Текст книги "Твердь небесная"

И тут Антону Николаевичу пришла неожиданная и где-то даже досадная мысль: а не является ли их с Таней брак продолжением этой истории? Неужели Александр Иосифович, не вполне полагаясь на прежние, успешно осуществленные меры, решил еще более подстраховаться, поручив дочку надзору мужа-полицмейстера? Такой вывод расстроил Антона Николаевича: он любил Таню, причем влюбился еще до того, как они поженились, распознав в ней натуру волевую, самоотверженную – под стать ему самому! Не говоря уже о том, что Таня была красавицей и умницей. И вдруг выходит, их брак – это личный, потаенный, расчет Александра Иосифовича.

Антон Николаевич стал припоминать обстоятельства, предшествующие их с Таней женитьбе. Сколько накануне Таниного участия в кружке он встречался с Казариновыми, и никто из них – ни Александр Иосифович, ни Екатерина Францевна – ни полусловом не обмолвились о своих скорых или дальних матримониальных планах на дочку. Очевидно, таких планов у них тогда не было. И вдруг, вскоре после известного происшествия, они, хотя и не показывая вида, едва ли не понуждают его просить Таниной руки, сватают ее так настоятельно, будто девушка заневестилась. А она между тем еще не успела отмыть гимназических чернил с пальчиков! Следовательно, Танино замужество – это звено той же цепочки, той же нити, завитой Александром Иосифовичем, что и его трюки с Тужилкиной и Епанечниковой.

Понятно, все это Казаринов проделывал не без какой-то важной причины. Какую же именно цель он преследовал? Ну, само собою, отводил от семьи подозрения в неблагонамеренности. Если бы дело с дочкой-социалисткой получило широкую огласку, как бы это отразилось на карьере Александра Иосифовича? Какие бы последствия это для него имело? Во всяком случае, не повышение по службе. Но какой же вышел результат? Самый невероятный! – мастерски добившись своего, уладив все семейные проблемы, Александр Иосифович оставляет службу и отправляется… на войну!

У Антона Николаевича при решении разных криминальных головоломок имелся излюбленный прием: дойдя в своих рассуждениях до какого-то абсурдного, казалось, вывода, не сбрасывать его со счетов, а проанализировать события в обратном порядке – не окажется ли эта на первый взгляд нелепость логически следующей из предшествующих действий преступника, прежде не вполне оцененных сыщиками?

Итак, предположим, рассуждал полицмейстер, Александр Иосифович преследовал цель – оказаться в Маньчжурии. Как было известно Антону Николаевичу, господин Казаринов, вступив где-то летом в московский дамский комитет о раненых, затем выхлопотал для себя должность заместителя председателя комиссии Красного Креста князя Львова и вслед за патроном выехал на театр военных действий. Мог бы он всего этого добиться, имея славу отца революционерки? Практически никогда! Социалисты нисколько не скрывают своего интереса в поражении России, имея в виду, что поражение в этой войне ослабит режим и таким образом поспособствует осуществлению каких-то их замыслов. Причем эти люди отнюдь не ограничиваются одним только оглашением взглядов: они еще иногда и конкретными действиями подтверждают свои намерения – например, на пути следования воинских эшелонов на Дальний Восток организуют саботаж, а то и прямо террористические акции. Далеко бы уехал Александр Иосифович, рекомендованный в Москве как глава семейства социалистов? Может быть, до Читы добрался бы. А если дальше, то только в бескозырке в окопы под надзор фельдфебеля. Александр же Иосифович, как можно судить по его должности, равной штаб-офицерской, не имеет ограничений в передвижении и по пути следования на театр войны, и на самом театре: ему доступно практически все – и самые передовые позиции, и штабной эшелон главнокомандующего.

Значит, если у него была цель – во что бы то ни стало оказаться на войне, то все предшествующие его действия теперь представляются вполне обоснованными: расправившись с Таниными подругами и надежно изолировав от порочащих связей саму дочку, закабалив ее несвободой замужней женщины, он открыл себе прямой путь в Маньчжурию. Но что же его туда так влекло? Неужели один только благородный порыв попечительствовать о раненых? Возможно. Антон Николаевич знал своего друга как редкостного филантропа и альтруиста. Но, если на то пошло, ему и в Москве хватило бы забот: Лефортовский госпиталь, больницы – все было теперь переполнено ранеными и увечными маньчжурцами, а новые все поступали и поступали, эшелон за эшелоном. Вот где, казалось бы, бескрайнее поле деятельности для энергичного филантропа Александра Иосифовича Казаринова. Но нет! – он едет именно в Маньчжурию. Видимо, что-то, помимо раненых, влечет его туда.

Сделав этот вывод, Антон Николаевич вынужден был остановиться: чтобы продолжить дальнейшие рассуждения, одних логических умопостроений теперь уже недоставало. Требовались факты. Но вопрос – для чего ему факты о Казаринове, его друге? Зачем ему знать, по какой надобности отправился в Китай отец его жены, если сам он, кроме официальной причины, не счел нуясным ничего больше сообщить.

Тут Антон Николаевич испытал знакомое чувство – такое у него нередко случалось, когда он распутывал разные криминальные дела, – он вздрогнул, занервничал, силясь уловить только что промелькнувшую и на ходу не вполне им оцененную зацепку. Только бы ее не потерять! Что он сейчас подумал? – зачем ему знать, по какой надобности отправился его друг в Китай?.. Точно – в Китай! Маньчжурия – часть Китая. А ведь верно: Александр-то Иосифович, прежде всего, отправился в Китай! Туда, где двадцать или более лет назад служил в русском посольстве. Конечно, отнюдь не обязательно, что нынешнее его волонтерное участие в кампании на Дальнем Востоке как-то связано с прежнею службой там. Но и совершенно не принимать во внимание это обстоятельство тоже было бы неверно. Александра Иосифовича вполне могли позвать в Китай какие-нибудь начатые ранее и не оконченные дела. Почему бы нет?

Повинуясь профессиональному инстинкту расследовать все загадочное, Антон Николаевич вызвал помощника и поручил ему послать телеграмму в русское посольство в Пекине с просьбой срочно выслать в Москву все бумаги, имеющие отношение к пребыванию в Китае сотрудника посольства Казаринова. Одновременно с этим пристав велел помощнику связаться с жандармским управлением в Харбине и запросить у коллег сведения о передвижениях господина Казаринова вне расположения русской армии, если таковые имели место.

Ответ из Харбина пришел назавтра. Ровно ничего интересного с точки зрения расследования какой-либо неофициальной деятельности Александра Иосифовича на театре военных действий он не содержал. Маньчжурская жандармерия извещала, что господин Казаринов действительно много передвигается, но все его поездки ограничиваются посещением лазаретов вблизи фронта или госпиталей по КВЖД. Ни в какие отдаленные местности он не выезжал. Антон Николаевич даже обрадовался такому ответу. Он уже вчера вечером дома, остыв от охватившей его давеча сыскной горячки, навеянной какою-то сомнительною зацепкой, подумал, что подозревать в чем-то друга и родственника, отправившегося на войну, по меньшей мере непорядочно. Полиция завалена неотложными делами, а он озадачивает сотрудников и свое дорогое время тратит на поиски сведений, могущих якобы бросить тень на честного человека, презревшего в час тяжелых для отечества испытаний тыловое благоденствие и отправившегося туда, где и надлежит в лихолетье быть истинному патриоту – в военное пекло. Совестливый пристав еще подумал, что докапываться до Казаринова, пытаться отыскать пятна на солнце, может только человек несоизмеримо более низких душевных свойств, а то и прямо ничтожная личность, которая, естественно, завидует этому титану духа, почему и пытается бросить на него тень, как-то уязвить его, досадить ему.

Через три недели Антон Николаевич получил пакет из Пекина. Пристав вскрыл его, уже нисколько не имея в виду обнаружить об Александре Иосифовиче каких-либо сведений, кроме одобрительных. Он разложил бумаги на столе. Это были исключительно деловые документы: циркуляры, распоряжения, приказы посольского начальства, выданные секретарю Казаринову, или, напротив, адресованные этому же начальству рапорты, отчеты, служебные записки самого Александра Иосифовича. Как следовало из документов, главною заботой Александра Иосифовича в должности при посольстве были командировки: он постоянно выезжал в какие-нибудь места, преимущественно за стену на север и северо-восток, для дипломатического вспомоществования русским купцам, имеющим в Китае коммерческие предприятия. Начальственные бумаги содержали обычно указание маршрута, список лиц, наряженных в командировку, предписывали срок исполнения и тому подобное. Ничуть не красноречивее были бумаги и самого господина Казаринова. Напрасно Антон Николаевич выискивал в записках своего друга какие-нибудь, хоть эпизодические, путевые наблюдения: Александр Иосифович, не умеющий, казалось, не вложить души и в надпись на визитной карточке, здесь почему-то излагал скупым, строго формальным, казенным слогом. Его бумаги пестрели цифрами, ценами, верстами, географическими наименованиями, именами – китайскими, русскими. Но ничего отвлеченного! Единственное, что в них выдавало авторство господина Казаринова, помимо подписи, разумеется, так это исключительно прилежное, добросовестное их оформление. Антон Николаевич прямо залюбовался аккуратными, как прописи, автографами своего друга.

Много интереснее прочего были записи, сделанные и поданные начальству некими посольскими соглядатаями. Эти усердные дипломаты, верно, по долгу службы, а может быть, и по велению совести – кто их знает? – информировали кого следует о некоторых сторонах внеслужебной деятельности Александра Иосифовича. В частности, несколько раз до сведения посла доводилась информация о дружеских сношениях господина Казаринова с сотрудниками японского посольства, в том числе и с военным агентом. Впрочем, в этом ничего предосудительного не было – сотрудники разных посольств нередко заводили между собой дружеские связи, – это лишь свидетельствовало о дипломатических способностях Александра Иосифовича.

По настоящему умилили и даже растрогали Антона Николаевича сообщения о благотворительной деятельности господина Казаринова. «Ну куда же без этого! – усмехнулся пристав, – это был бы не он!» Сразу после принятия должности Александр Иосифович добился учреждения при посольстве школы для китайских детей, что очень возвысило русскую миссию и, прежде всего, посла в глазах прочих иностранцев. В этой школе взялась учительствовать Екатерина Францевна. Да и сам Александр Иосифович иногда давал уроки. А однажды он выкинул, по мнению дотошных доносителей, натуральное чудачество: нанял на свой счет дюжину китайцев и велел им до блеска вычистить русское кладбище в Пекине.

«Правильно! – подумал Антон Николаевич, – для вас, не знающих Казаринова, как знаю его я, это – чудачество. А если человек родился для того, чтобы всего себя отдавать людям! Если каждый день его жизни – это принесение без остатка себя в жертву! Если он по-другому не мыслит своего существования! Да что говорить! Казаринов – это Казаринов!»

Антон Николаевич, блаженно улыбаясь от осознания, что он друг, а теперь и родственник этого удивительного, непонятного, но выдающегося, истинно замечательного человека, собрал посольские бумаги и сложил их в папку. Он хотел было захлопнуть крышку, но взгляд его напоследок задержался на верхнем в стопке документе, на который он прежде уже обратил внимание, но отложил за очевидным отсутствием в нем чего-либо интересного. Это было одно из первых выданных Александру Иосифовичу распоряжений о назначении его в командировку в Мукден. Среди прочих сведений там значились поименно сопровождающие секретаря Казаринова конвойные – всего три человека. Антон Николаевич скользнул взглядом по этому списку и… помертвел, споткнувшись на одном имени! Задохнулся! Он хотел расстегнуть верхнюю пуговицу, да не справился с ней слабою, затрясшеюся, будто в лихорадке, рукой. Такого потрясения он не испытывал за все годы службы в полиции! не делал подобного открытия, занимаясь самыми громкими и скандальными уголовными случаями! Такое, наверное, бывает раз в жизни!

Кое-как совладав с чувствами, Антон Николаевич вызвал своего помощника по криминальным делам. Это был человек с феноменальною памятью: он помнил по именам всех московских душегубов и их жертвы, начиная с момента своего поступления в полицию.

Пристав протянул ему бумагу, попросил посмотреть и сказать, не находит ли он здесь какого-нибудь знакомого имени среди перечисленных. Помощник внимательно вчитался в документ, секунду подумал и ответил: «Ну, если не считать вашего тестя господина Казаринова, ваше высокоблагородие, то вот – Березкин Егор Егорович. Помните, летом произошло убийство в Кунцеве, так и не раскрытое? – там был убит сторож на даче у известного торговца Дрягалова. Его тоже звали Березкин Егор Егорович. Прикажите выяснить, одно ли это лицо?»

Некоторое время пристав сидел неподвижно в кресле, собираясь с мыслями. Ему запомнился этот Березкин, потому что убийство произошло в самый день их с Таней свадьбы. Вначале, бегло просматривая бумаги, Антон Николаевич его проскочил, не обратил внимания. Но когда документ второй раз попался на глаза, имя – Березкин Егор Егорович – просто-таки резануло, оглушило! Так на что же он наткнулся? На какой след напал? Этого же просто не может быть! Какой-то унтер, с которым судьба свела Казаринова сто лет назад на краю белого света, вдруг оказывается сторожем на соседней даче. И накануне отъезда Казаринова – туда же! в те же края, где они впервые встретились! – этот престарелый уже унтер погибает насильственною смертью. Это случайность? Ну, если случайность, то такая же, как поставить и выиграть на «зеро». Если все-таки проделки Казаринова с дочкой и ее подругами – это расчистка пути в Китай, то в таком случае происшествие со сторожем закономерно вписывается в череду казариновских предприятий. Допустим, Березкин был очевидцем каких-то давних и, очевидно, незавершенных дел Казаринова. Мог ли Александр Иосифович отправиться завершать эти дела, зная, что в тылу остается опасный для него свидетель? А это смотря какие дела?! Если он почему-то тайком поехал с инспекцией в учрежденную им прежде школу в Пекине, то от свидетеля такого давнего его деяния избавляться вряд ли имеет смысл. Но если он покушается ни много ни мало на убийство – это совершенно невероятно звучит: Казаринов, альтруист и филантроп, покушается на убийство! – так вот, если это так, то дело у него осталось в Китае, мягко говоря, неблаговидное.

Проблема вдруг приобретала новый, совершенно неожиданный оборот. Это уже не интриги с дочкой и ее подругами, за которые, кроме, может быть, устного порицания, Казаринову не полагается другого взыскания, – это тяжелейшее уголовное преступление, за которое – если выяснится, что повинен в нем все-таки Александр Иосифович, – ему грозит каторга! Вот тебе и титан духа! – подумал пристав и усмехнулся: как тут не быть хамелеоном нашему брату, когда то одно, то другое, то прямо противоположное!

Он вызвал секретаря и велел доставить ему к завтрашнему утру дело убитого летом в Кунцеве сторожа Березкина, а также известить маньчжурскую жандармерию о том, что находящийся при армии уполномоченный Красного Креста Казаринов подозревается в организации убийства, почему необходимо установить за ним негласное слежение с целью недопущения его исчезновения.

Едва наутро Антон Николаевич появился в части, секретарь подал ему телеграмму из Харбина. Это было уже нечто невообразимое! Жандармское управление извещало, что уполномоченный Казаринов объявлен в розыск по обвинению в государственном преступлении: под видом организации в стороне от фронта лазаретов он встречался с японскими шпионами и передавал им ценнейшую информацию о русской армии, что засвидетельствовано многими лицами. Если он появится в Москве, говорилось в телеграмме, его следует немедленно арестовать.

После вчерашнего потрясающего открытия новое известие о Казаринове уже не произвело на Потиевского особенного впечатления. Он даже не без некоторого удовлетворения воспринял это сообщение, потому что оно косвенно подтверждало причастность Александра Иосифовича к убийству сторожа: если Казаринов способен на одно, то почему не способен и на другое подобное?

Еще с утра, снедаемый любопытством: зачем же именно Казаринов отправился в Маньчжурию? – теперь, узнав ответ, пристав и думать об этой проблеме не хотел. Государственною изменой Александра Иосифовича и без него есть кому заняться! У него же задача прямая служебная – выяснить участие Казаринова в кунцевском убийстве.

Он раскрыл дело сторожа Березкина. В тонкой папке лежало всего несколько бумажек. Сведения они содержали самые скудные и относящиеся исключительно к периоду post factum: описание места преступления, показания дрягаловских чад и домочадцев, самого Дрягалова. Не нашлось ни одного свидетеля, кто бы видел убийство или хотя бы убийцу, а ведь преступление произошло среди бела дня!

Антон Николаевич понял, что дело практически безнадежное. Но в нем и подавно не разобраться, если оставаться сидеть в кабинете. Он приказал подавать ему экипаж.

В Кунцеве Антон Николаевич разыскал местного околоточного, и они вдвоем отправились к дрягаловской даче.

Кроме нового сторожа, который, понятно, ничего не мог знать, там теперь не было ни души. Работник сообщил единственную ценную новость: господин Дрягалов находится в Китае по своим торговым надобностям. Уже всякое упоминание Китая настораживало Антона Николаевича. Он и теперь сразу подумал: опять Китай! что они все сговорились, что ли? – бросились в Китай! Но размышлять на эту тему теперь было недосуг. Решив непременно вернуться к новости впоследствии и обдумать ее, пристав сосредоточился на рассказе околоточного. По словам последнего, выходило, что убийство совершил какой-то многоопытный злодей, который решительно не оставил никаких следов и улик, причем хитрец выбрал жаркий полуденный час, когда на дачных улицах обычно бывает немноголюдно. Единственное, что о нем можно сказать: видимо, он довольно молод, поскольку удар жертве нанес верный и сбежал быстро, и – главное! – он левша. Это определили криминалисты по расположению раны на теле убитого.

На обратном пути Антон Николаевич погрузился в раздумья. Околоточный несколько раз подчеркнул, что убийца – чрезвычайно опытный злодей. Объяснял он это тем, что-де не осталось ни самых малейших следов, а значит, действовал не новичок в своем деле. Но коли так, то его многоопытность и есть важнейший след! вернейшая его примета! Только не левша он вовсе. Какой же это опытный душегуб оставит такую улику? Да по ней его всякий городовой опознает! Ни в коем случае он не левша. Хотя удар наносил, очевидно, левой. Следовательно, владеет ей наравне с правой. Ловкач направляет полицию на ложный след! – ищите левшу, а я, нормальный правша, останусь вне подозрений.

Околоточный рассказал, что где-то дня за три до убийства на дачах появился разносчик, предлагавший ваксу, щетки, бархотки, подковки, гвоздики и прочие принадлежности, служащие для обновления обуви. Его прежде никто не замечал. И последний раз видели аккурат в день убийства сторожа. По мнению околоточного, это был сообщник убийцы: понятно, в таком предприятии без подручного не обойдешься! – кто-то должен разведать все пути, ходы-выходы, приметить, как и когда лучше появиться возле дачи и вызвать сторожа, подстраховывать исполнителя, да мало ли чего еще.

Но многолетний опыт отношений Антона Николаевича со всеми этими исполнителями и их подручными подсказывал ему совсем другое. Матерый душегуб обычно предпочитает обходиться без пособников: польза от такого содружества чаще всего не превосходит возможных неприятностей. Ведь сообщник – это одновременно и свидетель. Сегодня он подстраховывает, а завтра показывает на тебя. В данном случае не было никакого сообщника! Этот разносчик ваксы – сам убийца. В общем, в одном прав околоточный – дело исполнил мастер, каких немного.

Антон Николаевич попытался представить его себе: что это может быть за человек, который способен окликнуть немощного старика, поздороваться с ним для начала или поздравить с праздником и вдруг неожиданно, предательским ударом слева, пырнуть финкой. И ведь, наверное, ведет обычную, неброскую жизнь: ходит по улице, сидит в трактире, бывает, поди, и в церкви, работает, несомненно, как-нибудь, иначе будет выглядеть подозрительною личностью. Вот и разгляди-ка его попробуй, распознай. Хорошо еще, что околоточный – надо отдать ему должное – со слов дачников составил подробный портрет этого лоточника. Впрочем, вряд ли торговля вразнос его обычное занятие, служащее для отвода глаз. Этот народец не любит подолгу оставаться на виду. В основном по темным углам прячется – в лабазах, лавках, мастерских. А лоток с барахлом он повесил на шею, может быть, в первый и последний раз в жизни. Околоточный обратил внимание, что с таким товаром на дачи никто прежде не захаживал. Торговцев, например, скобяными изделиями всегда было немало. А вот вакса для дачников, почти сплошь обутых в парусиновые туфли, не такой уж необходимый товар. Зачем же он явился с неходовым товаром? Ну, понятно, меньше всего за тем, чтобы выиграть комиссионные. Для него это не ремесло! – взял что попало да и пошел. Он же не собирался зарабатывать на ваксе. У него были другие цели. Но вот удивительно! – он со своим редкостным для дачной местности товаром не убоялся выглядеть белою вороной среди прочих коробейников. Ведь куда бы был менее приметным, если бы вышел на торг с теми же скобяными изделиями или девичьими ленточками и заколками. Что же его вынудило взять именно эти щетки-бархотки? Тут могут быть, по крайней мере, две взаимодополняющие причины. Во-первых, он избрал те изделия, в которых более или менее разбирается сам. Вдруг на дачах отыщется бестолковый покупатель, который не знает, как именно накладывается вакса и набиваются подковки? В этом случае он должен будет ему все квалифицированно объяснить. А иначе вызовет подозрения: не мошенник ли какой? И во-вторых, скорее всего, он взял те изделия, какие были у него под руками: были бы замки, крючки и петли – взял бы их, но поскольку каким-то образом имеет отношение к принадлежностям, служащим, по выражению околоточного, для обновления обуви, то ими и довольствовался. Так кто же он такой? Чем занимается для отвода глаз? Чистильщик сапог? А значит, непременно оповеститель полиции и верный помощник городовым? – полный абсурд! Сапожник? День-деньской сидит в неприметной мастерской? Очень даже возможно. Во всяком случае, он точно не белошвейка. Лучшего варианта поисков пока нет, – так решил Антон Николаевич, – значит, начнем с сапожников.

Возвратившись в часть, он распорядился сотрудникам как можно скорее предоставить ему данные о всех московских сапожниках, похожих на описанного кунцевским приставом мнимого сообщника убийцы сторожа Березкина.

Данные такие Антону Николаевичу собрали лишь через несколько дней – дело оказалось довольно трудоемким. Пристав, прежде всего, взялся просматривать сведения о бывших каторжных, тюремниках или преданных суду. Среди побывавших в каторге или отсидевших тюремный срок ничего замечательного ему не попалось. Прочих он уже пробегал почти безынтересно, полагая, что просто предстать когда-то перед судом – мера, нимало не соответствующая уровню разыскиваемого преступника. Антон Николаевич листал бумаги одну за другой. Но вот где-то во второй дюжине ему вдруг бросилась в глаза фамилия – Дрягалов! Он упоминался там в связи с судом над его работником Сысоем Тузеевым восемь лет тому назад. Этот Тузеев обвинялся в попытке убийства сына Дрягалова – Мартимьяна Васильевича, – но был оправдан за отсутствием претензий к нему у пострадавшей стороны. С тех пор сапожничал и жил на Зацепе в доме мещанина Пихтина.

Пристав приказал срочно доставить ему судебное дело Тузеева. И вот что он там вычитал. Оказывается, Сысой Тузеев приходился Дрягалову земляком. Как самого Дрягалова когда-то взял в ученики в магазин выбившийся в люди односельчанин, так в свое время и Василий Никифорович, встав на ноги, призрел расторопного мальчишку из родного села и определил его в работники в первую собственную мясную лавку на Сретенке. Причем он доверил ему исполнять работу не для слабохарактерных: заметив, что парень-то не только расторопный, но и натурой лихой, каких не часто встретишь, Дрягалов поставил Сысоя колоть скотину. И тот скоро так навострился действовать ножом, что во всей Москве немного стало мастеров, равных ему. Казалось, молодцу путь верный: накопить кой-какой капиталец, да и завести когда-нибудь собственное дело по примеру покровителя – Дрягалов бы и дальше пособствовал земляку. Но коммерсанта из Сысоя не вышло. Однажды хозяин выдал ему полную отставку. Это совпало с кровавою драмой, разыгравшейся в доме Дрягалова.

В судебном деле события излагались следующим образом. Согласно первой версии, бесчестный лукавец, работник отплатил своему благодетелю самою черною неблагодарностью: пытался обворовать хозяина, а застигнутый случайно хозяйским сыном, не остановился лишить его жизни. Да, к счастью, только ранил. Отчего, однако, Мартимьян сделался калекой. Произошло это так: улучив однажды момент, когда Дрягалов с сыном были заняты в лавке в первом этаже и в комнатах никого не оставалось, Сысой пробрался в хозяйскую спальню, вскрыл конторку и собирался уже присвоить наличность, как вдруг в дверях появился Мартимьян. Увидев, что работник их обворовывает, он бросился было бежать жаловаться отцу, но не успел – Сысой догнал его на лестнице и ударил ножом в спину, причем повредил позвоночный мозг, в результате чего у Мартимьяна отнялись ноги. Об этом рассказал полиции сам Мартимьян, когда пришел в чувства. Однако впоследствии, на суде, отец пострадавшего – Василий Никифорович Дрягалов – изложил события ровно наоборот. И – на удивление! – Мартимьян подтвердил все сказанное батюшкой. Теперь выходило, будто бы хозяин, безоговорочно доверявший своему кристальной души работнику, сам послал его принести денег из укладки. Мартимьян же об этом поручении не знал. И когда он зачем-то вошел в комнату и увидел Сысоя, копошащегося в конторке, где отец держал казну, то по недоразумению подумал, будто работник их грабит. Испугавшись, Мартимьян поспешил в лавку известить об этом родителя, но на лестнице оступился, покатился кубарем и наткнулся спиной на выпавший у него из кармана ножик.

Антон Николаевич не удержался рассмеяться. А хорош же этот Дрягалов! Мог бы иуду неблагодарного, искалечившего сына, в каторге сгноить, душу из проходимца вынуть. Но зачем? Чтобы только насладиться его мучениями? Сын-то от этого здоровее не станет. И он прощает злодея. Избавляет от Сахалина. Но обременяет своею кабалой: взамен обязывает, очевидно, быть отныне ему преданным псом, готовым в любой момент по хозяйской указке хоть кому в горло вцепиться. В коммерческих делах такие помощники иногда требуются – уж это-то приставу неплохо было известно!

Практически не оставалось сомнений в том, что Сысой Тузеев и есть убийца сторожа Березкина. Неясно было лишь одно: каким образом Казаринов его подрядил? как на него вышел? Что же, Дрягалов дал ему Сысоя взаймы, как Бернадот когда-то одолжил палача Николаю Первому? Теперь об этом, верно, расскажет сам Тузеев.

Антон Николаевич решил немедленно отправляться арестовывать подозреваемого. Взяв с собой помощника и двух городовых, он выехал по адресу сапожника.

Полагая, что Сысой и не попытается бежать, будучи уверенный в своей неуязвимости, пристав все-таки велел одному городовому встать у задней калитки. Другой городовой требовательно постучал в дверь. Угодливый мещанин Пихтин поспешно отворил и, беспрестанно кланяясь, проводил полицию к одному из надворных строений, где сапожник нанимал у него комнату, сообщив попутно, что тот у себя.

Дверь в мастерскую оказалась не заперта. Полицейские бесшумно вошли в помещение.

Комната аршин в тридцать площадью была перегорожена надвое занавеской. Та половина, куда вошли полицейские, собственно, и являлась мастерской. А за занавеской находился, верно, жилой угол.

По знаку пристава городовой отдернул занавеску. Большую часть угла занимала кровать, на которой лежали мужчина с женщиной. Мужчина проснулся и заспанными глазами непонимающе смотрел на незваных гостей. Женщина продолжала мирно спать.

– Неплохо зажили сапожники, – иронично произнес Антон Николаевич, – прежде ночами не спали – за день не управлялись с работой, а теперь и днем не работают – спят.

Разбуженная его громкою репликой, проснулась и женщина. Увидев полицейских, она вздрогнула от неожиданности, а затем еще более вжалась в перину, натянула повыше на грудь цветастое покрывало и выглядывала из-под него, как испуганная зверушка.

– Вставай, Сысой Тузеев, – сказал пристав. – Теперь не скоро на такой кроватке полежишь.

Сысой свесил с кровати ноги в кальсонах.

– Что вам нужно? – злобно спросил он.

– Нам нужно тебя взять под стражу по обвинению в убийстве, – запросто, как о чем-то само собою разумеющемся, ответил Антон Николаевич.

– Вы что-то путаете, господин хороший. Я по сапожному…

– По сапожному, говоришь? А видать, зарабатываешь негусто, коли еще ваксой приторговываешь? Так тебе ли днем-то спать! Поедешь сейчас в участок, Тузеев. Там собрались люди, которые видели тебя однажды летом торгующим ваксой и другими сапожными принадлежностями. Посмотришь на них. А они на тебя поглядят. Это называется опознание. Кстати, тебе не интересно будет узнать, где именно они тебя видели? Или ты и так помнишь?

Сысой с ухмылкой покачал головой.

– Но это не все, с кем ты увидишься, – веселым тоном продолжал Антон Николаевич. – Тебя ждет еще одна интересная встреча. Не догадываешься с кем? С каким знакомым? Подскажу: с тем самым, после беседы с которым ты и взял лоток с ваксой и отправился на заработки… в пригород.

Сапожник злобно-презрительно оглянулся на пристава. Он повертел во рту языком, собирая слюну, и плюнул на пол. Взял со стола махорку со спичками, свернул цигарку, прикурил и спичку тоже бросил на пол. Видно было, что он вполне проникся сказанным ему и уже не считает это гнездышко своим. Антон Николаевич обратил внимание, что спичку из коробка Сысой вынимал правою рукой. А это верная примета – не левша он!