут в Шарантон за малышкой.

Как рассказал Руткин, их предводитель остановился в одном из фешенебельных отелей на Монпарнасе. В самом отеле Руткин не был – кто бы его пустил туда в таком-то одеянии? – но он несколько раз доезжал с этим человеком в фиакре до подъезда – по дороге тот давал ему всякие наставления.

Ехать в отель старик Годар решил сейчас же. Днем, когда они отправлялись в Шарантон, подполковник предусмотрительно велел всем захватить обычные свои костюмы – кто знает, не окажется ли так, что им вдруг потребуется сменить обноски на господскую одежду? Так и вышло. Пришлось даже и Руткину выделить что-то приличное. Потому что грязная безрукавка этого типа совсем уж не гармонировала с аристократическим одеянием старого заслуженного офицера, имевшего к тому же красную ленточку на лацкане, и его не менее солидных спутников.

Наконец, смог принять участие в деле и булонский затворник: подполковник сказал, что Дрягалову теперь необходимо поехать с ними. Возможно, это вообще будет их последний маневр в нынешней кампании. И роль Дрягалова здесь может стать решающей.

Руткин, кажется, уже вполне смирился с тем, что дело проиграно, поэтому больше никак не сопротивлялся: он верно показал дорогу. И через полчаса они были уже в отеле на Монпарнасе.

Место их решающего сражения старый Годар, как ему казалось, мгновенно оценил во всех его особенностях. И выстроил хитроумную диспозицию: Руткина с Паскалем и Клодеттой он посадил в вестибюле в укромном месте, за пальмой, так, чтобы их не было особенно заметно, но и одновременно с этим чтобы Паскаль мог по первому же сигналу привести Руткина туда, где сидели Дрягалов с Машенькой. Сам же подполковник, узнав прежде за стойкой, что русский постоялец, снимающий восьмой люкс, сейчас находится у себя в номере, попросил портье вызвать его к нему, сказавши, что того-де дожидается соотечественник.

Прошло довольно времени, но в вестибюль так никто и не выходил. Вначале это не вызывало у подполковника особенного беспокойства, ибо он понимал, что для человека, знающего цену собственному достоинству, такие манеры в обычае – никогда не бегать на зов очертя голову. Подождав еще сколько-то и начавший уже беспокоиться, подполковник уточнил у портье: а сказал ли тот русскому постояльцу, что его внизу ждут? застал ли его в номере? И когда портье ответил, что да, постояльца он застал и все выполнил, как было велено, подполковник уже по-настоящему встревожился. Он только теперь обратил внимание, что в вестибюле, над центральною лестницей, устроен ряд окон. По всей видимости, там, за окнами, проходила галерея. И если посмотреть оттуда вниз, то все, кто находится в вестибюле, будут видны как на ладони. Диспозиция старого Годара вполне могла быть раскрыта, если русский, которому они устроили западню, прежде чем выходить, осмотрел вестибюль из галереи: он оттуда, разумеется, не мог не разглядеть и Дрягалова с Машенькой, и Руткина с Паскалем в засаде. Старый Годар сунул портье в руку немалую бумажку и попросил скорее проводить его в номер к русскому. Портье вначале ответил, что так делать не полагается, но, получив еще одну бумажку, побежал за ключом. Через минуту подполковник был уже в восьмом люксе, дверь которого выходила аккурат на галерею над вестибюлем. В номере не было ни души.

У старого Годара едва не подкосились ноги. Неприятель обвел его, как неопытного лейтенанта. Это было равносильно поражению. И ладно бы это был его личный конфуз – но ведь самое ужасное то, что он доставил новое, и, возможно, непоправимое, бедствие людям, которые положились на него, доверили ему свою судьбу.

Чудовищным усилием воли старый военный заставил себя стряхнуть апатию. И, словно вспомнив вдруг о чем-то важном, бросился вон из номера. Он сбежал в вестибюль и, не объясняя ничего удивленному своему воинству, но лишь жестами приглашая всех бегом следовать за ним, выскочил на улицу. Не дожидаясь, пока все комфортно разместятся в фиакре, подполковник хлестанул бичом, и лошади рванулись вперед, так что Паскалю пришлось уже впрыгивать на ходу.

Такой гонки Париж не видел, наверное, со времен мушкетерских приключений. Случается, что напуганные чем-то лошади понесут, не слушаясь возничего, но и тогда их бег бывает не столь стремителен. Фиакр старого Годара летел по улицам, обгоняя, то слева, то справа, все прочие экипажи и едва не цепляясь за них ступицами. Несколько раз от него шарахались зазевавшиеся прохожие, лишь чудом не сбитые с ног. Особенно удивительно было видеть, что на козлах этого взбесившегося фиакра сидит осанистый, благородного вида старик в цилиндре и с ленточкой «Почетного легиона» на ладном сюртуке. Причем он отнюдь не пытался сдерживать лошадей, а напротив, что есть мочи погонял их.

Знавший в Париже каждую улицу, каждый дом, подполковник гнал по каким-то неведомым закоулкам, способным, по его расчетам, сократить им путь до Шарантона. Всю дорогу он в голос на чем свет стоит проклинал себя за свою оплошность на Монпарнасе, шансов исправить которую почти не было. Разве чудо поможет. Выбравшись на бульвар Массена и нахлестывая лошадей здесь, на просторной прямой дороге, совсем уже безжалостно, подполковник втолковывал сам себе: «Хорошо еще, что ты, старый осел, не стал маршалом – погубил бы Францию!» До Шарантона оставалось рукой подать.

Наконец, они въехали в предместье. Подполковник крикнул Паскалю, чтобы тот узнал у Руткина, где находится дом, в котором он с сообщниками укрывает Машенькину дочку, и подсказывал теперь ему дорогу. Так Паскаль дальше и направлял дедушку, высунувшись по пояс из фиакра.

Они свернули в какую-то мрачную, мощенную дурно выделанным камнем улицу. И старый Годар увидел, как в конце этой улицы, поспешно отъезжает коляска от подъезда одного из домов. Даже издали можно было разглядеть, как неистово кучер машет бичом, стараясь разогнать лошадь. Оказалось, что коляска стояла у того самого дома, к которому быстрее ветра мчался через весь Париж старый Годар со своею ратью. Подполковник резко осадил возле этого дома коней и закричал, чтобы все выходили прочь из фиакра и чтобы Дрягалов быстро забирался к нему на козлы. Василию Никифоровичу никаких дополнительных объяснений не требовалось. Он одним прыжком взлетел к подполковнику, и фиакр рванулся вдогонку за коляской, которая уже скрылась из виду.

Но старый Годар недаром взял у своего знакомого владельца каретного сарая фиакр, запряженный парой. Он уже тогда подумал, что на всякий случай им нужно иметь превосходство в скорости над обычными экипажами – вдруг как-нибудь пригодится? И вот теперь его предосторожность очень приходилась кстати.

Они миновали Шарантон, вырвались на проселок и увидели в четверти лье к востоку клубящийся шлейф пыли, оставляемый быстро двигающимся экипажем. Но не настолько быстро, чтобы его не могла нагнать годаровская пара. Подполковник подстегнул лошадей. По абсолютно пустынной сельской дороге лошадки летели уже совсем как птицы. Справа от них в лучах позднего солнца розовела Марна, слева – нескончаемою стеной тянулся Венсенский лес. Расстояние между двумя экипажами быстро сокращалось. Уже, несмотря на пыльную завесу, можно было разглядеть, что в коляске, помимо кучера, находится единственный пассажир на заднем сиденье и то и дело оглядывается на преследователей.

Старый Годар несколько раз прокричал Дрягалову: «Tirez sur l’air! Tirez!»[28]28
  Стреляйте в воздух! Стреляйте! (фр.)


[Закрыть]. Но Дрягалов не понимал, что от него требуется. Тогда подполковник догадался выкрикнуть не нуждающееся в переводе: «Pistolet!» Тут уже Дрягалов сообразил, что ему нужно делать. Он выхватил браунинг, тот самый, что когда-то подарил Машеньке, и несколько раз выстрелил вслед коляске, но все-таки чуть в сторону от нее.

Коляска стала замедлять ход. Подполковник обогнал ее и перекрыл своим фиакром ей путь. Это оказался обычный извозчичий экипаж с тощею, ребристою кобылой. Кучер соскочил на землю и с трясущимся от страха подбородком стоял возле своей кормилицы, прощаясь, по всей видимости, мысленно с жизнью. Но Годар и Дрягалов на него даже не посмотрели. С пистолетами в руках они быстро подошли к пассажиру на заднем сиденье.

– Без глупостей! – крикнул подполковник, направляя на него оружие. – Я буду стрелять!

Но пассажир в коляске, видимо, и не собирался как-то сопротивляться. Он так и продолжал сидеть, как ни в чем не бывало, и грустно, но без тени страха, смотрел на своих победителей. На коленях у него, закутанный в одеяло, лежал младенец и отчаянно голосил.

– Вот ваша дочь, господин Дрягалов, – сказал Годар. Но, видя, что Дрягалов его не понимает, он обратился уже к пассажиру в коляске: – Скажите моему другу, что это его дочь. Да и отдайте же наконец ему ребенка…

Но Дрягалов и сам уже вполне догадался, каков вышел финал всей этой истории. Он молча, исподлобья и, как ни странно, вовсе без злобы смотрел на человека, который, представляясь его доброжелателем, доставил ему столько бедствий, не останавливаясь ни перед самыми бессовестными приемами.

– Как же это, ваше благородие? – промолвил Дрягалов. – Вы же благородным считаетесь… православным зоветесь… А сами с вором заодно, с нехристем… Дите украли!..

Старый дрягаловский знакомый, чиновник московской охранки Викентий Викентиевич шумно выдохнул через нос и довольно высокомерно, показывая, как он далек от забот этих невеликих людей, ответил:

– Есть в жизни такие высокие цели, для достижения которых средств не выбирают. Впрочем, вряд ли вы поймете…

– А свое дите отдали бы таким вот, как этот? – кивнул Дрягалов головой назад – в сторону Шарантона. – А, ваше благородие? ради целей-то высоких не пожалели бы свое дите? – спросил он, принимая от Викентия Викентиевича всхлипывающего в одеяле младенца.

Ответа не было.

– Вы, сударь, вполне изобличены, – сказал подполковник. – Вам грозит каторга.

– Почему вы думает, что мое правительство это допустит? – усмехнулся Викентий Викентиевич.

– Вы правы, – согласился Годар, – любое правительство обыкновенно покровительствует своим жандармам, полагая, что все их действия, даже и не согласные с законом, в конечном счете полезны для государства. Только вы забываете, что Франция – демократическая республика. И наше правительство очень дорожит общественным мнением. Я знаком с несколькими депутатами, в том числе и с оппозиционными, и, думаю, они обрадуются сделать сенсационный запрос – каким это образом русский полицейский чин осуществляет интересы своего правительства во Франции, нарушая при этом французские законы? Это чревато большим общеевропейским скандалом. Понимаете, какой ущерб может понести ваша страна в результате?

Викентий Викентиевич ничего ему не ответил, но спеси у него заметно поубавилось.

– Нам удалось захватить вашего главного пособника и тех людей, у кого вы прятали дочку господина Дрягалова, – продолжал подполковник. – Да вы это и без меня знаете. Сегодня же они все будут сданы полиции. А завтра, по их показаниям, полицейские начнут искать по всему Парижу некоего главаря этой банды вымогателей… понимаете – кого? Поэтому, если не хотите отправиться в Кайенну за компанию с сообщниками, у вас остается лишь ночь до завтра, чтобы убраться из Франции. Но, прежде чем сдавать Руткина и других полиции, мы возьмем у них письменные свидетельства против вас. И если вам вздумается когда-нибудь хоть как-то побеспокоить господина Дрягалова и его семью, эти свидетельства будут обнародованы, и тогда вселенского скандала, уверяю вас, не миновать. И жаркая Кайенна вам покажется желанным райским уголком по сравнению с ожидающею вас ледяною Сибирью.

Эпилогом этого дела стал суд над Руткиным и еще тремя французами, действовавшими с ним заодно. Старый Годар научил Руткина не говорить о том, кто руководил их бандой, а если он хочет получить наказание не слишком суровое, показывать следствию, будто его самого неволил какой-то крупный проходимец из России – грозился за непослушание извести его родню в Киеве. А кто он такой? – бог весть. Темная личность, одним словом. Подполковнику хотелось сделать этого русского жандармского начальника верным обязанным Дрягалову. Осудить его на каторгу было несложно. Но какая и кому от этого выходила польза? Вот он Руткину и внушил не раскрывать главаря. Тот, думая, что ему это выгодно, так и стоял на своем: не знаю, кто таков, документов его не читал, на именинах не гостил, не кумился… И получил, в результате, Руткин за все двенадцать лет каторги.

После суда Машенька призналась Дрягалову, что ей жаль Руткина – больно велик срок ему положили присяжные. Василий Никифорович и сам был того же мнения. Он сказал, что и вправду крест малому выпал нелегок: пусть бы себе сидел в пивной, пиво пил, раз ни на что доброе не сгодился, – какой от него вред? – один дух смрадный.

Дрягалов никаких таких шумных торжеств с фанфарами и фейерверками по случаю счастливого избавления от бедствия не устраивал. Ну, банкет в русском вкусе – само собою, подарки для Годаров – тоже дело обычное. Но Василий Никифорович придумал забавное развлечение совсем другого рода: он предложил им всем поехать в путешествие в Америку. На его счет, разумеется. Ему давно уже хотелось взглянуть на эту Америку, – что за страна за чудесная, о которой столько говорят? Но из всех Годаров к предложению Дрягалова восторженно отнеслись лишь Паскаль с Клодеттой, подполковник же и его сын, адвокат Терри Годар, с супругой под разными предлогами отказались от дальнего вояжа. Впрочем, с Америкой у них ничего не вышло. Вдруг появились такие новые обстоятельства, что им всем пришлось ехать совсем в другую сторону.

Глава 8

Совершенно презрев собственные заботы и нисколько не считаясь с опасностями, Паскаль, не раздумывая, вступился за попавших в беду русских друзей. Клодетта могла быть горда за своего отважного, бескорыстного мужа. Но уже победив и отпраздновав со всеми вместе счастливое завершение их кампании, он наконец мог вернуться к своим обычным занятиям.

В пылу жестоких схваток Паскаль как-то даже уже и забыл думать о занимательной истории, рассказанной Егорычем, которую он собирался записать и опубликовать в своей газете. Но, разделавшись с врагами, теперь он все-таки вернулся к своему намерению.

Несколько дней подряд, затворившись ото всех, Паскаль работал над этими записками. Причем собственно рассказ русского отставного солдата он обильно сдобрил всякими экзотическими деталями, позаимствованными им из разных описаний Китая и Маньчжурии французских и других европейских путешественников. Essai вышло у него в результате весьма колоритное – казалось, будто автор сам являлся очевидцем описываемых событий, – и быстро было опубликовано.

Когда у Паскаля только начали выходить первые его газетные заметки, он был так счастлив и горд, будто его выбрали в «бессмертные»: он обегал всех своих знакомых и раздавал им номера. Само собою, первыми его читателями были домашние – родители и дедушка. Но впоследствии, когда газетная служба сделалась для него довольно-таки рутинным занятием, публикации перестали приводить его в восторг, и он иногда даже не интересовался открыть номера со своею статьей: вышла – и ладно, чего там смотреть? И разумеется, он перестал бегать как оглашенный с газетами по друзьям. Это уже выглядело как-то несолидно для бывалого журналиста. Единственное, от чего Паскаль не отступился – это вошло уже в их семейную традицию, – он почти всегда приносил газеты со своими публикациями домой и раскладывал их по столам – дедушке, отцу, матери, когда появилась Клодетта, то и Клодетте.

Точно так же было и в этот раз: когда в «France-matin» вышло его essai о приключениях русского солдата в Маньчжурии, Паскаль принес домой несколько газет и разложил их всем по комнатам. Потом он отправился по каким-то своим делам. И домой пришел только к вечеру. Но едва он появился, слуга сказал ему немедленно зайти к дедушке – тот-де ждет его и вне себя отчего-то.

Удивленный Паскаль заглянул в комнату к дедушке и прямо-таки потерялся – таким он его никогда еще не видел. Старый Годар метался по комнате из угла в угол с «France-matin» в руках. Увидев Паскаля, он бросился к нему и дрожащими, не слушающимися руками раскрыв перед ним газету со статьей, каким-то незнакомым, глухим, голосом промолвил:

– Что это?!

Паскаль не понял, что имеет в виду дедушка, но, боясь рассердить его своею невосприимчивостью, не стал уточнять и ответил первое, что пришло на ум:

– Это мне рассказали в России…

– Что это?!. О, непонятливый! – Старый Годар все-таки вышел из себя. – Я тебя спрашиваю: откуда?., кто рассказал?., кто именно?! от кого ты это узнал?!.

– Это в России… Сторож господина Дрягалова… бывший солдат… служил в Китае… – быстро и отрывисто начал рассказывать Паскаль.

– Успокойся, – сказал старик Годар, и скорее самому себе, нежели внуку. – Не спеши. Давай-ка все по порядку с самого начала.

– Что? Статью рассказывать с начала? – удивился Паскаль.

– К дьяволу твою статью! – опять вспылил старый Годар. – То, что ты здесь наговорил о заливных рисовых лугах и о круторогих китайских буйволах, – это все никчемная экзотика для ваших мелких буржуа, что никогда не выезжали из Парижа дальше Булоня! Ты мне про этого человека рассказывай! С того самого момента, как впервые увидел его. Нет! скорее самому придется ехать в Россию, чем дождешься услышать от этого журналиста вразумительного повествования! – в сердцах сказал он.

– Если ты думаешь повстречаться с этим человеком, то можешь не беспокоиться, – мстительно ответил Паскаль, – он был убит незадолго до нашего отъезда из Москвы.

Старый Годар, пораженный, какое-то время не мог ничего вымолвить.

– Вот что, дружок, давай-ка все по порядку, – сказал он наконец спокойным, уверенным голосом. – Прямо с тех пор, как ты приехал в гости к господину Дрягалову.

Паскаль очень обстоятельно, как ему казалось, рассказал о своем вояже в Россию, и особенно о Егорыче, и, конечно, изложил насколько возможно подробно все услышанное от него. Закончил он свой рассказ внезапною гибелью дрягаловского сторожа.

– Мы в этот день с утра поехали в церковь: соседи господина Дрягалова выдавали замуж дочь, и нас пригласили на свадьбу, – рассказывал Паскаль. – В это время и произошло убийство. Какой-то человек постучал в калитку виллы, и едва сторож открыл ему, он ударил его ножом. Но Егорыч умер не сразу, – он еще сколько-то был жив, и, как мне потом говорили, последние его предсмертные слова были именно ко мне: сторож несколько раз повторил: «Он здесь» – и велел, чтобы это передали мне.

– Кто он? – насторожился старый Годар.

– Ну тот ловкий служащий русского посольства. Егорыч так и сказал: передайте ему то есть мне, что он здесь – секретарь из посольства, что искал сокровища.

Старик Годар прямо-таки весь преобразился. Паскалю случалось иногда в своих газетных заметках употреблять расхожее выражение «глаза его горели», но в жизни он ничего такого никогда не наблюдал и понимал это выражение единственно как риторическую фигуру. Но теперь он вдруг явственно увидел, что это такое – горящие глаза.

Какое-то время дед и внук лишь молча смотрели друг на друга. Но, наконец умерив чувства и как-то безнадежно вздохнув, старый Годар произнес снисходительно:

– А ты знаешь, для чего несчастный умирающий велел тебе это передать?

Паскаль неуверенно пожал плечами:

– Ну… наверное, он думал, что это может быть мне как-то интересно.

– Но тебе, как я понимаю, это показалось неинтересным, – язвительно заметил старый Годар. – Ты об этом и не упомянул.

– А о чем тут упоминать? О том, что этот человек жив-здоров и где-то там обитает по соседству с нашим героем? Так ли это важно? Я и о гибели старого солдата ничего не стал писать. Зачем? Пусть все остается будто бы без развязки. Это больше интригует читателя.

Старый Годар помотал головой, будто силясь стряхнуть с себя вздор, который наговорил ему внук.

– Какова же, по-твоему, вышла развязка? – с иронией спросил он Паскаля.

– Ну как?.. Вот… Я все рассказал…

– Ничего ты не рассказал. Потому что сам ничего не понял. Этот русский Егорыч при последнем издыхании открыл тебе своего убийцу! Понимаешь ты это или нет?! Секретарь из посольства – его убийца!

Паскаль онемел. Но это свидетельствовало о том, что дедушкино открытие до него вполне дошло.

– Рассказать тебе, чем твоя статья должна была завершиться и о чем ты по своему легкомыслию не додумался вовремя? – спросил старый Годар и, не дождавшись ответа, продолжил: – Изволь, слушай: через много лет после того, о чем ты тут расписал, они случайно встретились – секретарь русского посольства и бывший его конвойный – твой Егорыч. И узнали друг друга. Секретарь, очевидно, понял, что старый солдат вполне признал его. Но это ему было совсем некстати. И вот почему: когда-то ему удалось завладеть тайной этого клада, но сам клад оказался для него недоступным; все эти годы он жил мечтой как-нибудь добраться все-таки до сокровищ – я его хорошо понимаю! – и, судя по всему, недавно это стало возможным. Почему и встреча со свидетелем прежней его неудачной попытки была для этого секретаря крайне нежелательной: сторож Егорыч мог как-то помешать ему еще раз попытаться овладеть сокровищами – рассказать обо всем кому-нибудь более расторопному, нежели мой внук.

– Но почему ты, дедушка, говоришь, что недавно стало возможным добраться до этого клада?

– В Маньчжурии началась большая война. На войне порою получается сделать то, чего никогда не сделаешь в мирное время. Братию монастыря, что встал на сокровищах, можно убедить ввиду грозящей им опасности куда-то уйти на время или даже обязать покинуть стены обители под предлогом какой-нибудь там военной необходимости. В конце концов, монастырь попросту может быть разрушен или сожжен. Почему бы нет? На войне как на войне.

Дедушкины слова заставили Паскаля задуматься: история старого сторожа получила совершенно неожиданное продолжение – выходило, что забавное давнишнее приключение спустя многие годы обернулось кровавою драмой, которой он, Паскаль, возможно, даже не свидетель, а участник. Это уже как он сам будет относиться к случившемуся.

– Но кто же он, этот человек? – спросил Паскаль. – Как это теперь узнать? Если расспросить господина Дрягалова, может быть, он о нем что-то знает?

– Не торопись, – ответил старый Годар. – Расспросить господина Дрягалова мы всегда успеем. Но давай прежде попытаемся разобраться самостоятельно. Расскажи как можно подробнее обо всем, что происходило в его доме в последние дни, перед тем как был убит сторож Егорыч. Очевидно, своего пекинского знакомого он повстречал совсем незадолго перед смертью. И ты мог быть даже свидетелем их встречи. Вспомни только все хорошенько.

Паскаль рассказал обо всем, что видел в доме Дрягалова, пока находился там, о его обитателях, припомнил, кто за это время приходил к ним в гости. Старый Годар вначале очень заинтересовался социалистом, приезжавшим к брату Мари, Алексею, и к его другу Владимиру. Но тотчас и оставил подозревать этого человека, узнав, что ему едва ли больше тридцати лет. Тому секретарю посольства, по его мнению, теперь должно быть лет сорок пять. Что-то около того.

И тут Паскаль вспомнил, что действительно был в доме у Дрягалова господин приблизительно этих лет: он с семьей жил по соседству там же – в предместье, и в тот день, когда Алексея и Владимира провожали в солдаты, этот господин и его очаровательная дочка, давно дружившая с ними, были приглашены на торжество в числе прочих гостей. Кстати, спустя всего неделю уже Паскаль с Дрягаловым и другими был гостем этого человека – он выдавал дочку замуж.

– А кто он такой? – спросил старый Годар. – Ты это не узнал?

– Кажется, какой-то муниципальный служащий. Точно не знаю. Но уж господину Дрягалову наверняка о нем больше известно. Можно его спросить.

– Посмотри, что получается, – начал рассуждать дедушка, будто не услышав последних слов внука, – когда сторож рассказывал тебе о своих похождениях в Китае, он еще не встретился с этим человеком. А иначе бы он об этом как-то упомянул. Какой резон ему было это скрывать? Значит, встретились они чуть позже. Предположим, на этом торжестве, о котором ты говоришь…