Текст книги "Преступник номер один. Уинстон Черчилль перед судом Истории"

Тем временем 2 сентября Белая армия под командованием Деникина входит в Киев, выбивая оттуда Петлюру. Казалось бы, белые – на гребне фортуны, им надо только немного помочь, чтобы власть во всей стране перешла к ним.

Однако 9–15 сентября происходит еврейский погром в Фастове. Весь сентябрь и начало октября погромы идут в Киеве и в других городах. И вместо помощи 26 сентября происходит вывод английских войск из Архангельска. 27 сентября – уход последних транспортов с английскими войсками из Архангельска; еще ранее город оставили американцы. 12 октября британские войска уходят из Мурманска. Это конец всей северной интервенции, прекращение присутствия войск союзников на театре боевых действий, их участия в раскладе реальных сил.

Инерция побед еще какое-то время действует. 13 октября Белая армия захватывает город Орел – пик ее достижений, – но вскоре уже вынуждена отступить под натиском Красной армии. С этого момента фортуна покидает белогвардейцев, фронт начинает катиться назад. 22 октября Красная армия под Петроградом наносит поражение белогвардейским формированиям под командованием Юденича. 26 октября Добровольческая армия генерал-лейтенанта В. З. Май-Маевского, сдав красным Орел и Кромы, начинает отступление на Юг. 27 октября войска Махно захватывают Екатеринослав. 15 ноября Красная армия берет Омск, а 17 ноября выбивает деникинские войска из Курска. 27 декабря – победное окончание восстания в Иркутске против режима генерала Колчака, вскоре «верховный правитель» будет расстрелян. 30 декабря советские войска занимают Екатеринослав. 3 января 1920 года окончательно взят красными Царицын.

С этого момента Белое движение, сохранившееся только в виде ВСЮР, окончательно обречено. В марте 1920 года белогвардейцы Деникина полностью разгромлены, держится только Крым неимоверными усилиями генерала Слащова. Короткий период восстановления боеспособности Белой армии, связанный с приходом высокоодаренного и ясномыслящего Петра Врангеля на должность главнокомандующего, несмотря на ряд блестящих победных операций, уже не мог изменить ход событий в целом.

Итак, мы ясно видим, что с января по сентябрь 1919 года Белая армия, в общем и целом, идет путем побед, а с осени встает на путь поражений, окончившийся крахом.

Негативную роль Англии в изображенном здесь финале я уже описал выше, опираясь отчасти на мемуары Врангеля. Но этот великий белый полководец ничего не написал о «заслугах» Черчилля в таком ходе событий. А ведь роковой исход исторической битвы белых и красных приходится на период именно его министерства…

В поисках причин и объяснений вновь приходится обращаться к книге Гилберта.

* * *

Гилберт так характеризует позицию Черчилля на старте новой карьеры: «Основной задачей Черчилля в Министерстве обороны было продолжать ту политику, которая была выработана еще до его вхождения в состав кабинета и состояла прежде всего в снабжении британским оружием белых армий в России, пытавшихся в тот момент изгнать большевиков из Петрограда и Москвы» (48).

Действительно, поначалу, получив пост военного министра, Черчилль взялся ревностно бороться с «русской» революцией, которую ненавидел всей душой, заслужив этим дурную репутацию у большевиков вообще и лично у Ленина и даже вызвав беспокойство у Ллойд Джорджа, который писал Филиппу Керру 16 февраля 1919 года: «…Я надеюсь, что Черчиль не вовлечет нас ни в какие дорогостоящие операции, которые повлекли бы за собой большие затраты людьми или деньгами».

Черчилль никогда не питал иллюзий в отношении сил, захвативших власть в России. «Верховный большевистский комитет, эта нечеловеческая или сверхчеловеческая организация, как вам угодно, – это сообщество крокодилов, обладавших образцовыми интеллектами», – писал он без обиняков в «Мировом кризисе». Известна его оценка образа правления красных как «страшного варварства и террора, господствовавших в этой стране». Он никогда не заблуждался и в отношении будущего Советской России, и ее значения для будущего всего мира. И не скрывал своих оценок. Вот очень точная и прозорливая его формулировка: «Было бы ошибочно думать, что в течение всего этого года [1919] мы сражались на фронтах за дело враждебных большевикам русских. Напротив того, русские белогвардейцы сражались за наше дело. Эта истина станет неприятно чувствительной с того момента, как белые армии будут уничтожены и большевики установят свое господство на всем протяжении необъятной Российской империи». «В России началась суровая, бесконечная зима нечеловеческих доктрин и сверхчеловеческой жестокости», – писал он прямо и при этом радовался, что «был образован «санитарный кордон» из живых национальных организаций, сильных и здоровых, который охраняет Европу от большевистской заразы», имея в виду Финляндию, Эстонию, Латвию, Литву и главным образом Польшу. Ибо он был уверен, что «мы скоро будем иметь дело с милитаристической большевистской Россией, живущей только военными планами, глубоко враждебной Антанте».

В отношении Белого движения Черчилль, напротив, не раз высказывал симпатию и понимание. Так, ему в целом импонировал Деникин, «обладавший всеми достоинствами и недостатками упорного, рассудительного, спокойного и честного вояки». В отношении Колчака Черчилль составил настоящий панегирик, не лишенный, впрочем, критической наблюдательности: «Колчак, энергичный человек лет сорока, был среди моряков тем, чем Корнилов был среди солдат… Колчак был честен, благороден и неподкупен. По своим взглядам и темпераменту он был монархистом, но он прилагал все усилия, чтобы быть либеральным и прогрессивным, не желая отставать от духа времени. Политического опыта у него не было, и он был лишен той глубокой интуиции, которая дала возможность людям одинаковых с ним качества и характера пробить себе путь среди подводных камней и бурь революции. Это был умный, благородный, патриотически настроенный адмирал… Колчак был наиболее подходящим из действовавших в то время в Сибири людей. Его программа была именно такая, какая была тогда нужна; но он не обладал ни авторитетом самодержавного строя, ни тем, который могла дать революция». В короткой, но исчерпывающе высокой характеристике предстает в мемуарах Черчилля «генерал Врангель – новая фигура исключительной энергии и качеств, человек, чересчур поздно занявший место среди белых вождей».

Все перечисленное не оставляет сомнений в том, на чьей стороне был Черчилль сердцем и умом до поры до времени. Конечно, он поначалу инстинктивно и без колебаний выбрал сторону белых против красных.

Однако в своих мемуарах Черчилль тщательно создает иллюзию своей объективности и собственной незначительной причастности к событиям. (Он скромничает напоказ: «Я не нес ответственности ни за самую идею интервенции, ни за те соглашения и обязательства, какие были с ней связаны. Равным образом и не мне было решать, должна ли была продолжаться интервенция после перемирия или нет».)

Хорошо информированный, как всегда, Черчилль предлагает читателю масштабную картину происходящего на просторах всей России от Севера и Польши до Дальнего Востока, не забывая при этом рассказывать о позиции тех, кто вершил судьбами послевоенного мира, определяя на будущее глобальный политический расклад. Главная задача Черчилля – правдоподобно разъяснить читателю те задачи, которые Великобритания должна была и пыталась решить в России, свершая масштабную интервенцию и оказывая помощь белым правительствам. А потом объяснить так же убедительно, почему она перестала делать то и другое.

Объяснение ведется в трех планах. Про грабительские цели интервентов, ярко проявившиеся в вывозе разнообразных природных ресурсов из Баку или Русского Севера, Черчилль, конечно же, умалчивает. Он приводит совсем другие оправдания. На первом плане у него – проблемы, связанные с «великой войной»; такова вообще была позиция тогдашнего британского официоза. На втором плане – создание буфера – в виде Польши, стран Прибалтики и Финляндии – между опасной красной Россией и Европой. Только на третьем – довольно слабо акцентируемая угроза красной экспансии (книга писалась после провала революции в Венгрии и провала «русского варианта» революции в Германии). А про евреев и вовсе почти ничего не говорится. Правда, однажды на весь четырехтомник Черчилль все-таки обмолвился, как бы ни с того ни с сего:

«Я употребил все свое влияние на то, чтобы предупредить всякие эксцессы и добиться согласованных действий. 18 сентября я писал: «Крайне важно, чтобы генерал Деникин не только сделал все от него зависящее, чтобы не допустить еврейских погромов в освобожденных областях, но чтобы он выпустил прокламацию против антисемитизма»… 9 октября я телеграфировал Деникину, убеждая его удвоить усилия, чтобы подавить антисемитские чувства и этим оправдать честь добровольческой армии».

Но эта ремарка на полях его широкого повествования сделана вскользь и производит впечатление попытки оправдаться между делом перед влиятельным читателем, а вовсе не заглянуть в суть происходившего. Попробуем сами сделать это, исходя из фактов, в том числе изложенных им самим.

Свои труды на российской почве Черчилль начал на посту военного министра с того, что с присущей ему кипучей деятельностью и энергией стал подталкивать своего высокопоставленного друга Ллойд Джорджа к более активной борьбе с большевиками. Но тот предпочел переложить хлопоты на своего нового министра: «Имея в своем непосредственном ведении наши военные обязательства в Архангельске, по отношению к Колчаку и Деникину, я неоднократно побуждал премьер-министра принять по отношению к России определенную политику… В конце концов он предложил мне поехать в Париж и установить самому, что можно было сделать в тех пределах, какие были нами намечены. Таким образом, в связи с этим поручением 14 февраля я пересек Ла-Манш…».

Приглашение на эту международную конференцию было передано и в Москву. Красные комиссары были готовы на все и откупались чем угодно, лишь бы их оставили а) в покое и б) в Кремле: «Большевики ответили по радио 6 числа текущего месяца, говоря, что они готовы идти навстречу желаниям союзных держав по вопросу об уплате долгов, о предоставлении концессий на разработку лесных и горных богатств, о правах держав Антанты на аннексию тех или других территорий России». Однако союзники выставили неприемлемое для них условие, «чтобы сейчас же прекратились бои и впредь не возобновлялись». На это большевистское правительство пойти не могло и, как пишет Черчилль, «на словах принимая приглашение явиться на Принцевы острова, на деле вместо того, чтобы соблюдать условия перемирия, начало наступление в разных направлениях и в настоящее время ведет атаку на нескольких фронтах». Фактически это была попытка принудить красных прекратить Гражданскую войну. Но из этого, конечно, ничего не вышло. Конференция прошла без них и без белых – вообще без представителей России, судьбу которой решали у нее за спиной.

На этой исторической февральской конференции Черчилль с изумлением убедился, что, во-первых, у победоносных стран Европы нет единого мнения в отношении России, а во-вторых, что у Америки вообще нет выношенной точки зрения на этот счет. На его прямой вопрос Вудро Вильсону «Не могли ли бы мы прийти к какому-нибудь определенному решению в вопросе о России?» последовал ошеломляющий своим простодушием ответ президента: «Россия представляет собою задачу, решения которой он не знает и на решение которой не претендует в данный момент». У Вильсона не было готовой позиции, он был попросту некомпетентен. Для него тоже все определялось войной с немцами. Хотя она, в сущности, уже закончилась, но до Версальского мирного договора (28 июня 1919 года) было еще далеко, поэтому он лишь невразумительно заявил о готовности США «участвовать в равной доле со всеми другими союзниками в проведении всех тех военных мероприятий, которые они найдут нужным применить для того, чтобы помочь русским войскам, находящимся на поле сражения». С этим и отбыл домой. Что он имел в виду? Внутреннюю ситуацию в России и большевистский переворот он не комментировал никак. Он просто был не в курсе дела, Россия его не очень интересовала[356]356
  Как пишет Википедия, «Вильсон не раз публично выражал свою солидарность с новой российской властью. Например, в речи перед Конгрессом, получившей название «14 пунктов» (8 января 1918 г.), Вильсон заявил об «искренности» и «честности» советских представителей в Брест-Литовске… При этом 6-й пункт речи Вильсона давал большевикам надежду на вероятное признание их режима, поскольку президент подчеркнул право России «принять независимое решение относительно ее собственного политического развития и ее национальной политики» и высказал гарантии ее «радушного приема в сообщество наций при том образе правления, который она сама для себя изберет».


[Закрыть].

Но неугомонный Черчилль рвался в бой с коммунистами и тогда же предложил «создать специальный союзный совет, который ведал бы русскими делами и состоял бы из политической, экономической и военной секций; этому совету должна была быть предоставлена исполнительная власть… Я предложил также немедленно выяснить, какие имелись в распоряжении средства для военных действий и как их лучше можно было бы координировать». То есть в те дни им явно владела идея войны с Россией или военного давления на нее.

Тем временем 22 февраля американцы, по согласованию с Ллойд Джорджем, направили в Россию с тайной миссией Уильяма Буллита, имевшего там встречу с Лениным. Через неделю или две он вернулся в Париж с предложениями советского правительства, готового идти на соглашение. Однако эта попытка у красных сорвалась, поскольку, во-первых, «армии Колчака как раз в это время достигли в Сибири значительных успехов», а во-вторых, Бела Кун только что поднял коммунистический мятеж в Венгрии, в связи с чем негодование французов и англичан против всякого соглашения с большевиками достигло своего предела, и советские предложения… вызвали всеобщее презрение».

Черчилля отнюдь не огорчил такой исход миссии Буллита, ведь он хотел не замирения, а войны с большевиками. 27 февраля 1919 года он в очередной раз побеспокоил премьер-министра жалобой на то, что «в то время, как эта помощь [белым] весьма ощутительно истощает наши ресурсы, цели ее не проводятся с достаточной силой, чтобы привести к определенным результатам. В основе всего предприятия не чувствуется достаточного желания «выиграть дело». По всем пунктам нам не хватает как раз того, что необходимо для достижения реального успеха. Отсутствие желания «выиграть дело» сообщается и нашим войскам, неблагоприятно воздействуя на их моральное состояние, и нашим русским союзникам, задерживая все их начинания, и нашим врагам, возбуждая их усилия… Военные соображения находятся постоянно в зависимости от политических решений, которые до сих пор не приняты окончательно. Так, например, по основному вопросу союзные державы в Париже не решили, желают ли они воевать с большевиками или заключить с ними мир…».

Через две недели он 14 марта 1919 года вновь жалуется премьер-министру на отсутствие «определенной политики со стороны союзников и какой бы то ни было действительной поддержки с их стороны тех военных операций, которые ведутся против большевиков в различных пунктах России», из-за чего текущие обстоятельства оказываются «крайне тяжелыми для антибольшевистских войск».

Пока Верховный совет Антанты (созданный в конце войны, он просуществовал до середины 1920-х) раздумывал и согласовывал варианты, армии Колчака и Деникина, предпринимая героические и самоотверженные усилия, за полгода добились значительных результатов, и Совет наконец-то принял определенное решение: 26 мая 1919 года адмиралу Колчаку была послана нота за подписью основных действующих лиц: Клемансо, Ллойд Джорджа, президента Вильсона, Орландо и японского делегата Сайондзи. Там, после краткой преамбулы исторического характера, говорилось главное:

«В настоящее время державы союзной коалиции желают формально заявить, что целью их политики является восстановление мира внутри России путем предоставления возможности русскому народу добиться контроля над своими собственными делами при помощи свободно избранного учредительного собрания, восстановить мир путем достижения соглашения в спорах, касающихся границ русского государства и выяснить отношения этого последнего к своим соседям, прибегнув для этого к мирному арбитражу Лиги Наций.

На основании своего опыта последних двенадцати месяцев они пришли к убеждению, что достигнуть вышеуказанной цели невозможно, если они будут иметь дело с советским правительством Москвы. В силу этого они готовы оказать помощь правительству адмирала Колчака и его союзникам оружием, военным снаряжением и продовольствием для того, чтобы дать этому правительству возможность сделаться правительством всей России при условии, что оно гарантирует им уверенность в том, что политика правительства адмирала Колчака будет преследовать ту же цель, которую преследуют державы союзной коалиции.

С этой целью они просят адмирала Колчака и его союзников ответить, согласны ли они на следующие условия держав союзной коалиции, на которых они могли бы получать дальнейшую помощь со стороны держав.

Во-первых, правительство адмирала Колчака должно гарантировать, чтобы как только войска Колчака займут Москву, было созвано учредительное собрание, избранное на основании всеобщего, тайного и демократического избирательного права, в качестве верховного законодательного органа в России, перед которым должно быть ответственно российское правительство. Если же к этому времени порядок в стране не будет еще окончательно восстановлен, то правительство Колчака должно созвать учредительное собрание, избранное в 1917 году, и оставить его у власти вплоть до того дня, когда явится возможность организовать новые выборы.

Во-вторых, чтобы на всем том пространстве, которое находится в настоящее время под его контролем, правительство Колчака разрешило свободные выборы во все свободно и законно организованные собрания, как городские самоуправления, земства и т. п.

В-третьих, что правительство Колчака не поддержит никакой попытки к восстановлению специальных привилегий тех или других классов или сословий в России. Державы союзной коалиции с удовлетворением ознакомились с торжественной декларацией, сделанной адмиралом Колчаком и его союзниками, заявляющей, что они не имеют намерения восстановить прежнюю земельную систему. Державы считают, что те принципы, которым должно следовать при решении тех или других вопросов, касающихся внутреннего порядка в России, должны быть предоставлены свободному решению российского учредительного собрания. Но при этом они желают быть уверенными в том, что те, которым они готовы помочь, стоят за гражданскую и религиозную свободу всех русских граждан и не сделают никакой попытки снова вернуть к жизни тот режим, который разрушила революция.

В-четвертых, должна быть признана независимость Финляндии и Польши и, в случае если бы какие-нибудь вопросы, касающиеся границ или других каких-либо отношений между Россией и этими странами, не смогут быть разрешены путем взаимного соглашения, правительство России согласится обратиться к арбитражу Лиги Наций.

В-пятых, в том случае, если отношения между Эстонией, Латвией, Литвой, кавказскими и закаспийскими территориями и Россией не будут быстро налажены путем взаимных соглашений, этот вопрос будет также разрешен с помощью Лиги Наций, а до тех пор правительство России обязуется признавать автономию всех этих территорий и подтвердить те отношения, которые могут существовать между их существующими de facto правительствами и правительствами держав союзной коалиции.

В-шестых, правительство адмирала Колчака должно признать за мирной конференцией право определить будущее румынской части Бессарабии.

В-седьмых, как только в России будет создано правительство на демократических началах, Россия должна будет войти в состав Лиги Наций и наладить сотрудничество с другими ее членами по вопросу об ограничении вооружений и военной организации во всем мире.

Наконец, российское правительство должно подтвердить декларацию, сделанную Колчаком 27 ноября 1918 году, касающуюся российского национального долга».

Разумеется, Колчак уже 4 июня согласился на все требования, и «удовлетворительно ответил на каждый в отдельности из тех вопросов, которые были ему поставлены Советом пяти».

Однако Черчилль совершенно правильно считал и прямо писал о том, что время было бездарно и безнадежно упущено, и то, что легко можно было сделать еще в январе 1919 года, стало невозможным к июню, поскольку «этот 6-месячный промежуток дал большевикам возможность организовать новые армии, укрепить свою власть и до некоторой степени отождествить себя с Россией… Едва только успешно закончились письменные переговоры между Советом четырех и Колчаком (12 июня 1919 года), как начался разгром его армии»[357]357
  Свидетельство Черчилля бесстрастно, но сколько трагедии скрывает оно в себе! Это – свидетельство обвинения: «В начале августа Верховный совет решил не оказывать больше помощи Колчаку, который, очевидно, быстро терял под собой почву и переставал быть хозяином положения… Исчезновение символов британской и союзной помощи и беспрерывное отступление его собственной армии привели Колчака к полной гибели».


[Закрыть].

«Вот почему, – выносит Черчилль вердикт от лица истории, – о декларации, сделанной в такой именно момент, можно без ошибки сказать, что она – запоздала!»

Черчилль не слишком распространяется о том, какие шаги предпринимались им лично за эти полгода. Он лишь не скупится на едкие замечания по адресу непоследовательных «союзников», которые сами не знали, чего хотели и на что были готовы решиться. Например: «Находились ли союзники в войне с Советской Россией? Разумеется, нет, но советских людей они убивали, как только те попадались им на глаза; на русской земле они оставались в качестве завоевателей; они снабжали оружием врагов советского правительства; они блокировали его порты; они топили его военные суда. Они горячо стремились к падению советского правительства и строили планы этого падения. Но объявить ему войну – это стыд! Интервенция – позор! Они продолжали повторять, что для них совершенно безразлично, как русские разрешают свои внутренние дела. Они желали оставаться беспристрастными и наносили удар за ударом. Одновременно с этим они вели переговоры и делали попытки завести торговые сношения».

Между тем, по поручению военного кабинета, Черчилль уже с марта 1919 года начал готовить эвакуацию британских войск с Русского Севера, поначалу не ставя об этом в известность русских. Как обычно, он говорит о себе лишь как о дисциплинированном исполнителе, от которого не зависело существо вопроса: «Мне нужно было выполнить одну определенную и непосредственную обязанность». Но на деле он сыграл далеко не пассивную роль в этой истории предательства.

Дело в том, что долго держать русских в неведении о предстоящем уходе англичане не могли. «Об этом решении было сообщено вождям русских армий. 30 апреля адмирал Колчак был уведомлен о том, что все союзные войска будут отозваны с севера России до наступления зимы». Распространившееся известие об эвакуации британского воинского контингента вызвало в июле реакцию некоторых белых отрядов Севера: «в дружественной до тех пор русской армии вспыхнул бунт, не замедливший принять грозные формы». Черчилль объясняет это по-своему: «С момента, когда мы оказались вынужденными в силу давления парламентского и политического характера отозвать войска, каждый дружественный нам русский знал, что он сражался под угрозой смерти и что для того, чтобы обеспечить себе помилование, ему надо было войти в соглашение со своими будущими властелинами за счет уезжающих союзников. Как бы ни были для нас тяжелы эти последствия, мы должны были с ними считаться, так как они непосредственно вытекали из политики эвакуации Русского севера».

Иными словами, бросаемые англичанами на произвол судьбы русские антибольшевистские силы, возмущенные откровенным предательством англичан, на которых только они и надеялись, а отчасти и распропагандированные большевиками, взбунтовались и вздумали было наказать предателей, в которых теперь они видели только интервентов. Но не тут-то было! Предвидевший такой поворот дела Черчилль заранее пригнал на место действия «две новые бригады по 4 тыс. человек каждая, исключительно только из добровольцев тех армий, которые находились в периоде демобилизации… Эти закаленные на войне солдаты быстро составили формирование и были посланы в Архангельск, как только открылась навигация. Таким образом, мы получили сильный, боеспособный и хорошо снаряженный отряд в том самом опасном пункте, откуда все стремились бежать»[358]358
  Вспоминает один из руководителей британских интервентов полковник Ф. Дж. Вудс, прозванный «королем Карелии»: «Чтобы успокоить британское общественное мнение по вопросу отправки восьмитысячных вспомогательных сил на север России, Уинстон Черчилль организовал кампанию в прессе, которая должна была показать, насколько легко и успешно проходила операция. 3 апреля мурманский корреспондент «Таймс», например, писал, что «здесь ничуть не труднее, чем в Фарнборо – хорошая еда, развлечения и спорт, и все это приправлено приключениями в виде незначительных стычек с большевиками».


[Закрыть].

Результат оправдал ожидания: «Военные бунты повсюду – за исключением только одного Онежского округа, который целиком перешел на сторону большевиков, – были подавлены энергичным вмешательством одного польского батальона и нескольких отрядов британской пехоты».

Таким образом, англичане начали, как говорится, за здравие, а кончили за упокой. Призванные помочь русским антибольшевистским силам на Севере, поддержать их в неравной, но справедливой борьбе, они в итоге сами вступили с ними в войну[359]359
  Вообще, история интервенции полна странностей и парадоксов, начиная с того, что британские войска пришли на Север по благословению лично Льва Троцкого для защиты Мурманской железной дороги от немцев и белофиннов и били последних плечом к плечу не только с красными финнами, но и с красногвардейцами и красными матросами, оккупировав часть Финляндии. Что не помешало им весной 1919 года действовать заодно с белофиннами против большевиков. Вообще же, для всех русских людей на Севере было характерно недоверие к британцам, отмечены даже попытки покушений со стороны белых. Характерно заявление одного офицера, сделанное на собрании коллег, что «как только сила новой русской армии превысит силы британцев на севере России в соотношении пять штыков к одному, их нужно будет выдавить в Белое море или уничтожить» (из воспоминаний полковника Вудса, характерно именовавшего все предприятие «напрасной интервенцией»). Интересные сведения о русских бунтах и вообще недовольстве против англичан можно найти в книге: Галин В. В. Интервенция и гражданская война (М., Алгоритм, 2004). Например, воспоминание У. Ричардсона: «Заявление американского правительства о целях военной интервенции указывало, что союзники вдохновлены стремлением возвышенно и бескорыстно оказать помощь России. Однако широкие массы крестьян остались равнодушны к этому нашему «самопожертвованию» и выказывали нескрываемую радость, когда мы окончательно и с позором покидали их страну».


[Закрыть]. И, конечно, победили. Отныне уходу англичан никто и ничто не могло воспрепятствовать. Их общие потери в российской экспедиции смело можно назвать ничтожными на фоне гигантского избиения русского населения: по признанию Черчилля, всего было «убито офицеров 41 человек и 286 нижних чинов». Дороже платить за жизнь и свободу своих русских союзников, без которых им бы не победить немцев, англичане не пожелали. Но тут они не были оригинальны: французские войска покинули Север России еще в начале июня, американские – в середине июля, ушли также канадцы, австралийцы, сербы и поляки. Русские (белые) остались один на один с большевиками.

Материалы, собранные исследователем В. В. Галиным, говорят о том, что фронтовые белые офицеры «чувствовали себя обреченными», почти все начальники частей заявили, что «с уходом союзников борьба на Севере становится бессмысленной и обречена на неудачу». По воспоминаниям главнокомандующего белых генерала Миллера, «в середине августа 1919 года… на совещании всех командиров полков Архангельского фронта было высказано единогласное мнение, что с уходом союзных войск с фронта в наших полках будут всюду бунты, будут перерезаны офицеры… и, таким образом, желание продолжить борьбу после ухода англичан приведет лишь к бесполезной гибели нашего многострадального офицерства». А главнокомандующий Антанты генерал Э. Айронсайд вспоминает: «У нас не было столкновений с русскими в Архангельске, но до отъезда со мной произошел один неприятный случай. Выдающийся русский полковник, доблестно сражавшийся под началом союзников и хорошо мне знакомый, попросил разрешения встретиться со мной. Он был награжден британским орденом, которым очень гордился. И вот этот офицер вошел в мой кабинет и отдал мне честь. Затем он положил свой орден на стол, разделявший нас. За две минуты он высказал мне все, что думает о союзниках и их поведении. Потом снова отдал честь и вышел вон. Долго я сидел в полном молчании, глядя на отвергнутый орден, которым в свое время была отмечена беспримерная доблесть».

Черчилль уверяет читателя: «Решено было, что эвакуация будет совершаться под прикрытием внезапного наступления на неприятеля. Требовалось нанести ему такой чувствительный удар, чтобы пока ему удалось опомниться, на побережье не осталось бы ни одного британского солдата и ни одного лояльного русского, искавшего у нас защиты и приюта».

Однако дальнейший ход событий был поистине трагичен. Проведав, что англичане готовятся отбыть восвояси, части Красной армии перешли 4 сентября в атаку, заставив англичан ускорить приготовления к отъезду и уйти с передовых позиций, бросая тяжелую технику (они даже оказались вынуждены взорвать свои два боевых корабля-монитора). 27 сентября 1919 года последний английский корабль ушел из Архангельска. Как указывает «король Карелии» полковник Вудс, «последний британский солдат покинул Кемь 29 сентября, а Мурманск – 12 октября». Белые русские были оставлены на произвол судьбы.

«Полная безопасность была обеспечена всем русским – мужчинам, женщинам и детям, желавшим покинуть Север. Все же те, кто оставались и продолжали гражданскую войну, делали это исключительно по своей собственной воле», – заверяет нас Черчилль в своих мемуарах. Как бы не так!

Задержав наступление из-за ледостава, Красная армия уже в начале февраля 1920 года снова двинулась вперед и 21 февраля вошла в Архангельск. Узнав о взятии Архангельска, вооруженное восстание подняла подпольная группа в Мурманске и того же 21 февраля город перешел в руки большевиков. Оставшиеся белогвардейские части, всего около 10 тыс., оказались отрезаны от линий снабжения и от возможности морской эвакуации (англичанам удалось увезти не более 6.5 тыс. человек). 13 марта красная дивизия вступила в Мурманск. На этом организованное сопротивление белых на Севере окончилось, после чего сразу же началась кровавая расправа над побежденными, продолжавшаяся в течение всей весны и лета 1920 года. Одних только офицеров было уничтожено свыше 800 человек, не считая вообще «буржуев», среди которых жертв было на порядок более. К началу сентября Архангельск уже называли «городом мертвых», а Холмогоры – «усыпальницей русской молодежи»[360]360
  http://myarh.ru/news/misc/2008/09/03/70464/K_90letiyu_dekreta_ 34O_krasnom_terrore34/


[Закрыть].

Той же осенью аналогичным образом завершилась белая эпопея и на Юге России (с белой Сибирью было покончено еще весной 1920 года, и Деникин был разгромлен примерно тогда же). Титаническими усилиями Врангеля и его Русской армии удалось отсрочить финал и спасти порядка 140 тысяч беженцев, включая солдат и офицеров. Но это был лишь эпизод общей агонии, а оставшихся в России ждал кошмар наяву. Далеко не все жаждавшие спасения смогли уехать. Вспоминает жена кавторанга Всеволода Дона: «На берегу стояли тысячи людей, умоляющих их взять. Многие бросались на колени с протянутыми руками… Залпы красных были слышны все яснее… В городе стоял невообразимый хаос»[361]361
  Узники Бизерты. – Москва, Российское отделение Ордена св. Константина Великого при участии журнала «Наше наследие», 1998. – С. 8–9. Речь идет о Керчи, эвакуировавшейся в самую последнюю очередь.


[Закрыть]. Черчилль подтверждает: «Не хватало судов и для половины охваченных паникой масс. Дикий неприятель с ликованием вскоре покончил с их последними отчаявшимися защитниками»[362]362
  У. Черчилль. Мировой кризис. – С. 67.


[Закрыть].

Гражданская классовая война в целом в России закончилась, однако долго еще продолжалась война этническая, русско-еврейская. Началась, попросту говоря, резня беззащитного населения, унесшая за первые десять послереволюционных лет примерно 2 млн жертв красного террора. И еще примерно столько же унесла вынужденная эмиграция. В результате вся русская биосоциальная элита, рощенная тысячу лет, была сметена, снесена, уничтожена[363]363
  Если брать процентное отношение убитых ко всему населению данного этноса, то русских от красного террора погибло примерно в 6 раз больше, чем евреев от всех погромов в России.


[Закрыть]. Худшего геноцида не переживал ни один народ за всю историю антропосферы. Потеря этого тонкого слоя (согласно последней переписи царского времени, лица умственного труда составляли среди занятого населения всего 2.7 %), создавшего все чудеса русской техники и культуру Серебряного века, оказалась невосполнима и непоправима.

Уже цитировавшийся автор книги о еврейских погромах З. С. Островский так характеризовал в 1926 году эту эпоху:

«Торжество революции и победа Советской власти принесли спасение и братскую помощь измученному еврейскому населению Украины и Белоруссии, над которым в течение четырех лет висел дамоклов меч объединенной и сплоченной контрреволюции и реакции.

Советская армия многократно спасала еврейское население от поголовного истребления (Проскуров, Житомир, Елисаветград и др.). И потому мы видим, что из всех правительств и властей, сменившихся в период гражданской войны на обширной территории бывшей Российской империи, Советская власть была единственной властью, которую еврейское население встречало с искренней радостью, как избавительницу от страданий и смерти.