Текст книги "Военная разведка Японии против СССР. Противостояние спецслужб в Европе, на Ближнем и Дальнем Востоке. 1922—1945"

§ 2. Дальневосточный баланс (1925–1931)

Установление дипломатических отношений между СССР и Японией в 1925 г. стало логическим продолжением взятого обеими странами курса на нормализацию двусторонних контактов. Как уже отмечалось, Токио закрепил стратегию сближения с Москвой в феврале 1923 г. «Курсом национальной обороны империи», гласившим в части СССР: «В ближайшем будущем, с точки зрения национальной обороны империи, весьма вероятно столкновение с иностранными государствами и целью наших военных приготовлений является подготовка к возможной войне с имеющими мощный экономический и военный потенциал США. Что же касается нашей политики в отношении граничащих с нами Китая и России, наряду с проведением мероприятий по налаживанию с ними добрососедских контактов, необходимо постоянно готовить наши Вооружённые силы для оказания на них давления»[162]162
  Там же. Бунко-Миядзаки-3 (C14061002700). Л. 0015.


[Закрыть].

Аналогичной позиции в середине 20-х гг. придерживалось и командование Квантунской армии: в подготовленном для заместителей военного министра и начальника ГШ 1 июня 1927 г. меморандуме «Мнение о политическом курсе в отношении Маньчжурии и Монголии» командующий армией не призывал к немедленному выступлению против СССР, но проводил весьма осторожную и взвешенную линию на подталкивание Чжан Цзолиня к изъятию КВЖД, оказание ему поддержки в случае попыток Советской России монополизировать права на дорогу, а также на совместную с Великобританией помощь «умеренным элементам китайского общества» в борьбе против обольшевичивания Москвой материкового Китая[163]163
  Там же. S2-4-12 (C01003764000) Л. 1663–1664.


[Закрыть].

В июле 1927 г. установку на избегание открытого конфликта с Советским Союзом подтвердил премьер-министр Танака Гиити, предложивший в своём меморандуме императору направить усилия государства на проникновение в материковый Китай и Монголию с дальнейшей экспансией в район южных морей, где Японии, вероятнее всего, предстояло столкнуться с Америкой[164]164
  Кошкин А.А. Крах стратегии «спелой хурмы»: Военная политика Японии в отношении СССР, 1931–1945 гг. М.: Мысль, 1989. С. 200–201.


[Закрыть]. Хотя существование этого документа оспаривается, он целиком соответствует решениям прошедшей 21 июня – 7 июля 1927 г. в Токио «Восточной конференции» представителей МИД, армии и флота под патронажем Танака, на которой был одобрен курс на отделение Монголии и Маньчжурии от Китая[165]165
  Сираиси, Хироси. Тё Сакурин бакусацу дзикэн: Комото Дайсаку Кантогун кокю самбо-но синъи = Убийство Чжан Цзолиня: истинные намерения старшего офицера штаба Квантунской армии Комото Дай-саку // Сэнси кэнкю нэмпо. Дай 6 го, 2003. С. 79–80.


[Закрыть].

Согласно принятой в 1923 г. военной доктрине, оперативные планы Генштаба до 1932 г. не предусматривали нападения на СССР и разрабатывались в рамках концепции «эластичной обороны и мощного контрудара», предполагавшей изначальный захват Красной армией Северной Маньчжурии, ответную переброску из метрополии и Кореи на помощь 1-й пехотной дивизии и отдельному охранному отряду Квантунской армии в Южной Маньчжурии 5 пехотных дивизий, их сосредоточение в районе Чанчуня для прикрытия районов развёртывания основных сил, которые ударами на Харбин и Цицикар должны были перерезать КВЖД, разгромить советские войска на рубеже р. Нэньцзян – Хинган с нанесением вспомогательного удара по югу Уссурийского края, после чего боевые действия переносились в Забайкалье и Приамурье[166]166
  Архив НИИО МНО Японии. Мансю дзэмпан-1 (C13010000600). Л. 0021–0023; Бунко-Миядзаки-5 (C14061003500). Л. 0031–0033.


[Закрыть].

В целом до 1929 г. руководство Японии не рассматривало Красную армию как силу, способную на равных противостоять императорской на Дальнем Востоке. Однако, приняв за основу выводы разведорганов о возможности тройного развёртывания советских соединений в угрожаемый период, Генштаб Японии скорректировал наряд выделяемых на войну сил: по плану 1926 г. в случае конфликта с СССР из 32 пехотных дивизий, разворачивавшихся на базе 17 мирного времени, для боевых действий в Приморье выделялось 3, в Северной Маньчжурии – 10. При необходимости их усиливали 5 пехотных дивизий Квантунской армии в Южной Маньчжурии, против которых Красная армия, по оценкам ГШ Японии, могла выставить 10 стрелковых дивизий, однако переброску императорских войск в Северную Маньчжурию затрудняла слаборазвитая сеть железных дорог на театре[167]167
  Дайтоа сэнсо кокан сэнси. Дай 8. Дайхонъэй рикугумбу. 1. Сёва 15 нэн 5 гацу мадэ = Официальная история войны в Великой Восточной Азии. Т. 8. Армейское управление Императорской верховной ставки. 1. События до мая 1940 г. Токио: Асагумо симбунся, 1967. Л. 301–302.


[Закрыть].

Необходимо отметить, что помимо оперативных планов войны с СССР, проходивших в служебных документах под литерой «Оцу», Генштаб Японии одновременно разрабатывал планы боевых действий против США («Ко»), Китая («Хэй») и Великобритании («Тэй»)[168]168
  Дайтоа сэнсо кокан сэнси. Дай 27. С. 48.


[Закрыть].

Отсутствие планов нападения на Советский Союз обуславливало сохранение усечённой системы сбора и обработки разведывательной информации о СССР. На уровне стратегической разведки этими вопросами занимались военные атташе и легальные резиденты в СССР и приграничных с ним странах (Германии, Польши, Латвии, Турции), на уровне оперативной разведки – военные миссии Квантунской и Корейской армий. Вся информация стекалась во 2-е управление ГШ, которое аккумулировало её в виде текущих оперативных обзоров и долгосрочных прогнозов, адресованных правительству, МИД, МВД и МГШ.

Более того, в структуре органов военной разведки отсутствовало специализированное заведение по подготовке сотрудников для работы против СССР. Как правило, будущие разведчики оканчивали Военную академию, 10 лет служили в линейных частях, затем поступали в Военно-штабной колледж и после выпуска закреплялись за русским отделением РУ ГШ. Через 2–3 года офицеры направлялись в военные миссии в Маньчжурию и только потом назначались на должности помощников военного атташе (ПВАТ) в СССР или в приграничных с ним странах. Русский язык преподавался исключительно в Военно-штабном колледже и в Токийской школе иностранных языков, в которой в 1923–1931 гг. его изучили только 18 % из 225 офицеров-выпускников[169]169
  Нихон рикукайгун сого дзитэн. С. 587–590.


[Закрыть].

Для повышения качества подготовки разведчиков в феврале 1928 г. Генштаб разработал «Руководство по агентурной разведке и пропаганде», представлявшее собой первое в истории японской армии систематизированное справочное и учебное пособие по вопросам ведения агентурной, пропагандистской и диверсионной деятельности в мирное и в военное время.

В соответствии с «Руководством», центральным разведывательным органом армии в мирный период являлся Генштаб, который решал задачи «по сбору необходимой для национальной обороны информации о Вооружённых силах, экономическом потенциале, внешней политике иностранных государств, её оценке и анализу, проведению военно-топографических и военно-экономических исследований, а также по сбору сведений, необходимых для разработки оперативных планов». Для этого Генеральный штаб использовал военных атташе при дипломатических миссиях, легальных военных резидентов за рубежом (стажёров, советников), специально командированных офицеров разведки, разведывательные органы армейских объединений в Китае, Маньчжурии и Корее, а также поддерживал оперативный контакт с органами агентурной разведки МГШ, МИД и Министерства финансов[170]170
  Архив НИИО МНО Японии. Тюо-гундзи гёсэй дзёхо-84 (C14010456400). Л. 2022.


[Закрыть].

Военные атташе являлись сотрудниками дипломатического корпуса в стране пребывания. На них возлагался сбор информации по широкому кругу вопросов: организация и система боевой подготовки армии страны пребывания и сопредельных с ней стран, дислокация войск и оборонительных сооружений, изучение оперативного и стратегического искусства, образцов вооружения и новинок военно-технической мысли, транспортной инфраструктуры и системы связи, состояния экономики и валютно-финансовой сферы страны, вопросов международного военного сотрудничества. Военные резиденты, стажировавшиеся в ведущих армиях мира, должны были дополнительно освещать состояние НИОКР по перспективным военно-техническим направлениям, изучать военно-промышленный потенциал страны пребывания, знакомиться с современными образцами вооружения и военной техники[171]171
  Там же. Л. 2023.


[Закрыть].

Во время войны для координации деятельности всех разведорганов при Кабинете министров Японии создавалась специальная служба, в которую откомандировывались офицеры разведки для связи с учреждавшейся Императорской верховной ставкой. В свою очередь, её Разведывательное управление руководило органами оперативной и стратегической разведки, занималось сбором информации о ситуации в стране и в мире, военно-топографическими и военно-экономическими исследованиями, разработкой планов пропагандистской и диверсионной работы, контрразведывательными операциями, цензурированием прессы, выпуском фронтовых газет[172]172
  Там же. Л. 2024.


[Закрыть].

«Руководство» детально регламентировало методы сбора разведывательной информации. Агенты и кадровые сотрудники разведки должны были тщательно изучать печатные органы страны пребывания – газеты, журналы, официальные бюллетени, которые считались ценными источниками информации и в период войны позволяли судить о ситуации на территории противника. Кроме того, военным разведчикам предписывалось заводить максимально возможное число контактов с представителями всех социальных слоёв страны пребывания и прилагать усилия к их расширению, используя для этого банкеты, массовые мероприятия и закрепляя знакомства ценными подарками и деньгами, но обязательно с учётом традиций, обычаев и этикета местного населения[173]173
  Там же. Л. 2030–2031.


[Закрыть].

Особое внимание уделялось использованию агентов. Составители «Руководства» предлагали вербовать агентуру из числа лиц, имевших врождённый интерес к занятию разведывательной деятельностью, испытывавших чувство личной привязанности к вербовщику, имевших идеологические, политические, национальные разногласия с официальными властями, страдавших честолюбием или оказавшихся в сложных жизненных обстоятельствах, рассчитывавших с помощью разведки поправить свои финансовые дела, симпатизировавших Японии и её народу, а также так называемых «профессиональных агентов», зарабатывавших на жизнь добыванием и перепродажей информации всем спецслужбам без исключения. При этом сотрудникам разведки предписывалось обращать особое внимание на разработку высокопоставленных правительственных чиновников, членов парламента, дипломатических сотрудников и связанных с ними женщин[174]174
  Там же. Л. 2033.


[Закрыть].

Столь же тщательно «Руководство» регламентировало порядок вербовки агентов, методику обучения, переброски и легализации разведчиков, организацию с ними связи с использованием радиоаппаратуры, шифров, средств тайнописи, голубиной почты и связников, вопросы контроля и вознаграждения агентуры[175]175
  Там же. Л. 2034–2042.


[Закрыть].

Восстановление отношений с Советским Союзом позволило японской военной разведке усилить её позиции в нашей стране, поскольку по Пекинской конвенции Япония получила право открыть посольство в Москве и консульства в Новосибирске, Благовещенске, Хабаровске, Владивостоке и Александровске[176]176
  Документы внешней политики СССР. Т. 8. 1 января – 31 декабря 1925 г. М.: Госполитиздат, 1963. С. 70–77.


[Закрыть]. Уже в июне 1925 г. в Москву из Стокгольма прибыли сотрудники дипмиссии, среди которых были резидент ГШ военный атташе полковник Микэ Кадзуо и его помощник капитан Курасигэ Сюдзо. Круг их служебных обязанностей определялся инструкцией начальника ГШ от 11 декабря 1925 г., предписывавшей собирать материалы о тактике, вооружении, связи, организационно-штатной структуре Красной армии мирного и военного времени, уровне подготовки командного состава, пропускной способности Транссибирской железной дороги и железных дорог в европейской части России, национальной политике советского правительства, внешней политике СССР в отношении Японии и Китая[177]177
  Цит. по: Зданович А.А. Органы государственной безопасности и Красная армия: деятельность органов ВЧК – ОГПУ по обеспечению безопасности РККА (1921–1934). М.: Кучково поле, 2009. С. 603–604.


[Закрыть].

Решая поставленные задачи, Микэ, несмотря на богатый опыт агентурной работы в России с легальных и нелегальных позиций, опирался на открытые источники информации – советскую прессу, официальных представителей Красной армии, сотрудников миссий Китая и Польши в Москве. Так, 13 ноября 1925 г. он доложил в Генштаб со ссылкой на советские газетные публикации об укреплении отношений между СССР и Фэн Юйсяном, 6 декабря охарактеризовал со слов заместителя начальника Штаба РККА нового военного атташе в Пекине А.И. Егорова, а 29 января 1926 г. телеграфировал данные своего польского коллеги о советских планах по переброске войск в Маньчжурию[178]178
  Архив МИД Японии. 1.6.1.4.2.3.046 (B03050149300). Л. 0343; F.1.9.2.5.3.002 (B10074602100). Л. 0040; 1.6.3.24.10.022 (B03051166000). Л. 0124.


[Закрыть].

Контакты японцев с последним носили обширный и доверительный характер. В декабре 1925 г. в беседе с польским военным атташе в Москве майором Тадеушем Кобылянским Курасигэ подробно охарактеризовал организацию деятельности японской военной разведки в СССР. По словам японского дипломата, вся агентурная работа велась с позиций резидентур в Риге, Таллине, Берлине и Париже, которые решали задачу получения любых материалов советских органов военного управления об организации, снабжении и мобилизационных возможностях Красной армии и флота. Важнейшие данные поступали в Токио от военного атташе в Германии благодаря его личным контактам с бывшими царскими офицерами, которые имели агентуру в Советском Союзе и сотрудничали с действовавшими в Берлине иностранными разведорганами. Через них японский Генштаб получил «Мобилизационную инструкцию РККА 1922 г.» и приложение к ней за 1923 г., хотя часть информации из Германии была явно фальсифицированной. Военный атташе в СССР и его помощник не только не занимались агентурной разведкой, но и не сотрудничали ни с одной из резидентур. Инструкции ГШ прямо предписывали им собирать информацию только официальным путём или через местную прессу. В связи с этим майор Курасигэ, ранее возглавлявший резидентуру в Риге, получил 15 000 долларов на консервацию своего агентурного аппарата в СССР: всем агентам он выдал крупное единовременное вознаграждение и проинструктировал их, что контакты с японской разведкой сворачиваются, но в будущем, возможно, возобновятся. Делалось это по инструкции ГШ, которая разрешала восстанавливать агентурную связь в том случае, если источник имел доступ к мобилизационным планам Красной армии, в частности к приложениям «Инструкции» за 1924 и 1925 гг.[179]179
  Kuromiya, Hiroaki, PepłonUski, Andrzej. Op. cit. S. 109–110.


[Закрыть]

В феврале 1927 г. военным атташе в Москве стал подполковник Комацубара Мититаро. С прибытием в Советский Союз он переключил деятельность резидентуры со сбора сведений из открытых источников на получение информации от агентуры. К этому Комацубара обязывала директива заместителя начальника Генштаба от 6 октября 1927 г. о приобретении агентурных позиций в СССР с опорой на контрреволюционные организации и отдельных лиц, которые бы во время советско-японской войны вели разведывательную, пропагандистскую и подрывную деятельность, что по сути являлось частью мобилизационного плана военной разведки на случай обострения двусторонних отношений[180]180
  Национальный архив Японии. Хэй 11 хому 02283100 (A08071322800). Л. 19943—19944.


[Закрыть].

Анализ докладов Комацубара в Токио свидетельствует о том, что он, как и его предшественник, вёл разведку по широкому кругу вопросов – от политики Советского Союза в Монголии и Китае до борьбы различных группировок в советском руководстве, что в целом соответствовало кругу задач, очерченному военным атташе в «Руководстве по агентурной разведке и пропаганде». При этом Комацубара опирался как на открытые источники – газеты «Красный воин», «Красная звезда», «Известия», «Правда», беседы с официальными советскими представителями, – так и на агентуру, которая порой выдавала весьма интересные сведения. В актив Комацубара, в частности, можно занести датированную 16 июня 1928 г. телеграмму о развёртывании в Шанхае пункта Отдела международной связи Коминтерна и легализации его сотрудников по документам граждан Италии, Германии и Франции, а также о колебаниях советского руководства относительно дальнейшей линии поведения в Китае[181]181
  Архив МИД Японии. 1.4.5.2.1.4.001 (B04013055200). Л. 0054. Прикрытием для шанхайского пункта Отдела международной связи выступала берлинская фирма Metropolitan Traiding Co.


[Закрыть].

Кроме того, полезными источниками информации для военного атташе являлись парады в честь Первого мая и годовщины Октябрьской революции, а также посещение 1–2 раза в год учений Красной армии, в ходе которых резидент получал представление о выучке войск и уровне подготовки командного состава, но не имел возможности уточнить количественные и качественные характеристики советских танковых войск, авиации и артиллерии[182]182
  Дайтоа сэнсо кокан сэнси. Дай 27. С. 92.


[Закрыть].

Заботясь о повышении количества и качества добываемой информации, Разведуправление усиливало кадровый аппарат ВАТ наиболее опытными сотрудниками советского направления: в декабре 1926 г. помощником военного атташе был назначен капитан Хата Хикосабуро, ранее служивший в Харбине и Маньчжоули, в декабре 1928 г. его сменил бывший начальник маньчжурской миссии майор Томинага Кёдзи, а в декабре 1930 г. новым помощником стал прибывший со стажировки в Польше капитан Ямаока Мититакэ. Кроме того, с конца 1928 г. 2-е управление направляло в Советский Союз офицеров разведки под прикрытием должности секретаря военного атташе – капитана Фудзицука Сикао (1928–1930), майоров Аябэ Кицудзю (1930), Танака Синъити (1930–1931) и капитана Усуи Сигэки (1931–1932)[183]183
  Архив МИД Японии. M.2.1.0.12.001 (B14090832500); (B14090833200). Л. 0382–0384; Арисуэ, Сэйдзо. Кайкороку = Мемуары. Токио: Фуё сёбо, 1974. С. 206.


[Закрыть].

Для получения информации о Советском Союзе после восстановления двусторонних контактов японская военная разведка прибегла к отработанной ещё до революции практике командировок разведчиков в нашу страну под видом стажёров-филологов или транзитных путешественников. Для сбора сведений они использовали визуальное наблюдение, опрос населения и изучение местной печати. Получаемая таким образом информация позволяла ГШ оперативно корректировать оценку обстановки на театрах военных действий и при малочисленности разведывательных органов перенацеливать уже имевшийся агентурный аппарат на изучение конкретных объектов или коммуникаций.

Однако результативность работы транзитников нивелировалась плотным наблюдением за ними со стороны органов ОГПУ. Как правило, каждого проезжавшего через СССР японского офицера сопровождали несколько сменных нарядов наружного наблюдения, фиксировавшие его контакты, перлюстрировавшие переписку и проводившие негласный обыск личных вещей. При наличии веских оснований подозревать японцев в шпионской деятельности их задерживали. Методы работы советских спецорганов ничем не отличались от аналогичных методов царской контрразведки, подтверждением чему стал инцидент с майором Сибуя Сабуро, в деталях повторивший случай с арестом на железнодорожной станции в Чите 13 июня 1913 г. майора Араки Садао[184]184
  Подробнее см.: Архив НИИО МНО Японии. T2-3-5 (C03022323300).


[Закрыть].

Майор Сибуя с июля 1924 г. находился на стажировке в Германии, где совершенствовал знания военного дела и немецкого языка. Как следовало из его рапорта, 13 июня 1925 г. он в сопровождении своего знакомого Накаи Кацудзо выехал в Ригу, чтобы вернуться в Японию по маршруту Таллин – Ленинград – Москва – Чита – Маньчжоули – Харбин – Чанчунь – Мукден.

17—18 июня Сибуя и Накаи находились транзитом в Ленинграде, а 20 июня выехали на Транссибирском экспрессе из советской столицы. В пути Сибуя 23 июня два или три раза вёл фотосъёмку на железнодорожных станциях, не уточнив в отчёте местонахождение и назначение отснятых объектов.

25 июня, после отправления экспресса со станции Нижнеудинск, в купе к Сибуя и Накаи зашли два сотрудника ОГПУ, которые, проверив документы и осмотрев фотоаппарат Сибуя, потребовали проявить фотоплёнку. Получив отказ, утром 26 июня японцы были высажены из поезда в Иркутске и арестованы. Советская сторона предъявила Сибуя обвинение в шпионаже путём несанкционированной съёмки стратегических объектов – железнодорожных мостов через р. Каму. Однако, как отмечал в своём отчёте Сибуя, целью его поездки через СССР не являлось ведение агентурной или иного вида разведки, а только «наблюдение за нынешним положением дел в Советской России»[185]185
  Архив МИД Японии. 5.1.10.10.2 (B07090490600). Л. 0307–0317.


[Закрыть].

Задержание Сибуя и Накаи вызвало резкий протест со стороны Токио. Под нажимом Военного министерства МИД сделало соответствующее заявление советскому правительству и потребовало немедленного освобождения своих граждан. Повторилась ситуация двенадцатилетней давности: не располагая компрометирующими материалами, 19 августа 1925 г. Наркомат иностранных дел заявил японскому послу в Москве о том, что «следствие по делу японских подданных Сибуя Сабуро и Накаи Кацудзо в настоящее время закончено, причём таковым была установлена их виновность», однако «в виде исключения, правительство СССР решило ограничиться в данном случае минимальной мерой наказания, а именно немедленной высылкой означенных лиц из пределов СССР»[186]186
  Архив НИИО МНО Японии. S1-1-12 (C03012175700). Л. 1029.


[Закрыть]. 27 августа Сибуя и Накаи были высланы за пределы нашей страны, а советская контрразведка сделала соответствующие выводы и вплоть до августа 1945 г. не прибегала к практике задержания офицеров японской разведки, ограничиваясь негласным наблюдением за фигурантами оперативных разработок.

Несмотря на этот инцидент, летом того же года путешествие по югу России и Закавказью совершил военный резидент в Польше майор Касахара Юкио. Однако с 1927 г. советские власти ввели строгий запрет на поездки по СССР для японских офицеров, небезосновательно полагая, что за ознакомительными турами кроются разведывательные командировки. В марте 1927 г. временный поверенный советского полпредства в Токио Г.З. Беседовский направил в японский МИД официальный отказ на выдачу виз майору Касахара Юкио и капитану Мурадзи Тосио, планировавшим совершить путешествие по Приморью, Приамурью и Забайкалью, дав, однако, понять, что Москва не против поездки на Дальний Восток японского военного атташе в СССР или кого-либо из его сотрудников, а в июне 1928 г. отказ на поездку по нашей стране получили языковые стажёры в Риге майор Кавабэ Торасиро и капитан Янагида Гэндзо, направленные туда ранее для «общего знакомства с Советской армией»[187]187
  Там же. S2-1-23 (C01006039400). Л. 1182; S2-2-10 (C01003722800). Л. 0013; S2-6-21 (C01001015700); S3-1-23 (C01006107900); Нихон рикукайгун сого дзитэн. С. 47.


[Закрыть].

В какой-то степени преодолеть эти ограничения японской военной разведке удавалось за счёт более интенсивного использования сотрудников московского аппарата ВАТ: за два года пребывания в СССР помощник военного атташе майор Хата Хикосабуро посетил все важнейшие города Советского Союза – Ленинград, Киев, Харьков, Ростов, Днепропетровск (Днепр), Батуми, Баку, Севастополь, Ялту, Одессу, а также совершил поездку по Волге от Горького (Нижнего Новгорода) до Астрахани, легендируя свои передвижения по стране изучением языка или туризмом[188]188
  Органы государственной безопасности СССР во Второй мировой войне. Победа над Японией: Сборник документов. М.: Фонд «Связь эпох», Кучково поле, 2020. С. 692.


[Закрыть].

Понимая все минусы транзитных поездок по СССР японских офицеров, в ходе локализации инцидента с Сибуя в августе 1925 г. военный атташе Микэ Кадзуо с согласия Военного министерства предложил заместителю начальника Штаба РККА С.А. Пугачёву возобновить обмен языковыми стажёрами. Японская сторона, в частности, планировала разместить по одному офицеру в Хабаровске, Чите и Иркутске с предоставлением аналогичной возможности в метрополии Красной армии. Однако эта идея не нашла поддержки ни у японского МИД, опасавшегося возникновения проблем из-за отсутствия в указанных городах императорских консульств, ни у советского руководства, справедливо рассматривавшего японских стажёров в качестве легальных резидентов военной разведки[189]189
  Архив МИД Японии. 6.1.5.47 (B16080372500).


[Закрыть].

Советское правительство предложило перенести центр тяжести на взаимное прикомандирование офицеров к воинским частям: постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 23 июня 1927 г. разрешало допустить в войска до 5 японских офицеров на основах взаимности с японской стороны[190]190
  РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 5. Л. 47.


[Закрыть]. Уже осенью 1927 г. военный министр Японии утвердил отправку на двухгодичную практику в СССР капитанов Сасаки Минору («изучать организацию, вооружение и систему боевой подготовки частей русской армии») и Тэрада Сэйити («изучать организацию ВВС, командный состав и оперативное искусство русской армии»), а в декабре аналогичные приказы получили капитаны Аябэ Кицудзю, Фудзицука Сикао и Танака Синъити (ещё один офицер, слушатель Военно-штабного колледжа капитан Окидо Сандзи, находился в резерве назначения)[191]191
  Архив НИИО МНО Японии. S2-2-10 (C01003722800). Л. 0006–0013.


[Закрыть].

Однако выехать сразу в СССР японским офицерам не удалось. Процедура согласования затянулась до 10 декабря 1929 г., когда Комацубара и начальник отдела внешних сношений Наркомата по военным и морским делам (НКВМ) Ф.П. Судаков окончательно договорились о взаимном обмене двумя офицерами – по одному в пехотную и кавалерийскую части. 20 января 1930 г. Политбюро приняло постановление об отправке советских стажёров в Японию и приёме двух японских офицеров для ознакомления с Красной армией[192]192
  РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 8. Л. 50.


[Закрыть]. Назначенные в 1927 г. стажёрами в РККА пять японских офицеров к тому времени уже заканчивали прохождение практики в польских частях, командование которых не только знакомило их с постановкой военного дела, но и снабжало разведматериалами о Советском Союзе, поэтому первыми стажёрами в Красной армии стали капитаны Хорикэ Кадзумаро и Мияно Масатоси, прикомандированные к 3-му артиллерийскому и 151-му стрелковому полкам в Севастополе и Одессе[193]193
  Национальный архив Японии. Кун-00679100 (A10113064200). Л. 144–145; Архив МИД Японии. О-22 (B13081314100); Арисуэ, Сэйдзо. Указ. соч. С. 206; Нихон рикукайгун сого дзитэн. С. 129, 142.


[Закрыть].

В определённой степени компенсировать трудности с организацией работы против нашей страны с позиции СССР военной разведке Японии удавалось за счёт активной деятельности берлинского разведаппарата, который, как уже отмечалось, имел агентуру в белоэмигрантской среде. Одним из источников военного атташата в Германии был бывший ротмистр царской армии В.Ф. Петров, с лета 1923 г. сотрудничавший и с советской военной разведкой под псевдонимом «401». Характеризуя его возможности, 11 марта 1926 г. куратор из Разведупра отметил в учётной карточке В.Ф. Петрова: «401-м завербованы для японской разведки два агента: начальник германской морской разведки, национал-социалист, капитан морской службы (с нами непосредственной связи не имеет), даёт следующие материалы: документы иностранных разведок и германской разведки по военному флоту, сведения Красной армии, обзоры морской авиации, политические сведения о «большой политике», преобладают материалы военного характера; и английский разведчик Элиот – бывший английский консул в Берлине; в данное время возглавляет английское разведывательное бюро в Вене, которое ведёт разведку против Германии, Италии, Чехословакии, Румынии, Венгрии и СССР»[194]194
  Цит. по: Алексеев М.А., Колпакиди А.И., Кочик В.Я. Советская военная разведка 1917–1934 гг. М.: Вече, 2019. С. 287.


[Закрыть].

Изыскивая возможности для расширения агентурной работы против СССР, в конце 20-х гг. Генштаб развернул на советском направлении несколько новых разведывательных органов. В первую очередь были усилены оперативные позиции в Латвии, поскольку находившиеся там в качестве языковых стажёров резиденты майоры Симидзу Норицунэ (1924–1926) и Кавабэ Торасиро (1926–1928) опыта разведывательной деятельности не имели. В августе 1928 г. военно-дипломатическим представителем в Латвии, Литве и Эстонии с резиденцией в Риге был назначен по совместительству военный атташе в Польше кадровый разведчик полковник Судзуки Сигэясу. Кроме того, в августе 1927 г. МИД согласился с предложением Военного министерства учредить в Анкаре штатную должность военного атташе при посольстве в Турции, которую занял бывший начальник маньчжурской миссии майор Хасимото Кингоро[195]195
  Архив МИД Японии. M.2.1.0.12.001 (B14090833900). Л. 0466–0469.


[Закрыть].

С 1929 г. в практику деятельности зарубежных разведаппаратов Генштаба Японии вошло проведение регулярных совещаний военных атташе в странах Европы и Ближнего Востока, на которых обсуждались организация оперативной деятельности против СССР и меры по повышению её эффективности. Почин сделал бывший начальник РУ ГШ генерал-лейтенант Мацуи Иванэ, который в апреле 1929 г. провёл в Берлине совещание военных атташе в Австрии, Великобритании, Германии, Италии, Франции, Польше, Советском Союзе и Турции по вопросам разведки против СССР. Мнения собравшихся свелись к необходимости развёртывания на постоянной основе разведоргана в Риге, поскольку политика Латвии совпадала с интересами Японии на советском направлении. Кроме того, несмотря на утверждение Хасимото Кингоро о пользе работы с белогвардейской прессой, его польский коллега Судзуки Сигэясу выразил скептицизм по этому поводу, считая более надёжным источником информации советскую печать. Хасимото также проинформировал коллег о прибытии в Турцию Л.Д. Троцкого и предстоящей высылке за границу 60 его сторонников, которых, как он надеялся, можно было привлечь к агентурной работе против СССР. Военные атташе внесли предложение о циркулярной рассылке по европейским резидентурам информации ГШ о Советском Союзе и ежегодном проведении таких совещаний с участием руководства разведки[196]196
  Национальный архив Японии. Хэй 11 хому 02067100 (A08071279500). Л. 76–81.


[Закрыть].

Объективные трудности ведения агентурной разведки против СССР вынуждали 2-е управление Генштаба продолжать широкую кооперацию с аналогичными органами европейских стран, которые с японской помощью получали сведения о советском Дальнем Востоке и попутно приобретали источник внебюджетного финансирования своей разведывательной деятельности.

Как уже отмечалось, с 1919 г. главным партнёром Японии в работе против СССР стала Варшава. Контакты с поляками имели исключительно важное для японцев значение в силу значительной протяжённости советско-польской границы, этнической общности населения двух стран и наличия в армии Польши большого числа царских офицеров. По этому поводу Военное министерство Японии отмечало в декабре 1931 г.: «В случае возможного развития событий в сторону военного столкновения с Советским Союзом опорной базой для наших разведывательных операций в Западной Европе будут Польша и Латвия. Хотя у нас уже есть военные атташаты при посольствах в Великобритании, Франции, Германии и Италии, их деятельность в корне отличается от работы аналогичных организаций в Польше, Латвии, Турции и СССР»[197]197
  Там же. Кун-00706100 (A10113096600). Л. 237.


[Закрыть].

До 1925 г. сотрудничество двух разведок велось через аппарат японского военного атташе в Варшаве. Однако в конце 1924 г. правительство Польши решило учредить должность военного атташе в Японии, назначив им сотрудника советского реферата 2-го отдела ПГШ майора Вацлава Енджеевича. В докладной записке этого реферата начальнику ПГШ от 22 ноября 1924 г. необходимость открытия аппарата ВАТ при посольстве в Токио обосновывалась в том числе тем, что «изучение Сибири с военной точки зрения является делом безотлагательным […] [поскольку], по отрывочной информации 2-го отдела Генерального штаба, Россия приступила к формированию в Сибири целого ряда новых воинских частей, штабов и учреждений»[198]198
  Centrale Archiwum Wojskowe (CAW). I.303.4.4667. S. 136.


[Закрыть]. Поэтому инструкция 2-го отдела от 5 мая 1925 г. предписывала Енджеевичу организовать в Токио региональный разведывательный центр по восточной части СССР, взять под наблюдение Владивосток и участок Транссиба до Иркутска включительно, а в перспективе приобрести агентуру на железнодорожных узлах в Челябинске и Екатеринбурге. Для этого Енджеевич должен был наладить тесный контакт с японской военной разведкой, вести с ней обмен информацией и, по возможности, внедрить своего человека в её агентурный аппарат в Сибири или Маньчжурии[199]199
  KruszynUski, Marcin. Op. cit. S. 154.


[Закрыть].

Прибыв 28 мая в Японию, Енджеевич провёл серию консультаций с японцами и посетил в сентябре Харбин. В итоговом донесении от 16 октября 1925 г. он сообщил в ПГШ о невозможности наладить разведработу в Сибири, так как японский Генштаб не имел там постоянно действовавших резидентур, а сбором информации о Дальнем Востоке и Забайкалье занималась харбинская миссия, которая получала малозначимые и разрозненные сведения от платных агентов, следующих по КВЖД через Харбин пассажиров и через местную прессу. Енджеевич обращал внимание руководства на то, что японцы не забрасывали агентуру западнее Байкала, а полагались на информацию, поступавшую от военных атташе в Берлине, Варшаве и резидентуры в Прибалтике. Кроме того, польское консульство в Харбине не имело официального статуса и не могло стать прикрытием для разведцентра 2-го отдела[200]200
  CAW. I.303.4.4476. S. 90–91; Ева, Павасю-Рутокофусука, Андзэй Тадэусю, Ромэру. Нихон порандо канкэйси = История японо-польских отношений. Токио: Сайрюся, 2009. С. 111–113.


[Закрыть].

Поэтому, по воспоминаниям Енджеевича, его сотрудничество с японской военной разведкой свелось к регулярному обмену информацией «о дислокации крупных соединений Красной армии, […] о боевом расписании крупных соединений мирного и военного времени, по вопросам снабжения, мобилизации, транспорта (железнодорожных линий), вооружения, авиации и т. д.». Особый интерес для поляков представлял Сибирский военный округ (ВО). В октябре 1926 г. японцы и Енджеевич сравнили данные о боевом составе войск округа. Хотя обе разведки правильно установили наличие 4 стрелковых корпусов и 7 стрелковых дивизий, японцы ошибочно считали 21-ю сд кадровой, в то время как поляки не знали о преобразовании 3-й отдельной кавалерийской бригады в дивизию в Пятигорске и передислокации 6-й кавалерийской бригады в Среднюю Азию[201]201
  Kuromiya, Hiroaki, PepłonUski, Andrzej. Op. cit. S. 200–201.


[Закрыть].