Текст книги "Твердь небесная"

Отряд возвратился на передовую японскую линию. Прежде всего, Тужилкин распорядился двум взводам перенести в тыл всех выбывших из строя – не только раненых, но и убитых. А затем все-таки продолжил укреплять занятые позиции. По его приказанию солдаты устроили бруствер, выложив вдоль неглубоких японских окопов камни, мешки с землей и даже трупы самих японцев. Особенно штабс-капитан позаботился укрепить фланги, устроив там из названных материалов подобие флешей.

Таким образом, на русском фронте, на участке, занимаемом Можайским полком, образовался выступ, способный служить удобным плацдармом для дальнейшего наступления.

Остаток ночи прошел спокойно, – отряд Тужилкина даже не обстреливался, – может быть, японцы собирались с силами, чтобы затем наверняка выбить противника из бывших своих позиций или вовсе уничтожить его там. Но и русские даром времени не теряли: отряд еще до рассвета получил подкрепления – Сорокоумовский послал в распоряжение Тужилкина три роты и пулемет. И велел держаться, покуда не подойдут значительные силы, предназначенные для наступления.

Но никакие силы за весь следующий день так и не подошли. Командование 1-й русской армии, похоже, находилось в нерешительности: то ли наращивать достигнутый на линии 4-го Сибирского корпуса частный успех, то ли отвести вклинившиеся в японское расположение роты, пока неприятель их не уничтожил.

Но что самое потрясающее! – японцы также не предпринимали никаких действий. Тужилкин и весь его отряд до боли в глазах вглядывались в расположение врага, всякую минуту ожидая атаки, но японцы даже шимозами не тревожили противника.

Так прошел день. Тужилкин нисколько не сомневался, что ночью на его отряд навалится по крайней мере бригада, – не могут японцы оставить такой опасный клин в своем расположении! Штабс-капитан предупредил всех бывших у него в подчинении офицеров: в случае атаки на них боя не принимать, а, дав по неприятелю залп, немедленно отходить. Так действовать распорядился Сорокоумовский – многоопытный командир полка, по истечении суток после наступления отряда Кусачева и Тужилкина, суток, прошедших в странном, необъяснимом бездействии русского командования, понял, что занятый его ротами выступ за Ша-хэ, очевидно, не рассматривается начальством в качестве плацдарма для дальнейшего наступления, почему и удерживать его, рискуя бездарно потерять там полбатальона, нет никакого смысла. Поэтому полковник переменил свой первоначальный приказ и теперь предоставил Тужилкину право самому решать, когда оставить позиции за Ша-хэ.

Но ночь проходила час за часом, а ожидаемого «банзая» так что-то все и не слышалось.

Уж рассвет забрезжил. А днем японцы не очень-то теперь лезли на рожон – поняли, что в светлое время один русский «максим» стоит целого полка.

– Братцы! – Мещерин, потрясенный пришедшей ему в голову догадкой, нарушил долгое всеобщее молчание. – А ведь он не будет больше наступать!

– Верно дело! – скурвился японец! – подтвердил Матвеич.

– А кому там наступать-то? Некому! – отозвались из соседнего взвода. – Уж мы ложим его, ложим! Он же не двужильный, право дело! Поди, силы-то начисто вышли!

– Так, что же, братцы! наша взяла что ли?! – воскликнул Васька Григорьев. – Конец баталии?!

Наверное, их услыхали дальше по линии, – кто-то, кажется, уже из другой роты, не сдержался и завопил: «Ура!». В этом крике слились все накопленные солдатами за время многодневной битвы душевные переживания – и отчаяние, и усталость, и плач, и восторг, и великая радость от счастливо завершенного дела. И тотчас следом всех будто прорвало: весь тужилкинский отряд, весь отбитый у японцев выступ, взорвался победным криком, воем, ревом. Солдаты бросились обниматься. Многие утирали слезы.

Офицеры всё оглядывались на Тужилкина: что он скажет? – не распорядится ли запретить беспорядок? Но, к их неописуемому изумлению, командир отряда кричал и обнимался вместе со своими солдатами. Никто в отряде третьи сутки не смыкал глаз. Но теперь все вообще позабыли про сон и усталость – ликовали, будто Япония запросила мира!

Весь день на позициях отряда штабс-капитана Тужилкина царило радостное оживление: роты гудели, как растревоженный пчелиный рой. Все шумно обсуждали предстоящее наступление, приказ о котором последует, разумеется, вот-вот. В окопах то и дело слышалось: «Скурвился!», «Надорвался!», «Не выдюжил!», «Не на тех напал!» Такого возбуждения, такого душевного подъема в войсках еще не было за всю войну. Солдаты уверенно говорили, что кампании теперь конец и что к Егорию, верно, все дома будут. Офицеры тоже держались кучками и тоже обсуждали очевидную победу и непременное скорое наступление.

На японской же стороне царило мертвенное молчание. Там словно не было ни души. И только доносившиеся откуда-то издалека раскаты пушечных выстрелов и взрывов снарядов свидетельствовали о том, что сражение продолжается. Причем казалось, будто раскаты доносятся с тыла. Но, наверное, это эхо отражалось от сопок.

Под вечер в отряд прибыл вестовой из самого штаба корпуса и вручил Тужилкину пакет. Штабс-капитан немедленно распечатал его и потемнел, прочитав написанное, сделался лицом страшнее, чем был давеча в лютой штыковой резне.

Совладав, однако, с собой, Тужилкин созвал своих подчиненных командиров и каким-то сразу осипшим, почему казавшимся особенно грозным, голосом объявил ИМ:

– Господа, нам приказано отходить. Снимаемся с позиций с наступлением темноты.

Он помедлил, борясь, видимо, с какими-то болезненными чувствами, и добавил:

– Прошу пока нижним чинам этого не сообщать…

Позволить людям как можно дольше чувствовать себя победителями – это все, чем мог теперь Тужилкин вознаградить своих храбрецов. Он знал, что большей награды у них, скорее всего, уже не будет.

Ночью отряд оставил отбитые у японцев третьего дня позиции за Ша-хэ. Тужилкин категорически наказал офицерам и фельдфебелям не допускать во время марша между солдатами никаких разговоров.

Глава 10

К вечеру 23 февраля весь южный русский фронт, не сдвинутый нигде японцами ни на версту, сам переместился на двадцать пять – тридцать верст к северу и занял позиции за Хунь-хэ. Выставленные арьергарды могли бы, кажется, и не отходить вслед за основными частями войск, – их одних вполне хватило бы, чтобы удерживать старую линию обороны. Японцы так уже обессилели, что не могли хотя бы для видимости побеспокоить отходящего противника. Потери у них были невиданные: в ротах в строю оставалось по сорока – по пятидесяти человек. Им не то что наступать! – отступать некому было! Когда стрелки Линевича и Бильдерлинга добрались до новых позиций, они увидели вдоль всей линии прежнего своего расположения поднимающиеся к небу черные дымы, – это японцы сжигали своих погибших. Одновременно столько погребальных костров на неприятельской стороне русские никогда еще не видели, – это была стена дыма! завеса, уходящая на восток за горизонт!

К моменту отхода русских на запасные позиции у японцев, на некоторых участках, плотность личного состава была такова, что эти участки, по существу, представляли собою бреши, через которые маньчжурцы, получи они приказ наступать, могли бы пройти насквозь, почти не расходуя патронов и не тупя штыков. Но после того как японцы вслед за отступающим противником подошли к Хунь-хэ и расположились на линии впятеро короче прежней, плотность их рассредоточения теперь превышала даже ту, что была в начале сражения. А это позволяло японскому командованию, сконцентрировав где-нибудь превосходные против русских силы, опять атаковать. Не отлагая дела вдаль, японцы собрали такие силы у деревни Киузань.

Отход непобежденного русского южного фронта был мерой – как это ни странно покажется на первый взгляд! – вынужденною, оправданною и очень своевременною: на фронте к западу от Мукдена, где оборону держал барон Каульбарс, события развивались крайне неблагоприятно. И промедли главнокомандующий своим приказом, тогда уже не одна 2-я армия, а все русское войско оказалось бы на грани катастрофы.

Когда в главной квартире наконец вполне уяснили, какое положение сложилось на фронте после обхода правого фланга крупными силами японцев, все внимание русского командования сосредоточилось на 2-й армии. Верно рассудив, что судьба сражения будет теперь решаться на линии, занимаемой войсками генерала Каульбарса, главнокомандующий усилил барона всеми имеющимися у него резервами, а также частями, взятыми из 1-й и 3-й армий, и рекомендовал тому попытаться перехватить инициативу у неприятеля и самому предпринять наступательные действия.

Барон попытался действовать инициативно. Но вышло это у него хуже не бывает! – инициативы Каульбарса стоили его армии почти полного окружения и последующего бегства с поля боя.

Напротив центра 2-й армии находилась занятая японцами деревня Салинпу. Главная квартира посчитала, что овладение этою деревней будет прологом ко всеобщему наступлению 2-й армии и последующему поражению противника на правом фланге. Исполняя директиву главнокомандующего, генерал Каульбарс собрал у Салинпу значительные силы, в том числе и отличившийся давеча отряд Топорнина, и поручил последнему занять деревню.

Топорнин, в свою очередь, решил действовать против неприятеля его же излюбленным оружием – охватом. Обстреляв Салинпу картечью, он распорядился двум бригадам одновременно атаковать деревню с севера и юга. Впрочем, атака правой колонны сразу же сорвалась: не дойдя до цели полверсты, бригада вначале остановилась, повстречав подходящие к засевшим в Салинпу японцам подкрепления, а затем и отступила, подгоняемая перекрестным огнем.

Атака левой колонны началась довольно успешно: бригада выдвинулась к деревне беспрепятственно и, имея значительную артиллерию, вероятно, могла бы самостоятельно овладеть Салинпу. Но результат вышел тот же, что и у соратников: левая колонна отошла, даже не потревожив неприятеля. Таковым было распоряжение генерала Каульбарса. Командующий прибыл к Топорнину, чтобы лично руководить боем. Но, получив донесение о движении на правом фланге его армии большой японской колонны, барон отдал приказ атаку на деревню прекратить и всем войскам отходить к Мукдену.

Когда же приказ был исполнен, выяснилось, что по недоразумению за японскую колонну какие-то подслеповатые наблюдатели приняли русскую дивизию. К тому же эта дивизия, под командованием генерала Биргера, двигалась к Мукдену по приказу самого Каульбарса, – страшась за свой правый фланг, командующий не придумал ничего лучшего, как последовательно загибать его все дальше к Мукдену, а потом и за Мукден. И вот теперь вышло, что генерал Биргер своим движением испугал начальника, отдавшего приказ об этом самом движении! Это равносильно, как испугаться собственного отражения или эха своего же крика! Но таков уж рок выходил русским на этой войне.

Ровно на половине пути между Салинпу и Мукденом находилось большое село Юхуантунь. Здесь закрепился генерал Топорнин со своим отрядом.

Этот отход, по замыслу главной квартиры, был «последним» передвижением 2-й армии на удобные, выгодные позиции перед решительным наступлением барона Каульбарса.

Главнокомандующий рассчитывал собрать на западном фронте свыше ста двадцати батальонов и три с половиной сотни орудий и всею этою силой навалиться на противника. Но, наверное, всякому кадету младшего класса известно, что в сражении больше пользы бывает от удара, пусть и невеликим числом, но неожиданного, решительного, отчаянного, чем от замедленного, осторожного наступления даже и войсками, значительно неприятеля превосходными.

Куропаткин же и Каульбарс собирались с силами целых три дня! В сражении, где три часа потерять – непростительная, подчас роковая оплошность, – генералы потеряли три дня! Да так всех сил и не собрали.

Наконец барон Каульбарс начал наступление. Главный свой удар он нацелил на левый японский фланг, имея в виду предотвратить захождение армии Ноги в русский тыл. Этот удар, будь он произведен решительно, сулил русским значительный успех. Но наступление, едва начавшись, было приостановлено.

В то время как Каульбарс начал наступать своим правым флангом, японцы крупными силами – тремя дивизиями – атаковали его левый фланг и центр – деревню Юхуантунь. Обеспокоенный событиями слева, Каульбарс перебросил туда в подкрепление бригаду, которую за неимением резервов ему пришлось взять из наступающей правофланговой колонны. Понятное дело, потеряв целую бригаду, и так-то невеликая колонна утратила способность к активным наступательным действиям.

Этим немедленно воспользовался генерал Ноги. Увидев, что у русских с их наступлением выходит заминка, японский генерал отдал приказ одной из своих дивизий продолжить обходной маневр. И пока Каульбарс отбивался на левом фланге, значительные силы японцев, двигаясь в обход его армии справа, зашли за Мукден с севера. Таким образом, город оказался окруженным с трех сторон.

На следующий день генерал Каульбарс возобновил наступление, не имея определенного представления, как далеко зашел Ноги и вообще какие силы ему противостоят. Он решил обойти левый фланг противника, нимало не догадываясь, что противник своим левым флангом уже обошел его самого.

Но даже несмотря на это, у барона еще оставалась надежда на успех: произведи он удар решительно, значительными силами, прорвись Каульбарс сквозь неплотную японскую линию, далеко зашедшее левое крыло армии Ноги было бы отрезано от своих основных сил и само могло бы оказаться в окружении. Но из всех подчиненных ему немалых сил барон использовал в наступлении лишь четвертую часть! Это все равно как тыкать в противника пальцем вместо того, чтобы крепко задвинуть кулаком.

Ранним утром 21 февраля правофланговый отряд генерала Гернгросса в составе тридцати трех батальонов начал наступление на единственную японскую дивизию. Тремя колоннами он атаковал неприятеля, но нигде успеха не имел: японцы дрались отчаянно и удерживались на своих позициях, пока к ним на выручку не подошла еще одна дивизия. И теперь об успехе на правом фланге Каульбарсу нечего было и думать.

На противоположном фланге 2-й армии тем же утром завязалась сильнейшая артиллерийская перестрелка. Японцы, обычно уступающие в подобных дуэлях русским, на этот раз превзошли противника силой огня. На этом участке оборону держал отряд генерала Церпицкого, насчитывающий двадцать тысяч штыков. Ураганный обстрел, обрушившийся на отряд, однако, большого вреда глубоко закопавшейся русской пехоте не причинил. И когда после обстрела японцы пошли в атаку, русские не удостоили их даже штыкового боя – отбили одним только ружейным огнем. Несколько раз японцы ходили в атаку на расположение Церпицкого, но всякий раз, неся большие потери, откатывались.

Солдаты Церпицкого, чувствуя себя такими же победителями, как и их товарищи из 1-й армии, готовы были смести неприятеля, разорвать его хоть голыми руками, прикажи им только начальство наступать. Но, увы, командир победителей – генерал Церпицкий – странным образом не разделял настроения своего войска. Он не только опасался сам предпринять какое-либо движение, но еще и лишил таковой возможности соседей. Генерал просто-таки забросал донесениями о своем бедственном положении и командующего, и главнокомандующего. В то время как против него стояло не более двадцати батальонов противника, Церпицкий докладывал об атаке на него трех японских дивизий. Имея потери весьма незначительные, генерал рапортовал о совершенном истощении своих сил. И неизменно просил подкреплений, помощи, поддержки его. Вот как он отписывал барону Каульбарсу: «Войска дерутся отлично, настроение великолепное, дух молодецкий. Но ввиду того, что они несколько ночей не спали, прошу прислать подкрепление, дабы можно было дать хотя бы некоторой части отдых. Потери значительны, особенно в офицерском составе». В конце концов, Церпицкому удалось убедить и штаб армии, и главную квартиру в том, что положение его бедственное. Командующий, сам человек столь же осторожный, привыкший во всяком случае дуть на воду, не только усилил Церпицкого за счет соседей, но и принял решение в связи со сложившимся положением на левом фланге перейти к обороне по всему фронту армии. Так и окончилась наступательная операция барона Каульбарса.

Японцы же, убедившись, что русское наступление выдохлось, едва начавшись, сами пошли вперед, движимые одним лишь отчаянием, – сил у них не оставалось вовсе. Но японцам во что бы то ни стало нужно было атаковать, чтобы отвлечь внимание противника от обходного движения генерала Ноги за Мукден. Армия генерала Оку к исходу сражения уменьшилась почти наполовину, его артиллеристы считали оставшиеся снаряды, стрелкам было приказано беречь патроны. Но даже если бы Оку пришлось положить у русских траншей и остатки своего войска, он, не раздумывая, сделал бы это. Потому что ожидаемый японскою армией результат от обходного маневра Ноги окупал все потери, все жертвы.

В тот же самый день, когда 1-я и 3-я русские армии оставили свои неприступные позиции на Ша-хэ и отошли на короткую линию за Хунь-хэ, японцы атаковали армию генерала Каульбарса по всему ее расположению. Это было следствием безынициативности, нерешительности барона, упущенных им и его корпусными возможностей: не атакуешь сам, будешь атакован неприятелем – вечная, многажды проверенная истина войны!

Утром, после сильнейшего артиллерийского обстрела отряда генерала Гернгросса, японцы перешли в наступление. Им удалось в некоторых местах потеснить русские полки и занять три деревни. Был атакован и корпус Церпицкого. Но главный удар японцы нанесли по отряду Топорнина, занимавшему позиции в центре русской 2-й армии у деревни Юхуантунь. Здесь у Топорнина стояла дивизия, за исключением одного полка. А атаковала Юхуантунь гвардейская бригада генерала Намбу, значительно усиленная артиллерией. Поэтому, можно считать, силы противников были равные.

Наступление Намбу начал ночью. Невзирая на огонь русской артиллерии, его солдаты ворвались в деревню и сошлись там со стрелками Топорнина в жестокой рукопашной схватке. Ценой больших потерь японцам удалось занять южную часть Юхуантуня. Но всею деревней они овладеть не сумели – сил не хватило.

В главной квартире удержанию Юхуантуня придавалось первостепенное значение. Куропаткин назвал деревню ключом позиций и приказал во что бы то ни стало отбить ее. Как и в недавнем бое за Салинпу, к Юхуантуню прибыл генерал Каульбарс, чтобы непосредственно руководить боем. Соседи Топорнина, понимая, что в центре расположения армии завязывается нешуточное дело, помогли сводному корпусу, – кто чем мог, – даже Церпицкий отрядил к Юхуантуню сколько-то людей.

На рассвете русские бросились на приступ занятой противником части Юхуантуня. Но были отбиты. Каульбарс с Топорниным несколько раз посылали войска в атаку, но все безрезультатно, причем потери русские несли значительные, – японцы обстреливали из окон и забрасывали с крыш фанз гранатами атакующих.

Тогда решено было истребить неприятеля артиллерийским огнем. Несколько батарей принялись в упор расстреливать фанзы с засевшим там японцами. Ветхие строения рассыпались от шрапнелей в глиняную крошку. Но крепким фанзам, а таких в деревне имелось немало, шрапнель большого вреда не наносила – отскакивала от стен, будто горох. Перед фугасными снарядами они, конечно, не устояли бы. Но как на грех, таких боеприпасов не оказалось во всем отряде Топорнина. Командующий распорядился срочно подвезти фугасы из Мукдена.

Наконец снаряды были доставлены. Деревню артиллеристы еще раз хорошенько обстреляли, причем большую часть строений превратили в руины. Тогда снова пошла в атаку пехота. И все-таки японцы как-то держались, цепляясь за каждую нерухнувшую стену, отбивались яростно, бесстрашно, будто эта безвестная маньчжурская деревня была им любезною родиной. Только с наступлением темноты они мелкими группами или поодиночке стали уходить из Юхуантуня.

Но рано еще русским было радоваться успеху. Довольно большая группа японцев засела в самой крепкой в деревне фанзе – не глиняной, а сложенной из камня, – которую не смогли разбить даже фугасы, – они прошибали стены насквозь, не разрушая их. Стрелки Топорнина два раза бросались на эту фанзу на ура, но оба раза неудачно, – японцы отчаянно отстреливались и отбивались ручными бомбами, нанося атакующим значительный урон. Артиллеристы докладывали, что разрушить этот донжон можно только пироксилиновыми снарядами. Но таковых опять не оказалось на передовой! Снова послали в Мукден.

Впрочем, пироксилин не пригодился: под утро японцы взорвали себя сами. Когда вслед за взрывом на развалины фанзы ворвались русские, они обнаружили там более ста трупов и еще почти пятьдесят человек живых, из которых лишь единицы не были ранены и искалечены.

Юхуантунь остался за русскими. Это стоило Топорнину пяти с половиной тысяч человек. Японцы потеряли немногим меньше: бригада Намбу была почти целиком уничтожена, – из десяти человек в строю у генерала оставался лишь один боец.

Удивительное, неожиданное упорство русских обескуражило японцев: давно прекратив атаки на южном фронте, они вынуждены были перейти к обороне и на западном участке. Теперь бы барону Каульбарсу самое время было взять инициативу в свои руки, надавить на обессилевшего, скурвившегося, по солдатскому определению, неприятеля, приказать наступать Церпицкому с его хорошо сохранившимся и вдобавок усиленным корпусом, превосходящим любую из японских армий. Но командующий не предпринял ни самой малой попытки атаковать где-нибудь обескровленного противника. А ведь у Каульбарса появился самый дорогой, самый надежный союзник, какой только может быть у полководца, – основательные сомнения врага в победе.

Как ни стойко держались в Юхуантуне японцы, но все-таки поле боя осталось не за ними. Как ни велика была цена, заплаченная русскими за этот ключ позиций, но, тем не менее, они его отстояли. Да, бой у Юхуантуня не принес русским значительного военного перевеса, равно как и не оказался опасным поражением для японцев. Но для последних этот неуспех стал настоящею моральною катастрофой: страшась второго такого Юхуантуня, японцы отказались от наступательных действий. Они все – от генералов до рядовых стрелков – ждали теперь только вестей с севера: что там получится у Ноги? Если русские его отобьют так же, как отбили все прочие японские армии, значит, не только сражение – вся кампания проиграна! Отойти, скажем, назад к Ляояну и дать второе такое побоище у японцев сил решительно больше не было.

Но Каульбарс промедлил с атакой, сулящей всей русской армии несомненный успех, не использовал верную возможность вырвать победу.

А тем временем головные дивизии генерала Ноги вышли к железной дороге севернее Мукдена. За все время, сколько шла война, у русского командования не было заботы важнее, чем обеспечение безопасной связи с тылом по единственному пути. Куропаткин об этом заботился так же ревностно, как, наверное, только кривой заботится о единственном глазе.

Главнокомандующий срочно собрал новый отряд во главе с генералом Лауницем и бросил его отгонять «артурцев» от железной дороги. Предполагалось довести отряд Лауница до девяноста батальонов, – по мнению главной квартиры, это возможно было сделать за счет войск Линевича и Бильдерлинга, отошедших на короткие позиции за Хунь-хэ. Но всех батальонов Куропаткин собрать на севере не успел, – на южном фронте события вдруг так повернулись, что пришлось, как скаламбурил кто-то в главной квартире, Ноги уже не сдерживать, а уносить.

А Лауниц – как ни удивительно! – очень неплохо действовал и малым отрядом. Это было тем более неожиданно, если иметь в виду, что его войска изнемогли в многодневном сражении, в то время как японцы, которым Лауниц противостоял, не знали сколько-нибудь серьезных боев с самого Порт-Артура. Вряд ли марш в сто двадцать верст, которые солдаты Ноги преодолели, по правде сказать, не особенно-то торопясь, соизмерим по затратам сил с двумя неделями окоп под ураганным огнем из всех видов оружия, затихающим лишь на время штыковых схваток сторон. Возможно, Лауниц, получив еще подкрепления, переломил бы ход сражения, но случилось невероятное: южный русский фронт, выдержавший все атаки неприятеля на прежних растянутых позициях, отодвинувшись на новые позиции, короткие и более крепкие, был прорван!

Линевич и Бильдерлинг отводили свои войска за Хунь-хэ, даже не заботясь о маскировке, настолько не опасались преследования: солдаты, оставляя окопы, сжигали все лишнее, способное послужить на пользу врагу, – сотни костров по русской линии оповестили японцев об отходе противника.

Командующие армиями в общем-то верно оценивали обстановку: у японцев действительно не оставалось уже сил докучать арьергардам противника. Но и вовсе не преследовать отступающих японские догматики-генералы, видимо, считали не по правилам войны. Поэтому они, собрав с миру по нитке, усилили остатки противостоящей 4-му Сибирскому корпусу гвардии и бросили это войско вдогонку отходящим полкам генерала Зарубаева.

Почему же японцы выбрали именно этот участок для последнего фанатичного натиска? Элементарный здравый смысл должен был подсказывать Ояме и его командующим армиями преследовать любой русский корпус, только не тот, что менее прочих пострадал в ходе долгого сражения. Вряд ли японцы, последовав за сильнейшим противником, рассчитывали на какой-либо успех. Скорее всего, они имели целью лишь показать, что еще не разбиты, не уничтожены, но способны идти вперед. И тут уже не имеет значения, какому именно отходящему корпусу противника наступать на пятки – понесшему невеликие потери в предшествующих боях или почти обескровленному.

Но если бы японцы избрали для удовлетворения своих амбиций любой другой корпус! Если бы их единственная способная наступать колонна пристроилась в хвост сильно потрепанным войскам генерала Засулича или каким-то еще, Мукден мог бы стать одной из славных страниц российской истории! Но все та же злая судьба, что неизменно выпадала русским с самого начала войны, не пощадила их и в этот раз.

От старых позиций, занимаемых 4-м корпусом на Ша-хэ, до назначенного им нового расположения по Хунь-хэ войскам Зарубаева предстояло пройти около тридцати верст. Солдатам, измученным до крайности, который день не смыкавшим глаз, чтобы преодолеть это расстояние, потребовались почти сутки. Причем батальоны тронулись под ночь и долгое время двигались практически вслепую. В результате один из полков – Омский – сбился с пути и не вышел на отведенные ему позиции. Целую ночь в русском фронте у деревни Киузань была довольно широкая брешь. И знай об этом японцы, они могли бы пройти к Мукдену вообще без единого выстрела. Только утром 24 февраля командир Можайского полка полковник Сорокоумовский с изумлением обнаружил, что за его левым флангом тянутся пустые траншеи. И это в виду наступающего неприятеля! Не дожидаясь, пока штаб армии направит к Киузаню резервы, Сорокоумовский распорядился десяти своим ротам занять позиции отсутствующего полка и держаться во что бы то ни стало до подхода подкреплений. Среди этих рот оказалась и 12-я штабс-капитана Тужилкина.

В последний день Мукденского сражения – 24 февраля – над Маньчжурией завьюжил буран. Сильнейший ветер поднял тучи песка и погнал их к северу хлеща русских стрелков по глазам и засыпая пылью. Казалось, сама природа встала на сторону японцев.

Получив участок позиций, по меньшей мере втрое превосходящий по протяженности обычное расположение роты по фронту, Тужилкин понимал, что, если неприятель пойдет здесь в наступление, вряд ли его молодцы и соседние роты смогут оказать значительное сопротивление. Но капитану казалось, что японцы атаковать больше не будут. После кровопролитных многодневных боев у противника не должно оставаться никаких сил.

Однако около полудня японцы открыли сильный шрапнельный и шимозный огонь по расположению 4-го корпуса. А затем, почти невидимые в пыльной бури, пошли в атаку, наметив главный свой удар на деревню Киузань. Почему именно здесь? Почему не в любом другом месте? Даже если бы и в самом штабе Линевича был японский шпион, он бы не только не успел сообщить Ояме о почти не защищенном участке на фронте русской 1-й армии, он бы сам об этом еще не знал! К тому же японцы начали собирать против 4-го корпуса силы за день до того, как русские добрались до новых позиций, и, разумеется, ведать не ведали, что какой-то полк противника заблудится и откроет им простор для наступления. Значит, опять – в который уже раз! – русским выпадет злой рок. А японцев ведет счастливая звезда.

У рот, занявших оборону у Киузаня, в сущности, не было никаких шансов удержать многократно превосходного неприятеля. Единственное, что им оставалось в случае атаки на них, так это достойно, с честью, погибнуть на своих позициях. Стрелки даже не могли вести прицельный огонь – тучи пыли неслись им прямо в глаза. К тому же, забившись песком, стали плохо действовать винтовочные затворы, и винтовка у большинства солдат превратилась теперь в рукоятку для штыка. Артиллеристы также были лишены возможности помочь окопникам: врага они не видели, а бить наугад опасались – могли угодить по своим.

Не особенно пострадав от шимоз, – японские артиллеристы тоже цели почти не видели, – русские изготовились встречать неприятеля.

Тужилкин распорядился солдатам действовать так: если японцы сразу бросятся напролом всею массой, то подпустить их до самых окопов и встретить ручными гранатами; если же они сами вышлют вперед гренадеров, то, как и давеча на Ша-хэ, оставить окопы, а затем охотникам дождаться, пока туда попрыгают японцы, и тогда опять же забросать их гранатами.

Но японцы никаких хитростей использовать не стали, – у них, наверное, уже все терпение вышло, чтобы еще как-то хитрить, – они пошли именно напролом, как только ходят в последний бой.

Поняв, что неприятель не демонстрирует, а по настоящему, крупными силами атакует его, Тужилкин отправил к Сорокоу-мовскому с донесением Филиппа Королева, в котором срочно просил подкреплений.

Японцы тем временем перебрались через мелкую Хунь-хэ, несколько задержались у ограждений, но преодолели скоро и их и устремились к русским окопам. Стрелки 12-й роты действовали, как научил командир: когда японцам оставалось пробежать тридцать – сорок шагов до русской линии, из окопов им под ноги полетели гранаты.

Японцы никак не отвечали, – естественно, на бегу и не выстрелишь, и гранаты не бросишь, – они были одержимы лишь одной целью – скорее донести до противника штык, который, несомненно, принесет им победу в этом последнем бою.