Текст книги "Человек, ставший Богом. Воскресение"

Иисус был весьма загадочной личностью. Этот образ возник на стыке древних мифов и средневекового милленаризма. В I веке все великие религии Востока либо уже умерли, либо агонизировали. Фивы лежали в развалинах, религиозные ритуалы митраизма совершались лишь в отдаленных местах, откуда их безуспешно пытался насадить Юлиан Отступник, культ Ваала и культ Кибелы превратились в суеверные обряды, которым в основном следовали бесплодные женщины. Повсюду торжествовала римская религия, от Геркулесовых столбов до границ Понта, от императорской провинции Лузитания до таких государств-клиентов, как Боспорское царство и Каппадокия. И не только благодаря своим величественным храмам, но и деятельности римской администрации, несомненно, благословленной богами, благодаря проточной питьевой воде, теплой и холодной, бетону, подъемникам, сточным желобам, ночному освещению, мощеным улицам, почте и даже газетам. Старый средиземноморский мир, который веками был неразрывно связан с магией, был потрясен. Он предчувствовал, что наступает конец эпохи, и ждал посланцев, которые должны осветить грядущий путь. Такими посланцами стали прото-Мессии, уже упоминавшиеся мной. Сейчас мы забыли о них, но в свое время они были известными личностями. Например, Аполлоний из Тианы на равных беседовал с царями. И все же они не имели большого влияния. Они были скорее философами, чем деятелями, способными поразить воображение. Их речь была эклектической – это свойство присуще и речи Иисуса, но в меньшей степени, – стало быть, не имела этнических корней. Их харизматический ореол не пробуждал естественного порыва человека к сверхъестественному. Симон Волхв, осознавший успех Иисуса, умер от досады – в буквальном смысле. Узнав, что Иисус воскрес, он приказал похоронить себя живым, но ему не удалось вновь появиться на этом свете целым и невредимым! Примерно за сто пятьдесят лет до нашей эры волна страха захлестнула и иудеев. Наиболее отчетливо это видно на примере ессеев и их Учителя Справедливости. Но и другие иудеи, включая самаритян, которых остальные иудеи презирали, тоже поддались страху. Все стали лелеять до сих пор витавшую на заднем плане идею о приходе Мессии.

Вскользь заметим, что в I веке религиозный страх был чужд только римлянам. У них не было никаких оснований думать о приближающемся конце света. До конца их света было еще четыре столетия. Таким образом, милленаризм был уделом тех, кто терпел политическое поражение.

Кроме того, из ожидания конца родился еще один миф. Вера в активное божество неумолимо приводит к созданию необыкновенного персонажа, как правило полубожественного происхождения, в данном случае Мессии, и формирует понятие жертвы. Для того чтобы возник катарсис и Бог был вынужден вмешаться, необходима жертва. Но разве может быть что-либо лучше, чем принесение в жертву героя?

Так рождаются все без исключения мифы. Героем, которым предстоит пожертвовать, выступает человек, сын бога и смертной женщины, – Геракл, Митра, Таммуз, Дионис, аллегория Божественного семени, которое организует материю. Не случайно во всех индоевропейских языках слова «мать» и «материя» очень близки. Женщина, например мать Митры, зачавшая его после того, как была оплодотворена семенем, упавшим с Луны, родила героя, который по воле судьбы неизбежно станет Посторонним, allogênon. За все его благодеяния люди отплатят герою черной неблагодарностью, ведь даже двенадцать подвигов не спасли Геракла от мученической смерти. Он Непонятый по определению. И здесь следует вспомнить основополагающий постулат гностиков: никто не понимает того, что он говорит. В конце концов либо героя убивают, либо он погибает в небесном бою. Однако герой становится бессмертным и служит небесным маяком для всего человечества. Даже египтяне, создавшие свою религию задолго до возникновения подобных мифов, не смогли удержаться и прибегли к такой же схеме. Сет убил Осириса и разрубил его на части. Но Исида, хоть и с большим трудом, все же сумела восстановить тело любимого, правда, ей не удалось найти тринадцатого фрагмента – полового органа. И все равно Осирис вознесся на небо.

Ессеи, предполагаемые учителя Иисуса, придерживались аналогичной схемы. У них уже был свой Мессия, Учитель Справедливости, следовательно, им оставалось только одно – ждать конца света. Ессеи вели себя по отношению ко всем остальным иудеям как Посторонние, allogênon, и к тому же, как ни странно, ненавидели их. Именно этим можно объяснить поразительные пережитки антисемитизма, которые мы встречаем у постгностиков, в частности у евангелистов. И канонические, и апокрифические Евангелия говорят об иудеях как о Посторонних, словно сами авторы не были иудеями. С теологической точки зрения это вполне объяснимо. Ведь иудаизм исключает индивидуальное откровение, которое присуще азиатским религиям и наркотическим экстазам поскольку наркотики играют существенную роль в этих самых религиях.

Время от времени Иисус употребляет словосочетание, смысл которого был искажен христианской традицией: «Сын Человеческий». На древнееврейском языке – BN'DM – оно звучит весьма странно. Однако маловероятно, чтобы Иисус говорил на этом языке, обращаясь к толпе, ведь древнееврейский – это язык образованных людей, в частности духовенства. Значит, Иисус говорил на арамейском языке, а на этом «народном» языке данное словосочетание звучит как Bar anas, что заставляет задуматься. Это выражение означает не только «Сын Человеческий», но и «сын супруга», то есть речь идет о законнорожденном ребенке. Причем Иисус использует это выражение с особой торжественностью, которая словно находится в привилегированной гармонии не только с Энос-Утра гностиков, но и с его собственными проповедями о пришествии Сына Человеческого. Вероятно, мы должны рассматривать понятие Сына как совершенное отражение его Создателя, который явится при скончании веков. Это его личная интерпретация идеи Мессии. И, по моему убеждению, один из ключей к учению Иисуса надо искать именно в этой гностической теме.

Однако я вовсе не утверждаю, что способен с такой легкостью истолковать понятие, которое такой рассудительный философ, как Гиньбер, определил как «наиболее запутанную из всех проблем, поставленных Новым Заветом».

Все эти соображения с трудом вписываются в канву романического повествования. И я постарался свести их к минимуму.

Осталось прокомментировать еще две темы: поведение учеников и будущее Иисуса после распятия.

Скажем откровенно, поведение учеников оставляет желать лучшего. Иоанн, который, вероятно, был единственным свидетелем казни Иисуса, и рассказ которого, равно как и рассказ Фомы, дошел до нас, не упоминает о присутствии кого-либо из учеников на Голгофе и при погребении. Кажется подозрительным, что никто, кроме самого Иоанна, не упомянул о его присутствии около креста. Ни одно из Евангелий, как канонических, так и апокрифических, не отмечает данного факта. Это тем более подозрительно, что Иоанн утверждает, будто Мария, мать Иисуса, тоже находилась на Голгофе и Иисус сказал ей, указывая на Иоанна: «Жено! се сын Твой». Таким образом, Иоанн называет себя прямым наследником Иисуса. К сожалению, ни Матфей, ни Марк, ни Лука даже не намекают о присутствии там Марии, матери Иисуса. Матфей называет Марию Магдалину, Марию, мать Иакова и Иосифа (какого Иосифа?) и мать сыновей Зеведеевых (XXVII; 55). Что касается Марка, то он упоминает Марию Магдалину, Марию, мать Иакова и Иосифа, и Саломию (вероятно, внучку Марии Клеопы), но ничего не говорит о Марии, матери Иисуса, которая все-таки была женщиной, заслуживавшей внимания (XV; 40). Лука же говорит только о «женщинах» вообще (XXIII; 49). Однако, как и все другие евангелисты, Лука уточняет, что все они «стояли вдали», вполне возможно, у ворот вторых стен укреплений, откуда можно было наблюдать за происходившим на Голгофе, если иметь хорошее зрение. К сожалению, необходимо отказаться от образа трех Марий, столь дорогого для христианской иконографии, и тем более от образа Богоматери, оплакивающей Христа. Впрочем, отсутствие Марии легко понять, ведь ее до глубины души оскорбили слова, приведенные Матфеем: человеку, которого Мария послала к Иисусу, чтобы узнать, можно ли с ним поговорить, он ответил: «Кто Матерь Моя?» (XII; 48). Но отсутствие учеников озадачивает.

О том, что Симон-Петр был трусом, говорили и писали многие Страх старого рыбака перед полицией Храма был сильнее, чем желание попасть на небо, ключи от которого по иронии судьбы вручили именно ему. А вот Иоанна, любимого ученика Иисуса простить гораздо труднее. В противном случае нам придется переосмыслить тайный ключ, который Иоанн дает нам в своем Евангелии (XVIII; 15–16): «ученик же сей был знаком первосвященнику». Этот ученик шел за Иисусом по двору дома первосвященника в то время как «Петр стоял вне за дверями. Потом другой ученик ‹…› сказал придвернице и ввел Петра». Кто этот ученик и почему не названо его имя? Не сам ли Иоанн, раз он так хорошо знает подробности? Ведь Иоанн имел привычку говорить о себе в третьем лице и прибегать к анонимности, когда в этом возникала необходимость. Другими словами, первосвященник или человек, близкий к нему, убедил Иоанна держаться в стороне. Остается найти причину столь странного сговора между любимым учеником Иисуса и Каиафой его ярым врагом. Как бы то ни было, результат оказался весьма прискорбным.

Фома уехал еще до того, как разыгралась трагедия. Иуда Искариот предал. А десять остальных? Андрей, брат Симона-Петра? Иаков, брат Иоанна? Иаков, сын Алфеев? Фаддей, Варфоломей Симон Зилот, Иуда, сын Иаковлев, Матфей, Филипп, Нафанаил? Больше никого! Увы! Впрочем, недавняя история дала нам более впечатляющие примеры. Признаюсь, я не питаю к ученикам особого уважения.

Но что же стало с Иисусом? Как ни странно, некоторое время он находился на месте своей казни. Немного погодя – но, конечно, не через три символических дня, как утверждают евангелисты, – Иисус вновь появился в Гефсиманском саду, где встретил Марию Магдалину. Она не обратила на него ни малейшего внимания, приняв за садовника. Почему за садовника? Иисус заговаривает с ней, она его не узнает. Он обращается к ней по имени. И тут Мария узнает Иисуса и вздрагивает. Она, стало быть, узнала его по голосу. Трудно поверить, что женщина, которая следовала за мужчиной в течение многих месяцев, узнала его только по голосу. Значит, он изменил свою внешность. Но почему воскресший Иисус изменил внешность? Чтобы не быть задержанным полицией. И как же он ее изменил? Сбрил бороду. В Иерусалиме мясники и садовники не имели права носить бороду. Этот эпизод можно сравнить с тем, что произошло бы, если бы Надежда Крупская не узнала своего мужа Ленина без бороды.

То же самое случилось с учениками по дороге в Еммаус. Они встретили незнакомца и тоже не узнали его. Они пригласили его поужинать вместе с ними; он согласился. Они по-прежнему не догадывались, кто он такой! И только когда Иисус преломил хлеб, у них открылись глаза. Этот жест! Ну разумеется… То же самое объяснение.

Что мог чувствовать человек, который, распятый на кресте, обратился к своему небесному отцу с таким жутким вопросом: «Боже Мой, Боже Мой, почему Ты Меня оставил?», человек, конец публичной жизни которого представлял собой лишь цепь предательств, недоразумений и интриг? Мы отказываемся даже представить это вне всякого сомнения, Иисус обладал достаточной силой воли, что бы преодолеть то, что казалось ему кошмарной катастрофой. Он пытался открыть своему народу дорогу к Богу, который стал бы не только карающей и суровой силой, как это утверждала традиция, опиравшаяся на Книги. Но для этого требовалось устранить непреодолимые преграды обрядов, предписаний и запретов, отражение которых мы находим в 637 заповедях Талмуда и которые иудейское духовенство насаждало с особым рвением, поскольку они служили основой его власти. В течение своей публичной жизни Иисус выражал категорическое несогласие со всеми обрядовыми предписаниями, и фарисеи не раз упрекали его в этом. Он собирал колосья в субботу, а его ученики не мыли руки перед едой. Преступления, граничащие с ересью! Я склонен думать, что не только отчаяние, возведенное ессеями в доктрину, которая ни в коей мере не соответствовала победоносному порыву Иисуса, заставило его покинуть Кумран. Этому способствовало и вавилонское нагромождение обрядов, которые все ученики были обязаны безукоризненно исполнять. Мог ли, в самом деле, Бог отказаться от своего почитателя, если у того в субботу переполнился мочевой пузырь? Неужели, чтобы попасть к Богу, нужно было соблюсти все мелочные установления человеческой администрации Господа? Иисус, возмущение которого воскрешает в нашей памяти возмущение Лютера, вызванное продажами индульгенций, не на жизнь, а на смерть сошелся в противоборстве с духовенством. Конфликт усугубляла политическая ситуация, при которой любое обещание религиозного освобождения могло привести к мятежу. Но сколь бы ни было горьким поражение, Иисус не мог отречься от учения, основанного на безграничной открытости человека Божественному и своим братьям по крови. Если судить по тому, что написано, только трое евангелистов услышали и поняли Иисуса: это Иоанн, Матфей и Фома. Человек этот был, по сути, мятежником. Его неистовое великодушие сочеталось с бунтарским нравом.

Прежде чем закончить, мне хотелось бы напомнить, что существует традиция, в которой переплетаются нити толкования, исторического анализа и филологических нюансов. И эта традиция отрицает историческое существование Иисуса. Приводимые доводы весьма «интересны»: не существует других доказательств этого существования, кроме свидетельств учеников Иисуса, что, по сути, способно вызвать недоверие. Всего лишь два намека современников, Иосифа Флавия и Тацита, которые отнюдь не были рьяными приверженцами Иисуса, на его существование вызывают подозрение. Бестактные переписчики вполне могли добавить их a posteriori. Эта скептическая традиция, которой придерживается и Бернар Дюбур,[11]11
  Dubourg В. L'Invention de Jésus. T. I. Gallimard, 1987.


[Закрыть] утверждает даже, что существование Иисуса следует считать результатом недоразумения, в чем, вероятнее всего, виноваты переводчики первоначального варианта Евангелий с древнееврейского языка на греческий. Эти переводчики, не знавшие систему цифрового толкования Каббалы, будто бы приняли мочевые пузыри за фонари, а символы – за реальность.

Верно и то, что тексты Евангелий изобилуют нелепостями и бессмыслицами по сравнению с утраченным текстом, о котором можно лишь догадываться и представлять в общих чертах. Еще в юности я возмущался, что Церковь якобы была основана на каламбуре понятном только французам. Однако факт остается фактом. Евангелия рассказывают, пусть плохо, некую историю, и эта история, как бы к ней ни относились скептики, выглядит вполне правдоподобной и удивительно верно отражает историческую реальность, имевшую место в Палестине в I веке. И филология ничего не может изменить. Такой человек существовал. А его характер, да и вся жизнь – это бунт против теологии и филологии. Вот поэтому-то и возникает столь манящее очарование.

«Вы утверждаете, что Иисус, распятый на кресте, не умер. Так что же с ним сталось потом?» – спросят меня читатели. Нам неизвестно, остались ли следы его деятельности после Страстей.

Еммаус, где впервые увидели его несколько учеников и других людей, в том числе Клеопа, находится на дороге, ведущей в Иоппию, то есть в портовый город. По всей видимости, Иисус сел на корабль и отправился на чужбину. Куда? Возможно, в Азию.

Париж, 1977–1987