Текст книги "Человек, ставший Богом. Воскресение"

Глава XXVI
«Конец есть начало»

Скандал разгорелся в субботу незадолго до полудня, и слухи о нем разлетелись так же быстро, как песок попадает в рот при сильном ветре. В курсе событий оказались все: и тотчас побледневшие торговцы Храма, и торговавшиеся, но так и ничего не купившие женщины; проститутки из квартала Крепости, которые вдруг разбежались кто куда, и повара в подвалах дворца Ирода, забывшие, что куропаток надо положить в печь; торговец пряностями, продавший мирру и ладан Иосифу Аримафейскому и Никодиму, и служитель, говоривший позавчера с Симоном-Петром, и даже глухая жена Левия бен Финехая. Могилу Иисуса нашли пустой. Празднование субботы превратилось в фикцию.

Это известие поразило Каиафу, направлявшегося в Святую Святых, словно четырехдневная лихорадка, внезапно поражающая ничего не подозревающего путешественника. Первосвященник позвал Годолию, но того нигде не могли найти. Тогда он потребовал к себе начальника охраны Храма, но выяснилось, что тот ушел вместе с Годолией. Каиафа вошел в самое святое место Храма с невидимым камнем за пазухой. Он предчувствовал неминуемую катастрофу.

Годолия появился в третьем часу после полудня.

– Где ты был? – голосом, лишенным всяких эмоций, спросил его Каиафа.

– Я проводил расследование.

– И что ты обнаружил?

– Пустую гробницу. И обезумевших стражников.

Годолия сел напротив первосвященника. Его лицо приобрело землистый оттенок.

– Кто первым нашел пустую гробницу? – спросил Каиафа.

– Женщина, которую все зовут Мария Лазаря, она сестра племянника Марии Клеопы. Как утверждают, она пошла помолиться около гробницы, нашла ее разверзнутой, а рядом увидела стражников в состоянии, близком к кататонии. Она встревожилась и принялась расспрашивать двоих мужчин, которые поднимались на гору. Выяснилось, что это ученики Иисуса, некие Симон-Петр и Иоанн, последний будто бы внучатый племянник Анны. Они сразу же пошли убедиться, правду ли она говорит. Затем она сообщила об этом Марии Клеопе и матери Иисуса. Теперь на Голгофе находится около пятисот человек. Я расставил стражников, но это, разумеется, уже бесполезно.

Каиафа нервно тер ладонями лицо.

– Но стражники, они-то что говорят?

Годолия еще сильнее нахмурился.

– Один из них плюнул мне в лицо, – наконец нехотя признался Годолия. – Они оба видели воскресшего Иисуса. И это все, что я смог вытянуть из них.

– Иисус воскрес, отодвинул голел и дофек и растворился в ночи? – вскричал Каиафа.

– Разумеется, нет. Стражники были подкуплены. И все же, когда они увидели нечто, не поддающееся объяснению, они почти лишились рассудка. Они бросили форму на землю, предварительно разорвав ее. А когда я заставил их подобрать ее, они стали выть и заламывать руки на глазах у всех. Следовательно, весьма вероятно, если не сказать достоверно, что они видели нечто, что смутило их. Похоже, Иисус жив.

– Иисус жив, – повторил охваченный ужасом Каиафа.

– Иисус жив, – повторил Годолия. – Он провел на кресте только пять часов, и ему не перебивали берцовых костей. По приказу Пилата. Примерно в пять часов вечера десять легионеров во главе с командиром прогнали охранников Храма, а потом палача и его помощников. Наши люди могли лишь подчиниться приказу прокуратора. Палач приходил жаловаться, что римляне велели ему под страхом смерти сегодня утром, то есть в субботу, похоронить трупы, но это были только трупы двух разбойников.

– Знаю, – ответил Каиафа. – Но я полагал, что римляне только хотели нам досадить, помешав совершить казнь и погребение так, как мы намеревались. Однако это не имеет ничего общего с тем фактом, что Иисус жив!

– Дело сделано, – заметил Годолия. – Это было частью заговора. Если Иисусу не перебили берцовые кости, то только для того чтобы дать ему больше шансов остаться в живых. Погребение устроенное Иосифом Аримафейским и Никодимом, было обыкновенной комедией. Этот человек был жив, когда два уважаемых члена Синедриона поместили его в гробницу. Они планировали через несколько часов вернуться и вытащить его оттуда.

– Значит, Иосиф Аримафейский и Никодим были в сговоре с Пилатом? Невероятно! – воскликнул охваченный яростным негодованием Каиафа, резко вставая. – Разыщи и приведи ко мне Иосифа Аримафейского! Пусть его допросят прямо здесь! Он будет изгнан из Синедриона или…

– Иосиф Аримафейский покинул Иерусалим вечером, и, вероятно, меньше всего его заботит то, что он будет изгнан из Синедриона. Да и кто его изгонит? – заметил Годолия.

– Что ты такое говоришь? – удивился Каиафа.

– Иосифа Аримафейского надо судить. Но я не рискнул бы отдавать его под суд.

– Почему?

– Сегодня утром шесть членов Синедриона, высказавшихся за смертную казнь, спросили меня, не собираемся ли все мы с понедельника наложить на себя епитимью, поскольку приговорили к смерти того, кто был Мессией. Разумеется, есть и другие, которые считают, что мы совершили ошибку. Все верят в воскрешение Иисуса из мертвых. Сам Вифира поднимался на Голгофу. Он увидел стражников и решил, что их поразило какое-то сверхъестественное явление.

– Значит, распятие ни к чему не привело, – прошептал Каиафа.

– У нас не было другого выхода, – холодно произнес Годолия.

– Но кто похитил тело Иисуса?

– Не знаю. Вполне вероятно, что подручные Пилата. Также вероятно, что это люди Ирода, поскольку тетрарх так и не простил себе, что был вынужден казнить Иоканаана. Возможно, это сделала его родная мать, или Мария Клеопа, или даже падчерица Ирода Саломия. Еще возможно, что это были Иосиф Аримафейский и Никодим. Мы не знаем, насколько широко распростерся заговор, ибо, разумеется, существовал только один заговор.

– Но какую цель преследовали эти люди, оставляя Иисуса в живых?

– Они хотят использовать его как пешку в игре против нас. Если он вновь появится…

– И что тогда? – спросил Каиафа.

– Мы его сделаем членом Синедриона, – ответил Годолия, глядя прямо в глаза Каиафе.

– Но где сейчас может находиться Иисус? Возможно, об этом знает Иуда.

– Иуда вчера повесился, – сообщил Годолия.

– Пилат мне за это заплатит! – воскликнул Каиафа.

– Все не так просто, – помолчав, высказал свои соображения Годолия. – Если Иисус появится, Пилат, как и мы, обречен на верную гибель. Я даже не уверен, что римский легион сумеет подавить восстание, которое наверняка вспыхнет. Риму придется присылать сюда войска из соседних провинций и уничтожить всех людей в Иерусалиме и в окрестных поселениях, чтобы навести порядок. А если станет известно, что за это ответственен Пилат, поскольку он сохранил жизнь Иисусу, его участь окажется столь же незавидной, как и наша. Что касается Ирода, его растерзает толпа. – Годолия выдержал паузу. – Вот почему я думаю, что Иисус не появится. Хотим мы того или нет, но мы все, ваше превосходительство, находимся в одной лодке. – Годолия встал. – Если я больше тебе не нужен, – сказал он, – я займусь делами Храма.

Годолия направился к двери, но вдруг остановился, немного поколебался, а затем обернулся к первосвященнику:

– И последнее. Иисус должен понимать, что его появление вызовет недовольство Пилата и тогда, возможно, прокуратор сам приговорит его к смерти.

Годолия открыл дверь. В залу сразу же ворвались уличный шум и голубиное воркование. Через несколько мгновений на Каиафу и его одиночество вновь опустилась тишина.

Человек, раздевавшийся около горячего источника Хаммат, который находился к югу от Тивериады, похоже, не искал пользы от его вод, по крайней мере в меньшей степени, чем остальные купальщики, в основном ущербные, страдавшие водянкой, ревматизмом покрытые язвами (последние допускались лишь в особый бассейн) Человек был стройным, хорошо сложенным. Можно было бы даже задаться вопросом, что он тут делал, если бы не грубые шрамы на запястьях, которые затрудняли движения кистей. Впрочем, их он и лечил горячей водой. У него были ярко выраженные семитские черты, однако лицо его было безбородым, хотя на вид ему было лет сорок или чуть больше.

Человек задумчиво смотрел на людей, принимавших воды. Его взгляд остановился на маленькой девочке, которую мать осторожно несла к бассейну. У девочки была слишком худая нога, к тому скрюченная. Она казалась парализованной. Мать с девочкой на руках спустилась в бассейн. Он бросился ей на помощь, поскольку было видно, что женщина боялась поскользнуться.

– Я подержу девочку, – предложил он.

У матери вырвался вздох облегчения, но она одарила его лишь рассеянным грустным взглядом. Но когда незнакомец, державший девочку по шею в воде, начал с ней говорить и нежно растирать ноги малышке, мать присмотрелась к нему более внимательно. Вот человек, который испытывает чувство сострадания к больным и детям! Обращаясь к девочке, он вполголоса говорил о пустяках, о чем обычно говорят с детьми. Мать не могла сказать, сколько времени это продолжалось. Однако она встрепенулась и пришла в себя, когда девочка вскрикнула, а потом объявила, что может согнуть ногу. Нахмурившись, мать оперлась на край бассейна, чтобы убедиться, правду ли говорит ее дочь. Казалось, тяжелая грудь вот-вот потянет ее вниз и женщина потеряет равновесие.

– Господи всемогущий! – прошептала она. – Вот уже два года, как ее ногу парализовало!

– Эта вода порой оказывает благотворное действие, особенно на детей, – пояснил мужчина.

– Но мы уже приходили сюда много раз, и все безуспешно, – возразила женщина.

Она взяла дочь на руки, уже не думая о том, что может поскользнуться.

– Да благословит тебя Господь! – сказала она. – Как зовут тебя?

– Еммануил.

– Это чудо, Еммануил. Чудо, подобное тому, что творил Мессия Иисус Ты идешь в Тивериаду?

– Нет, но я галилеянин, – ответил он. – Да хранит Господь твою дочь.

Он медленно вышел из воды и обтер тело. За это время вокруг матери и дочери собралась небольшая толпа. Мужчина оделся, плотно обмотал ноги полосками ткани, надел сандалии и взял посох. Крепкий посох из древесины ореха, уже ставший вверху гладким. Мужчина двинулся на север, по дороге, вьющейся вдоль Галилейского моря.

Сумерки застигли его в предместьях Капернаума. Лето подходило к концу. На крышах и на морской глади засверкали бронзовые отблески, потом небо облачилось в свой траурный темно-синий убор в память о том дне, который был смертью. Еммануил шел, словно хорошо знал дорогу. Не задумываясь, как завсегдатай, он вошел в трактир, расположенный прямо на берегу. Трактирщик поприветствовал его кивком и указал на стол, где трое греков ели сушеную рыбу с луком, запивая все это вином.

– Каков сегодня улов? – спросил он у трактирщика.

– Неважный. Штиль. Но у меня все-таки есть окуни.

– К полуночи поднимется ветер. Совсем скоро с севера набегут тучи.

– Да… – протянул трактирщик. – Но ночью плохо ловить рыбу. Не знаешь, где она находится. Иногда около берега, иногда в открытом море.

– Это зависит от течений, – сказал Еммануил. – Когда ветер дует с севера, южные течения охлаждаются примерно за час, и тогда вблизи Тивериады появляются гольцы, окуни и караси.

– Да ты хорошо разбираешься в рыбной ловле! Хотел бы я приставить к тебе своего сына, который только учится этому промыслу! Ты из Галилеи? У тебя характерный выговор.

– Да, я из Галилеи. Но какое-то время мне пришлось жить в иных местах. Пожалуйся возьму окуня.

– Ты жил в иных местах… Вот почему у тебя нет бороды. Я принял тебя за грека или за обитателя Декаполиса. И также подумал, что в Иудее мужчины редко носят бороду. Так или иначе, ты немного потерял. У нас не произошло ничего особенного, – мрачно подытожил трактирщик, направляясь в кухню.

Один из греков улыбнулся и предложил вина. Еммануил принял его предложение.

– Я слышал, что ты вернулся из путешествия. Далеко ли ты был? – спросил грек.

– Недалеко, в Иудее, – ответил Еммануил.

– А что там произошло?

– Какие события тебя интересуют? – спросил Еммануил.

– Кажется, там распяли человека, о котором все говорили, будто он Мессия, некого Иисуса, который должен был стать царем иудеев. Потом его похоронили, но Мессия исчез и воскрес… Я точно не знаю.

– Да, они распяли некого Иисуса, – подтвердил Еммануил. – И его тело действительно исчезло.

Еммануилу принесли окуня и вина.

– Разве это не странно? – спросил грек.

– Возможно, все это к лучшему, – сказал Еммануил. – Возможно, в этой стране Мессия не был желанным гостем.

– Знаешь, я раз или два слышал, как говорил этот Иисус. Да, три года назад я слышал его в этом же самом городе. Я торговец из Скифополя и часто езжу в Птолемаиду, в Финикию, чтобы закупить товар, пряности, ценную древесину, и останавливаюсь либо в Тивериаде, либо в Капернауме. Как я уже сказал, я слышал его. Но Иисус не всегда был хорошим оратором. Порой он говорил слишком расплывчато или слишком заумно, и люди с улицы, не получившие никакого образования, не могли понять его. У меня сложилось впечатление, что его слова не дошли до сердец, иначе у него было бы много сторонников, которые сумели бы его защитить, и он не был бы распят.

Кончиком ножа Еммануил отделял хребет окуня. Он кивнул, подавая собеседнику знак, что слушает его. А тот был хорошим рассказчиком.

– У меня такое чувство, что Иисуса не приняли. Может показаться, что я вмешиваюсь в чужие дела, поскольку я не иудеи, но я многие годы прожил в этой стране и, как мне кажется, хорошо знаю иудеев. Они утверждают, что им нужны перемены» но, когда люди утверждают, что хотят перемен, на самом деле они жаждут возвращения к прошлому. Иудеи хотят вернуться во времена царя Давида, однако теперь, когда римляне господствуют на их земле, это невозможно. Так вот, они хотели, чтобы этот Иисус стал их царем и Мессией, но Иисус не хотел быть царем. Иудеи хотели, чтобы он сверг первосвященника в Иерусалиме, а он еще меньше хотел становиться первосвященником. И тогда они отвернулись от него.

Еммануил задумался, продолжая есть.

– Да, тогда сложилась трагическая ситуация, – вновь заговорил грек. – С одной стороны, многие иудеи хотели обрести невозможную свободу. С другой – был вождь, который уверенно вел свои войска к победе, но в решающий момент вдруг, неожиданно для всех, отказался от власти.

Приятели слушали грека, одобрительно кивая.

– Если бы Софокл был свидетелем жизни Иисуса, он наверняка написал бы великую трагедию! И назвал бы ее «Иудеи», например.

Немного помолчав, грек добавил:

– Этот Иисус был, несомненно, слепцом!

– Не знаю, куда завело бы Иисуса его учение, – подал голос другой грек. – Его история стара как мир. Люди хотят свободы, но в то же время они хотят жить в могущественном государстве и чувствуют себя униженными, когда их вожди терпят поражение. Значит, они одновременно хотят и тирании, и свободы. Этот Иисус проповедовал любовь к Богу и свободу, а иудеи хотели восстановить могущество своего государства.

– Но разве нельзя одновременно любить и Бога, и родину? – спросил Еммануил, завершивший свою трапезу.

– Нет, не думаю, – ответил грек, вмиг посерьезнев. – Боги относятся враждебно к родине всех народов. Впрочем, предки современных иудеев должны были об этом знать. Они, несомненно, поняли это, когда находились в Египте. Возможно, ты слышал о несчастном фараоне по имени Эхнатон, который заменил весь Божественный пантеон Египта одним богом, Атоном. Он поклонялся ему точно так же, как иудеи своему Иегове. Так вот, постепенно империя Эхнатона пришла в упадок. Эхнатон потерял несколько провинций. Египет вновь стал могущественной державой только после того, как один из преемников фараона восстановил прежний пантеон и институт лицемерных жрецов.

Еммануил бросил на собеседника такой мрачный взгляд, что тот вздрогнул.

– Следовательно, боги – враги людей, – произнес Еммануил.

Немного погодя он задумчиво изрек:

– Но как можно жить без Бога?

Грек, еще не успев опомниться, молчал. Еммануил заплатил за еду и покинул трактир. Он отправился на берег. Рыболовы, вышедшие в море утром, уже давно вернулись, вытащили сети и продали свой улов. Те же, кто собирался ловить рыбу вечером, снимались с якоря при свете факелов.

– Скоро поднимется ветер, – сказал один из рыболовов, мужчина лет шестидесяти. – Возможно, мы сумеем добыть добрый улов.

И в самом деле, пламя факелов начало колыхаться сильнее. Заплясало даже пламя маяка, высившегося на моле.

Рыболовов было человек шесть-семь. На Еммануила они не обращали ни малейшего внимания.

– Ты идешь, Фома? – спросил один из рыболовов, свертывавший сети, в то время как двое других спускали лодку на воду.

– Я не рыболов, – ответил Фома. – И ты, Нафанаил, прекрасно об этом знаешь. Я умею лишь получать от рыбы наслаждение.

– И ты ешь угрей![7]7
  Религия запрещала иудеям есть угрей.


[Закрыть] – шутливо заметил Нафанаил.

– И я ем угрей! – в тон Нафанаилу откликнулся Фома. – Наловите же для меня побольше угрей!

Фома встал и растворился в ночи, посмотрев на Еммануила с интересом, в отличие от остальных. Поднялся ветер, однако он дул не с севера, как предполагали рыболовы, а с северо-востока. Еммануил лег на землю, закутался в накидку и задремал.

Еммануил думал о Марии Лазаря. Что она делала в тот день в Еммаусе? Он заново учился ходить, опираясь на посох, в рощах, щедро залитых ярким светом летнего солнца. Она сидела. Вне всякого сомнения, она искала себе спутника. Или она искала его? По-прежнему ли она искала его как супруга? Никто не в состоянии разгадать помыслы женщин. Она заметила Еммануила и стала пристально вглядываться в него. Это было также лето ее жизни, и она боялась наступления осени. Она пригласила его сесть рядом. Но он продолжал стоять, опираясь на посох. Он решил поиграть с ней и спросил, ждет ли она своего возлюбленного. Она ответила, что ее возлюбленный исчез. Она искала его, но не знала, где следует искать. Его охватило смятение. Он сказал себе, что теперь, когда он возвращается к жизни, для бесконечного целибата нет ни малейших причин. В его жизни была только Сепфора. А ведь он мог обладать и другими женщинами. Кто такой мужчина без женщины? А женщина без мужчины? Бесплодная виноградная лоза.

– Но ты уверена? – спросил он. – Неверный возлюбленный?

Он попытался не выдать охватившие его чувства.

– Нет, – ответила она. – Совершенный возлюбленный.

Он сбрил бороду и поэтому мог внимательно ее рассматривать, не опасаясь быть разоблаченным. Она не притворялась. Она действительно пребывала в печали и говорила о нем, словно некогда он делил с ней ложе, разделив свое тело пополам, как раскалывают миндаль для гостей. И тогда он крикнул:

– Мария!

Она вздрогнула, у нее перехватило дыхание, и она издала короткий крик, похожий на крик пика наслаждения, а потом вдруг почувствовала внезапную слабость. Она еще долго дрожала от ужаса, но постепенно успокоилась. Она подползла к нему, потрогала ноги. А затем поцеловала их.

– Не прикасайся ко мне, – сказал он.

Он был другим. Да, она любила одного человека, и этот человек стал другим. Он не был больше Мессией, да и не хотел быть таковым. Он хотел обладать женщиной, не имевшей памяти. И позднее, а именно вчера, он нашел такую, дочь рыболова, муж которой был равнодушным или бесплодным. Сегодня он вновь встретится с ней. Или завтра.

Он проснулся от предрассветного холода, растер ноги, по-прежнему ничего не чувствовавшие после сна, и умылся морской водой. Ветер стих, а небо было затянуто облаками. Неподалеку к берегу пристала лодка с безжизненным парусом. Та самая лодка которая вечером вышла в море. Четверо мужчин с обнаженными торсами спрыгнули в воду, вытащили лодку на берег, а потом бросили якорь, сразу же зарывшийся в песок.

– Хорош ли улов? – крикнул Еммануил.

– Нет, – ответил Симон-Петр.

– Куда вы ходили?

– По направлению к Курси.

– Если вы, не теряя времени, отправитесь в Вифсаиду, вы наловите множество сазанов и щук.

Он говорил так уверенно, что они слегка растерялись и ничего не сказали в ответ, а только разглядывали его.

– Да что ты об этом знаешь? – наконец откликнулся Иоанн.

– Отправляйтесь, пока вода не замутилась, и расставьте сети недалеко от берега.

Они все еще колебались. Потом вытащили якорь, то и дело бросая на Еммануила недоверчивые взгляды. Иоанн, Иаков, Нафанаил и Филипп толкали лодку, пока вода не поднялась до подмышек а затем взобрались на нее и сели рядом с Симоном-Петром и Андреем. Они не сводили глаз с этого безбородого незнакомца, который утверждал, что знает, где рыба, пока тот не скрылся из виду.

Он совершил омовение, немного поел и принялся их ждать. Лодка находилась в сотне локтей от берега, когда Иоанн встал на нос, сомкнул руки перед собой, нырнул и поплыл вперед. Выйдя на берег, он даже не отдышавшись и не стряхнув с себя воду, бросился Еммануилу в ноги, в страстном порыве обнял их и встал только после того, как Еммануил опустил руку ему на голову, а затем немного приподнял за плечи, чтобы заключить в свои объятия. Молодой человек рыдал. Вокруг них стояли другие. Они касались лица и рук Еммануила, целовали его руки, которые он так и не снял с плеч Иоанна.

Иоанн никак не мог успокоиться. Из глаз всех остальных тоже лились слезы.

– Лодка может уплыть в открытое море, – сказал Еммануил. – Бросьте якорь. И вытащите свой улов.

Но Иоанн не пошел с ними. Он никак не мог оторваться от Еммануила.

Они вытащили сети, готовые лопнуть под тяжестью пойманной рыбы. Иоанн смотрел на них, а они, восхищенные, не знали, на что смотреть: то ли на богатый улов, то ли на вновь обретенного учителя. А вот Еммануил не смотрел на них. Его взгляд был похож на косые лучи заходящего солнца. Теперь, когда он нашел их, он их терял. Нет, он не чувствовал горечи и не упрекал их за то, что они бросили его. Просто они были людьми, обыкновенными людьми, которые ушли, потому что их жизням угрожала серьезная опасность. А теперь их переполняли разные чувства. Да и сам он был взволнован. Он их потерял, поскольку уже доживал тот короткий период, который был ему отведен в этой жизни.

– Разведите костер, – сказал Еммануил. – Мы пожарим немного рыбы. И найдите Фому.

Он дал Иуде несколько монет, чтобы тот, разыскивая человека из Дидима, купил хлеба.

Когда Фома пришел, почищенная и выпотрошенная рыба уже жарилась. Бедный Фома, снедаемый сомнениями!

– Ты действительно Иисус? – спросил Фома, наклоняясь к выбритому лицу того, кого называли Еммануилом.

Иисус показал свои запястья.

– А рана, рана на боку? – не унимался Фома.

Иисус приподнял платье. Под ребрами краснел тонкий шрам.

– Любите ли вы меня? – спросил он, прежде чем преломить хлеб.

Они сказали:

– Больше всего на свете.

– Пасите овец Моих. Кто веровать будет, спасен будет.

Закончив трапезу, они зарыли остатки еды в песок. На берег пришли другие рыболовы, чтобы полюбоваться столь богатым уловом.

– Почему ты вернулся? – спросил Фома.

– Разве я не назначил вам встречу в Галилее?

«Но как он узнал, что не умрет? – думал Фома. – Что не умрет на кресте?»

– Думайте о будущем. Когда вы были молоды, то препоясывались сами и ходили, куда хотели; а когда состаритесь, то прострете руки свои, и другой препояшет вас, и поведет, куда не хотите.

Начал моросить мелкий дождь. Костер догорал. Еммануил встал и оперся на посох. Он думал о том, что накануне сказал ему грек. О том, что он потерпел поражение.

Несомненно, несомненно. В Капернауме жизнь продолжалась, словно ничего и не произошло. Как и в других городах Палестины. Каиафа по-прежнему был первосвященником, а Храм по-прежнему стоял. И Отец хранил молчание.

Нет, нельзя было заставлять Отца вмешиваться в дела человеческие.

Еммануил сделал несколько шагов. Они смотрели на него, стоя вокруг догоравшего костра.

Или у Отца были другие планы.

Еммануил обернулся и позвал Иоанна. Тот стремглав подбежал к нему.

– Моя мать жива?

– Да.

– Ты самый молодой. Позаботься о ней, словно она твоя мать.

Потом Еммануил позвал Фому. Он не смог сдержать улыбки глядя на этот бородатый комок сомнений и упрямой веры.

– Не позволяй себе более заблуждаться, Фома. Тело и душа образуют единое целое.

– Куда ты направляешься? – спросил Фома.

– Следуй моим словам, вот и все.

– Куда ты направляешься? Я иду за тобой от самой Антиохии и имею право знать.

– На восток.

Еммануил повернулся к остальным. Они подбежали к нему.

– Помните, конец есть начало.

Еммануил пошел вдоль берега. Они смотрели ему вслед до тех пор, пока он не повернул на дорогу, ведущую на север, в Хоразин и к озеру Мером.

– Значит, он восстал из царства мертвых, – прошептал Фома.

– Это мог сделать только Сын Божий, – сказал Симон-Петр.

Они рассортировали рыбу и, взвалив сети на плечи, пошли в город.