Текст книги "Вокруг света за 80 дней. Михаил Строгов (сборник)"

– Ты говоришь, он был неустрашим, моя девочка? И твой рассказ доказывает, что так и было!

– Да, он не знал страха, – отвечала Надя.

«Совсем, как мой сын», – твердила про себя Марфа Строгова.

И начинала снова:

– Ты еще говоришь, никакие преграды не могли его остановить, да? Он ничему не удивлялся и при всей своей силе был таким нежным, что ты словно обрела в нем не только брата, но и сестру, и что он заботился о тебе, как мать?

– Да, да! – вздохнула Надя. – Брат, сестра, мать – он был для меня всем!

– И сверх того львом, всегда готовым тебя защитить?

– Лев, правда! – отвечала девушка. – Да, он лев, настоящий герой!

«Мой сын! – думала старая сибирячка. – Мой сын!»

– И, тем не менее, ты говоришь, что он вынес страшное оскорбление тогда, в Ишиме, на почтовой станции? И не дал отпора?

– Это правда… – Надя опустила голову.

– Не дал отпора, – повторила Марфа Строгова, содрогнувшись.

– Матушка! – вскричала Надя. – Не осуждайте его, матушка! Здесь скрыта какая-то тайна, тайна, которой теперь уже никто не узнает, одному Богу дано о том судить!

– А ты-то сама? – Марфа подняла глаза и вгляделась в лицо Нади, будто желая проникнуть в самую глубину ее души. – Разве ты не презирала его, этого Николая Корпанова, в час унижения?

– Я им восхищалась, хоть и не понимала его! – отвечала девушка. – Никогда еще он не казался мне настолько достойным уважения! Я так чувствовала!

Старая женщина помолчала, затем спросила:

– Он был крупный?

– Да, очень большой.

– И пригожий, верно? Ну, дочка, скажи!

– Он был очень красив, – пробормотала Надя, краснея до корней волос.

– Это был мой сын! Говорю тебе, это он! – закричала старуха, обнимая Надю.

– Твой сын? – повторила Надя, совершенно ошеломленная. – Твой сын?

– Ну же, давай доберемся до сути, деточка! – сказала Марфа. – У твоего спутника, твоего друга и покровителя была мать! Не говорил ли он тебе о своей матери?

– О своей матери? Да, он часто говорил о ней, как и я говорила ему о своем отце. Всегда ее вспоминал. Он обожал ее!

– Надя, Надя! Все, что ты рассказываешь, точь-в-точь история моего сына! – прошептала старуха. И добавила в неудержимом порыве: – Но разве он не должен был повидаться с ней проездом через Омск? С этой матерью, которую он, по твоим словам, так любил?

– Нет, – отвечала Надя. – Он не должен был.

– Нет? – закричала Марфа. – Ты смеешь говорить мне это?

– Да, но я еще не успела тебе объяснить, что по не известным мне причинам, которые, видимо, превыше всего, Николай Корпанов должен был, насколько я поняла, пересечь Сибирь в полном секрете. Это был для него вопрос жизни и смерти, нет, даже больше – вопрос долга и чести.

– Долг, твоя правда, – сказала старая сибирячка. – Он всевластен, это одна из тех вещей, ради которых жертвуют всем. Во имя исполнения долга отказываются от всего, даже от счастья обнять, возможно, в последний раз свою старую маму! То, чего ты не знала, Надя, да я и сама не ведала до последней минуты, все это мне теперь ясно! Ты помогла мне это понять! Но светом, которым ты озарила потемки, где блуждала моя душа, я с тобой поделиться не могу. Раз мой сын сам не открыл тебе свою тайну, мне тоже подобает ее сохранить! Прости меня, Надя! Ты сделала для меня доброе дело, а я не могу ответить тебе тем же!

– Матушка, я вас ни о чем не спрашиваю, – успокоила ее Надя.

Теперь старая сибирячка нашла объяснение всему, вплоть до немыслимого поведения ее сына по отношению к ней тогда в Омске, на постоялом дворе, где они столкнулись при свидетелях. Сомнения больше не было: спутником Нади являлся не кто иной, как Михаил, обязанный любой ценой скрывать, что он послан государем с какой-то секретной миссией, важной депешей, чтобы доставить которую, необходимо пересечь охваченный нашествием край.

«Ах, мой храбрый мальчик! – думала Марфа Строгова. – Нет! Я тебя не предам, никакие пытки никогда не вырвуту меня признание, что это тебя я видела в Омске!»

Она могла бы единым словом вознаградить Надю за всю ее преданность по отношению к ней. Достаточно было лишь сообщить девушке, что ее спутник Николай Корпанов, а вернее, Михаил Строгов не погиб в водах Иртыша, ведь Марфа встретила его через несколько дней после того случая, она говорила с ним!

Но старая женщина сдержалась, умолчала об этом, сказала только:

– Деточка, не теряй надежды! Беды не вечно будут преследовать тебя! Ты снова увидишь своего отца, такое у меня предчувствие. А может, и тот, кто звал тебя сестрой, жив! Господь не мог допустить, чтобы твой храбрый спутник погиб. Надейся, дочка, надейся! Делай, как я! Траур, что я ношу, не по моему сыну!

Глава III. Ответный удар

Такова была ситуация, в которой оказались Марфа Строгова и Надя. Старая сибирячка поняла все, а девушка хоть и не знала, что ее спутник, столь горько оплакиваемый, еще жив, но хотя бы выяснила, что та, к которой она по-дочернему привязалась, была матерью и ему. Теперь она благодарила Бога, что даровал ей эту отраду: возможность в их общей беде заменить пленнице сына, которого она потеряла.

Одного ни та, ни другая не могли знать: Михаил Строгов, схваченный в Колывани, с тем же конвоем, что и они, направляется в Томск.

Пленных, приведенных Иваном Огаровым, присоединили к тем, кого эмир уже держал в своем военном лагере. Этих несчастных были тысячи, сибиряков и уроженцев европейской России, военных и штатских, в пути они образовали колонну, растянувшуюся на несколько верст. Кое-кого из них, сочтя особенно опасными, вели с руками в оковах, соединенных одной длинной цепью. Там были и женщины, и дети, связанные или подвешенные к передней луке вражеских седел, их всех безжалостно таскали по дорогам! Гнали, как бесправное людское стадо. Всадники, сопровождавшие их, вынуждали пленников сохранять некоторый порядок, такчто отстающих не было, не считая тех, кто падал, чтобы больше не встать.

В результате Михаил Строгов, оказавшись в первых рядах покидавших ханский лагерь, то есть среди пленников из Колывани, не смешался с теми, кого только что привели сюда из Омска. Поэтому он не мог и помыслить, что в той же процессии находятся его мать и Надя, как и эти последние не подозревали о его присутствии.

Этот переход из лагеря в Томск в подобных условиях, под солдатскими нагайками, был ужасен, а для многих оказался смертельным. Люди брели по степи, по дороге, которая после проезда эмира и его авангарда стала еще более пыльной. А было приказано идти быстро. Передышки, да и то очень короткие, позволялись редко. Эти сто пятьдесят верст под палящим солнцем казались им бесконечными, даже если процессия двигалась быстро.

Он совершенно бесплоден, край, раскинувшийся от правого берега Оби до подножия горного хребта, который ответвляется от Саянских гор, тянущихся с севера на юг. Разве что порой несколько чахлых, опаленных зноем кустиков торчат там и сям, нарушая однообразие бескрайней равнины. Здесь никто ничего не выращивает, поскольку нет воды, и пленникам, измученным тяжелой дорогой, именно воды особенно не хватало. Чтобы добраться до реки, пришлось бы сделать крюк, пройти верст пятьдесят на восток до подножия горного хребта, которым отмечен водораздел между бассейнами Оби и Енисея. Там течет Томь, маленький приток Оби, который, прежде чем затеряться в одной из больших северных рек, протекает через Томск. Воды там вдоволь, степь не столь бесплодна, да и жара не такая палящая. Но начальники конвоя получили неукоснительно строгий приказ двигаться к Томску кратчайшей дорогой, поскольку эмир все еще мог опасаться, что на его войско нападет с фланга какая-нибудь русская колонна, подоспевшая сюда из северных провинций. Так вот, большая дорога проходит в стороне от берега Томи, по крайней мере, та ее часть, что связывает Кдлывань с поселком под названием Зеледеево, а сворачивать с большой сибирской дороги приказа не поступало.

Бесполезно расписывать страдания несчастных пленников. Многие сотни полегли в степи, их трупам предстояло пролежать там до поры, пока волки, которые появятся к зиме, обглодают их до последней косточки.

Подобно тому как Надя все время была рядом, готовая помочь старой сибирячке, Михаил Строгов, свободный в своих передвижениях в пределах колонны пленных, оказывал несчастным, более слабым товарищам всю помощь, какую позволяла ситуация. Одних он подбадривал, других поддерживал, не щадя сил, метался от тех к этим, пока всадник, угрожая пикой, не заставлял его занять место в том ряду, что был емууказан.

Почему он не пытался бежать? Потому что принял решение: теперь он устремится в степь не раньше, чем приблизится к тем местам, где дорога станет для него безопасной. Он уперся, как одержимый, увлекшись этой идеей – добраться до Томска «на средства эмира». И был прав. Стоило посмотреть на многочисленные отряды, мелькавшие по сторонам процессии, скачущие то на север, то на юг: становилось сразу понятно, что ему и двух верст не пройти – схватят. Всадники эмира множились, порой казалось, что они лезут прямо из-под земли, как те вредные насекомые, что выползают сотнями на поверхность после грозового дождя. К тому же в подобной ситуации бегство было бы крайне затруднительно, если вообще возможно. Солдаты из караула проявляли предельную бдительность, ведь если бы начальство усомнилось в их усердии, это могло стоить им головы.

Наконец 15 августа на склоне дня процессия достигла поселка Зеледеево, в тридцати верстах от Томска. Здесь дорога подходила к берегу Томи.

При виде этой речки первым побуждением пленников было броситься к воде, но их конвоиры не позволили им сломать ряды прежде, чем будет устроен привал. Хотя течение Томи в это время года стремительно, почти как у горных потоков, близость реки все же могла благоприятствовать бегству какого-нибудь отчаявшегося бедолаги или сорвиголовы, а потому охране надлежало принять строжайшие меры. Лодки, реквизированные в Зеледееве, были поставлены на два якоря и образовали цепь препятствий, которую не преодолеть. Границу лагеря, вплотную доходившую до первых домов поселка, охранял неприступный кордон часовых.

Михаил Строгов, может, до этого момента и подумывал ускользнуть в степь, но когда трезво изучил ситуацию, понял, что в этих условиях план побега вряд ли выполним, и, не желая ничего испортить, предпочел выждать.

Следующую ночь пленникам пришлось провести на берегу Томи. Дело в том, что эмир перенес вступление своих войск в Томск на день позже. Он решил ознаменовать военным парадом перемещение в столь значительный город своей штаб-квартиры. Феофар-хан уже занял томскую крепость, но большая часть его воинства разместилась за стенами в ожидании момента торжественного марша в город.

Иван Огаров оставил эмира в Томске, куда они оба въехали накануне, и вернулся в лагерь, раскинутый у Зеледеева. Отсюда он должен был выступить на следующий день с арьергардом ханской армии. Дом, где ему предстояло переночевать, уже приготовили. На восходе солнца пехота и кавалерия под его командованием двинулись к Томску, где эмир желал устроить им пышную встречу во вкусе азиатских властителей.

Когда привал был организован, узники, изнуренные тремя днями пути и обжигающим зноем, смогли, наконец, утолить жажду и хоть немного перевести дух.

Солнце уже село, наступали сумерки, но горизонт еще сиял меркнущим светом, когда Марфа Строгова, поддерживаемая Надей, спустилась к Томи. До этой минуты им было не пробиться к воде сквозь тесные ряды тех, кто там толпился, а теперь пришла их очередь.

Старая сибирячка склонилась к прохладным струям, а Надя, опустив туда руку, поднесла к ее губам ладонь, полную воды. Эта благодетельная влага возвращала к жизни их обеих, девушку и старуху.

Они уже повернулись, собираясь отойти от берега, как вдруг Надя резко выпрямилась. Невольный крик вырвался из ее уст.

Михаил Строгов здесь, всего в нескольких шагах от нее! Да, это был он!.. Последние лучи гаснувшего дня еще достаточно ясно освещали его!

Услышав голос Нади, Михаил вздрогнул… Но его самообладания еще хватило на то, чтобы ни единым словом не выдать себя.

Но тут рядом с Надей он увидел свою мать!

При этой внезапной встрече он, чувствуя, что больше не владеет собой, прикрыл рукой глаза и быстро зашагал прочь.

Надя чуть не бросилась вслед за ним, но старая сибирячка шепнула ей на ухо:

– Останься здесь, дитя мое!

– Это он! – пролепетала Надя сдавленным от волнения голосом. – Он жив, матушка! Это он!

– Да, это мой сын, Михаил Строгов, – отвечала Марфа. – Но, как видишь, я и шага не сделала к нему! Поступай также, моя девочка!

Михаил же только что пережил одно из сильнейших потрясений, какие способен вынести смертный. Его мать и Надя здесь! Две пленницы, образы которых почти слились воедино в его сердце! В общей беде Бог привел их друг к другу! Итак, Надя узнала, кто он? Нет, он успел заметить жест Марфы, удержавшей девушку, когда та хотела броситься к нему! Значит, мать все поняла и сохранила тайну сына.

За ту ночь Михаил раз двадцать был готов устремиться на поиски матери, но он сознавал, что обязан подавить огромное желание заключить ее в объятия, еще раз пожать руку своей юной спутнице! Малейшая неосторожность могла погубить его. К тому же он ведь давал клятву, что не встретится с матерью… да, он не увидит ее, добровольно откажется от встречи! Раз невозможно бежать нынче же ночью, он сделает это, как только прибудет в Томск. В этих двух существах сосредоточена вся его жизнь, но он затеряется в степи, так и не прижав их к сердцу, он бросит их на произвол стольких невзгод!

Итак, Михаил надеялся, что эта новая встреча посреди лагеря у Зеледеева не повлечет за собой губительных последствий ни для матери, ни для него самого. Но он не знал, что некоторые подробности этой сцены, как бы мимолетны они ни были, не укрылись от глаз Сангарры, шпионки Ивана Огарова. Цыганка была там, на берегу, всего в нескольких шагах. Она, как всегда, глаз не спускала со старой сибирячки, а та знать не знала об этой слежке. Приметить Михаила Строгова Сангарра не успела: когда она оглянулась, он уже скрылся из виду. Но жест матери, удержавшей Надю, она заметила, а молния, сверкнувшая в глазах Марфы, лучше любых слов сказала ей все.

Отныне сомнений не осталось: сын Марфы Строговой, царский курьер, в настоящее время находится в Зеледееве среди пленников Ивана Огарова!

Сангарра была убеждена, что он здесь, хоть и не знала его! Поэтому она не пыталась его разыскивать, да и кого найдешь темной ночью в такой многолюдной толпе?

Дальнейшая слежка за Надей и Марфой Строговой также стала бесполезной. Было очевидно, что эти женщины держатся настороже, бессмысленно ждать, не совершат ли они какой-нибудь промах, который поставит под удар царского фельдъегеря.

Теперь цыганку заботило одно: как бы поскорее известить Ивана Огарова. Поэтому она тотчас покинула лагерь пленных. Через четверть часа она уже была в Зеледееве. Ее провели в дом, который занимал сподвижник эмира.

Иван Огаров принял цыганку без промедления.

– Что тебе нужно, Сангарра? – спросил он.

– Сын Марфы Строговой в лагере! – объявила она.

– Среди пленных?

– Да, он в плену.

– Ах! – вскричал Иван Огаров. – Теперь-то я выведаю…

– Ты ничего не выведаешь, Иван, – возразила цыганка. – Ведь ты его даже не видел.

– Но ты же знаешь его! Ты его видела, Сангарра!

– Я не видела его, но я подстерегла его мать: у нее вырвалось одно движение, которым она себя выдала. Я сразу все поняла!

– И ты уверена, что не ошиблась?

– Уверена.

– Ты знаешь, как для меня важно арестовать этого курьера, – напомнил Иван Огаров. – Если письмо, которое ему вручили в Москве, дойдет до Иркутска и попадет в руки великого князя, он будет настороже, мне тогда до него не добраться! Это письмо я должен получить любой ценой! А тут ты приходишь и заявляешь, что курьер, везущий его, в моей власти! Еще раз спрашиваю тебе, Сангарра: все точно, ты не ошиблась?

Огаров произнес эти слова с большим напором. Видно, ему и впрямь крайне важно было завладеть тем письмом – его возбуждение говорило об этом. Однако Сангарру нисколько не смутила настойчивость, с какой он уточнил свой вопрос. Она ответила невозмутимо:

– Я не ошибаюсь, Иван.

– Но послушай, Сангарра, в лагере несколько тысяч пленных, а ты сама говоришь, что не видела Михаила Строгова!

– Да, – отвечала цыганка, и дикая радость вспыхнула в ее глазах, – я его не знаю, но его мать знает! Иван, нам придется заставить ее говорить!

– Что ж, завтра она заговорит! – воскликнул Огаров.

Затем он протянул цыганке руку, и та ее поцеловала, однако в этом почтительном жесте, который в обычае у северных племен, не было ни тени пресмыкательства.

Сангарра вернулась в лагерь. Устроилась снова поблизости от Нади и Марфы Строговой и всю ночь не спускала с них глаз. Старуха и девушка не спали, хотя обе были страшно утомлены. Но тревоги, мешавшие им заснуть, были сильнее усталости. Михаил Строгов жив, но он в плену, как и они! Ивану Огарову это известно, а если и нет, разве не может он об этом узнать? Надя была всецело поглощена одной мыслью: ее спутник, которого она считала мертвым, жив! Но Марфа Строгова, более прозорливая, вглядываясь в будущее, догадывалась, что хоть она не дорожит собой, у нее есть все основания бояться за сына.

Затаившись в потемках совсем рядом с ними, Сангарра несколько часов подряд оставалась на этом посту, навострив уши… Но подслушать ничего не смогла. Из неосознанной, инстинктивной осторожности Марфа Строгова и Надя не обменялись ни единым словом.

На следующий день, 16 августа, около десяти утра, у границы лагеря раздались оглушительные звуки труб. Они звали солдат шахской армии под ружье, и те немедленно принялись строиться.

Иван Огаров, покинув Зеледеево, присоединился к многочисленным шахским офицерам, составляющим штаб армии. Его лицо было мрачнее обычного, в напряженных, застывших чертах угадывалось глухое бешенство, ищущее любого повода, чтобы вырваться наружу.

Михаил Строгов, скрываясь в толпе пленников, видел, как этот человек проходил мимо. У него возникло предчувствие, что надвигается какая-то катастрофа, ведь теперь Иван Огаров знал, что Марфа Строгова – мать капитана корпуса царских курьеров.

Подъехав к центру лагеря, Огаров соскочил с лошади, и всадники из его эскорта, оттеснив толпу, образовали вокруг него широкое пустое пространство.

В этот момент Сангарра, подойдя к нему, сказала:

– Я ничего нового не узнала, Иван!

Ни слова не отвечая, Огаров отдал одному из своих офицеров какой-то короткий приказ.

Тотчас солдаты принялись прочесывать ряды пленников, грубо расчищая себе путь. Несчастных людей колотили древками пики нагайками, им приходилось торопливо вскакивать, выстраиваясь кольцом вдоль границы лагеря. За их спинами расположился в четыре ряда кордон из пехотинцев и всадников, абсолютно исключив возможность бегства.

Немедленно воцарилось молчание, и тут Сангарра по знаку Ивана Огарова направилась туда, где среди других пленниц стояла Марфа Строгова.

Старая сибирячка видела, как она приближалась. И поняла, что сейчас произойдет. Презрительная усмешка промелькнула на ее губах. Потом, наклонившись к Наде, она тихо сказала:

– Мы с тобой больше не знакомы, дочка! Что бы ни произошло, каким бы жестоким ни было это испытание, смотри же: ни слова! Пальцем не шевельни! Все дело в нем – не во мне!

Тут подошла Сангарра. Несколько мгновений она молча смотрела в лицо старой сибирячке, потом положила ей руку на плечо.

– Чего тебе? – обронила Марфа Строгова.

– Пойдем! – отвечала цыганка.

И, подтолкнув пленницу, вывела ее на середину площадки, где их ждал Огаров.

Михаил Строгов полуприкрыл глаза, боясь, как бы горящий взгляд не выдал его.

Оказавшись лицом к лицу с Огаровым, старуха выпрямилась, скрестила на груди руки и молча ждала.

– Ты Марфа Строгова? – спросил он.

– Да, – отвечала старая сибирячка спокойно.

– Ты готова отказаться от того, что говорила три дня назад, когда я допрашивал тебя в Омске?

– Нет.

– Итак, тебе не известно, что твой сын, царский фельдъегерь, проезжал через Омск?

– Я ничего об этом не знаю.

– И человек, которого ты приняла за своего сына на почтовой станции, был кто-то другой? Не твой сын?

– Это был не он.

– А с тех пор ты его не встречала? Здесь, среди этих пленных?

– Нет.

– А если тебе его покажут, ты его узнаешь?

– Нет.

При этом ответе, говорящем о непреклонной решимости ни в чем не признаваться, в толпе послышался шепоток.

Иван Огаров с угрозой стиснул кулаки – не смог сдержаться.

– Слушай! – сказал он Марфе Строговой. – Твой сын здесь, и ты немедленно укажешь нам его!

– Нет.

– Все эти люди, взятые в Омске и Колывани, сейчас пройдут у тебя перед глазами, и если ты не укажешь мне Михаила Строгова, получишь столько ударов кнута, сколько человек перед тобой пройдет!

На самом деле Огаров уже понял, что сколько бы он ни грозился, каким бы пыткам ее ни подвергал, неукротимая сибирячка не заговорит. Чтобы разоблачить царского посланца, он теперь рассчитывал не на нее, а на самого Строгова. Ему казалось невозможным, чтобы мать и сын, увидев друг друга вблизи, не выдали себя каким-нибудь непроизвольным движением. Разумеется, если бы он хотел лишь перехватить письмо императора, приказал бы обыскать всех пленников, и дело с концом. Но Михаил Строгов мог, осознав, к чему все идет, уничтожить письмо, а если он не будет узнан и сможет добраться до Иркутска, замыслы Ивана Огарова сорвутся. Итак, предателю требовалось наложить руку не только на послание, но и на его носителя.

Надя поняла все. Теперь она знала, кто такой Михаил Строгов, почему он хотел неузнанным пересечь захваченные ханами области Сибири!

По приказу Ивана Огарова пленники один за другим проходили перед Марфой Строговой, а она оставалась неподвижной как статуя, и во взгляде ее нельзя было прочесть ничего, кроме полнейшего равнодушия.

Ее сын шел в числе последних. Когда пришел его черед пройти перед своей матерью, Надя закрыла глаза, она не могла на это смотреть!

Михаил Строгов выглядел абсолютно невозмутимым, только на его ладонях выступила кровь, так глубоко он впился в них ногтями.

Иван Огаров был побежден, сын и мать взяли верх!

Сангарра, стоявшая с ним рядом, произнесла всего одно короткое слово:

– Кнут!

– Да, – закричал Огаров, больше не владея собой. – Кнут для этой старой мерзавки! Бейте, пока не сдохнет!

Солдат, державший в руках это ужасное пыточное орудие, приблизился к Марфе Строговой.

Кнут состоит из нескольких кожаных ремешков, к концам которых прикреплены кусочки крученой металлической проволоки. Считается, что приговор к ста двадцати ударам кнута равносилен смертному. Марфа Строгова это знала, но она знала также, что никакая пытка не вынудит ее заговорить, и была готова пожертвовать жизнью.

Два солдата схватили старую женщину и поставили на колени. Ее платье разорвали, обнажив спину. К груди ей приставили саблю так, чтобы острый конец всего на три-четыре пальца не доставал до кожи: стоит ей пошатнуться от боли, и он будет вонзаться в грудь.

Ханский солдат встал над ней.

Он ждал приказа.

– Давай! – сказал Иван Огаров.

Кнут просвистел в воздухе…

Но ударить не успел – чья-то могучая рука вырвала его у палача.

Михаил Строгов был здесь! Этой кошмарной сцены он выдержать не смог! Если на почтовой станции в Ишиме, когда хлыст Ивана Огарова коснулся его плеча, он сдержался, то здесь, когда удар должен был обрушиться на его мать, он утратил самообладание.

Огаров своего добился.

– Михаил Строгов! – воскликнул он.

Потом, шагнув вперед, усмехнулся:

– А, проезжий из Ишима?

– Он самый! – откликнулся Михаил.

И, замахнувшись, рассек кнутом лицо Огарова:

– Око за око!

– Недурной ответ! – выкрикнул кто-то из зрителей, чей голос, на его счастье, потонул в общем гомоне.

Десятка два солдат навалились на Михаила Строгова, готовые убить его на месте…

Но Иван Огаров, у которого вырвался крик боли и ярости, жестом остановил их.

– Этот человек подлежит суду эмира! – сказал он. – Пусть его обыщут!

На груди Михаила Строгова обнаружили письмо с имперским гербом, которое он не успел уничтожить. Письмо было вручено Ивану Огарову.

Зрителем, который произнес фразу «Недурной ответ!», был не кто иной, как Альсид Жоливе. Он вместе со своим собратом по перу тоже ночевал в Зеледееве, они вместе присутствовали при этой сцене.

– Черт возьми! – сказал он Гарри Блаунту. – Крепкий народ эти северяне! Согласитесь, что нам бы надлежало искупить свою несправедливость по отношению к попутчику! Будь он хоть Корпанов, хоть Строгов, он того заслуживает! Красиво расквитался за случай в Ишиме!

– Да, действительно расквитался, – отвечал Гарри Блаунт, – но теперь этот Строгов – покойник. Пожалуй, для него было бы лучше, если бы он еще помедлил, прежде чем вспомнить обиду!

– И оставил свою мать гибнуть под кнутом?

– А вы считаете, он такой выходкой облегчил ее участь? И ее, и своей сестры?

– Ничего я не считаю, – буркнул Альсид Жоливе, – знаю только одно: на его месте я и сам не сделал бы лучше! Ну и рубец! Эх, кой черт! Надо же иногда и вскипать! Если бы Бог хотел, чтобы мы всегда и везде оставались невозмутимыми, он влил бы нам в жилы не кровь, а воду!

– Отменный эпизод для хроники! – сказал Гарри Блаунт. – А если бы вдобавок Иван Огаров был столь любезен, что показал бы нам это письмо!..

Как только Огаров осушил кровь, что струилась по его лицу, он вскрыл конверт. Долго читал и перечитывал письмо, словно хотел как можно глубже усвоить то, что там содержалось.

Затем, распорядившись, чтобы Михаила Строгова, накрепко связанного, отправили в Омск вместе с прочими узниками, он принял командование над войском, раскинувшим лагерь в Зеледееве, и под оглушительный аккомпанемент труб и барабанов двинулся к городу, где его ждал эмир.