Текст книги "Преступник номер один. Уинстон Черчилль перед судом Истории"

…Железная рука пролетарского правосудия беспощадно и сурово покарала всех действительных мародеров и погромщиков, прислужников российской и международной реакции».

Островский, изо всех сил кадя победившим большевикам, писал о белых, затеявших, по его мнению, опасную игру, которая «окончилась трагически для самих игроков: они захлебнулись в море пролитой ими крови и были затем выброшены на свалочный пункт истории, как хлам и падаль… Такая же судьба постигла вскоре и Деникина, и Врангеля, и всех тех, кто пытался повернуть обратно колесо истории».

Увы, с уходом за рубеж последних защитников старой доброй России и русского народа «беззаконная игра миллионами человеческих жизней», упомянутая Островским, только начиналась, и подлинным морям крови только еще предстояло пролиться.

Российские Север и Юг – важнейшие очаги сопротивления большевикам, в чем-то контрастные, но тем более удобные для сравнения, когда речь заходит о красном терроре как кульминации русско-еврейской войны, поскольку общие черты просто бросаются в глаза. На Юге легендарными палачами были Мендель Абелевич Дейч (в 1920 году заместитель председателя, а затем председатель Одесской ЧК); Бела Кун и Розалия Самойловна Землячка, ответственные за зачистку Крыма; в Киевской ЧК, судя по материалам «Особой Следственной Комиссии на Юге России», руководили почти исключительно евреи: Иосиф Сорин (Блувштейн), Яков Лившиц, Яков Шварцман, Рубинштейн, Фаерман и др., и даже бывшая актриса еврейского театра Эда Шварц, принимавшая личное участие в расстрелах. А на Севере свирепствовала не менее легендарная троица: маньяк Михаил Сергеевич Кедров[364]364
  Кедров – сын юриста – был видным мужчиной: «Внешность Кедрова-старшего была весьма примечательной. Высокий, всегда держащийся прямо, с красивым, смуглым лицом и большими черными, горящими как угли глазами, он казался мне воплощением мятежного, бунтарского духа. Его черные, как вороново крыло, волосы всегда были взлохмачены. Необыкновенно выразительные глаза Кедрова постоянно как бы искрились» (Орлов Александр. Тайная история сталинских преступлений. – М., Всемирное слово, 1991. – С. 352).


[Закрыть], его заместитель чекист и брат чекиста Иван Петрович Павлуновский[365]365
  «Павлуновский обер-палач Троцкого. Вызывал во всяком человеке отвращение – вышний, худой, с жуткими глазами убийцы, в «лихой» кавалерийской шинели, с рукой на перевязи, по мановению руки Льва Давидовича расстреливал бессчетное количество людей» (Д. А. Левоневский. Будни Петроградской ЧК. – Роман-хроника. Л., 1985 г.).


[Закрыть]и жена Кедрова – Ревекка Акибовна Майзель (Раиса Пластинина), лично расстрелявшая 87 офицеров, 33 местных жителя и потопившая баржу с пятьюстами беженцами и бывшими белыми офицерами и солдатами[366]366
  Известная общественная деятельница Е. Д. Кускова, оказавшись в эмиграции, писала по личным воспоминаниям в статье «Женщины – палачи», опубликованной в парижской газете: «После большевистского переворота Кедров и Пластинина оказались на Севере России в Архангельске и Вологде. И он, и она – в качестве буквально диких палачей, которых и сейчас население вспоминает, бледнея. В Вологде оба жили в вагонах около станции. В вагонах же происходили и допросы, и около них – расстрелы при допросах. Ревекка била по щекам обвиняемых, орала, стучала кулаками, исступленно и кратко отдавала приказы: «к расстрелу, к расстрелу, к стенке». Варлам Тихонович Шаламов подтверждает: «Конечно, я видел знаменитый вагон Кедрова, стоявший на запасном пути у вокзала, где Кедров творил суд и расправу. Я не видел лично расстрелов, сам в кедровских подвалах не сидел. Но весь город дышал тяжело. Его горло было сдавлено». Чета Кедровых среди прочего провела и первую кровавую чистку Соловецкого монастыря.


[Закрыть].

Впрочем, в Петрограде-Ленинграде, Москве, Сибири и всех других регионах Советской России, а потом СССР происходило примерно то же самое. Один обер-палач Генрих Григорьевич Ягода (Енох Гершенович Иегуда) чего стоил! Автор интересного и убедительного исследования повествует, что тот, руководя советской карательной системой, превратил ее в клановое еврейское предприятие, в главный орган юдократии: «Так, цепляясь друг за друга и тщательно сохраняя свою монополию, заполняли органы ЧК-ГПУ-НКВД и другие «руководящие высоты» все новые и новые соплеменники всесильного Г. Г. Ягоды… «Кадровая политика» Г. Г. Ягоды была направлена на укомплектование ОГПУ людьми типа Блюмкина, Флекснера, Мехлиса, Биргера и т. п., был бы еврей, а остальное приложится»[367]367
  Беспалов В. В. Национальный состав кадров органов ВЧК-ОГПУ-НКВД-МГБ СССР в 1917–1938 г. (Краткая историческая справка). – http://www.pandia.ru/text/77/390/95216.php


[Закрыть]. Именно Ягодой, например, было проведено тотальное избиение бывших царских и белых офицеров в 1931 году, известное под кодовым названием «Операция Весна».

Все, происходившее в России в ходе Гражданской войны и красного террора, который длился еще долго по ее окончании, было метко названо «Русским Холокостом» в одноименной статье бывшего первого мэра Москвы, либерального профессора и демократа первой волны Гавриила Попова[368]368
  Гавриил Попов, «Русский Холокост». – http://royallib.com/book/popov_gavriil/russkiy_holokost.html


[Закрыть]. К этому определению, собственно, и добавить-то нечего. Разве что подчеркнуть, что таков был итоговый результат не только Гражданской, но и русско-еврейской этнической войны.

Любопытно, что обостренная ненависть к белогвардейцам – особенно к офицерам и казакам – на поколения осталась в крови у евреев, вся советская пропаганда (литература, журналистика, кино) была под ее влиянием до самого конца, да и сейчас она порой прорывается на экраны, на страницы газет и книг, в Интернете…

* * *

Я полагаю, в свете всего вышесказанного, что пролитая большевистскими палачами русская кровушка – в значительной степени лежит на совести англичан.

Конечно, Черчилль предугадывал масштаб и последствия катастрофы, которой со всех точек зрения являлось установление красной диктатуры в России. В своих мемуарах он подыскивает для читателя отдельные тому причины, пытается находить частные вины. Ему было необходимо определиться в отношении главного носителя исторической ответственности. Например, так: «Тех чужеземных войск, какие вошли в Россию, было вполне достаточно, чтобы навлечь на союзников все те упреки, какие обычно предъявляли к интервенции, но недостаточно для того, чтобы сокрушить хрупкое здание советского режима». Или вот еще причины: «Несогласованная политика и противоречия между союзниками, недоверие американцев по отношению к японцам и личное нежелание президента Вильсона сделали то, что вмешательство союзников в дела России во время войны остановилось на таком пункте, на котором оно приносило наибольший вред, не получая никакой выгоды». Или вот еще важнейшая из причин – Европа попросту смертельно устала от «великой войны» и ей стало не до какой-то там России с ее кровавым безобразием. Именно поэтому «перемирие явилось смертельным приговором для русского национального дела. До тех пор, пока это дело было сплетено с мировой задачей, которую взялись разрешить 27 держав, воевавших с Германией, победа была обеспечена. Но когда великая война внезапно кончилась и победители поспешили к себе, чтобы заниматься собственными делами, и каждое правительство пало жертвой послевоенной усталости, то та волна, которая могла бы вынести русских далеко вперед, быстро отступила и оставила русских в одиночестве».

В этих объяснениях нет лжи, но нет и всей правды.

Между делом надо было снять любые подозрения с себя – как в неэффективности, так и в нецелесообразных расходах. Подчеркивая, что он действовал, «занимая подчиненное и в то же время очень ответственное положение», Черчилль с примерным цинизмом оправдывается перед британским читателем за произведенные траты, выдавая попутно истинный характер и масштаб помощи Белому движению, которая была на деле сравнительно невелика: «В Сибири наша роль была вообще незначительной, но Деникину мы оказали очень существенную поддержку. Мы дали ему средства для вооружения и снаряжения почти четверти миллиона людей. Стоимость этих средств исчислялась в 100 млн фунтов стерлингов, но эта цифра абсурдна. В действительности расходы, не считая военного снаряжения, не превышали и десятой доли этой суммы. Военное снаряжение, хотя и стоило дорого, составляло часть расходов великой войны; оно не могло быть продано, и учесть его точную стоимость невозможно. Если бы это снаряжение осталось у нас на руках до тех пор, пока оно не сгнило бы, мы бы только терпели лишние расходы по хранению…»

Что и говорить, весьма самокритичное признание, не требующее комментариев. Но Черчилль, разумеется, ни в чем не винит ни себя, ни свою страну. Он только не без основания считает, что «существовали такие элементы [помимо материальной помощи союзников и собственно белых армий, он перечисляет поляков, финнов, эстонцев, литовцев, латышей, отчасти румын, сербов и чехов], которые, если бы они действовали согласно, легко могли бы достигнуть успеха. Но среди них не было никакой согласованности, и это в силу полного отсутствия какой бы то ни было определенной и решительной политики среди победоносных союзников». Черчилль не без иронии подсказывает читателю, сочувствующему бессчетным русским жертвам красной диктатуры, что «ответственность за их судьбу падает на те могущественные и великие нации, которые в ореоле победы оставили свою задачу незаконченной». «Лишенные моральной поддержки в мировом масштабе и разделенные несоответствием в национальных стремлениях с пограничными государствами, с Польшей и с Румынией, русские националисты терпели поражение и погибали один за другим».

Но в конечном счете всю главную ответственность за проигрыш Гражданской войны и за триумф большевиков Черчилль возложил, конечно же… на самих белогвардейцев! Ни разу не побывав на фронтах «Гражданки», не быв свидетелем невероятного героизма и стойкости белых армий, он позволил себе в одном пассаже полностью обелить союзников (Англию в первую очередь) и очернить Белую армию:

«Мы, во всяком случае, можем сказать, что русские войска, лояльные по отношению к союзникам, не были оставлены без средств самообороны. Им дано было оружие, при помощи которого они могли бы безусловно добиться победы, если бы это были люди более высоких духовных качеств и если бы они лучше знали свое дело и свой народ… Не недостаток в материальных средствах, а отсутствие духа товарищества, силы воли и стойкости привело их к поражению. Храбрость и преданность делу горели в отдельных личностях; в жестокости никогда не было недостатка, но тех качеств, какие дают возможность десяткам тысяч людей, соединившись воедино, действовать для достижения одной общей цели, совершенно не было среди этих обломков царской империи. Железные отряды, действующие при Морстон-Муре, гренадеры, сопровождавшие Наполеона в его походе ста дней, краснорубашечники Гарибальди и чернорубашечники Муссолини были проникнуты совершенно различными моральными и умственными устремлениями… Но все они горели огнем. У русских же мы видим одни только искры».

Всем, кто когда-либо работал с архивами белых армий, изучал материалы, и особенно мемуары участников, ясно, что перед нами клевета чистой воды и ничего более. Понятно, что иначе отвести обвинения от своей страны и от себя лично в предательстве Белого дела Черчилль не мог. Пусть Бог его за это судит.

Впрочем, Черчилля не очень-то волновало, что о нем будут думать в далекой России. Что же до своих непосредственных читателей-англичан, то для них он посчитал достаточным оправдать всю свою российскую эпопею тем соображением, что в результате интервенции и помощи Колчаку и Деникину «большевики в продолжение всего 1919 года были поглощены этими столкновениями», а в результате «Финляндия, Эстония, Латвия, Литва и главным образом Польша, могли в течение 1919 года организовываться в цивилизованные государства и создать сильные патриотически настроенные армии». В итоге «санитарный кордон» по границе Советской России был создан – и это вполне приемлемый, оправданный результат всех трудов, затрат и жертв.

То, чего недоговорил Черчилль о своей роли в роковых исторических событиях, во многом определивших лицо XX столетия, обязаны досказать историки. Сделаю и я такую попытку.

Как Черчилль переменился к Белому делу

Прежде всего попытаемся заглянуть в голову к британскому военному министру, используя книгу Гилберта и его собственные сочинения. Ибо людьми такого масштаба всегда двигают вначале идеи, убеждения, а уж потом соображения целесообразности и практицизма.

Гилберт утверждает: «Стремясь сокрушить большевизм в России, Черчилль детально проанализировал состав и организацию большевистского правительства в Москве. Ему были известны имена и происхождение всех вождей большевиков. Черчилль ошибочно считал, что чуть ли не единственным членом Центрального Комитета нееврейского происхождения был лишь Ленин. Ни Черчилль, ни его коллеги не были в курсе, что дед Ленина по отцу был евреем[369]369
  Недостаточная осведомленность мировой и российской общественности о еврейском происхождении вождей большевизма – Ленина, Дзержинского, Луначарского и др. – не раз приводила исследователей к досадным заблуждениям. Вот даже и Гилберт считал Ленина евреем «по отцу», а не по матери. Тем более Черчилль не мог знать о подлинном происхождении «русских» лидеров революции.


[Закрыть]… Выступая 2 января 1920 года в Сандерленде с обзором международной ситуации, Черчилль назвал большевизм «еврейским движением». Черчилль не испытывал ничего, кроме презрения к тому, что он называл «грязным большевистским кривляньем»».

Но вот свидетельство поважнее: «Черчилль тщательно изучил систему большевистского террора против политических оппонентов, демократов и сторонников соблюдения конституции, и он знал о той существенной роли, которую отдельные евреи играли в установлении и поддержании большевистского режима» (55).

В своей статье о евреях, опубликованной 8 февраля 1920 года в «Иллюстрейтед санди геральд»[370]370
  Русский перевод см. здесь: http://zelikm.com/news/2010/02/19/черчилль-уинстон-леонард-спенсер-1874–1965-а/


[Закрыть], он писал откровенно, жестко и актуально: «Некоторым людям нравятся евреи, а некоторым – нет, но ни один думающий человек не сомневается, что это наиболее угрожающая раса из всех, когда-либо появлявшихся на земле… В особенности если мы посмотрим, с какой жесткостью евреи расправляются с Россией, сравнительно с тем, как мягко они обращаются с Англией. Среди ужасов современности нашей стране можно позавидовать».

Черчилль конкретизирует: «Эта банда невообразимых личностей, этот мутный осадок больших городов Европы и Америки, мертвой хваткой схватил за волосы русский народ и стал неограниченным правителем этой огромной империи. Никак нельзя преувеличить ту роль в создании большевизма и в большевистской революции, которую играли эти интернациональные и большей частью атеистические евреи, безусловно величайшую, которая перевешивает все остальные. За исключением Ленина, все их лидеры евреи. Более того, теоретическое вдохновение и практическое исполнение идет именно от еврейских лидеров. Поэтому Чичерин, чистый русский, был вытеснен Литвиновым. Влияние таких лиц, как Бухарин и Луначарский[371]371
  О добросовестном заблуждении Черчилля насчет национальности ряда вождей революции я уже писал выше. Что до Николая Бухарина, то он (кстати, как главный анархист князь П. А. Кропоткин и первый русский марксист Г. В. Плеханов) был связан с евреями узами брака – вторая жена Эсфирь Гурвич, третья Анна Лурье.


[Закрыть], не может быть сравнимо с влиянием Троцкого, диктатора Петрограда Зиновьева, или Красина, или Радека, евреев. В советских государственных учреждениях подавляющее преобладание евреев потрясает еще более. Руководство ЧК – в руках у евреев, а иногда даже у евреек».

Гилберт также не прошел мимо этой в высшей степени ответственной, можно сказать знаковой, статьи Черчилля. Но он акцентировал и другой ее смысл, выраженный в словах: «Не стоит и говорить, что самая страстная жажда мести евреям возникла в груди русского народа. При этом толпы разбойников, которыми была наводнена Россия, торопились насытить свою жажду крови и мести за счет неповинного еврейского населения, когда только представлялась такая возможность» (59).

Мы видим, таким образом, что Черчилль все знал и вполне трезво понимал, однако главный пафос, ради которого статья была написана, состоял в пропаганде сионизма как лучшего лекарства против коминтерна. «Сионизм против большевизма» – удобный тезис, позволивший Черчиллю оправдать и свой филосемитизм, и ту поддержку сионизма, в которую он был уже с головой погружен. Правда, он питал (или делал вид, что питает) надежды явно несбыточные, когда писал: «Начинающаяся борьба между евреями-сионистами и евреями-большевиками есть борьба за душу еврейского народа… Поэтому особенно важно, чтобы в каждой стране евреи… принимали значительное участие в борьбе с большевистским заговором». Таким путем они смогли бы «восстановить честь еврейского имени» и показать всему миру, что «большевизм не есть еврейское движение, что в действительности он страстно отвергается подавляющей частью самих евреев» (61). Черчилль не был наивным простачком. Тем более что за несколько недель до того, как написать эту статью, Черчилль получил и освоил новое британское издание «Протоколов сионских мудрецов» (62). Дело хуже: он хотел ошибиться к своей пользе. И преуспел весьма.

Но роль Черчилля в истории и триумфе сионизма мы рассмотрели в другой главе. Здесь же мне важно подчеркнуть, что Черчилль не имел даже возможности заблуждаться о роли и значении евреев в так называемой русской революции. Он владел картиной событий в максимально возможной по тем временам полноте. И если бы им руководила только ненависть к идеям коминтерна и к большевизму как историческому феномену, то нет сомнений, что он, со своей бульдожьей хваткой, напором и талантом оратора и публициста, стоя во главе военного министерства, смог бы, опираясь как на консерваторов в целом, так и на многих представителей других партий, преодолеть меркантильное миролюбие Ллойд Джорджа и довести до конца начатое: свергнуть власть большевиков в России. Как и собирался было в начале своей министерской карьеры.

Но…

«2 июня 1919 года он ознакомился с заявлением одного ведущего русского политика (уж не Милюкова ли? или Струве? с них бы сталось. – А. С.), являвшегося идейным противником большевиков, в котором говорилось о том, что если Петроград будет захвачен белыми, то от победителей следует ожидать «больших эксцессов».

Эта идея, как видно, глубоко поразила Черчилля еще в самом начале лета решающего 1919 года. Настолько, что он тут же принял решение вмешаться самым экстренным и серьезным образом. Он «немедленно попросил начальника Генерального штаба подготовить проект телеграммы командующему британскими войсками на севере России. Черчилль заявил, что любые вооруженные силы, поддерживаемые Великобританией хотя бы косвенно, «должны действовать в соответствии с признанными законами и обычаями ведения войны и вести себя гуманно».

По сути дела, Черчилль письменно и жестко выставил условием «хотя бы косвенной поддержки» белых армий – полный отказ от погромной практики. Как читатель уже понял из предшествующего рассказа, это условие было заведомо невыполнимо. Однако: «Ввиду видной роли евреев в организации большевистской власти и террора, – говорилось в посланной телеграмме, – существует особая опасность еврейских погромов. Против этой опасности следует энергично бороться».

Итак, лично у Черчилля появился свой новый фронт борьбы. Он «делал все, чтобы не допустить неоправданного террора по отношению к евреям. 18 сентября 1919 года он предупредил командующего британскими силами в Южной России генерала Хольмана: «Очень важно, чтобы генерал Деникин не только сделал все, что в его силах, дабы предотвратить убийства евреев в освобожденных районах, но и издал специальные прокламации против антисемитизма». Черчилль добавил: «В Англии евреи очень влиятельны, и если бы все убедились, что Деникин защищает евреев во время продвижения вперед своих войск, то это значительно облегчило бы мою задачу»» (48–49). Возможно, он уже знал про отказ Деникина подписать декларацию о равноправии еврейского населения и о недопущении «эксцессов» по отношению к нему, с каковой просьбой к генералу обратились представители Ростовской, Екатеринославской, Таганрогской и Харьковской еврейских общин 8 августа 1919 года – и счел необходимым вмешаться.

Белые еще далеко не победили, а Черчилль уже хватает их за руки! Можно представить себе, как был он напуган (за евреев, разумеется) перспективой белой победы, перспективой пресловутых «эксцессов»! (То, что в случае красной победы эти эксцессы неизбежно начнутся в отношении русских, его нисколько не тревожило.)

В свете сказанного не удивляет, что именно летом 1919 года Черчилль принимает все необходимые меры для беспроблемной эвакуации британских оккупационных войск с Русского Севера. А вслед за тем «14 октября Черчилль объявил, что, хотя британские войска и выводятся из России, британская материальная и военная помощь русским антибольшевистским силам будет продолжена». При этом Черчилль указывал, что одним из результатов продолжающейся британской помощи должно было стать «уменьшение антисемитизма, который спровоцировали своими действиями комиссары-евреи и который так твердо старался сдерживать генерал Деникин».

Однако остановить русско-еврейскую этническую войну, протекавшую в рамках войны Гражданской, не в силах был никто. Черчиллю приходилось раздваиваться между желанием сокрушить большевизм и страхом в отношении неизбежных антисемитских эксцессов. Он все яснее понимал: крах Красного Кремля приведет к безудержному всероссийскому погрому. Об этом продолжали сигналить события на занятых белогвардейцами территориях, выразительно преувеличенные еврейскими организациями и СМИ. Как мы помним, именно осенью 1919 года погромы достигли самого впечатляющего размаха. Ненавидя большевистский режим, Черчилль был вынужден, однако, озаботиться его спасением. Ему не приходилось выбирать.

И вот уже «21 октября Черчилль составил проект инструкции-предупреждения для отправки генералу Хейкингу, старшему британскому представителю, прикомандированному к белым армиям на юге. В инструкции говорилось: «Должно быть сделано все… чтобы предотвратить массовые репрессии… Все, что будет напоминать еврейские погромы, нанесет колоссальный вред делу русских».

Инструкции Черчилля сопровождались угрозой введения эмбарго на поставку вооружений. «Все влияние британского представителя должно быть использовано для обеспечения безопасности ни в чем не повинных евреев и непредвзятого судебного разбирательства для всех виновных. Генерал Хейкинг уполномочен сделать для этого все, вплоть до прекращения дальнейших поставок вооружения в Россию. Используя этот важный рычаг, он сможет снизить уровень жестокости по отношению к евреям» (49).

Перед нами – обнаженный главный нерв всей интриги; Деникину, по сути, выставлен ультиматум: если не прекратится насилие в отношении евреев, то на поставку вооружений будет наложено эмбарго. И это, как показали события, не было пустой угрозой.

Деникину тоже приходилось раздваиваться, крутясь меж двух огней. С одной стороны, соратники нередко возмущались, что он – покровитель евреев и даже куплен ими, с другой, он был вынужден защищать евреев под давлением Черчилля и вообще союзников. Но, разумеется, погромы и убийства евреев белыми армиями продолжались, и никакими декретами и декларациями было невозможно остановить эти проявления народной воли.

Черчилль понимал всю справедливость возмущения русских и украинцев евреями. Он даже объяснял своему другу, единомышленнику и премьер-министру Ллойд Джорджу в ответ на его записку о продолжающихся убийствах евреев белыми русскими армиями: «Действия евреев, которых считают главными вдохновителями разрушения Российской империи и которые, безусловно, играли ведущую роль в большевистской революции, породили чувство ожесточения во всей России» (50).

Но одновременно он писал и Деникину: «Мне будет бесконечно труднее продолжать обеспечивать русскому национальному делу поддержку в британском парламенте, если из тех мест, что заняты Добровольческой армией, будут продолжать поступать жалобы от евреев. Я знаю об усилиях, уже предпринятых вами в этой связи, и о том, как трудно сдерживать антисемитские чувства. Но, являясь вашим искренним доброжелателем, я прошу вас удвоить эти усилия и дать мне возможность с аргументами в руках отстаивать честь Добровольческой армии» (49–50).

Все зная и понимая относительно русско-еврейских взаимоотношений, Черчилль все же продолжал гнуть свою линию. И дело тут было не столько в давлении на него еврейского лобби или коллег из английского истеблишмента, сколько в его личной позиции, это была его инициатива. Его любовь к евреям пересилила даже ненависть к большевикам.

Оставалось только дождаться благовидного предлога, чтобы принять окончательные решения по спасению большевистского режима. Черчилль кратко пишет в мемуарах:

«Как только выяснилась неудача Деникина, та крайне нерегулярная поддержка, которую оказывали ему великие державы, была совершенно прекращена. 3 февраля 1920 года мне пришлось известить генерала Холмана о необходимости откровенно сообщить Деникину о создавшемся положении: «Я не имею права более давать ему надежду, что британское правительство окажет ему какую-либо дальнейшую помощь сверх той, которая уже была обещана. Равным образом британское правительство не воспользуется своим влиянием для образования коалиции поляков, прибалтийских государств, Финляндии и т. д. и Деникина – против Советской России. Объясняется это тем, что у британского правительства нет такого количества людей и денег, которое было бы достаточно для того, чтобы довести подобное предприятие до успешного окончания, и что оно не хочет побуждать к тому других, не имея достаточных средств, чтобы поддержать их».

Так, по существу, закончилось Белое дело, агонию которого описал генерал Врангель в своих воспоминаниях, цитированных выше.

Черчилль – признанный «мастер объяснять». Пусть кто хочет, верит его объяснениям. У меня сложилось иное мнение, которым я поделился с читателем.