Текст книги "Преступник номер один. Уинстон Черчилль перед судом Истории"

Глава VII. Черчилль, Россия, Третья мировая

Как ни ненавидел Черчилль коммунизм и большевиков, а ненависть к русским и к исторической России с одной стороны и любовь к евреям с другой стороны оказались сильнее. Ради разрушения Российской империи он «простил» евреям даже оголтелый большевизм и весь последующий кошмар советской власти. Спасая коммунистический еврейский правящий этнокласс, он оставил без поддержки Белое движение и тем обрек русский народ на крестные муки. А в перспективе на уничтожение, поскольку русские должны были послужить лишь топливом для локомотива мировой революции, о которой грезили еврейские революционеры от самого Карла Маркса до каких-нибудь местечковых террористов.

Однако наша история шла своим путем, и то государство-химера, где на теле одного народа сидела голова другого, естественным ходом событий постепенно преобразовывалось на исконных русских началах под самодержавием Сталина. Который, во-первых, зажал в железные тиски вырвавшегося было джинна раскрестьянивания и провел за его счет индустриализацию, урбанизацию и милитаризацию (проведет и победу в Великой Отечественной войне). Во-вторых, начиная с середины 1930-х годов, Сталин осуществил форсированную национально-патриотическую русификацию СССР, во многом вернув русскому народу его историю и культуру[372]372
  Весьма характерен факт не только выпуска множества книг, статей и фильмов, воспевающих русских полководцев, деятелей науки и культуры и т. д., но и выход вузовского учебника (!) под названием «Образование русского национального государства» (М., 1939, 1941, автор В. В. Мавродин – декан истфака ЛГУ).


[Закрыть]. В-третьих, он сломал хребет всей ленинской еврейской банде, «схватившей, – по выражению Черчилля, – русский народ за волосы» в 1917 году – «верным ленинцам», «старой ленинской гвардии». Одновременно, однако, Сталин перенес центр тяжести международной политики СССР на подрывную деятельность Коминтерна, который превратился в головную боль европейских государств (отчасти и США).

Европа, тем временем, продолжала развиваться в том направлении, которое однажды уже привело к мировой войне. Два центра – англо-французский (наследник Антанты) и германо-австрийский союзы – разделялись многочисленными противоречиями, но при этом объединялись ненавистью к сталинской России, неожиданным и неприятным для них образом воскресавшей из революционного пепла и наращивавшей новую мощь.

Как известно, Антанта в конце концов победила Германию в 1919 году и без России. Она воспользовалась также счастливой возможностью максимально раздробить и ослабить Россию. Пределом ее достижений, помимо вульгарного грабежа, оказалось создание вокруг Советской России «санитарного кордона» из Польши, Прибалтики и Финляндии. Но с течением лет на первый план стала выходить борьба с Коминтерном и мировой революцией, а значит – с большевистской Россией. К тому же после расправы Сталина с «верными ленинцами» и «троцкистами», после репрессий 1937–1939 годов Советский Союз утратил ту определяющую характеристику юдократии, которая одна лишь искупала его существование в глазах мирового еврейства и, само собой, Уинстона Черчилля[373]373
  Еще один характерный исторический эпизод. Сын Сталина, Яков Джугашвили, попавший в 1941 году к немцам в плен, показал на допросе под протокол: «– Вопрос: Красное правительство главным образом состоит из евреев? – Ответ: Все это ерунда, болтовня. Они не имеют никакого влияния». К этому времени Яков уже имел все основания так говорить. Он был хорошо осведомлен, и он был прав.


[Закрыть].

Пожалели ли Черчилль, Ллойд Джордж, Бальфур и другие политиканы о том, что не достигли в свое время главной цели и не «удушили большевизм в колыбели»? Думаю, да, и не раз. Но теперь усилия британской политики уже направлялись на то, чтобы столкнуть Германию с СССР в надежде, что «одна гадина сожрет другую», а уж англосаксы своими силами добьют оставшуюся, ослабленную войной. Близким образом смотрели на вещи и в Америке.

Здесь не место рассуждать о том, как и почему не состоялся этот план в той мере, в какой этого хотелось его авторам. Отчасти о том рассказано выше в главах, посвященных роли Черчилля во Второй мировой войне. Конечно, колоссальные жертвы, понесенные Советским Союзом, не шли ни в какое сравнение с теми, что понесли англосаксонские государства. Достаточно вспомнить только о том, что невозвратные людские потери составили у Англии и США на двоих всего-навсего 800 тыс. человек, в то время как СССР потерял 27 миллионов. И это не считая нерожденных детей, разрушенных тысяч исторических городов и промышленности, гигантских материальных и культурных потерь, немалого долга по ленд-лизу и прочего. Казалось бы, самое время было нанести добивающий удар по русским, чтобы раз навсегда изменить политическую карту мира!

Как мы увидим ниже, именно этот соблазн мучил Черчилля, не давал ему спокойно спать. Но… К концу войны Советский Союз, окрепший в смертельной буре, несмотря на ужасные жертвы, располагал отмобилизованной победоносной армией такой несокрушимой силы (и продемонстрировал эту силу не только в Германии, но затем и в Маньчжурии), что Трумэн не решился последовать советам подстрекателя.

Однако поскольку наш герой – Черчилль, то есть смысл подробнее остановиться на его отношении к России (пусть в облике СССР). Нам важно понять, что будь то Россия царская, будь то Россия белая, будь то Россия красная, будь то Россия – союзник в роковой войне, Черчилль равно ненавидел ее и желал ей гибели.

Заветная мечта Черчилля: немыслимое

Объявив войну Германии (под бешеным нажимом и по интриге Черчилля), Англия оказала очень большую услугу СССР. Ибо война наша с Германией состоялась бы в любом случае: Гитлер не имел обыкновения отступать от своих планов. Но тогда ему не пришлось бы воевать на два фронта, он сконцентрировал бы все усилия на нас. А Англия еще бы и поживилась за наш счет.

Столкнув Англию в войну с рейхом, о причинах чего рассказано выше, Черчилль нанес ей непоправимый, ни с чем не сравнимый ущерб, а нас выручил. Для СССР это была счастливая неожиданность! Но, как мы знаем, Черчилль, ведя свою игру, руководствовался вовсе не русскими интересами, так что благодарить его нам не следует. Тем более что потом он «исправился», развязав еще и Третью мировую (Холодную) войну, на сей раз уже конкретно против нас.

Чем ближе был конец Второй мировой войны, чем очевиднее вырисовывалась грядущая плачевная участь Германии и славное будущее могучего СССР, тем больше росла русофобия Черчилля, тем активнее разрабатывал он направленные против нас планы.

Прежде всего Черчилль целенаправленно вел политику «устрашения Сталина», чему должны были, в частности, служить ковровые бомбардировки немецких городов, производимые объединенными усилиями английского и американского воздушного флота. Довольно беспомощные на земле, в сухопутной войне англосаксы демонстрировали свое внушительное превосходство в воздухе, чтобы произвести впечатление на Советы, заставить нас быть более уступчивыми, в том числе в главном – в послевоенной дележке территорий и добычи и вообще в организации новой Европы. Кроме того, эти чудовищные в своей бессмысленной жестокости удары должны были показать «выдающуюся роль» союзников в разгроме вермахта, в завершении Второй мировой войны. А также превратить ту часть Германии, что предназначалась во владение или под опеку Советского Союза, в выжженую землю.

Однако Сталин оказался не из слабонервных, Черчилль явно переоценил его впечатлительность. Ни в Ялте, ни в Потсдаме вождь советского народа не прогнулся, побудить его к территориальным уступкам не удалось. Без малого пол-Европы отходило под контроль Советского Союза, как тогда называлась Россия, становилась, в свою очередь, нашим собственным «санитарным кордоном».

Встречаясь на этих решающих саммитах, где определялось будущее мира на десятилетия вперед, Сталин вначале не знал, что внешне оказывавший ему пиетет Черчилль втайне готовил предательский удар по союзнику. В последние месяцы войны, когда наши войска в кровопролитных сражениях овладевали Восточной Пруссией, Польшей, Югославией, Чехией, Германией, наконец, Берлином, в тишине лондонского штаба вовсю шла разработка операции под характерным названием «Немыслимое»[374]374
  См. об этом, например: Фалин В. М. О связи времен и взаимосвязи идей. – Слово, 14–27.12.2012, № 47–48.


[Закрыть]. Весь нечеловеческий цинизм, все коварство Черчилля отразились в этом названии, вся готовность этого политика в любой момент переступить любые нормы, считающиеся незыблемыми у порядочных людей.

Черчилль исходил из семи постулатов, вызванных обеспокоенностью той позицией, которую Советский Союз в лице Сталина занял на переговорах о послевоенной судьбе мира, в том числе в ходе Ялтинской конференции. Он полагал, что: во-первых, Советская Россия стала смертельной угрозой для свободного мира[375]375
  Особенно волновала Черчилля, по известным уже причинам, судьба Польши. Между тем Сталин абсолютно игнорировал наличие в Лондоне т. н. польского правительства в изгнании (которому Черчилль многое обещал и вообще протежировал) и намеревался установить в Польше свой режим, чего не скрывал, к досаде и даже ярости Черчилля. В итоге из социалистической, но антисемитской Польши постепенно уехали почти все евреи: от трехмиллионной общины на сегодня осталось всего около десяти тысяч человек.


[Закрыть]; во-вторых, необходимо немедленно создать новый фронт против ее стремительного продвижения; в-третьих, этот фронт в Европе должен уходить как можно дальше на восток; в-четвертых, главная и подлинная цель англо-американских армий – Берлин, который ни в коем случае не должен достаться русским; в-пятых, важнейшее значение имеет освобождение Чехословакии и вступление американских войск в Прагу прежде, чем это сделают русские; в-шестых, Вена, а по существу вся Австрия, должна управляться западными державами; в-седьмых, необходимо обуздать агрессивные притязания маршала Тито в отношении Италии. Как мы знаем, англосаксам удалось осуществить только два последних пункта, то есть в целом план провалился – и именно потому, что его авторам не случилось воевать с СССР по причине своей неуверенности в победе. Впрочем, трудно сказать, как сложилась бы картина мира, если бы такая война все же началась. Возможно, на этот раз азарт Черчилля, его известная уже нам готовность ставить на карту очертя голову интересы своей страны и нации привели бы Великобританию к скорому, полному и заслуженному краху вместо той затянувшейся агонии, финальную фазу которой мы, похоже, наблюдаем в наши дни.

Так или иначе, винить Черчилля в том, что война англосаксонского мира с Советской Россией не состоялась, не приходится. Ведь план операции «Немыслимое» был своевременно и полностью подготовлен объединенным штабом планирования военного кабинета. В нем давалась стратегическая оценка обстановки и были сформулированы цели операции (главной целью постановлено: «навязать русским волю Соединенных Штатов и Британской империи»), а также приведены все необходимые тактические разработки: определены привлекаемые силы, направления ударов войск западных союзников и их вероятные результаты. В приложениях к плану были сведения о дислокации войск Красной армии и западных союзников, а также весь необходимый картографический материал. Военная кампания должна была начаться только на суше в Северо-Восточной Европе (территория к северу от линии Цвиккау – Хемниц – Дрезден – Герлиц).

Окончательно документ был готов к 22 мая 1945 года. Согласно ему, уже 1 июля 1945 года по СССР должны были ударить объединенные силы Британии и США, а возможно, и Турция.

«Быстрый успех может побудить русских хотя бы временно подчиниться нашей воле, но может и не побудить, – говорилось в плане операции. – Если они захотят тотальной войны, то они ее получат». Примечательно, что в английских документах, как правило, фигурировала не «Красная» или «советская», а «русская армия». В этом, конечно, выразилась неизменная позиция Черчилля, для которого Россия в любом обличье оставалась все той же единственной и неповторимой, глубоко ненавидимой Россией, а русские сознательно и подсознательно воспринимались как исконные враги англичан и всего «цивилизованного мира». А кроме того, послевоенный коммунистический СССР уже не был юдократическим, как в 1920 году. Такую Россию снова было не жалко.

Подводя черту под этим очень важным, на мой взгляд, эпизодом, раскрывающим отношение Черчилля к русским и России, хочу добавить красноречивую деталь.

Черчилль – внимание! – намеревался использовать против СССР вчерашнего воинского побратима, даже остатки вермахта – вчерашнего смертельного врага. Пленных немцев собирали в компактные контингенты и держали в полной готовности, немецкое оружие тщательно собирали и складировали, чтобы его легко можно было снова быстро раздать солдатам. Невозможно убедительнее подтвердить вынужденный и лицемерный характер тех союзнических отношений, которые Черчиллю пришлось заключить в свое время с русскими.

В этом парадоксальном решении сказался, кстати, и личный опыт Черчилля, вынесенный еще из Первой мировой, когда Англия, заключая договор о перемирии с Германией, предусмотрела условия, содействующие собственной интервенции в Советскую Россию. Если французы предлагали быстрое разоружение и демобилизацию германской армии, то англичане, напротив, как доносил американский генерал Блисс в октябре 1918 года, полагали, что «Германии, возможно, придется быть оплотом против русского большевизма». Поэтому статья 12 статута о перемирии по сути предписывала германским войскам оставаться в России для борьбы против советской власти до тех пор, пока союзники не смогут заменить их своими силами. Все это делалось потому, что, как записывал в те дни в своем дневнике будущий верховный главнокомандующий союзными войсками на Средиземном море и фельдмаршал (с 1943) американец Генри Вильсон, «война против бошей превращается в войну против большевиков»[376]376
  Об этом эпизоде подробнее можно прочесть в цитированной книге В. Трухановского.


[Закрыть].

Черчилль и сам признавался в написанном им «Мировом кризисе» насчет беседы, состоявшейся у него с Ллойд Джорджем вечером 11 ноября 1918 года. Тогда собеседники толковали о необходимости возродить Германию для борьбы немецкими руками против Советской России. В те годы этот план провалился из-за революции в Германии, но Черчилль ничего не забыл, и в 1945 году ситуация повторилась. Менялись обстоятельства, политические фигуры, но его ненависть к русским оставалась неизменной[377]377
  Характерно откровение сына Черчилля, Рэндольфа: «Идеальным исходом войны на Востоке был бы такой, когда последний немец убил бы последнего русского и растянулся мертвый рядом» (Краминов Д. Правда о втором фронте. – Петрозаводск, Госиздат, 1960. – С. 232). Яблочко от яблоньки… Недаром Черчилль, обещавший открыть второй фронт еще в 1942 году, дотянул с этим до 1944 года, ожидая максимального истощения истекавших кровью русских, и вступил в дело только тогда, когда стало ясно, что мы победим и без посторонней помощи.


[Закрыть]…

Черчилль – азартный политик, и если бы исполнение плана зависело только от него, кто знает, чем бы все кончилось. Но Трумэн, хотя и располагал уже атомной бомбой, проявил более благоразумия, будучи сильно впечатлен успехами Красной армии; он усомнился в том, что война с СССР принесет англосаксам желаемый результат. Его военные эксперты рекомендовали не связываться с лучшей – как уже стало ясно всем – армией мира. И он дрогнул и не поддержал проект. Немало способствовало тому, во-первых, успешное взятие русскими Берлина, а во-вторых, стремительная передислокация Красной армии 29 июня 1945 года, за день до планируемого начала новой войны (это было вызвано тем, что советская разведка добыла план операции «Немыслимое», который стал известен нашему руководству и лично Сталину). Англосаксы не посмели нанести нам предательский удар, поняв, что их планы раскрыты, – и ход истории пошел так, как он пошел, а очередная «точка невозврата» благополучно осталась позади.

Кроме того, вмешалось еще одно немаловажное обстоятельство. В Англии началась избирательная кампания 1945 года, в которой возглавлявший консерваторов Черчилль рассчитывал победить как главный герой разгрома гитлеровского Рейха. В этих условиях ему было важно убедить избирателей во всех военных заслугах консерваторов, в том числе в том, что именно они обеспечили победоносный союз с СССР. Черчиллю пришлось даже изображать дело так, будто он является «лучшим другом Сталина». Показать свое истинное лицо, демонстративно развернувшись на 180 градусов, он не посмел даже при всем своем цинизме. И операция «Немыслимое» осталась только на бумаге[378]378
  Окончательно от намерения нанести удар по Советам Англия и Америка отказались только в сентябре 1945 года, уже после отставки Черчилля, когда в ходе встречи на яхте вблизи побережья США генерала Д. Эйзенхауэра с британским фельдмаршалом Б. Монтгомери было констатировано, что, если Советская армия начнет наступление в Европе, союзники не смогут его остановить. В дальнейшем агрессивные планы в отношении нашей страны разрабатывались уже в рамках НАТО.


[Закрыть].

Впрочем, только ли на бумаге? Не тот человек был сэр Уинстон Черчилль, чтобы так легко отступить. На взгляд многих историков, разделяемый автором этих строк, Третья мировая война в действительности, безусловно, началась уже на следующий год после Второй, только приняла по необходимости новые формы «холодной войны». Творцом-новатором этих форм приходится признать нашего героя. А подготовленная им, хоть и не состоявшаяся в июле 1945 года война против СССР послужила для него – в этом ее исторический смысл – прологом и «аэродромом подскока» к Холодной войне.

От лица силы – от лица всего Запада

Черчилль вообще – надо отдать ему должное – многое предугадал, а многое и предопределил в послевоенном мире. В том его обустройстве, которым мы «наслаждаемся» даже и в наши дни XXI века. Это – свидетельство хоть и злого, но сильного, проницательного ума, способного схватить самую суть явлений, сделать верные, далеко идущие выводы. Он был истинный стратег, архитектор будущего. Кое о чем из всего этого я намерен сказать на данных страницах.

Провалом замысла Черчилля о нападении на Красную армию и СССР началась череда политических поражений политика. Родные и близкие уже на исходе войны уговаривали его оставить государственную карьеру и уйти на покой, будучи на вершине славы. Но 71-летний старый боец решил участвовать в новых выборах и… с треском проиграл их в середине июля 1945 года. На мой взгляд, получил по заслугам.

Уйдя в отставку, он, однако, не сложил оружие. Оставив мелочные заботы главного управляющего страны, сосредоточился на стратегических проблемах развития всего мира. В 1945–1951 годах Черчилль много выступает в печати, объезжает разные страны, наносит визиты государственным деятелям, произносит речи, присутствует в качестве почетного гостя на множестве мероприятий. Словом, старается активно влиять на ход дел в мировой политике.

«Я чувствую себя очень одиноким без войны», – говорил он своему личному врачу Морану в первые послевоенные дни. Но война, похоже, всегда была с ним, где бы, с кем бы и кем бы он ни был…

В 1946 году основные глобальные политические задачи первой очереди – по крайней мере, две из трех – были для Черчилля благополучно решены: Германия сокрушена, судьба Палестины (в недалеком будущем Израиля) определилась. Теперь, наконец, следовало заняться Россией, добиться ее крушения. На этом он и сосредоточился.

Почти всю зиму 1945–1946 годов Черчилль провел в Соединенных Штатах, ведя на сей предмет многочисленные переговоры с президентом Трумэном, руководителями государственного департамента и другими деятелями. Это был масштабный поиск взаимопонимания, консенсуса, выработка общей политической линии, прежде всего – в отношении Советской России. 10 февраля на встрече с Трумэном Черчиллю удалось согласовать основные положения новой мировой политики.

После этого в течение нескольких недель, проведенных на фешенебельном курорте во Флориде, Черчилль прорабатывал и совершенствовал свою будущую знаменитую Фултонскую речь. Особо надо отметить, что Черчилль согласовал все ее основные положения не только с американцами – президентом Трумэном и госсекретарем Бирнсом, но и с первыми лицами Британии – премьером Эттли и министром иностранных дел Бевином, несмотря на их принадлежность к конкурирующей политической партии. Речь Черчилля не была, таким образом, выходкой эксцентричного политика-одиночки, нет, это был манифест объединенной англосаксонской политической элиты. Объединенной Черчиллем поверх не только границ и вод Атлантики, но и политического ангажемента. Черчилль – так можно сказать с полным правом – выступил в качестве истинного архитектора-планировщика нового мироустройства.

О колоссальной важности этой его инициативы красноречиво свидетельствует тот факт, что Трумэн даже проехал с Черчиллем в специальном поезде за тысячу миль в город Фултон, в штате Миссури, чтобы представить оратора аудитории Вестминстерского колледжа 5 марта 1946 года. Это выглядело как высшая государственная апробация Соединенными Штатами тех основополагающих тезисов, которые Черчилль озвучил на весь мир с кафедры провинциального колледжа. В чем же они состояли?

Прежде всего бывший премьер-министр Великобритании поднялся до уровня политика глобального масштаба, продемонстрировав наивысший класс политического мышления – этнополитический взгляд на мировую историю. В мыслях Черчилля рисовалась картина абсолютного глобального торжества и превосходства англосаксонской расы, которое должно было стать следствием победы Британской империи и Соединенных Штатов Америки во Второй мировой войне[379]379
  Справедливости ради надо сказать, что Сталин, весной 1945 года предложивший создать Союз славянских государств (это вместо бывшего Коминтерна-то!), также сумел подняться на подобный уровень.


[Закрыть].

Конечно, Черчилль сознавал превосходство Америки и утрату былого могущества Англией, поэтому отводил именно США главенствующую роль в послевоенном мире. Но акцент ставился на общности происхождения, языка, интересов, поэтому Черчилль предлагал создать «братскую ассоциацию народов, говорящих на английском языке. Это означает особые отношения между Британским содружеством наций и империей с одной стороны и Соединенными Штатами с другой… Братская ассоциация требует не только растущей дружбы и взаимопонимания между нашими двумя обширными, но родственными системами общества, но и сохранения близких отношений между нашими военными советниками, проведения совместного изучения возможных опасностей, стандартизации оружия и учебных пособий, а также обмена офицерами и слушателями в технических колледжах. Это должно сопровождаться сохранением нынешних условий, созданных в интересах взаимной безопасности, путем совместного использования всех военно-морских и авиационных баз, принадлежащих обеим странам во всем мире. Это, возможно, удвоило бы мобильность американского флота и авиации. Это значительно увеличило бы мощь британских имперских вооруженных сил и вполне могло бы привести… к значительной финансовой экономии… Впоследствии может возникнуть принцип общего гражданства, и я уверен, что он возникнет». Черчилль предсказывал: «Если население Содружества наций, говорящих на английском языке, добавить к США и учесть, что будет означать подобное сотрудничество на море, в воздухе, во всем мире, в области науки и промышленности, то не будет существовать никакого шаткого и опасного соотношения сил». Иными словами, англосаксы воцарятся на троне всего мира как единственные и закономерные его владыки.

Как мы знаем, общего гражданства с заокеанским партнером отнюдь не возникло, вместо него получилось в итоге НАТО под контролем Вашингтона, хотя связка «США – Англия» является там стержневой. Америка не пожелала ни с кем делиться ни своим могуществом, ни своей ролью «последнего суверена», как уже в наше время выразился Бжезинский. Это с одной стороны, а с другой – главенство англосаксонской субрасы к нашим дням заметно пошатнулось в мире по естественно-биологическим причинам. Но в 1946 году Черчилль еще мог мечтать. Более того, втайне он надеялся, что со временем Англия вновь станет ведущей державой мира и оттеснит Америку с позиции мирового лидера. Для этого он видел и продвигал одно средство: столкнуть США с СССР. Он был убежден в необходимости и возможности войны.

Личный врач Черчилля лорд Чарльз Моран, лечивший его добрую четверть века, в своих записках повествует, что 8 августа 1946 года у него был доверительный разговор с Черчиллем, который однозначно предрекал в самое ближайшее время войну «между Россией и ее союзниками – и англосаксонскими странами», в которой «Франция, Скандинавия, Бельгия и Голландия будут на нашей стороне». В этом маленьком эпизоде, как в капле воды, отразилась та стратегия будущего, которая владела умом Черчилля в тот момент. Впрочем, в своей Фултонской речи (впоследствии Черчилль признает ее своим политическим шедевром) он был почти так же откровенен, хоть и играл словами по обыкновению.

Начиная свое выступление, Черчилль специально оговорился: «Я хотел бы со всей определенностью подчеркнуть, что не выполняю ничьей официальной миссии и не имею никакого официального статуса, ибо говорю исключительно от своего имени». Его речь, в действительности уже апробированная всем политическим англосаксонским истеблишментом, носила характер рискованного зондажа, была для Трумэна и Эттли своего рода пробным шаром или, по выражению Черчилля, «генеральной стратегической концепцией» новой мировой политики. Поскольку, несмотря на многие дипломатические экивоки, была на деле объявлением войны Советской России. Не случайно для своей речи оратор подобрал своеобразное название: «Мускулы мира»[380]380
  «Мира» – в значении «не-войны» (peace, а не world).


[Закрыть], перелагая языком метафоры старинное правило: хочешь мира – готовь войну. Ее-то он и готовил. И целый ряд его пропозиций получил впоследствии путевку в жизнь, недаром бывший президент США Рональд Рейган считал, что из Фултонской речи родился не только современный Запад, но и мир на нашей планете.

Черчилль не скупится на лесть в отношении США и ООН, в которой Америка не только приняла участие (в отличие от отжившей Лиги Наций), но и намеревалась играть первую скрипку. Предлагая создать в полном подчинении у ООН миротворческие силы путем выделения каждым государством-участником определенного количества эскадрилий, Черчилль, однако, подчеркивал, что «было бы непростительной ошибкой доверить всемирной организации, пока еще переживающей период младенчества, секретную информацию о производстве и способах применения атомной бомбы – информацию, являющуюся совместным достоянием Соединенных Штатов, Великобритании и Канады». И далее следует эскапада, призывающая использовать односторонние преимущества владения военным атомом: «Ни один человек ни в одной стране на нашей земле не стал спать хуже по ночам оттого, что секрет производства атомного оружия, а также соответствующая технологическая база и сырье сосредоточены сегодня главным образом в американских руках (интересно, что сказали бы на это японцы. – А. С.). Но я не думаю, что все мы спали бы столь же спокойно, если бы ситуация была прямо противоположной и монополией на это ужасное средство массового уничтожения завладело – хотя бы на время – какое-нибудь коммунистическое или неофашистское государство. Одного лишь страха перед атомной бомбой было бы достаточно, чтобы они смогли навязать свободному, демократическому миру одну из своих тоталитарных систем, и последствия этого были бы просто чудовищны».

Лицемерие Черчилля, его двойные стандарты, его мечта о глобальной диктатуре англосаксов отчетливо видны уже из приведенного отрывка. А далее следует уже едва прикрытое выступление против Советской России как некоего оплота «тирании» – второго, наряду с войной, злосчастия, терзающего человечество: «Теперь я хотел бы перейти ко второму из упомянутых мною двух бедствий, угрожающих каждому дому, каждой семье, каждому человеку – а именно, к тирании. Мы не можем закрывать глаза на тот факт, что демократические свободы, которыми пользуются граждане на всех территориях Британской империи, не обеспечиваются во многих других государствах, в том числе и весьма могущественных. Жизнь простых граждан в этих государствах проходит под жестким контролем и постоянным надзором различного рода полицейских режимов, обладающих неограниченной властью, которая осуществляется или самолично диктатором, или узкой группой лиц через посредство привилегированной партии и политической полиции».

Черчилль понимал, что неприкрытый агрессивный выпад против вчерашнего союзника, проливавшего свою кровь ради победы над общим врагом, может не найти понимания в массах, до которых его речь рано или поздно бы дошла. Поэтому вначале он осторожно оговаривается: «Не наше дело – особенно сейчас, когда у нас самих столько трудностей – насильственно вмешиваться во внутренние дела стран, с которыми мы не воевали и которые не могут быть отнесены к числу побежденных… Мы, британцы, заключили договор о сотрудничестве и взаимопомощи сроком на 20 лет с Советской Россией… Нашей единственной целью в таких договорах являются именно взаимопомощь и сотрудничество». Он даже счел возможным польстить русским и Сталину: «Я лично восхищаюсь героическим русским народом и с большим уважением отношусь к моему товарищу по военному времени маршалу Сталину… Мы рады тому, что Россия заняла принадлежащее ей по праву место среди ведущих стран мира. Мы рады видеть ее флаг на широких просторах морей. А главное, мы рады, что связи между русским народом и нашими двумя родственными народами по обе стороны Атлантики приобретают все более регулярный и прочный характер».

Но тут же эти сладкие слова оказались смыты волной устрашений и угроз:

«Сегодня на сцену послевоенной жизни, еще совсем недавно сиявшую в ярком свете союзнической победы, легла черная тень. Никто не может сказать, чего можно ожидать в ближайшем будущем от Советской России и руководимого ею международного коммунистического сообщества и каковы пределы, если они вообще существуют, их экспансионистских устремлений и настойчивых стараний обратить весь мир в свою веру…

Протянувшись через весь континент от Штеттина на Балтийском море и до Триеста на Адриатическом море, на Европу опустился железный занавес. Столицы государств Центральной и Восточной Европы – государств, чья история насчитывает многие и многие века, – оказались по другую сторону занавеса. Варшава и Берлин, Прага и Вена, Будапешт и Белград, Бухарест и София – все эти славные столичные города со всеми своими жителями и со всем населением окружающих их городов и районов попали, как я бы это назвал, в сферу советского влияния. Влияние это проявляется в разных формах, но уйти от него не может никто. Более того, эти страны подвергаются все более ощутимому контролю, а нередко и прямому давлению со стороны Москвы…

В целом ряде стран по всем миру, хотя они и находятся вдалеке от русских границ, создаются коммунистические пятые колонны, действующие удивительно слаженно и согласованно, в полном соответствии с руководящими указаниями, исходящими из коммунистического центра. Коммунистические партии и их пятые колонны во всех этих странах представляют собой огромную и, увы, растущую угрозу для христианской цивилизации, и исключением являются лишь Соединенные Штаты Америки и Британское Содружество наций, где коммунистические идеи пока что не получили широкого распространения…

Таковы реальные факты, с которыми мы сталкиваемся сегодня, буквально на второй день после великой победы, добытой нами, совместно с нашими доблестными товарищами по оружию, во имя свободы и демократии во всем мире. Но какими бы удручающими ни казались нам эти факты, было бы в высшей степени неразумно и недальновидно с нашей стороны не считаться с ними и не делать из них надлежащих выводов, пока еще не слишком поздно…

Я считал своим долгом обрисовать вам ту зловещую тень, которая нависла над нашим миром – как на Западе, так и на Востоке».

Итак, Черчилль с глубоким разочарованием констатировал, что в результате раздела послевоенного мира на Европу опустился «железный занавес»[381]381
  Авторство самого термина «железный занавес» непрестанно оспаривается: это выражение находили в речах Клемансо, в статье Геббельса, в директиве Риббентропа и т. д. Видимо, оно было достаточно расхожим. Но для современного читателя оно уже однозначно связано с Черчиллем, с его Фултонской речью.


[Закрыть], разделивший ее от Штеттина до Триеста. Наличие «занавеса» было обусловлено полной идейно-политической несовместимостью Запада, где отныне безраздельно доминировали англосаксы, и Востока Европы, попавшего под влияние Советов. Черчилль и те, от чьего имени он фактически выступал, воспринимали случившееся как продвижение той самой мировой социалистической революции, которая была главным жупелом для Запада со времен Карла Маркса. Они были жестоко шокированы этим[382]382
  Не меньшую травму тем, кто уже считал себя хозяевами мира, нанес отказ СССР ратифицировать кабальные Бреттон-Вудские соглашения, утвердившие мировое господство доллара (вступили в силу 27.12.1945).


[Закрыть].

Продвижение «зловещей тени» – Черчилль говорит также про «проведение политики непомерных амбиций и авантюризма» – русских следовало остановить любой ценой. Какой именно? Здесь Черчилль, как всегда, не мог для начала не прибегнуть к лицемерию: «Я даже не допускаю мысли о том, что новая война неизбежна, тем более в ближайшем будущем» (в действительности, как мы знаем, дело обстояло прямо противоположным образом). Но затем он становится более откровенным: