Текст книги "Твердь небесная"

Когда японцы в монастыре хватились двух своих солдат, не возвратившихся после расстрела русских мародеров, офицер, начальствующий в японском отряде, распорядился немедленно отправляться на поиски пропавших. Естественно, первым делом японцы заглянули за скалу, похожую на свиную голову, но там ни их соплеменников, ни приговоренных русских не оказалось. Не на шутку обеспокоившийся офицер хотел было со своими людьми основательно прочесать предгорье. Но Александр Иосифович отговорил его от этого: он сказал, что солдаты, по всей видимости, стали жертвами рыскающих тут хунхузов; если они живы, что, впрочем, маловероятно, то разбойники рано или поздно сами позаботятся известить о них японцев, не безвозмездно, разумеется; если же они мертвы, то тем более искать их нет смысла – на войне как на войне, и всех мертвых не соберешь. Так рассудил господин Казаринов. И офицер, как ни был ему лично неприятен этот русский, согласился с его доводами – слишком уж хлопотны были поиски.

Но, уговорив японского офицера особенно не тревожиться, сам Александр Иосифович встревожился не на шутку: он, как и все, отчетливо слышал два выстрела, а между тем пропало четыре человека. Значит, по крайней мере двое из них остались живы. Кто именно? Если действительно приговоренных к смерти и исполнителей приговора за скалой подкараулили хунхузы, то убивать русских, которых и без того уже взяли на мушку, им не имело никакого смысла. Следовательно, убиты были японцы. Мог быть и другой вариант, правда, очень маловероятный: японцы выстрелили в воздух, приговоренных отпустили, а сами дезертировали. В любом случае свидетели счастливой находки – Мещерин с Самородовым, – скорее всего, живы и представляют для него большую опасность.

Размышляя таким образом, господин Казаринов, однако, старался ни в коем случае не выглядеть озабоченным своими беспокойными думами, напротив, он казался абсолютно невозмутимым.

Маршрут, избранный Александром Иосифовичем, был для старого Годара довольно неожиданным: подполковник полагал, что господин Казаринов предпочтет путь хотя и долгий, но довольно спокойный, лежащий далеко в стороне от военных действий, веками к тому же хоженный – через Гоби, на Кяхту. Но непредсказуемый уполномоченный Дамского комитета о раненых повел свой караван назад к Мукдену. А это означало, что времени на раздумье, как бы ловчее завладеть сокровищами, практически не оставалось. Даже меланхоличным верблюдам и тем одолеть сто пятьдесят верст трех дней вполне достанет. А поди-ка успей управься за эти три дня! К тому же относительно людные места, по которым Александр Иосифович пошел в обратный путь, еще более усложняли задачу подполковнику Годару: если конвойных казаков еще как-то можно было убедить в измене начальника и таким образом лишить его их попеченья, то надеяться добиться того же от китайской императорской стражи, что встречалась на пути едва ли не в каждой деревне, было весьма отчаянно. Поэтому подполковник, совершенно не имея в виду какой-то комбинации, какого-либо плана действий, просто решил следовать пока тайком за караваном, полагаясь единственно на счастливый случай. Но ни в первый, ни во второй день случая так и не представилось.

К вечеру второго дня пути Александр Иосифович, будто бы издеваясь над своими преследователями, переправился со всеми верблюдами через реку и, не доходя нескольких верст до мандаринской дороги, остановился на ночлег в большом селе.

Больше подполковнику Годару надеяться было не на что: завтра, думал он, этот ловкач выведет свой караван на относительно приличную дорогу, на которой то и дело встречаются русские разъезды, и можно будет за ним уже не следить – от сокровищ придется окончательно отказаться.

И тогда старый военный решился просто довериться судьбе – будь что будет; если совершенно не находится приема, как бы подступиться к этому неуязвимому русскому, придется действовать единственно наудачу.

Верст еще за двенадцать до того места, где Александр Иосифович, а вслед за ним и подполковник Годар со спутниками переправились через реку, им повстречалась большая толпа китайцев. Это были обычные поселяне. Все они, в том числе и дети, тащили на себе какую-то поклажу – цветастые узлы, разной формы и размера корзины. Некоторые везли на верблюдах и мулах собственные гробы – самое ценное, что есть у многих китайцев. Издали слышны были протяжные крики: «Юей!..», «Юей!..» – так обычно кричат погонщики мулов.

О причине такого массового исхода подполковник Годар догадался сразу же: это спасались жители какого-то села, могущего быть захваченным театром военных действий. Как китайцы заранее об этом узнавали? – одному богу известно. Но почти всегда они безошибочно накануне сражений оставляли свои дома и прятались где-то в укромном месте.

Сомнений быть не могло – где-то поблизости скоро нужно было ожидать баталий. Предположение это подтверждалось еще и частыми, порой переходящими в непрерывный гул, будто отголоски дальней грозы, артиллерийскими выстрелами, доносящимися откуда-то с востока. Такой грозы не было слышно с самого Ляояна. Значит, месячному затишью на фронте русской и японской армий наступил конец.

Подполковник Годар сразу не стал входить в село, где остановился на ночлег господин Казаринов. Укрывшись неподалеку в гаоляне, он прежде послал на разведки одного из китайцев.

Разведчик доставил, впрочем, вполне ожидаемые известия: село было почти пусто, а русский офицер, как называл китаец Александра Иосифовича, вместе с конвоем расположился в одной из самых больших и благоустроенных фанз.

Дождавшись темноты и оставив коней с китайцами за стеной, охотники за сокровищами прокрались к фанзе, где почивал господин Казаринов со своими конвойными. У двери фанзы сидел караульный и, как полагается казаку, спал, обнявши винтовку. К нему, едва касаясь земли, подошли Мещерин с Самородовым. Мещерин слегка толкнул казака в плечо и выхватил у него из рук винтовку от греха подальше, а Самородов тотчас зажал ему ладонью рот. Пока казак мычал и пытался отбиться, Паскаль зажег факел и осветил лица истязателей нерадивого караульщика. Силы разом оставили несчастного служивого. Его отвалившаяся челюсть и вылезшие из орбит глаза вполне выдавали чувства казака: не иначе ему представилось, что призраки из преисподней явились по его душу. Пришлось одному из призраков как следует казачка встряхнуть. Лишь после этого он, кажется, признал в Мещерине с Самородовым не призраков, а настоящих, вполне живых и осязаемых, своих знакомцев.

– Тихо, Тимофей, – шепнул ему Мещерин. – Живые мы, как видишь. А ну пошли-ка в дом.

На всякий случай, по-прежнему не позволяя казаку ни вырваться, ни вскрикнуть, ночные гости бесшумно вошли в фанзу. Дрягалов и Леночка освещали путь факелами, а подполковник, Паскаль и Дима держали наготове наганы.

Внутри вповалку – кто на чем – лежал весь отряд Александра Иосифовича. Самого же предводителя видно не было. Старый Годар огляделся по сторонам – комната, если не считать спящих на полу и по канам людей, была по китайскому обыкновению совершенно пуста. И вдруг подполковник стремительным броском метнулся к отворенной двери, резко отдернул ее и сам отскочил в сторону. Не сделай он этого, вряд ли ему оставаться в живых. За дверью, выставив вперед револьвер, стоял Александр Иосифович. Грохнул выстрел. Пуля, беспрепятственно миновав место, сию секунду еще занятое человеком, впиявилась в глиняную стену. Второй раз нажать на курок господин Казаринов не успел – подполковник ловким, верным движением выбил у него из руки наган. А Паскаль, тотчас приставив холодное дуло к голове Александра Иосифовича, убедительно дал понять, что тому лучше оставить сопротивляться и подчиниться победителям.

Казаки, разбуженные выстрелом, похватались было за винтовки, но, опешившие от крика Мещерина «Отставь!», так и застыли в прежних позах.

– Здорово, ребятушки, – сказал им Мещерин уже вполголоса. – Узнали? Видите, не расстреляли нас японцы… как ни старались их благородие. – Он выразительно посмотрел на Александра Иосифовича.

– Все прекрасно помнят, как я старался спасти вашу жизнь! – с нарастающим звоном в голосе воскликнул Александр Иосифович, относясь больше к своим конвойным казакам, нежели к Мещерину с Самородовым. – Как отстаивал вас, рискуя на себя самого навлечь гнев неумолимого врага! Но теперь я скажу иначе: вас не расстреляли японцы, так вы непременно будете расстреляны русскими! Вы дезертиры! Вы разбойничаете! Вы против царской власти святой пошли! А я выполняю особое поручение! – Теперь он уже непосредственно обращался к казакам. – Моя миссия секретная! Меня уполномочил сам министр иностранных дел! Сам Куропаткин! Вот предписание главнокомандующего! – Он потянулся к нагрудному карману, будто хотел что-то достать оттуда, но не достал, однако. – Вы должны немедленно сложить оружие! Кто эти люди с вами? Тоже беглые?

– Неужто не признаете, господин Казаринов? – откликнулся Дрягалов. – Летом гостить у меня изволили с дочкой.

А вот и подружка дочкина. – Он по своему обыкновению махнул бородой в сторону Лены. – Ее-то, чай, помните? А сторожа моего, Егорыча, тоже забыть изволили?! – грозно пророкотал он.

Присутствие здесь еще каких-то московских знакомых было для Александра Иосифовича полною неожиданностью. Особенно задела, взволновала его последняя реплика Дрягалова. Он, очевидно, занервничал.

– Урядник! – закричал Александр Иосифович. – Вы кому служите? государю императору? или этой разбойничьей шайке? Арестовать их! Я приказываю арестовать их всех! – Александр Иосифович не сомневался, что применить оружия против своих, русских, Мещерин с Самородовым ни сами не посмеют, ни сообщникам не позволят этого сделать.

Урядник, не отрывая взгляда от наганов деда и внука Годаров, осторожно подобрал винтовку. Остальные казаки последовали его примеру. И действительно им никто не помешал вооружиться – ни русские, ни французы.

– Братцы! – попытался Мещерин убедить конвойных не подчиняться начальнику. – Не верьте! Мы не дезертиры! Он сам японский шпион!

Александр Иосифович усмехнулся.

– В штабе разберутся, кто чей шпион, – уверенно сказал он. – А пока я вас беру под арест. Урядник! Принять у них оружие!

Урядник, почувствовав уверенность в голосе начальника и сразу сделавшись, как и полагается ему, беспрекословным и бескомпромиссным служакой, двинулся исполнять приказание. Казаки также угрожающе зашевелились.

– Погоди, братцы! – вдруг подал голос молодой казак – тот самый, что давеча в монастыре заночевал на тюках с сокровищами. – Погоди, сказать дозвольте! Помните, когда вас взяли японцы, меня не было со всеми. Я ночью стоял на часах, а их благородие под утро отпустили меня спать. Но я не в келейку пошел, а прилег прямо возле лошадок. Там и схоронился, когда японцы пришли. И я все слышал, как их благородие с японским офицером разговаривали: они рассказывали тому о нашем скором наступлении и сколько всего войска будет у русских…

Какое-то время все стояли молча, изумленно глядя друг на друга.

Подполковник Годар, сделавшийся было от своего горького поражения ко всему безразличным, когда понял, что развязка складывается не в их пользу, теперь мигом ожил. Он что-то шепнул Диме.

– Господин подполковник предлагает обыскать шпиона, – громко произнес Дима.

– Очень разумно, – подтвердил Мещерин, обращаясь к казакам. – Мы не против, чтобы и нас обыскали. Пусть все будет по-честному. Вот тогда и посмотрим, кого придется брать под арест.

Урядник, совсем уже посуровевший, оглянулся на Александра Иосифовича. И тут уже нервы господина Казаринова не выдержали.

– Казаки! Братцы! Эти люди преследуют меня, чтобы завладеть сокровищами, что мы везем под видом чая! – закричал он истерически. – Поймите! Мы везем с вами несметные сокровища китайских императоров! Пойдите проверьте! В тюках зашито золото! Не дайте только им отнять его у нас! Не дайте этим аферистам завладеть им! Оно наше с вами! Любо, казаки?! – зазывно воскликнул Александр Иосифович.

Казаки нерешительно переглянулись. Подполковник Годар безнадежно опустил глаза, услышав перевод. Но опять спас дело Мещерин:

– А еще в тюках зашит сам китайский император, вместе со свитой и любимым верблюдом! – со смехом продолжил он в тон Казаринову. – Сам видел! Сдадим его в штаб и получим по фунту табаку в награду!

Шутка казакам понравилась – они дружно загоготали.

– Ну ладно, будет. – Урядник окончательно определился. – Давайте-ка выкладывайте все, что при себе имеется… Добром прошу, – сказал он, прежде всего, Казаринову.

Мещерину же с Самородовым угрожать не требовалось: друзья сами немедленно вывернули карманы. Но ничего такого компрометирующего или подозрительного у них не оказалось.

Настал черед Александру Иосифовичу показывать содержимое карманов. О том, что обыск для господина статского советника равносилен катастрофе, говорил весь его вид – от отчаяния и испуга на нем просто-таки не было лица.

– Вы не смеете ко мне прикоснуться! Ничтожества! – слезно пролепетал Александр Иосифович. – Я дворянин!

– А мы с Алексеем разве перестали быть дворянами? – спокойно ему заметил Мещерин. – Стало быть, наше прикосновение вам унизительным не покажется.

Но урядник уже даже не стал дожидаться, когда окончится их перепалка: он кивнул своим, и два казака немедленно принялись обыскивать господина Казаринова. В нагрудном кармане его кителя оказалась сложенная вчетверо бумага. Казаки подали ее уряднику. Но прочитать написанное на ней тот не мог ни в коем случае – на бумаге были начертаны иероглифы. Зная, что Самородов неплохо понимает по-китайски, урядник передал бумагу ему.

– Это не китайское письмо, – сразу же заключил Алексей. – Скорее всего, здесь написано по-японски.

По-японски в отряде вполне понимал один только проводник-китаец.

– Здесь написано, – прочитал китаец, – что всякий японский военный без различия чинов должен оказывать содействие господину подателю этого документа. И подпись – генерал Кодама.

– Это начальник японского главного штаба! – воскликнул Мещерин, выхватив из рук китайца бумагу. – Ах ты, мерзавец! – Он впервые в жизни отнесся к Александру Иосифовичу на «ты». – Сколько наших уже погибло на войне. Ты же повинен в их крови! Дворянин!

Казаринов, тем не менее, еще пытался оправдываться:

– Это не имеет ко мне отношения! Это грязный подлог! Провокация! – Обращался Александр Иосифович почему-то теперь только к подполковнику Годару. Видимо, понимал, что у соотечественников ему тщетно икать сочувствия. – Меня оклеветали враги. – Он оглянулся вокруг, словно ища этих врагов. – Я без вины опорочен!

Годар, глядя на эти кривляния, только головой покачал укоризненно.

– Ваше высокородие, – сказал урядник Казаринову, – я должен взять вас покамест под стражу. Не обессудьте. – И он жестом показал своим казакам увести Александра Иосифовича.

И тут все наконец обратили внимание на дверь, – до того всеобщее внимание было всецело поглощено постыдным поведением господина Казаринова, – в проеме стоял, и, может быть, уже довольно давно, стройный, с тонкими черными усиками и в пенсне, японский офицер.

И прежде чем люди в фанзе пришли в себя от неожиданности, японец на вполне приличном русском сказал:

– Прошу всех сохранять спокойствие. Деревня занята японскою армией. Сопротивляться бесполезно. Вы в плену.

В ту же секунду на всех окнах разом прорвалась бумага, и в фанзу заглянули стволы хорошо знакомых русским арисак. Не меньше дюжины всех. Это был весьма убедительный аргумент в пользу слов японского офицера.

– La fin de voyage…[29]29
  Путешествие окончено… (фр.)


[Закрыть] – проговорил Мещерин.

Подполковник Годар первым демонстративно бросил свой наган на пол. За ним последовали все остальные, причем раздался грохот, будто фанза обвалилась.

Александр Иосифович тотчас смекнул, как ему теперь следует действовать. Он проворно выхватил у Мещерина свою бумагу и протянул ее японцу:

– Вот, господин офицер, мои документы. Пожалуйста, прочитайте.

Офицер внимательно изучил бумагу и ответил:

– Но только что, я слышал, вы убеждали всех, что это не имеет к вам отношения, что это подлог и провокация.

– Да нет же! Как вы не понимаете! – с мольбою в голосе принялся объяснять Александр Иосифович. – Я вынужден был отказываться от этой бумаги ввиду грозящей мне смертельной опасности. Это же настоящие изуверы! Социалисты! – Он указал на Мещерина с Самородовым. – Опаснейшие личности! На днях один ваш офицер приказал их расстрелять за мародерство: у них были найдены вещи убитых японских солдат, которые они украдкой присваивали. Но им удалось бежать прямо во время казни, причем их сообщники убили ваших солдат, что должны были привести приговор в исполнение. Вот они, эти люди. – Он вытянул палец в сторону Дрягалова, Димы, Леночки, подполковника Годара и Паскаля. – Их всех надо казнить. Немедленно! Расстрелять!

Японец смотрел на господина Казаринова со сфинксовою невозмутимостью. Ни один мускул на его лице не дрогнул. Только в стеклах пенсне мерцало отраженное пламя факелов. И казалось, будто офицер гневно сверкает глазами. Он тогда обратился к Мещерину:

– Может быть, это ваша бумага?

– Нет, не моя, – поспешил ответить Мещерин. – Этот господин сейчас был вполне искренен: он действительно шпион японского главного штаба.

– Но когда я вошел, видел ее у вас в руке. Если все-таки бумага принадлежит вам, она могла бы спасти жизнь не только вашу, но и всех, за кого бы вы ни попросили. Так ваша она или нет? – допытывался для чего-то японец.

Мещерин ответил не сразу. Он незаметно покосился на своих друзей: как бы они подсказали ему поступать? Но все, кроме старого Годара, прятали глаза.

Лишь подполковник не отводил от молодого человека взгляда – сострадательного, но и восторженного одновременно. С тех пор как собравшиеся в фанзе осознали, что они нечаянно угодили в плен, Дима Дрягалов больше не переводил старому Годару слов переговаривающихся сторон, но подполковник прекрасно понимал и без перевода, о чем теперь шла речь. Догадавшись, перед каким выбором оказался этот молодой русский, он припомнил, что ему и самому когда-то очень давно пришлось решать подобную же проблему в похожей ситуации. Тогда он сделал выбор в пользу подначальных. Но он рисковал только жизнью. Теперь же, как можно понять, стоит вопрос чести. А это, пожалуй, подороже будет. И когда Мещерин, пробежав глазами по своим товарищам, встретился взглядом с Годаром, подполковник чуть заметно отрицательно покачал головой.

– Нет, бумага не моя, – твердо заявил Мещерин японцу.

– Молодец, Володя! – Эмоциональный Самородов бросился обнимать друга. – Я знал, что ты не сможешь поступить так же, как этот. – Он небрежно кивнул в сторону Казаринова.

Японский офицер почему-то заулыбался, оскалив два больших заячьих резца. Похоже было, что ему понравилось поведение Мещерина. По его приказанию солдаты собрали оружие пленников и, разделив последних на две группы, распределили их по арестантским. Вначале взяли под стражу казаков. Когда же уводили остальных, Леночка спросила у Казаринова:

– Александр Иосифович, помните, вы как-то сказали Тане, что наша подруга Лиза Тужилкина выдала полиции Владимира и Алексея? Вы это сами придумали? Этого же не было?

Поняв, что ему больше как будто ничего не грозит, а безотрадная участь его недругов, напротив, не вызывает уже никаких сомнений, господин Казаринов приободрился, приосанился, к нему вернулась обычная уверенность.

– Для достижения высокой цели все средства хороши, – самодовольно произнес Александр Иосифович. – И результат, которого я достиг, вполне оправдывает эти средства. Впрочем, вам, Лена, это должно быть уже все равно. Ваше путешествие на самом деле окончилось. Я расскажу Тане, как героически вы погибли за Россию.

– Негодяй! Как же можно девушке это говорить! – Мещерин было набросился на Казаринова, но японские солдаты штыками преградили ему путь и вытолкали за дверь.

В деревне действительно было полно японцев. Не меньше батальона. Они сновали по улицам, рыскали по фанзам. Причем вели себя исключительно тихо. Только офицеры иногда отдавали короткие, лающие приказания. Солдаты же были все немы как рыбы. Русские всегда находили такое поведение японских нижних чинов диковинным – в нашей армии солдаты не переговаривались между собой, разве когда спали.

Пленных заперли в сарае, пригодном для заключения арестантов не больше, чем плетеная из лозин изгородь: его глиняные растрескавшиеся стенки, казалось, вовсе не были помехой, чтобы запросто пройти их насквозь, будто через туманную пелену. Остальные сараи в деревне ничем не отличались от этого. Впрочем, японцы особенно и не заботились о прочности уз для своих пленников: убежать из деревни, занятой целым батальоном пехоты, было практически невозможно.

– Заметь, – сказал Самородов Мещерину, когда за ними закрылась дверь арестантской, – нас собираются расстреливать за последние три дня уже второй раз. Только на этот раз нас, кажется, некому больше выручать…

– Друзья! – обратился ко всем Мещерин. – Этот подонок Казаринов непременно станет убеждать японцев, что для пользы его шпионажа лучше будет нас всех расстрелять. Понятно, он в этом крайне заинтересован: мы все свидетели его измены, к тому же знаем, что за груз он везет под видом чая. Но не надо забывать о том, насколько милосердны японцы к пленным. Кроме, может быть, нас, мародеров, – не удержался он пошутить. – Более гуманного отношения нет нигде, ни в одной армии в мире! Прежде всего, Лена, ты должна знать – тебе ровно ничего не грозит. Ты – сестра милосердия и была с отрядом только с единственной целью – оказывать помощь раненым. К тому же, советую тебе, отвечать японцам, если спросят, что ты с Казариновым незнакома.

– Незнакома?! – вздрогнула Леночка. – Нет уж! Я с ним хорошо знакома! А сегодня окончательно познакомилась. Сказать кому-то, что я его не знаю, Володя, для меня то же самое, как тебе было признать японскую бумагу своей. И не говори мне ничего больше!

Мещерин только руками развел. А Дима Дрягалов, не отходивший ни на шаг от Леночки, незаметно нашел ладошку девушки и крепко сжал ее в своей ладони.

– Что касается вас, – продолжил Мещерин по-французски, обращаясь к деду и внуку Годарам, – то вы, подполковник, и ты, Паскаль, являетесь представителями невоюющей державы и в качестве военнопленных вообще ни в коем случае не можете рассматриваться.

Французы переглянулись.

– Мы не уйдем, – решительно ответил Паскаль.

– Вы уйдете для того, чтобы попытаться нас спасти! – повысил голос Мещерин. – У нас нет ни малейшей надежды на спасение. Но если кому-то удалось бы отсюда выбраться, у оставшихся такая надежда появилась бы.

Подполковник Годар только кивком головы подтвердил согласие с доводами Мещерина.

– Кстати, – заметил Самородов, – уходя, вы можете спасти по крайней мере одного еще человека. Дима прекрасно говорит по-французски. К тому же он по возрасту явно не военнослужащий. А главное – его не знает наш друг Казаринов. Поэтому вы, подполковник, вполне могли бы сказать японцам, что приехали в Маньчжурию с двумя внуками.

– Я не уйду! – Дима, не раздумывая, повторил ответ своих великодушных товарищей. Но у него, может быть, была самая весомая причина: в плену оставалась возлюбленная.

– Не дури, Димитрий! – зарычал на него Дрягалов. – Ступай отсель, коли случай. Я тебе говорю!

Но Дима, всегда покорный родительскому повелению, теперь решительно возразил отцу.

– Будет вам, папаша, – сказал он, старательно подпуская в голос баску. – Здесь вашей воли надо мною нету.

– Да ты… Да ты… Отцу перечить!.. – Дрягалов, очевидно, растерялся.

Но его поддержала Леночка. На правах невесты она могла уже выказывать некоторую требовательность к молодому человеку.

– Дима, если только появится возможность, ты уйдешь! – строго сказала Лена. – Володя говорит правильно: оттого что мы все здесь, нам больше пользы не будет.

Хотя Дима и был так воспитан, что вовсе не умел ни в чем покорствовать женщине, но на этот раз он нашел аргументы в пользу его попытки вырваться из плена слишком убедительные. И возражать не стал.

Мещерин тотчас окликнул часового и велел позвать офицера. Скоро пришел тот же самый японец, что так эффектно пленил их давеча. Он выслушал Мещерина, внимательно изучил документы подполковника Годара, которые подтверждали, что тот является штаб-офицером французской службы, прикомандированным в качестве наблюдателя к русскому главному командованию. После этого японец распорядился освободить подполковника, а также двух его соотечественников и помощников и препроводить всех троих в штаб для исполнения каких-то формальностей.