Текст книги "Преступник номер один. Уинстон Черчилль перед судом Истории"

Я не хотел бы, чтобы меня упрекнули в предвзятости, пристрастности и необъективности[213]213
  Однажды две мои брошюры суд г. Иванова уже признал экстремистскими за то, что они «имеют ярко выраженный прорусский характер»; я не хочу повторения этой отвратительной судебной истории.


[Закрыть], поэтому воспользуюсь теми аргументами, которые подарили нам авторы упомянутой книги «Россия и евреи», будучи сами еврейской национальности, но честно смотрящие на жизнь, как она есть. Работая в свое время над предисловием к данной книге, я произвел выборку из их статей, которую и предлагаю вниманию читателей.

Читатель должен понять, прочувствовать ту атмосферу, которой была вызвана и в которой протекала русско-еврейская этническая война, ведь она в значительной мере определяла содержание т. н. Гражданской войны в России. Лучше, чем цитируемые ниже авторы-евреи, об этой атмосфере не сказал никто. Итак…

Свидетельствуют честные евреи

Наши авторы (здесь и далее в этой главке воспроизводятся страницы из книги «Россия и евреи»[214]214
  Россия и евреи. – М., Азъ, 2007. – С. 9–13.


[Закрыть]) смотрели на жизнь, установившуюся в России с 1917 года, без розовых очков и видели не то, что хотелось видеть революционерам (миф блистательного коммунистического грядущего ослеплял порою даже очень умных людей) или предписывало большевистское правительство, а то, что было на самом деле. Результат революционной деятельности масс и их партийных вожаков оценивается ими беспристрастно; тут вам и красочные детали, тут и широкая панорама. Словом, как говорят художники-китайцы, – «взгляд лягушки и ласточки».

Картина была безотрадной, и я тем охотнее ее воспроизвожу, что написана она кистью свидетелей противной стороны.

Обращение «К евреям всех стран!»: «Мираж русской революции давно рассеялся. Вместо мраморных дворцов и висячих садов мир увидел безбрежную пустыню, загроможденную развалинами и густо усеянную могилами. Разрушено величайшее в мире государство, до самых основ разорено хозяйство многомиллионного народа, вырождается и вымирает сам народ. Потонули в море крови и все высшие человеческие ценности: религия, совесть, право, наука, опыт веков. Над хаосом царит по-прежнему злобный дух разрушения и обесценения. Как он ни оборачивается, какое лицо ни показывает, он все тот же».

И. М. Бикерман: «Большевицкое государство, заполнившее собой безгосударственную пустоту, образовавшуюся после революции, совместило в себе начала, столь противоположные, что уж одно представление об их совместности подавляет наше сознание: жгучую остроту мучений с мучительной длительностью, безмерность разрушения с нестерпимой узостью домашнего обихода: жизнь на протяжении двух материков мнется, гнется, ломается с невозмутимым спокойствием и будничной простотой, точно порошок в ступе готовят. И вот около этой дьявольской лаборатории, тут, – наш грех, великий грех русского еврейства».

Он же: «Убивал и грабил всякий, кто мог и хотел и кого хотел, ибо безоружный был в то же время и беззащитный. Истреблялись человек и плоды его труда под всякими видами и предлогами. Избивались бунтующей чернью сотнями и тысячами офицеры русской армии. Истреблялись помещичьи семьи, коим не удалось спастись бегством; горели, ибо поджигались, помещичьи усадьбы; растаскивались и уничтожались культурные ценности, накоплявшиеся в них в течение поколений: избивалось местами в экономиях все живое, даже бессловесная тварь. На улицах городов творила суд и расправу чернь – свирепствовали самосуды. Владельцы фабрик и заводов изгонялись из своих предприятий и жилищ. Все это происходило уже в первые медовые месяцы революции. Позже было больше планомерности, но не больше ценилась человеческая жизнь. Тысячами, десятками тысяч расстреливались во славу пролетарской революции люди на всем протяжении России – от столиц до самых заброшенных захолустий; расстреливались без суда, часто без допроса, без вины, т. е. попросту убивались; другие, и в неменьшем числе, гноились в смрадных, зараженных тюрьмах заложниками, причем чаще всего никому не известно было, залогом чего держатся обреченные. Не перечесть всех обстоятельств, при которых уничтожал человек человека. Но одна черта обща всему этому времени: охотились больше всего не за человеком, а за человеческой разновидностью. Не вина, не деяния лица опускали топор ему на шею, а принадлежность его к определенному слою, сословию, классу. Истреблялись дворяне, буржуи, бюрократы, золотопогонники. В заложники попадали даже люди, имевшие несчастие занимать квартиру с окнами на улицу: признак буржуазности».

Он же: «Уничтожались раньше всего те, в ком воплощена была в каждом данном месте идея государства, общества, строя, порядка. В городах – полицейские, администраторы, судьи; на фабриках – владелец или управитель, само присутствие которых напоминало о том, что нужно работать, чтобы получать плату, тогда как при свободе полагается беспрепятственно митинговать и без границ плату повышать…».

Все вышеописанное поистине ужасно (мы могли бы бесконечно расширять и углублять данную тему, но не такова сейчас задача). Но вот, пролистывая досужей равнодушной рукой описания всех этих и тому подобных ужасов, многие евреи без тени смущения вопрошали в 1920-е годы, как вопрошают они и сегодня нас: «А при чем тут евреи?! Это же русские дела, это русская революция, это русский народ поднялся на борьбу с русскими же угнетателями – вот и результат».

«Нет, как бы не так!» – уже тогда отвечали холодным еврейским этноэгоцентрикам искренние и честные авторы сборника «Россия и евреи». И разъясняли, да так хорошо, что эти разъяснения нисколько не устарели и до сих пор:

И. М. Бикерман: «Не все евреи – большевики и не все большевики – евреи, но не приходится теперь также долго доказывать непомерное и непомерно-рьяное участие евреев в истязании полуживой России большевиками. Обстоятельно, наоборот, нужно выяснить, как это участие евреев в губительном деле должно отразиться в сознании русского народа. Русский человек никогда прежде не видал еврея у власти; он не видел его ни губернатором, ни городовым, ни даже почтовым чиновником. Бывали и тогда, конечно, и лучшие, и худшие времена, но русские люди жили, работали и распоряжались плодами своих трудов, русский народ рос и богател, имя русское было велико и грозно. Теперь еврей – во всех углах и на всех ступенях власти. Русский человек видит его и во главе первопрестольной Москвы, и во главе Невской столицы, и во главе Красной армии, совершеннейшего механизма самоистребления. Он видит, что проспект Св. Владимира носит теперь славное имя Нахимсона, исторический Литейный проспект переименован в проспект Володарскаго, а Павловск в Слуцк. Русский человек видит теперь еврея и судьей, и палачом; он встречает на каждом шагу евреев, не коммунистов, а таких же обездоленных, как он сам, но все же распоряжающихся, делающих дело советской власти: она ведь всюду, от нее и уйти некуда. А власть эта такова, что, поднимись она из последних глубин ада, она не могла бы быть ни более злобной, ни более бесстыдной. Неудивительно, что русский человек, сравнивая прошлое с настоящим, утверждается в мысли, что нынешняя власть еврейская и что потому именно она такая осатанелая. Что она для евреев и существует, что она делает еврейское дело, в этом укрепляет его сама власть».

Он же: «Дело не так обстоит, что была смута, гибли евреи и не евреи, а евреев истребляли и левые, и правые. Этим еще не все сказано. Нужно еще прибавить, что евреи были не только объектом воздействия во время этой тяжкой смуты. Они также действовали, даже чрезмерно действовали. Еврей вооружал и беспримерной жестокостью удерживал вместе красные полки, огнем и мечом защищавшие «завоевания революции»; по приказу этого же еврея тысячи русских людей, старики, женщины, бросались в тюрьмы, чтобы залогом их жизни заставить русских офицеров стрелять в своих братьев и отдавать честь и жизнь свою за злейших своих врагов. Одним росчерком пера другой еврей истребил целый род, предав казни всех находившихся на месте, в Петрограде, представителей дома Романовых, отнюдь не различая правых и виноватых, не различая даже причастных к политике и к ней не причастных. Пробираясь тайком с опасностью для жизни по железной дороге на юг, к Белой армии, русский офицер мог видеть, как на станциях северо-западных губерний по команде евреев-большевиков вытаскивались из вагонов чаще всего русские люди: евреи оставлялись, потому что сумели приспособиться к диким правилам большевиков о передвижении».

Он же: «Это только человек с извращенными мозгами, воспитанный на прокламациях, ничего, кроме прокламаций и программ, в мире не видит. Нормальный человек думает и чувствует иначе. Он видит, что поднявшаяся смута слепо, без разбора уничтожает все, что ему дорого, от Державы Российской до его родного гнезда, от царской семьи до самых близких ему по крови людей: отца, сына, родного брата. Среди действительных добровольцев Белой армии вряд ли было много таких, у которых революция не отняла самого ценного, самого дорогого. Он видит дальше, что в этой смуте евреи принимают деятельнейшее участие в качестве большевиков, в качестве меньшевиков, в качестве автономистов, во всех качествах, а все еврейство в целом, поскольку оно революции не делает, на нее уповает и настолько себя с ней отождествляет, что еврея – противника революции всегда готово объявить врагом народа. И этот нормальный и жестоко от революции страдающий человек делает свои выводы».

Г. А. Ландау: «Когда грозный бунт в эпоху непосильных военных напряжений потряс страну и сбросил всю государственную иерархию – к власти подошли единственные организованные силы, оказавшиеся созвучными тенденциям развала, именно идеологии и партии революционные, социалистические. В них – как выше указано – огромное место занимали евреи; тем самым евреи приблизились к власти и заняли различные государственные «высоты» – пропорционально не их значению в России, а их участию в социалистических организациях. Но далее, заняв эти места, естественно, что – как и всякий общественный слой – они уже чисто бытовым образом потащили за собой своих родных, знакомых, друзей детства, подруг молодости. В связи с Зиновьевым ходили слухи в Петербурге о тех выгодных местах, которые он предоставил не то своим родным, не то родным своей жены. Но ясно, что и независимо от той исключительной корысти и кумовства, которые свойственны людям, подобным Зиновьеву, совершенно естественный процесс предоставления должностей людям, которых знаешь, которым доверяешь, которым покровительствуешь, наконец, которые надоедают и обступают, пользуясь знакомством, родством и связями, необычайно умножил число евреев в советском аппарате».

Он же: «Поразило нас то, чего мы всего менее ожидали встретить в еврейской среде – жестокость, садизм, насильничание, казалось, чуждое народу, далекому от физической воинственной жизни; вчера еще не умевшие владеть ружьем, сегодня оказались среди палачествующих головорезов».

Антагонистическое противоречие

Комментируя приведенные строки в своем предисловии к книге «Россия и евреи», я писал для современного читателя о том, о чем не знали, не могли знать честные ее авторы:

«Особенное значение я лично склонен придавать национальному происхождению самых значительных и зловещих фигурантов дела: Ленина (Ульянова, Бланка по матери) и Дзержинского. Ни в одном из них не было ни капли русской крови. Зато еврейская кровь – была в обоих. При советской власти этот фактор не обсуждался, точнее – замалчивался. Он служил Большим Государственным Секретом. К примеру, Сталин, упрекаемый сегодня историками в антисемитизме, запретил, однако, публиковать исследования Шагинян в части, касающейся еврейских корней Ленина. На школьной скамье – и затем всю жизнь – нам преподносили Ленина (еврея по матери) как русского, а Дзержинского (еврея по отцу, выкресту) – как поляка. И попробовал бы кто-нибудь усомниться!

Советская власть, прекрасно осведомленная в деталях биографий вождей, нагло лгала нам, глядя в глаза. Но авторы сборника «Россия и евреи» – не лгали, они просто не ведали всей истины, куда более выразительной и зловещей, чем им представлялось. Ленина в то время все вообще уверенно считали русским – и даже русским дворянином. А Пасманик, например, ничтоже сумняшеся писал, что «во главе большевистской инквизиции – Чека – стоит чистокровный поляк Дзержинский», хотя одного взгляда на портрет «чистокровного» достаточно, чтобы отреагировать усталой ухмылкой.

Между тем, как прекрасно понимает читатель, национальное происхождение, когда речь идет о высших руководителях государства, – это не шутки. В особенности шутить не приходится, когда мы рассматриваем главный карательный орган власти – Чрезвычайную Комиссию, во главе коей стоял польский еврей, трое из четверых главных помощников которого (!) также были евреями. Члены чекистской коллегии – Шкловский, Кнейфис, Цейстин, Розмирович, Кренберг, Хайкина, Леонтович, Делафабр, Блюмкин, Александрович, Циткин, Ривкин, Рейтенберг, Фенис, Закс, Гольдин, Гольперштейн, Книгиссен, Дейбкин, Шиленкус, Свердлов, Карлсон, Шаумян, Сейзян, Фогель, Антонов-Овсеенко, Урицкий, Мейкман, Гиллер, Розмирович, Красиков, Анвельт, Иселевич, Козловский, Бухьян, Дизсперсов, Мербис, Пайкис – тоже в абсолютном большинстве происходили из евреев.

«Большевистская инквизиция» (меткое выражение!) на всем своем верхнем этаже в подавляющем количестве состояла из евреев…

Большевистские каратели неустанно отправляли представителей «нежелательных классов» и на смерть, и в трудовые концлагеря (в сущности, тоже на смерть, только более мучительную, долгую, зато «полезную»). Лагеря эти, которые «этническими демократами» прозваны почему-то «сталинскими», в действительности были изобретены еврейской головой Льва Давидовича Троцкого. Идея понравилась самому «чистокровному поляку» Дзержинскому, который на 8-м заседании ВЦИК (февраль 1919-го) заявил: «Я предлагаю оставить… концентрационные лагеря для использования труда арестованных, для господ, проживающих без занятий, для тех, кто не может работать без известного принуждения, или если мы возьмем советские учреждения, то здесь должна быть применена мера такого наказания за недобросовестное отношение к делу, за нерадение, за опоздание и т. д.». Таким образом, предлагалось создать школу принудительного, рабского труда, и по поводу этого прозвучало роковое: «ВЧК предоставляется право заключения в концентрационный лагерь…».

Идея, как известно, получила колоссальное развитие. Кто развивал? В сборнике «Действующие распоряжения по местам заключения» (Москва, 1920) приводятся распоряжения и циркуляры, подписанные начальником Главного управления местами заключения Наркомюста РСФСР Ширвиндтом, затем Апетером; зам. начальника – Корнблиттом, начальниками отделов – Бродовским, Голенкевичем, Гольцом, Кесслером, Якубсоном; инспекторами – Блаубергом, Войцицким, Миллером; председателем Центральной распределительной комиссии заключенных – Сольцем (позже стал помощником А. Вышинского); консультантом – Утевским. Знамениты фамилии гулаговских начальников-евреев Фирина, Бермана, Кацнеленбогена, Фельцмана и мн. др.

Подобных деталей наши авторы, сидя в 1923–1924 годах в Берлине, конечно, не знали и знать вряд ли могли. Как не знали они и того, к примеру, как и насколько комплектовались за счет евреев иные правительственные органы…

Иногда в писаниях наших авторов просверкивают, как сполохи, и иные озарения насчет истинных масштабов как русской трагедии, так и еврейской ответственности. Сами пораженные, уязвленные всем происходящим, они заклинали: «Мы обязаны взять на себя всю борьбу специально с большевиками-евреями, с разными евсекциями и вообще с еврейскими комиссарами. И еще одно мы должны взять на себя: мы должны убедить все мировое еврейство в гибельности большевизма для всего Мира, для России и для всего еврейства. Мы должны содействовать полной изоляции большевизма, как изолируют чумное гнездо. Тогда, т. е. если мы выполним весь наш долг, мы спасем Россию и русское еврейство» (Пасманик). Но, взывая к своим «жестоковыйным» (пораженным моральной глухотой и слепотой, безответственностью) соплеменникам, призывая их к борьбе «против большевистского владычества всеми силами», чтобы «не погрешить против последних, основных ценностей человека и человечества, не погрешить против родной страны и родного народа», они, одновременно, глубочайшим образом вскрывают мотивы еврейства, неизбежно, объективно и невозвратно приведшие его – целиком и полностью – в стан революции. И получается, что они противоречат сами себе, что их призыв – заведомо есть глас вопиющего в пустыне.

Особенно отличился тут И. М. Бикерман, которого хочется цитировать и цитировать, настолько созвучны нашему времени его откровения. Вот, например, он разъясняет такое явление, как массовая репатриация (на деле – мощный, хорошо экипированный и подкрепленный деньгами десант) революционизированных евреев из Америки в Россию:

«Попав в среду действительно свободной и мощной американской жизни, люди эти очень скоро проникались высокомерным презрением не к России – компетентные наблюдатели утверждают, что русские евреи в Америке еще после десятилетий испытывают тоску по родине – но к ее строю, к ее политическому укладу… Для людей с такими воспоминаниями и такими представлениями большевицкая Россия легко превратилась в обетованную землю: тут и равенство, и социализм, и еврейская власть».

Бикерман не один раз пишет, оправдывая революционизированное еврейство, о приманке равенства («эмансипации евреев», как говорили тогда). Но порой из-под этого прикрытия вновь и вновь просверкивает истинный мотив – приманка власти: «При большевиках же равенство получило наиболее осязательное выражение: евреи участвуют, и даже очень заметно участвуют, во власти».

Иногда Бикерман останавливается на иррациональной составляющей еврейской революционности: «Небольшой словесной манипуляции достаточно для еврейского народа. Еврей и сейчас охотно идет за всяким блуждающим огоньком, поднимающимся над революционным болотом; тлетворная, разлагающая словесность о всеобщем братстве и всеобщем благополучии, та самая словесность, которая породила смуту и, следовательно, погромы, еврею и теперь мила; слова «отечество», «порядок», «власть» коробят ухо еврея, как реакционные, черносотенные; слова «демократия», «республика», «самоопределение» нежат его слух; вопреки всем жестоким урокам еврей продолжает думать, что в начале было слово, не творческое Слово Божье, а праздное слово краснобая».

Поневоле задумаешься: ведь это как вчера написано! Неужели и в самом деле все названные качества имманентно и неистребимо присущи еврею как черта национального характера? Видимо, так. Но тогда как тут быть и что с этим вечным характером делать нам, русским? Как к нему относиться?!

А Бикерман поднимается до обобщения: «Не нами вызванная, не нами и осуществленная (он считал так. – А. С.) революция воспринимается тем не менее евреем как великое благо – для всех вообще, для нас в особенности. Не требуется даже указать, какие именно блага она принесла. Не принесла, так принесет еще».

И получается, стало быть, что еврейство оказалось практически все целиком по одну сторону баррикад не из-за недоразумения, не по недомыслию, а глубоко закономерным образом, непоправимо. Можно сказать, революция стала для евреев чем-то вроде веры и призвания. О чем же тогда хлопотали бикерманы и пасманики? Не были ли их хлопоты пустыми, не строили ли они на песке?

Понимали, все понимали эти умные и порядочные в своей основе люди…

Понимали главное: «Каждый лишний день пребывания большевиков у власти обходится Pocсии бесконечно дорого, увеличивает ее разорение, углубляет ее развал и приближает к ней загребущие руки иноземцев. Мы, мирясь с большевиками ради их специфической, для нас важной добродетели, тем самым противопоставляем, прямо и открыто, свой интерес жизненным интересам России… Ибо если для евреев единственное спасение в революции, а для Poccии и русского народа революция есть гибель, как естественно думает контрреволюционер, то контрреволюция и евреи – два враждебных лагеря, и на войне, как на войне».

Исчерпывающее признание. Хотели изменить это роковое положение дел – и не смогли. Натура и вера всегда берут свое.

Самое страшное в своей обнаженной откровенности и неотразимости наблюдение Бикермана состоит в том, что «русское еврейство просто живет – поскольку живет – своей жизнью: хлопочет о Сионе, об автономии, боится лишиться равноправия, боится подвергнуться насилиям. И эта ежедневная жизнь наша, наш быт оказывается на деле вредным для Poccии и большой подмогой для злейших ее врагов и врагов всего человечества. Как далеко это от того, что говорят про нас глупые и бездарные враги наши. Как далеко и насколько хуже!»

Не знаю более пронзительного и жуткого откровения во всей литературе, посвященной русско-еврейским отношениям.

…В свете сказанного не удивляет вывод, сделанный Д. О. Линским: «То, что идет под знаком борьбы с революцией, одновременно есть сила, априори обрекающая еврейство, если не прямо на физическое уничтожение, то на наказание за революционность».

Жаль, что он не был услышан своевременно»[215]215
  Александр Севастьянов. «Каяться и платить!..» – Предисловие к кн. Россия и евреи. – С. 5–34.


[Закрыть].