Текст книги "Твердь небесная"

Но вряд ли кто-нибудь обратил на это внимание. Разве Паламед Ферапонтович. Он, едва увидев своих знакомцев и заметив перемену в их поведении, поскорее опустил голову чтобы скрыть безудержную лукавую улыбочку все понимающего хитреца. Только справившись с чувствами, он снова нашел взглядом Гецевича с Лизой и, на этот раз с обычною своею приветливою улыбкой, помахал им рукой из дальнего угла ресторана.

В оставшиеся дни их путешествия Паламед Ферапонтович не был столь навязчив со своею дружбой. К тому же новобрачные, как им и полагается, теперь почти не показывались из своего купе. Разумеется, он раскланивался со знакомцами, говорил им при мимолетных встречах, как обычно, что-то шуточное и лестное, но о том, чтобы снова пригласить к себе в купе или еще как-то продолжить с ними сближаться, он, казалось, и сам больше не помышлял.

Даже уже на иркутском вокзале, расставаясь с добрыми попутчиками – симпатичною четой, – Паламед Ферапонтович не предложил главе семьи и своей визитной карточки, что делается по обыкновению во всяком случае. Он только сердечно с ними распрощался, высказав дежурные пожелания, вроде всяческого благополучия, и тому подобное.

Когда Гецевич и Лиза отошли от него на несколько шагов, Паламед Ферапонтович кивком указал на них какому-то бравому усачу, прохаживающемуся по перрону, который немедленно последовал за московскими гостями.

Иркутск встретил гостей из России, как и полагается Сибири, не по-ноябрьски крепким морозцем, тысячью белых дымов и военною суетой: на улицах сплошь черные меховые шапки, чем ближе к вокзалу, тем гуще, а на самом вокзале так просто столпотворение – казаки, пехотинцы, командами, поодиночке.

Гецевич с Лизой устроились в гостинице, в целях конспирации, подальше от железной дороги. В первый день они очень разумно решили не искать связи с местным стачечным комитетом, а просто выйти прогуляться по городу, оглядеться, оценить обстановку. Они побывали на замерзшей Ангаре, дошли до Вознесенского монастыря, заглянули, как приличествует учителям, в музей. Лиза заметила, что за всем этим беспокойным многолюдьем чувствуется какое-то стороннее присутствие. За время недолгой прогулки ей не однажды случилось столкнуться с чьим-то внимательным, колючим ВЗГЛЯДОМ: то дворник посмотрит сурово, то извозчик покосится, то еще какой-нибудь тип сверкнет глазами из щели между нахлобученной ниже бровей шапкой и поднятым воротником. Лиза обратила на это внимание Гецевича. Но тот отвечал, что это не имеет для них ровно никакого значения: если здесь много шпионов, значит, где-то их меньше, а следовательно, там честным людям легче бороться за народное счастье; пусть даже нам не удастся совершить того, зачем мы сюда приехали, учил Гецевич, но наша заслуга будет хотя бы в том, что мы привлечем к себе значительное внимание полиции и ее агентуры и таким образом облегчим участь каких-нибудь наших товарищей, которым в другом месте будет сподручнее исполнить подобную же или другую акцию возмездия против преступной тирании…

На следующий же день, пораньше утром, Лиза отправилась в депо. По пути она зашла в модный магазин и купила там картонку. Она действовала в точности по указаниям Саломеева. А тот в свое время настрого наказывал ей в само депо даже не пытаться войти, – скорее всего, в военное время оно усиленно охраняется, и всякий старающийся для чего-то туда проникнуть, в лучшем случае, окажется под пристальным наблюдением жандармерии, – а попросить на улице любого рабочего вызвать к ней Кузьму Братчикова – это и будет товарищ Трофим. При этом Лизе нужно было держать в руке картонку, можно даже пустую.

Неподалеку от депо находилась булочная. Лиза заметила, как туда прошмыгнул молодой парень в грязном фартуке и в старом промасленном треухе – очевидно, деповский рабочий. Дождавшись его у дверей, Лиза попросила передать мастеру Братчикову выйти к визитерше. Парень пробурчал что-то, по всей видимости, обнадеживающее – он на ходу жевал сайку, – и убежал в депо.

Минут через двадцать из депо вышел пожилой человек с красивыми седыми усами, бывший, верно, каким-то невеликим начальствующим, судя по его строгому взгляду поверх очков и вообще по довольно опрятной внешности. Он зорко оглядел все кругом и направился к булочной. Лизу с ее картонкой он приметил сразу. Но когда они поравнялись и Лиза подалась к нему навстречу, готовая что-то сказать, усач отвернулся и как ни в чем не бывало прошел мимо. И лишь когда, спустя недолгое время, он выходил из булочной, то, не глядя на девушку, пробормотал себе под нос: «Сегодня, в шесть, в трактире Побережникова».

Гецевич, слушая рассказ Лизы об ее похождениях, особенно о поведении товарища Трофима – Кузьмы Братчикова, только усмехался на всю эту провинциальную конспирацию. «Они боятся собственной тени, – говорил он. – Подпольные революционеры! Это все равно как путешествовать, не вставая с дивана – глазами по географической карте!»

В единственный в Иркутске ювелирный магазин на главной улице вошел странный тип: в монгольской меховой шапке, в черной шинели, видно, с чужого и куда более могучего плеча, с короткой, торчащей клочьями в разные стороны бородой и с беспокойным, мечущимся взглядом. Он вошел, едва хозяин открыл дверь, – наверное, караулил где-нибудь поблизости, чтобы оказаться в магазине без посторонних.

Хозяин насторожился при виде такого посетителя и на всякий случай полез рукой под прилавок, верно, ища оружие.

– Вы ювелир? – спросил его незнакомец.

– А в чем, собственно, дело?

Ничего не ответив, странный посетитель протянул к ювелиру ладонь, на которой поблескивал гранями прозрачный камушек величиной с небольшой орех.

Ювелир сколько-то времени завороженно смотрел на диковину, но наконец совладал с чувствами и протянул к камушку тонкие прямые пальцы.

Вначале он его покрутил в руках, наслаждаясь весом и выделкой бриллианта. То, что это бриллиант, опытному специалисту стало ясно сразу. Но он, повинуясь заведенному правилу, еще внимательно рассмотрел камень на свет через лупу.

– Что вы за это просите? – строго произнес ювелир, показывая, что здесь он всему хозяин, в том числе и ценам на товар.

– Тысячу, – ответил посетитель.

– Триста, – так же коротко назначил свою цену ювелир.

В ответ посетитель молча взял у него из руки свой камень.

– Вы думаете где-нибудь еще его продать? – иронично произнес ювелир. – Ближайший ювелирный магазин – в Красноярске.

– А что, в Иркутске не отыщется ни одного почтенного папаши, кто бы не пожелал за пятьсот рублей приобрести для своей дочки целое состояние в приданое? – так же иронично возразил посетитель.

– С вами приятно иметь дело, – улыбнулся ювелир.

Он крутанул ручку кассы и вынул из выдвинувшегося железного ящика пять радужных бумажек.

Посетитель тщательно запрятал куда-то далеко под одежду выручку, но уходить не спешил.

– Вот что, любезный, – выторговав у скупца-ювелира хотя бы половину цены, странный гость перешел теперь на более решительный тон, – мне нужны документы. Паспорт. Вы понимаете, о чем я?

– Здесь документов не выписывают, – прикидываясь, что не понимает, ответил ювелир. – За этим вам следует обращаться в полицию.

– Не выписывают, когда не платят, – возразил посетитель. – За наличные же выписывают хоть княжеское достоинство.

Ювелир какое-то время молчал, оценивающе и испытующе разглядывая собеседника, и тоном человека, принявшего верное решение, спросил:

– И сколько вы готовы заплатить комиссионных?

– Вы знаете, какими средствами я располагаю.

– Хорошо. – Ювелир понял, что бразды в его руках. – Мне – сто.

– Но… не слишком ли за комиссию? Хватит ли мне средств, чтобы расплатиться с непосредственными исполнителями?

– С этими, думаю, хватит.

– С какими этими? – Посетитель насторожился.

– Местные социалисты. Я знаком кое с кем из этой публики. По фабрикации документов они первые мастера, уверяю вас.

Раздумывать или искать какие-то еще варианты странному посетителю, видно, было некогда. Он сразу согласился.

– Деньги прошу заплатить вперед, – предупредил ювелир.

Спрятав обратно в кассу радужную бумажку, он очень тихо произнес:

– Сегодня к семи часам вечера будьте в трактире Побережникова. Найдете? Это…

– Я знаю, – перебил его посетитель.

Вечером Гецевич с Лизой явились в назначенное Братчиковым место. Едва они вошли, к ним навстречу поспешил сам владелец заведения – в зеркально надраенных сапогах и в подшитой мехом безрукавке поверх обычной сибирки, этакий упитанный немолодой купчик с сальною улыбочкой, свидетельствующей о его непережитой смолоду страсти к амурным приключениям. Наверное, интеллигентные посетители были великою редкостью в трактире, поэтому угодливый трактирщик лично почел расстелиться перед ними. Но позаботиться о них он не успел – из-за дальнего стола, за которым сидела большая компания, поднялся Лизин исключительно законспирированный знакомец, мастер Братчиков, и жестом пригласил вошедших присоединяться к ним.

За столом сидело не меньше дюжины всех людей: как выяснилось, рабочие из депо собрались по случаю именин какого-то своего товарища. Они все громко разговаривали, кто-то из них еще брал нестройные аккорды на гармошке. И вообще в трактире было довольно шумно. Голоса здесь никто не сдерживал. Как объяснил товарищ Трофим, именно поэтому он гостей сюда и пригласил: только в этом гвалте они и могли поговорить, не рискуя быть услышанными, кем не следует. Гецевич, выслушав такое объяснение, только усмехнулся в очередной раз.

Прежде всего, Гецевич поинтересовался, что вообще местные социалисты делают для поражения царизма в войне. По словам Братчикова выходило, что самыми значительными их достижениями были случаи, когда удавалось на некоторое время задержать отправление военных эшелонов. А так в основном листовки, агитация… Гецевич теперь даже и не усмехнулся. Ему все стало ясно: в сущности, здесь не делается ничего.

– Ну вот что, – перешел он к делу. – Эта ваша агитация… пустое времяпрепровождение. Сейчас идет война. Вы понимаете это? Война! У царизма – с японцами. У нас – с царизмом. Поэтому листовки – не оружие настоящего момента. Настало время заговорить с ними языком взрывов и катастроф. У вас есть динамит?

– Найдется, – буркнул Братчиков, недовольный тем, что московский гость так уничижительно отозвался об их деятельности.

– Прекрасно, – продолжал Гецевич. – Нам с вами необходимо как можно скорее исполнить такую диверсию, устроить им такую катастрофу, которая откликнулась бы громким эхом по всей России. Мы должны по меньшей мере уничтожить эшелон, причем на продолжительное время повредить железную дорогу и, таким образом, ослабить армию в Маньчжурии. Какие у вас есть на этот счет предложения?

Братчиков потерялся: он, очевидно, не ожидал услышать от собеседника столь радикальных намерений.

– Надо бы подумать… – неопределенно проговорил мастер.

– Только не выходя из-за этого стола, пожалуйста. – Гецевич дал ему понять, что переливать из пустого в порожнее он этим безвольным расклейщикам листовок не позволит. – Мы должны сейчас принять решение.

Братчиков щелкнул пальцами половому – тот бегом схватил со стола полупустой и подостывший самовар и через секунду принес огненный, кипящий новый.

– Кое-какие мыслишки у нас есть… – начал издалека мастер. – Вы слышали, наверное, что по льду Байкала они придумали проложить рельсовый путь, чтобы эшелоны шли прямиком?

Гецевич согласно кивнул головой.

– Если где-нибудь там положить взрывчатку – продолжал Братчиков, – и взорвать ее перед самым эшелоном, то… понимаете, спасения не будет никому: поезд не просто с рельсов сойдет, а погрузится в воду… в байкальскую бездну… – закончил он… шепотом и торжественно.

– Но этого пути еще нет! – возразил Гецевич. – О чем же тогда разговор?!

– Да, пути еще нет! – будто только теперь вспомнил Братчиков. – Но скоро, на днях, его должны будут начать строить.

– И мы что, будем дожидаться, пока построят эту дорогу?! – вскипел Гецевич. – Вы подумайте только: мы будем сидеть и ждать, когда власть возведет объект, который мы должны уничтожить? Ничего абсурднее и придумать невозможно. Надо действовать немедленно! Если так, то тогда надо как-то помешать строительству этой дороги.

– Там на берегу устроены склады, – рассуждал Братчиков. – Там же приготовлена целая гора шпал. Может быть, попробовать это все поджечь? Для начала? – пояснил он, опасаясь, что его предложение покажется московскому террористу слишком незначительным.

– Не попробовать – а именно поджечь! И немедленно! – ответил Гецевич. – Нынче же ночью. Где мы встречаемся? Во сколько?

– Нынче-то никак не выйдет, – отвечал Братчиков виновато, будто оправдываясь. – Тут надо приготовиться. Завтра вот керосину припасем. Тогда уж можно и того… А тем временем наши товарищи, – он кивнул головой на кого-то из соседей по столу, – съездят туда на разведки и выяснят: как там обстоят дела? где самые шпалы? как охраняются?..

Лиза сидела рядом и слышала все, но, чтобы не смущать Братчикова тем, как она молча вникает в их разговор, делала вид, что вовсе и не слушает собеседников. Она блуждала взглядом по сторонам, будто интересовалась всею этою провинциальною трактирною эстетикой: аляповатыми расписными блюдами и примитивными картинами в тяжеловесных рамах, развешанными по стенам, какими-то глиняными горшками на полках, медвежьим чучелом у входа.

Но вдруг она наткнулась на чей-то взгляд, заставивший ее смешаться, потеряться, – так бывает, когда сталкиваешься с лицом вроде бы знакомым, но не сразу припоминаешь, кто это именно. Лиза опустила голову, напряженно перебирая в памяти всякие близкие и не очень лица, будто листая альбом с фотографиями. И… вспомнила.

Заговорщики тем временим всё, что следовало, оговорили и распрощались. Гецевич встал и помог подняться своей даме.

Когда они пробирались между столами к выходу, Лиза еще раз, будто невзначай, поглядела в сторону знакомца: да, несомненно, это был он! Но что это значит? Почему он здесь и в таком виде? Ничего не понятно!

Наученная за месяцы подпольной работы тому, что всем замеченным подозрительным, странным надо немедленно делиться с товарищами, чтобы вовремя и сообща предупредить последствия, Лиза рассказала об этом случае Гецевичу, едва они отошли на некоторое расстояние от трактира.

– Это отец моей подруги по гимназии – господин Казаринов. Но он какой-то крупный чиновник, чуть ли не статский генерал. Я наверно знаю. Почему же он в таком виде… как извозчик?! в этом захолустном трактире?!. И главное, почему он вообще здесь – в Иркутске? Это все очень странно… – говорила Лиза.

– Ты не ошиблась? – заинтересовался новостью Гецевич. – Так и он тоже тебя узнал?

– Ничуть не ошиблась. Он сколько раз приходил к нам в гимназию. Да и Таня – дочка его – вылитая папа. Но едва ли он меня узнал. Потому что, кажется, не было случая, чтобы я могла ему запомниться. Руку разве целовал мне как-то. Так он многим девушкам целовал ручки, когда бывал в гимназии… Любезный такой был с ученицами. Очаровательный. Но мы в классах все были одинаковые, как инокини: черные фартуки, платья до паркета, и на голове ни единого вольного локонка.

– Уж случайно не за тем же самым он здесь, зачем и мы?.. – отозвался Гецевич скорее в шутку, нежели всерьез. Но он вспомнил содержателя их кружка – Старика. И подумал: если крупный капиталист – революционер, почему бы таковым не быть генералу? Кто их разберет этих чудных…

Через четверть часа они уже были в гостинице. Когда Гецевич с Лизой скрылись за дверьми, к подъезду неторопливо подъехали санки с седоком в меховой шапке и в безразмерной шинели с поднятым воротником. Выглянув одним глазом из-за воротника, седок прошептал:

– А бог-то есть! Есть! – И тут же приказал извозчику: – Давай назад в трактир. Пошел, пошел.

В назначенном ювелиром месте встречи – трактире Побережникова – Александр Иосифович появился намного раньше установленного срока. Человек по природе осмотрительный, теперь, пробираясь тайком из Маньчжурии в Россию, он вообще стал осторожный и чуткий, как лесной зверок. Прежде чем где-либо появиться, куда-то войти, он некоторое время наблюдал за этим местом, оценивал, примечал, как перед визитом к ювелиру: нет ли там или поблизости чего подозрительного? Вот и в трактир он пришел заблаговременно, чтобы осмотреться, а заодно отведать омулька да попить чаю с бубликами. Кстати, за время странствий ему пришлось и поголодать. И только теперь, когда у него завелись кое-какие средства, он мог позволить себе этакую мужицкую – из соображений конспирации! – пирушку.

Александр Иосифович сидел, сгорбившись над столом, старательно чавкал и поминутно облизывал пальцы. До встречи с ювелиром оставался еще целый час. В это время в трактир вошли двое – интеллигентного типа брюнет и с ним девушка в красивой каракулевой шапочке. Такого рода посетителей в трактире больше не было. Присмотревшись к девушке, Александр Иосифович едва не поперхнулся: лицо ее показалось ему знакомым. Ему не много потребовалось времени, чтобы вспомнить, кто это такая, – память на лица, как и вообще на всё, у господина Казаринова была отменная! Он вспомнил, что это одна из Таниных подруг, – он не однажды видел ее в гимназии, да и домой к ним она как-то заходила, – а именно та самая Тужилкина, из-за которой тогда весь сыр-бор и разгорелся.

Сделав это важное открытие, Александр Иосифович задумался: что еще за сюрприз преподносит судьба? какова может быть польза от такой встречи? нужна ли ему вообще эта бывшая дочкина товарка? И если не нужна, то для него нет никакой надобности быть узнанным. Но, может быть, после всех пережитых неприятностей ему наконец выпадает некий счастливый случай? награда за прежние страдания? Тогда, наоборот, следует как-то объявиться ей. На всякий случай до окончательного принятия решения он отвернулся и еще больше сгорбился над столом.

Ее зовут Лиза, вспомнил Александр Иосифович, Лиза Тужилкина. Это она тогда весной подвернулась ему под руку и сделалась в глазах Татьяны презренною доносительницей, когда пришлось на ходу придумывать, как бы предотвратить беду, могущую произойти по дочкиному легкомыслию. А заодно и самому оправдаться за свою подозрительную осведомленность в случившемся.

Еще Александр Иосифович припомнил, – вроде был такой разговор? – что с этой мадемуазель вышло какое-то приключение: не то ее арестовали? не то сама ушла из дома? Одним словом, пропала. И вот она самая встречается ему в далекой Сибири в компании типичного еврея. Что бы это могло значить? Во всяком случае, они здесь не в свадебном путешествии. Какие-то непраздные, очевидно, мотивы вынудили странную парочку приехать в прифронтовой, по сути, Иркутск, где в теперешнюю пору еврейская наружность столь же подозрительна, как наружность японская.

Александр Иосифович искоса подглядел, как Лиза с Гецевичем прошли через весь зал и сели за стол к подгулявшим рабочим, что уже само по себе вызывало недоумение. Но еще большее недоумение у наблюдательного очевидца должно было вызвать поведение Лизиного кавалера: тотчас оставив вниманием свою даму, он, будто со старым знакомым, увлекся беседой с одним из бывших за столом посетителей – пожилым усачом, – причем, даже не слыша их слов, но по одной только манере разговора, Александру Иосифовичу отчетливо бросилось в глаза, как начальственно Лизин спутник держит себя по отношению к старшему собеседнику – будто взыскивает с него.

Мгновенно прокрутив в голове возможные причины такого поведения московской знакомицы и ее сопровождателя, а также самого их чудесного явления здесь, Александр Иосифович пришел к определенному выводу, каковой не только не препятствовал ему быть узнанным Лизою, но даже, напротив, побуждал теперь открыться ей, суля какие-то небезынтересные последствия.

Улучив момент, Александр Иосифович обернулся в сторону Лизы, будто его привлекла чья-то не слишком сдержанная реплика. Хотя взглядом с ней он и не встретился, ему было ясно, – Александр Иосифович отчетливо это почувствовал, – девушка обратила на него внимание. И, когда вскоре Лиза с Гецевичем поднялись и направились к выходу, Александр Иосифович, будто невзначай, но вполне откровенно, показал выходившим свой профиль.

Но мало того, он придумал, пока у него до назначенного часа свидания остается сколько-то времени, проследить: где именно в Иркутске устроились московские гости? Многоопытный Александр Иосифович верно знал, что преимущество всегда у того, кто располагает большими сведениями о ком-то и, насколько возможно, оставляет в безвестности кого-то о себе самом.

Он посидел еще полминутки и вышел на улицу. Лиза и Гецевич не успели далеко уйти, – Александр Иосифович в тусклом свете рожка увидел их удаляющиеся спины шагах в тридцати от трактира. Забравшись в стоящие тут же санки, он, ссылаясь на нездоровье, велел извозчику не гнать.

– Не зябко ль будет, вашродь? – удивленно спросил возничий, кивая на шинельку господина Казаринова.

– Давай, давай, чалдон, не рассуждай, – сквозь зубы проговорил Александр Иосифович, меньше всего в этот момент думая о собеседнике. – Пошел.

Проводив таким манером Лизу и ее спутника до самой гостиницы, где они жили, Александр Иосифович поспешил назад в трактир.

Там он застал уже своего знакомого – ювелира. Тот без лишних слов кивнул головой Александру Иосифовичу, приглашая его следовать за ним, и… подвел к столу, за которым несколько минут назад сидели Лиза с Гецевичем.

– А бог-то есть, – не сдержался произнести вслух Александр Иосифович. Впрочем, его никто не услышал в трактирном гаме.

Все, что он предполагал относительно Лизы, вполне подтверждалось. А это теперь открывало перед Александром Иосифовичем самые невообразимые перспективы. После всех пережитых бедствий – катастрофы в безвестном китайском селе на Ша-хэ, едва не стоившей ему жизни, невозможности вывезти сокровища, кроме нескольких камушков, голодных странствий по Монголии и Сибири – после бесчисленных больших и малых неприятностей, выпавших на его долю в последние месяцы, судьба как будто снова благоволила Александру Иосифовичу. «Определенно, судьба улыбается, – подумал он. – Счастлив мой бог».

Ювелир что-то сказал на ухо предводительствующему в обществе за столом – тому самому седому усачу, с которым прежде разговаривал Лизин спутник. Тот оглядел Александра Иосифовича с головы до ног и довольно небрежно указал ему рукой садиться с ним рядом. Провожатый же, исполнив свои обязательства, немедленно откланялся.

– Деньги при тебе? – с ходу приступил к делу мастер Братчиков.

Александр Иосифович в последнее время уже свыкся с тем, что ему всякий тыкает: странно было бы теперь его – на вид натурального бродягу, беглого – величать как-то иначе. При замечательно редком умении управлять чувствами господину Казаринову и теперь ничего не стоило изобразить из себя забитого жизнью простака и покорно перетерпеть новые помыкания, даже и со стороны никчемного пролетария. Но на этот раз он не стал сдерживать своего праведного возмущения от столь неуважительного к нему отношения.

– Денег дашь мне ты. Сумму я назову в свое время, – веско ответил Александр Иосифович. – А сейчас не дергайся и спокойно слушай. Можешь жевать, старец мудрый.

Это было своевременное предупреждение. Потому что после первых слов Александра Иосифовича мастер Братчиков забеспокоился и стал нервно озираться на сотрапезников. Но не в поисках подмоги, а, скорее, из опасения показаться униженным в глазах своих подначальных.

– Только что ты разговаривал с товарищами из Москвы, – не давая собеседнику опомниться от потрясения, огорошил его Александр Иосифович новою неожиданностью. – Они со мной. Я подтверждаю их полномочия. Но, наверное, резонно спросить о доказательствах моих собственных полномочий. Не так ли?

– Да! – только и сумел вымолвить совсем очумевший Братчиков.

– Об этом также в свое время я сообщу. А теперь слушай внимательно: я прибыл сюда по решению самого центрального комитета, чтобы проконтролировать исполнение задания нашими товарищами. Принять, если потребуется, руководство операцией. Возглавить… Но я теперь не из Москвы. Я налаживал работу там… – Александр Иосифович кивнул головой куда-то в сторону, полагая, что собеседник догадается, о чем идет речь. Но, видя, что Братчиков смотрит на него по-прежнему испуганно и недоуменно, он придвинулся к нему ближе и прошептал: – В самой Маньчжурии.

Несколько мгновений Александр Иосифович молча и с едва заметною улыбкой на устах смотрел в глаза старику, любуясь, какое впечатление произвели его слова.

– Но все ж таки… – опомнился наконец Братчиков.

Александр Иосифович приподнял руку, показывая, что продолжать не нужно и сейчас он развеет всякие сомнения на свой счет.

– Там, – господин Казаринов опять кивнул в сторону головой, – я проделал, уверяю, немалую работу, причем едва не погиб. Теперь меня преследует полиция. Благодаря моей революционной деятельности ненавистный царизм потерпел позорное поражение. Откроюсь вам: я лично сорвал наступление на Ша-хэ. Вот, товарищ, какой документ я имею за это от царской власти. – С этими словами Александр Иосифович вынул из кармана сложенную несколько раз бумагу, развернул ее и поднес к самому лицу Братчикова так, чтобы, кроме него, никто больше не увидел, что там было изображено.

А на бумаге красовался портрет самого Александра Иосифовича анфас с надписью аршинными буквами под ним:

РАЗЫСКИВАЕТСЯ

ОПАСНЫЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПРЕСТУПНИК

Казаринов Александр Иосифович Сообщившему о нем какие-либо сведения в полицию будет вознаграждение

– Это мой паспорт революционера, – самодовольно произнес Александр Иосифович, убирая бумагу. – Но жить с ним в кровавой романовской деспотии довольно непросто, – невесело пошутил он. – Если и этого мало, – Александр Иосифович словно от обиды за недоверие к нему повысил голос, – сами мои московские товарищи могут удостоверить мою личность! Они меня знают. Хотя я им и не открывал еще своего присутствия здесь. – Ссылка на Гецевича и Лизу была, безусловно, рискованным доводом. Но Александр Иосифович не без основания надеялся, что дочкина одноклассница из добрых чувств к своей подруге детства вряд ли не будет поспешествовать хоть в чем-либо ее отцу. Почему бы нет? Не поступить таким образом у нее нет ни малейших оснований.

На Братчикова все увиденное и услышанное произвело весьма выгодное для господина Казаринова впечатление.

– Да мы вам… – мастер перешел на самый почтительный тон, – мы сделаем вам такой паспорт… такой, что никто… ни ухом ни рылом…

– Надеюсь. Документы мне нужны на два лица: на меня и на девушку двадцати лет. Причем фамилии в паспортах должны совпадать, а отчество у девушки соответствовать моему будущему имени, – какое вы там подберете, мне все равно. Кроме того, я говорил, мне необходимы деньги. Пятьсот рублей. Завтра же. Вместе с паспортами.

– Пятьсот рублей?.. – виновато повторил Братчиков. – Вряд ли столько найдем. Прежде знать бы…

– Хорошо, – смиловался Александр Иосифович. – Сколько у вас есть?

– Ну, рублей… сто пятьдесят будет…

Такой суммой организация отнюдь не располагала. В наличии имелось от силы рублей восемьдесят. Но Братчикову совестно было крупному столичному революционеру, объявленному во всероссийский розыск и преследуемому по пятам полицией, предложить такие невеликие деньги. Поэтому он назвал сумму более солидную – сто пятьдесят рублей, – имея в виду как-нибудь до завтра наскрести недостающее.

– Ладно. Обернусь. Может быть… – Александр Иосифович нахмурился, крепко сжал зубы, показывая, как же тяжело теперь ему придется, имея при себе только сто пятьдесят рублей. Но, героически, усилием воли, справившись с тягостными, безотрадными чувствами, он сердечно добавил: – Я доволен вашей работой. Прошу передать мою благодарность всем иркутским товарищам. Я буду рассказывать о вас в Москве. И непременно позабочусь, чтобы вам были переданы некоторые значительные средства для развития деятельности.

– Благодарствуйте, – ожил совсем было сникший Братчиков. – Все сделаем в лучшем виде.

– Хорошо. С этим, будем считать, разобрались, – подытожил господин Казаринов. – Теперь мне необходимо знать все подробности ваших совместных с московскими товарищами действий. Что вы решили?

– Поджечь склад шпал. Чтобы сорвать строительство железной дороги по льду Байкала, – не без гордости доложил Братчиков.

– Очень одобряю. Когда намерены осуществить?

– Завтра ночью.

Условившись встретиться с Братчиковым следующим вечером в Спасской церкви, Александр Иосифович распрощался с ним и вышел. Из трактира он отправился на городской почтамт. Там он купил конверт и пол-листа писчей бумаги.

Александр Иосифович выбрал в зале поукромнее уголок, оглянулся кругом: не наблюдает ли кто за ним? – и склонился над бумагой. Вот что он написал:

«Его Высокоблагородию господину полицеймейстеру Иркутска.

Ваше Высокоблагородие.

Долг русского патриота и верного подданного Государя Императора не позволяет мне оставаться безучастным посторонним при наличии у меня доподлинных свидетельств готовящегося тяжкого преступления против государственной власти.

Неисповедимою волею судьбы мне случилось оказаться посвященным в изуверские намерения преступной шайки местных социалистов. Эти негодяи придумали следующей ночью поджечь заготовленные на берегу Байкала шпалы, имея в виду навредить строительству железной дороги через замерзшее озеро. Таковым дерзким выступлением своим они полагают ослабить нашу доблестную армию в Маньчжурии, а именно: поставить последнюю в затруднительное положение, при котором она испытывала бы губительный для нее недостаток в снабжении и подкреплениях. И в итоге терпела бы неудачи на полях сражений!

Какое русское благородное сердце не страждет ныне от временных неудач, преследуемых наше веками несокрушимое героическое оружие! Какая православная душа не скорбит, видя, как на Святую Русскую землю пала зловещая тень черных крыл князя бесовского! Но пусть его расползшееся по России иудейское воинство трепещет от мысли, что русский старый богатырь не почивает на постели, что вот-вот поднимется, сверкая стальною щетиной, богоспасаемая Русь, когда переполнится чаша терпения народного и сметет всех врагов и внутри отечества, и за его пределами! Мы русские, и с нами Бог! Мы не позволим подлым инородцам и их немногим неразумным нашим соплеменным приспешникам злодействовать против любезного отечества и дражайшего Государя Императора! Всех врагов Великой России ждет бесславная погибель! Иль русский от побед отвык?!

Спешу также сообщить вам приметы злоумышленников. Главарь приехал из самой Москвы. Видом натуральный еврей. Росту едва ли шести вершков. Волосы черные, глаза карие навыкат, рот большой, имеет бороду не белее вершка. Ближайший его споспешник местный иркутский, пожилой, лет шестидесяти, очевидно, рабочий или мастеровой, волосы густые седые, носит усы того же цвета, что и волосы. С ними могут быть и прочие сотоварищи, но о них мне доподлинно не известно.