Текст книги "Рассказы из правого ботинка (сборник)"

– Пойду! – шмыгнул носом отрок.

Народу в усадьбе Эйдельштейнов собралось столько, что не протолкнуться. На дороге мест нет от дорогих самоходов. Хозяин собственной персоной – шумный, веселый, уже слегка под хмельком – встречал каждого гостя и лобызал в обе щеки, щекоча пышными бакенбардами. Кузенька испугался, что и ему сие предстоит, но бог миловал – недоросля хозяин не приметил, пропустил нецелованным. Зато уж папеньку встретил точно равного, пусть он и всего лишь коллежский асессор.

Сам-то Эйдельштейн действительный статский советник, хотя и не служит. Да еще и доктор философии впридачу. А уж богатей страшенный – мало не четверть малороссийского леса ему принадлежит. В прошлом году опять вошел в десятку первых миллионщиков империи.

Кузенька с любопытством вертел головой, то и дело подмечая средь гостей известных персон. Вон подле стола с закусками примостился граф Михалков, заслуженный синемадеятель, автор презабавнейших комедийных картин «Последнее воскресенье» и «Героический барин». Рядом – контр-адмирал Валуев по прозванию Сахалинский Гигант и профессор Зворыкин, внук великого изобретателя. А вон там, на особо почетном месте – сам князь Гагарин, убеленный сединами звездоплаватель!

Понемногу смеркалось. Над аллеей зажглись фонари синего света, трехэтажный особняк замигал, точно рождественская елка. Красиво стало, душевно. Кто из гостей торопился на другие приемы или званые вечера – а и много же их на этой неделе! – разъехались. Кто никуда не спешил, остались и теперь вели досужие разговоры за бокалом мозельского. В одной беседке играли в лото, в другой – в буру, а в третьей стучали на биллиарде. На мартовском снежке отражалось пламя многочисленных костров.

Сам Эйдельштейн, утомленный бурным вечером, покоился на обширной тахте, закутанный в плед. Лакей Пашка разводил для хозяина кальян на медовом табаке. Время от времени лесопромышленник подымал голову, ища взглядом супругу – та потерялась где-то среди гостей.

Сидящие подле друзья – братья Большеватые, австрийский миллионщик Нойвирт, отставной предводитель дворянства Немцов и другие – занимали себя степенной беседой. Сначала речь зашла о популярной ныне телепередаче «Битва провидцев», о «астральном спецназе» его величества Петра, потом перекинулась на знаменитых провидцев былых времен. Вспомнили о болгарке Ванге, поговорили о менталисте Вольфе Мессинге, кто-то упомянул старца Папюса…

Услышав про Папюса, Эйдельштейн сразу пробудился от кальянной дремоты и начал ругательски его ругать. Хотя и другие здесь не особо почитали этого то ли волшебника, то ли шарлатана, который последние десять лет жизни провел подле царя Николая Александровича, якобы исцеляя цесаревича Алексея и дурно влияя на всю монаршью семью. Это же все Папюс убедил императора не вступать в Первую Германскую, из-за чего России и не достались те богатые контрибуции, что заполучили Англия с Францией и даже ушлая Америка. До сих пор из-за того случая покойного царя Николая прозывают Трусоватым – не гласно, конечно, а в кулуарах.

Эйдельштейн уверял всех, что если б только Николай II прислушался к словам императрицы и вместо французского жулика приблизил к себе сибирского подвижника Распутина, вся бы его жизнь сложилась куда превосходнее.

Кузя от этих разговоров совсем заскучал. Кругом одни взрослые, заняться совершенно нечем. Сейчас бы домой, зарубиться с хлопцами в «Мир лоханей». Но папаша домой пока не собирается, хотя мамаша уже дважды звонила ему на ячейный телефон.

Принесли еще мозельского, сациви и ведерную миску пельменей. Эйдельштейн оживился, сгреб мясистой рукой вилку и насадил на нее сразу два пельменя. Чавкая и обливаясь потом, миллионщик неожиданно обратил внимание на мающегося от скуки Кузю.

– А что этот хлопец тут такой кислый? – спросил Эйдельштейн. – А?! Хлопец чей?.. Твой, Немцов?.. Не твой?.. А чей?..

– Мое это детище, – отозвался Иван Ильич. – Большеватый-младший, так сказать, прошу любить и жаловать…

– И чего он у тебя кислый такой? Чего?

– Да… по мамке, верно, скучает. Она же дома осталась.

– И правильно, что осталась! Женщина должна сидеть дома, плакать, штопать и готовить! Я сказал!

Кузя злобно покосился на папашу. «По мамке скучает», тоже ляпнул… Опозорил перед всеми, словно маленького…

– Вы уж извините, если что не так, – повинился Иван Ильич. – Очень уж просился…

И снова Кузя едва сдержался, чтоб не обругать папашу. Он просился, ага! Сам же потащил, разве что не силком! А ему бы век не видать этих пьяных толстомордий!

– Мозельское нехорошее! – заявил Эйдельштейн, понюхав свой бокал. – Сухое совсем! Замените!

Лакей чопорно кивнул, удалился в дом и через минуту вернулся с той же самой бутылкой. Но теперь вино Эйдельштейну очень понравилось.

– Вот! – воскликнул он. – Могут же делать! Могут! Только не хотят! Подонки, однозначно! А ты, хлопец, не кисни мне тут! Не кисни, кому сказал! Папаша, развеселите ребенка или пошел вон, негодяй!

Иван Ильич забеспокоился и дал сыну легкого тычка. Теперь и он уже жалел, что дал волю своему доброму сердцу и притащил негодного отпрыска на званый вечер. Вон как Эйдельштейн-то кипятится! Того гляди, совсем рассердится, откажет от дому! Отказал же он княжне Канделаки, когда та пришла на прием с князем Церетели, не узнав заранее, что Эйдельштейн его терпеть не может. Вспыльчив лесопромышленник, аки порох, из-за любого пустяка разойтись может.

И ведь дворянской крови в ём ни капельки. По батюшке, по матушке – сплошь купцы, фабриканты, латифундисты. Большеватые и сами род захудалый, в ничтожных титулах, но все же кой-какие предки имеются. А Эйдельштейны кто? Да лет сто назад он бы и сметь не мог, чтоб такое обчество у себя собрать, да еще позволять себе перед иными дверь захлопывать!

Но теперь уж не те времена. Нынче все эти титулы – так, для устного почета. Всякому лестно называться князем или там графом, спору нет, только преимуществ это больше не дает. При царе Иване вот давало кое-что, даже при царе Михаиле еще сохранялась парочка привилегий, а теперь… разве что щеки раздуть при случае, длинной родословной похвалиться.

Да и раздают сейчас титулы налево и направо – и чего б не раздавать, если ничего вещественного к ним не прилагается? Всей и чести, что дворянская грамота на пергамене, да подпись царева, собственноручная. А вот пошлину в казну изволь внесть – и немаленькую.

Непонятно даже, кто кого награждает.

По счастью, на сей раз обошлось, Эйдельштейн не рассердился. Даже изволил щелкнуть Кузеньку в нос и ласково назвать «поганцем». Иван Ильич, услышав это, облегченно вздохнул – гроза прошла стороной.

– А что, хлопец, – чавкая, осведомился Эйдельштейн, – как у тебя с отметками? Поди, нули сплошные?

– Что вы, что вы, Владимир Вольфович! – торопливо вмешался Иван Ильич. – Хорошо мое детище учится, всем на заглядение! Только сегодня табель у его проверял – ни единого нуля!..

– Поди ж ты! – усмехнулся Эйдельштейн. – А что тогда?

– По математике – пять шаров, по русскому – пять шаров, по истории – пять шаров! – внутренне сгорая со стыда, принялся врать Иван Ильич. – Круглый отличник мой Кузенька!

– Да уж вижу, что круглый, – потыкал Кузю в пузо Эйдельштейн. – Круглей некуда. Государя бы сюда сейчас – он как раз любитель детишек в животы целовать…

Иван Ильич аж поперхнулся от сих крамольных речей. Забегал глазами – что, где, нет ли рядом фискалов? Вроде никто ничего. Лица только у всех стали каменные.

Хотя даже и донесут – что будет-то? Закон о словесном оскорблении Величества тридцать лет уж, как отменен. Говори что хочешь – ветер унесет.

Но лучше все-таки не говори, потому невежливо.

– Так значит, отличник он у тебя, Большеватый? – осклабился Эйдельштейн. – Отличник, значит! Это хорошо! Я всегда говорил – русское образование самое мощное в мире! Любого дурака отличником сделаем! Вот ты, отличник! Сколько будет шестью восемь?!

– Сорок восемь… – настороженно ответил Кузя.

– Молодец! Молодец же! А семью девять сколько будет?!

– Шестьдесят три…

– Молодец! А если пятьсот тридцать два да на шестьсот сорок четыре помножить?! Сколько будет?!

Кузя сглотнул. Иван Ильич тоже сглотнул. Такую задачку он и сам без мелкосчетчика нипочем бы не решил. И никто бы в целом свете не решил. Вот разве что Гоша Райх из присутствия. Всего полгода как из студентиков вышел, елистратишка простой, а с цифирью обращается быстрей скородума. На спор множит в уме числа трехзначные, четырехзначные… один раз пятизначные помножил, хотя покраснел, как вареная свекла.

Но то Гоша Райх, а то Кузенька. Он и двузначные не помножит, даже ударь его папенька ногой по темечку.

– Вы, видно, надсмехаетесь, Владимир Вольфович! – льстиво подхихикнул Иван Ильич. – Шибко же сложный пример! Попроще бы что, попроще!

– Попроще им! – возмутился Эйдельштейн. – Ну вот вам простая задачка, для приготовишек! Погнались за мной вчерась тридцать собак, из которых семь были белые, восемь серые, а остальные черные…

– Черных было пятнадцать! – обрадованно сосчитал Кузя.

– Не перебивай! – рявкнул Эйдельштейн. – Не закончена еще задача! Погнались за мной… э… кха… Тьфу, сбился! Из-за вас сбился! Сначала начну. Погнались за мной вчерась тридцать собак, из которых семь были белые, восемь серые, а остальные черные…

– Так правильно же Кузенька сосчитал, пятнадцать было черных! – воскликнул Иван Ильич.

Эйдельштейн прищурился и окинул отца и сына Большеватых пристальным взглядом. Оба-двое дышали такой ясной, такой незамутненной душевной простотой, что Эйдельштейн решил уже не завершать задачу. Пусть их.

– Короче, с математикой у твоего отличника жопа, – подытожил он. – И с литературой тоже.

– А с литературой-то почему?! – вскинулся Кузя.

Не желая объяснять очевидное, Эйдельштейн покривился, да махнул пренебрежительно рукой. Но все же ради справедливости задал дополнительный вопрос:

– Ответствуй мне, отрок, насколько велико влияние Верлена и прочих французских поэтов на русских символистов?

Ответа он не дождался. Только лицо у Кузи стало задумчивым-задумчивым…

Эйдельштейн некоторое время еще щурился на отца, сына, а заодно и на дядю Большеватых, а потом хлопнул себя по колену и злорадливо объявил:

– Вот что мы сейчас сделаем, Большеватый! Ты, помню, в надворные метишь? Похлопотать еще меня просил?

– Оно так! – обрадованно кивнул Иван Ильич.

Выходит, Эйдельштейн все-таки не забыл! С его-то связями, его-то влиянием достать вожделенный чин – проще пареной репы. Только не любит он протекции оказывать. Даже родне не любит, что уж про друзей говорить? Но изредка исключения все же делает, и тут уж не упусти шанс, потрафи!

– Вот что, Большеватый. Заради сынка твоего, отличника, позвоню уж… у кого ты там в конторе сидишь?.. у товарища министра финансов?.. Юсупова?.. вот ему позвоню. Люблю отличников. Наше будущее. Но если соврал… ух тебе!.. ух!.. Сидеть тебе тогда в асессорах до седых волос!

Иван Ильич нервно хихикнул, косясь на нерадивого отпрыска. Тот бессмысленно таращится в никуда и дела ему нет, что папенька здесь карьеру на кон ставит. А ничего не попишешь, Эйдельштейн таков – как что втемяшится, так уж не вытащишь.

– Сейчас мы вас проверим, сейчас мы вас проверим… – забормотал он. – Эй, Пашка!.. Пашка, поди сюда, негодяй!.. Принеси мне… забыл название! Штуку ту принеси!.. ну ту штуку!.. сам поди должен знать, не дурак же?!

Вышколенный Пашка без промедления принес барину электрическую планшетку и бутерброд с черной икрой. Эйдельштейн довольно откусил от бутерброда и вывел на экран несколько текстовых столбцов. Помедлил, поводил пальцем предвкушительно и молвил:

– Я тебя, хлопец, по истории проэкзаменую. Диктанты писать и задачи решать мне недосуг… и еще стол пельменями занят. Пельмени важнее людей, потому что людей у нас много, а пельменей не хватает. Я в Китае был днями – там людей еще больше, а пельменей у них совсем нет. Нету нормальных пельменей. Все съели. Манты есть китайские, но и те скоро кончатся, наверное. Целая страна людей, и все жрут. Так, о чем это я?.. Да, экзамен. Устный. Давай, расскажи мне о-о-об… Иване Грозном.

– Ну, Иван Грозный был первым царем… – уныло забормотал Кузя. – При нем была опричнина… Из-за опричнины повысилась смертность… и люди стали думать, что царь злой…

На этом познания Кузи по данному вопросу закончились. Эйдельштейн немного подождал, неторопливо съев три пельменя, и решил двигаться дальше.

– Про Екатерину Вторую мне расскажи, – потребовал он.

– Екатерина была умная… красивая… она часто меняла фаворитов… и подтвердила манифест о верности дворянства…

– Все?

– Нет… При Екатерине страна покрылась университетами… а еще она продала Курильские острова Японии.

– Екатерина?..

– Екатерина.

– Понятно. Ну а про декабристов что скажешь?

– Когда царь Александр неожиданно скончался в Таганроге… – относительно бодро начал Кузя, – началось восстание, потому что Константин отрекся от престола… потому что он был монахом… а на Сенатской площади взволновались декабристы… но царь Николай их разогнал. Их всех отправили в Сибирь… а их жен оскорбили, лишили званий… и тоже отправили в Сибирь.

– Молодец! – крякнул Эйдельштейн. – Ладно, а про Алексея Второго что скажешь?

– Алексей был жестоким царем и много ссылал в Сибирь… – забубнил Кузя. – Но он выиграл войну… и приказал ученым сделать атомную бомбу… Еще по его приказу был убит Ульянов… который хотел освободить крестьян… и всех обложили налогами…

– Вот даже как. Ну а по совсем недавней что у нас? Про Михаила Второго расскажи.

– Царь Михаил принял конституцию… и отменил закон о дворянских вольностях… а еще он женился на арабской царевне… чтобы дети не болели… и у него взорвались мозги…

На этом месте Эйдельштейн спрятал лицо в ладони и начал сдавленно хрюкать. Иван Ильич сидел окаменелый, стараясь не смотреть на покрасневшего ушами отпрыска.

Хотя насчет арабской царевны он передал суть верно. Император Михаил, еще в бытность свою великим князем закончивший ПМБУ имени Тимирязева, всю жизнь переживал из-за генетического нездоровья Династии. Слишком уж мало осталось в Европе монархических родов, слишком уж тесными переплелись они родственными узами. Каждый второй Романов страдает наследственными хворями. Алексей Второй мучился гемофилией и умер в сорок два от кровоизлияния в мозг, Иван Седьмой был эпилептиком и тоже умер в сорок два, Андрей Первый вообще не дожил до двадцати четырех, просидев на троне неполные два года.

Его младший брат и наследник (император Андрей скончался бездетным) твердо решил положить этому конец и стал искать невесту в тех династиях, которые уж точно с Романовыми не в родстве. И женился на одной из внучек Саудовского падишаха. Конечно, царевне Зейнаб пришлось принять православие, но ради брачного союза с Империей падишах был согласен и не на такое. Она получила крестильное имя Зинаида и уже через год родила мужу первого сына – цесаревича Петра.

Но во всем остальном Кузя наворотил таких вавилонов…

– Не мозги взорвались!.. – отчаянно зашептал Иван Ильич. – Не мозги взорвались, а инсульт!.. Император Михаил скончался от инсульта!..

Но было уже поздно. Эйдельштейн вполне составил мнение о познаниях Большеватого-младшего. И мнение это было куда как скверным.

– Вот теперь какие отличники в школах пошли! – зловеще прищурился он. – А я им говорю, говорю, пора проводить реформу образования! У всех кругом высшее образование, но все почему-то круглые дураки! Завтра же отпишу государю в твиттер! А ты, Большеватый, думать забудь о протекциях! Сын твой дурак, и ты наверняка такой же дурак! Яблоня же от яблочка далеко не укатывается! Еще и обмануть меня хотел, подонок! Сидит тут, жрет за мой счет! Объедает! Всю Россию объедает! Отдай сюда сациви, негодяй такой! Что у тебя там во рту? Выплюни!

Иван Ильич сидел как обделавшийся, не смея поднять глаз. Но куда хуже себя чувствовал Кузя. Большеватый-младший предчувствовал выволочку, какой за двенадцать лет его жизни еще не случалось.

Обычно папенька только грозится взять розги, но в этот раз он, пожалуй, и в самом деле достанет их из шкапа. Того самого шкапа с застекленными дверцами, в котором лежат вещи, что не используются, но и не выкидываются. Мундир и кортик покойного дедушки. Патефон и ящик старых пластинок. Хрустальные лебеди, которых тетя Параша из Симбирска дарит маменьке на каждые именины.

И розги. Бывалые, заслуженные розги, что принадлежали бабушке Кузи, бывшему инспектору реального училища. Она торжественно положила их в этот шкап еще двадцать лет назад, когда вышел указ об отмене телесных наказаний в учебных заведениях. С тех пор розги лежали там мирно, не имея причины окунуться в соленую воду.

Но если срочно не поправить положение, они уже сегодня прогуляются по чьему-то заду…

– А у меня зато по гимнастике одни пятерки, – подал голос Кузя.

– У тебя, и по гимнастике? – насмешливо хмыкнул Эйдельштейн. – У такого-то пузыря? Мели, Емеля!..

– А что?! Я в лапте лучший битчик! И в городках тоже! «Письмо» с двух бит выбиваю!

– «Письмо» – и с двух бит? – не поверил Эйдельштейн. – Вот зачем ты мне брешешь, хлопец? Зачем брешешь?

– А вы мне биту в руки дайте – я вам что хочешь вышибу! – дерзко ответил Кузя.

Вопреки своей воле Эйдельштейн заинтересовался. Он кликнул Пашку и велел немедля принести биту, городки и две бутылки кахетинского. Уже очень сонная компания переместилась на гимнастическую площадку, где Эйдельштейн держал боксерский мешок, трехпудовую гирю и сломанный турник. Других снарядов у него не было, потому что гимнастику Эйдельштейн не любил.

– Пашка, а откуда у меня городки? – поинтересовался он. – Не было же у меня городков. Ты их что, купил? Зачем купил? Я не велел.

– Подарили-с, – процедил Пашка, расставляя деревянные брусочки. – Петр Михайлович подарили-с, на позапрошлые именины-с.

– Так я и думал, – довольно кивнул Эйдельштейн. – Подарили, конечно. Мне все дарят. Сегодня вот подарили лошадь, но плохую. Наверное, сдохнет. А ты, хлопец, держи биту. Кидай.

Биту Кузя взял, но кидать ее медлил. Примерившись к разложенным «письмом» городкам, он вроде бы и взмахнул рукой, но тут же ее опустил. Вместо броска он сказал Эйдельштейну:

– Дядя Володя, а что мне будет, если я его с двух бит разобью?

– Ты что, торгуешься? – удивился Эйдельштейн. – Со мной торгуешься? Вот хам! И чего ж ты хочешь, щенок такой?

– А сделайте то, что папеньке обещали! – набравшись смелости, попросил Кузя. – Позвоните… ну, куда там надо позвонить…

– Ишь каков! – восхищенно протянул Эйдельштейн. – Ишь! Азартен, Парамоша! А давай! Забились! Все равно же с двух бит не выбьешь!

Кузя хмыкнул и снова взмахнул рукой. Бита прочертила воздух и угодила точнехонько в центр «письма». «Марка» высоко подпрыгнула и шмякнулась в полуаршине от «города».

– Молодец, распечатал грамотно, – похвалил Эйдельштейн, внимательно глядя на удар. – Только бита у тебя осталась всего одна. А тут еще минимум две нужно.

Вместо ответа Кузя сильно отошел вправо, присел, почти опираясь руками оземь, широко замахнулся и швырнул биту в «город».

Вот тут не только у Эйдельштейна – у всех глаза полезли на лоб. Бита пролетела так низко, что под ней едва ли удалось бы всунуть палец. Она чуть коснулась, буквально чиркнула по одному, а затем и второму городку, но они пульнули влево с такой силой, что не только сами вылетели с «города», но и выбили своих сотоварищей.

– Вот! – гордо воскликнул Кузя. – С двух бит!

– Поди ж ты… – покачал головой изумленный Эйдельштейн. – С двух бит… Хлопец еще, а как разбил…

Кузя гордо засопел. Он по праву гордился этим своим ударом. Никто в классе не умел так разбивать. Да что там в классе – во всей гимназии! А вся-то и хитрость – правильное движение кистью. Ее нужно разгибать в самом конце броска и ни мигом ранее.

Остальное приходит с опытом.

Надо сказать, Кузя смог бы разбить не то что с двух – с одной биты. Но это непозволительно. По современным правилам первой битой «письмо» нужно «распечатать» – выбить «марку», центровой городок, да при этом не задеть ни один из четырех прочих. И лишь затем можно разбивать остальные. Так что две биты – это минимум возможного.

– В лапту так же играешь? – уточнил Эйдельштейн.

Кузя ухмыльнулся и поднял биту к плечу. Мол, спрашиваете!

– Ладно, верю на слово. Проверять не буду, а то час уже поздний. Большеватый! Большеватый, где ты там?!

Иван Ильич подоспел на полусогнутых и с тревогой заглянул Эйдельштейну в глаза. Тот поморгал, наморщил лоб и сказал:

– Я слову своему верен. Позвоню завтра Юсупову насчет тебя. То есть сегодня уже. Пашка, который там час?!

– Два часа ночи-с, – отрапортовал Пашка.

– Это мы хорошо посидели, – задумчиво кивнул Эйдельштейн. – Гостей там много еще?!

– Еще шестеро-с. Четверо в буру играют-с, а двое уснули-с.

– Разбуди и гони их к черту. Нахлебники. И вы все тоже идите к черту, а я пошел домой.

– Но вы уж не позабудьте!.. – взмолился Иван Ильич.

– Не нуди, Большеватый. Раз обещал – позвоню, – вяло махнул рукой Эйдельштейн.

Ему уже было скучно.

Надворный советник Иван Ильич Большеватый встал из-за стола и сладко потянулся. С тех пор, как он получил повышение, настроение неизменно было замечательным. Все вокруг восхищало и радовало, хотелось петь песни и слагать стихотворения.

Особенно добрые чувства вызывал любимый сынок Кузенька. Гордый отец ежедневно умилялся, гладя обритую макушку. Вот и сегодня Иван Ильич вошел в детскую, вслушался в грохот скородума и умилился. Играет сынок, в «Мир лоханей» играет. В армию придет пора идти – лоханистом будет, не иначе.

Стараясь не отвлекать драгоценное чадо, Иван Ильич дотянулся до висящего на спинке стула ранца и нашарил табель. Полистал последние страницы… и улыбка начала сползать с его лица.

– Это что же ты творишь, недоросль?! – горестно возопил Иван Ильич, сдергивая с сыновней головы наушники. – Что это за отметки у тебя?!

– А… а что не так?.. – захлопал глазами Кузенька. – Я… я подтянулся!.. Подтянулся же!..

– Да где же ты подтянулся?! Где?!

– Так вот, вот же!.. По русскому тройка!.. по математике четверка!.. а по истории мне классный наставник вообще вчера пять поставил! Еще и похвалил, что я все даты хорошо выучил!

– Да что мне до твоих истории с математикой?! – всплеснул руками Иван Ильич. – По гимнастике-то у тебя что?!

– Че… четыре… с минусом… – пролепетал Кузенька.

– С минусом!.. – передразнил Иван Ильич. – В чем дело, почему не пять?!

– Так я это… я науки подтягивал… вот и поотстал… немножко…

– Науки!.. – простонал Иван Ильич. – Что мне твои науки?! Ты мне гимнастику подтягивай! Гимнастику! История с математикой – тьфу, плюнуть и растереть, а вот играть в городки – это, брат, настоящая наука!

Хлопнув непутевого отпрыска табелем по макушке, Иван Ильич показал ему кулак и потребовал:

– Завтра же чтоб исправил все на как раньше!