Текст книги "Военная разведка Японии против СССР. Противостояние спецслужб в Европе, на Ближнем и Дальнем Востоке. 1922—1945"

Не ограничиваясь агентурным проникновением в японские разведорганы, советская контрразведка прибегала к практике изъятия сотрудников миссий. В ночь с 17 на 18 ноября 1930 г. оперативной группой Владивостокского окротдела ОГПУ под предлогом совершения контрабандной сделки с опиумом был захвачен и вывезен в Хабаровск главный резидент миссии в Пограничной О Донбин, который на следствии раскрыл информацию о кадровом составе разведорганов в Пограничной, Хайлине, Мишани, Дуннине и Дальневосточном крае, методах разведывательной деятельности, объектах устремлений, связях японской разведки с китайскими спецслужбами, выдал 16 своих агентов в Приморье[276]276
  Куртинец С.А. Борьба органов безопасности. С. 451.


[Закрыть].

Однако, наряду с положительными моментами в деятельности советских спецорганов против японской военной разведки, на рубеже 20—30-х гг. начали проявляться тенденции к фальсификации дел по шпионажу, получившие массовое распространение в 1937–1938 гг. Так, в 1931 г. ПП ОГПУ ДВК отчиталось о раскрытии по делу «Автомобилисты» в частях ОКДВА в Благовещенске, Спасске, Никольск-Уссурийском и Владивостоке шпионско-диверсионных групп из ранее проживавших на КВЖД советских граждан, которые перед прибытием в СССР прошли подготовку в харбинской разведывательно-диверсионной школе БРП, организованной под видом курсов водителей. Агенты внедрялись в воинские части, собирали разведывательную информацию, портили материальную часть, а в случае войны нацеливались на уничтожение комсостава. Глава резидентуры М.И. Гордеев имел курьерскую связь с разведпунктом в Хэйхэ. Аналогичная организация была раскрыта по делу «Трактористы» на железнодорожной станции и ремонтном заводе в Чите[277]277
  Мозохин О.Б. ОГПУ – НКГБ в борьбе со спецслужбами Японии: Монография. М.; Берлин: Директ-Медиа, 2019. С. 184–185.


[Закрыть].

Но арестованные в 1930–1931 гг. М.И. Гордеев, М.Я. Калашников, М.Г. Калмыков, С.Т. Камков, К.И. Маркова, К.К. Огнев, М.С. Фейгельман и другие в мае 1990 г. были реабилитированы Военной прокуратурой Дальневосточного военного округа, не нашедшей в их действиях состава преступления.

Резюмируя всё вышеизложенное, можно констатировать, что, действуя в строгом соответствии с принятым в 1923 г. «Курсом национальной обороны империи», органы военной разведки Японии в 1922–1931 гг. не занимались подрывной деятельностью против нашей страны, а вели целенаправленный сбор информации о военном, экономическом потенциале СССР, мерах советского правительства по поддержке национально-освободительного движения в Китае, Корее и Северной Маньчжурии и состоянии дел у белой эмиграции. Поступавшие по каналам разведки материалы ложились в основу планирующей документации ГШ на случай войны с Советским Союзом за Северо-Восточный Китай.

До 1925 г. центрами Разведуправления по советской тематике были военные миссии Квантунской, Корейской и Сахалинской экспедиционных армий, отвечавшие за Дальний Восток, Забайкалье и КВЖД, а также военные атташаты в Германии и Польше. Не имея прочных агентурных позиций в Советском Союзе, что было вызвано в первую очередь оттоком японских мигрантов с территории Дальнего Востока и Забайкалья, военная разведка Японии активно обменивалась информацией с разведывательными органами армий Польши, Латвии, Эстонии и Германии и с их помощью создала собственную службу радиоперехвата и дешифровки линий связи СССР. Однако спецорганы европейских держав опирались в оценках советского военного потенциала на поступавшую по каналам ОГПУ дезинформацию, поэтому Генеральный штаб Японии в 1922–1925 гг. оперировал завышенными данными о Красной армии.

После установления дипломатических отношений с СССР в Москве начала функционировать легальная резидентура под прикрытием военного атташата, а с 1930 г. возобновился двусторонний обмен военными стажёрами. Кроме того, во второй половине 20-х гг. Генштаб образовал новые резидентуры в Анкаре и Риге, однако любые попытки Квантунской и Корейской армий усилить приграничные разведорганы наталкивались на сопротивление Военного министерства, испытывавшего финансовые проблемы и не желавшего обострять отношения с Советским Союзом. Поэтому в 1922–1931 гг. личный состав миссий в Северной Маньчжурии был представлен всего 6–7 офицерами, а на территории Сибири, Забайкалья и Дальнего Востока после провала группы Мацуи не осталось ни одной постоянно действовавшей резидентуры. В заброске маршрутных агентов военные миссии ориентировались на белоэмигрантов, корейцев, бурятов, контрабандистов-китайцев и русских, а также работников КВЖД, информация от которых зачастую не отличалась оперативностью и достоверностью.

Неуклонный рост Красной армии, особенно впечатливший японцев в результате анализа военной разведкой действий ОДВА во время советско-китайского конфликта 1929 г., и активная политика СССР по превращению Северной Маньчжурии в сферу своего влияния, также нашедшая отражение в докладах Разведуправления, породили обеспокоенность у военно-политического руководства Японии. Хотя Токио не решился на открытое столкновение с Москвой, командование Квантунской армии и её разведорганы проводили независимую от Центра политику по расширению японского влияния на континенте, что в итоге привело к захвату Маньчжурии в 1931 г.

В качестве ответных шагов органы ОГПУ ликвидировали центр японской военной разведки во Владивостоке, а затем создали прямой канал передачи стратегической дезинформации в Токио через японского военного атташе в Москве и осуществили перехват его линий связи, а также служебной переписки миссий в Харбине, Маньчжоули и Пограничной.

К 1932 г. советские спецорганы накопили большой объём материалов о японской военной разведке в Северной Маньчжурии: им был известен кадровый состав ЯВМ, систематически изымались отчёты харбинской миссии о Дальнем Востоке, Забайкалье и Маньчжурии, директивы Генерального штаба об организации разведывательной деятельности против СССР, финансовая, справочная и прочая документация, был установлен круг сотрудничавших с японцами белоэмигрантов. Однако полностью парализовать агентурную работу японской военной разведки советские спецорганы по ряду причин не могли: маршрутная агентура японцев просачивалась на советскую территорию ввиду недостаточно надёжного вплоть до 1928 г. прикрытия госграницы с Китаем и Кореей[278]278
  Мазеркин Ю.П. Борьба органов государственной безопасности Приморья с подрывной деятельностью японской разведки в 1941–1945 годах // Труды Высшей Краснознамённой школы КГБ СМ СССР. 1971. № 2. С. 138.


[Закрыть], отсутствия паспортного учёта жителей погранполосы; советская контрразведка не располагала надёжными агентурными позициями в массе разрозненных белоэмигрантских организаций в Маньчжурии; кроме того, военные миссии активно использовали для сбора сведений китайских и корейских агентов, имевших обширные связи в своих закрытых для посторонних диаспорах в Приморье и Приамурье.

Глава 2
Военная разведка Японии против СССР в 1932–1940 гг

§ 1. «Маньчжурский гамбит»: пролог к Халхин-Голу (1932–1935)

Подготовленный группой штабных офицеров Квантунской армии подрыв железной дороги под Мукденом 18 сентября 1931 г. спровоцировал вторжение японских войск в Южную Маньчжурию и последующую оккупацию северо-востока Китая. Хотя высшее руководство империи изначально не одобряло действия Квантунской армии, опасаясь её разгрома численно превосходящими китайскими войсками и негативной реакции Лиги Наций и США, в ноябре 1931 г. ГШ фактически согласился на дальнейшее продвижение японских частей вглубь Маньчжурии, а после ухода в отставку в декабре консервативного Кабинета министров военные операции на материке получили безоговорочную поддержку правительства под лозунгом защиты проживавшей там японской колонии[279]279
  Kitamura, Jun. Op. cit. P. 167–169, 189–190, 212, 224–225.


[Закрыть].

В ходе планирования провокации летом 1931 г. штаб Квантунской армии пришёл к выводу о невмешательстве Москвы в предстоящий конфликт[280]280
  Ibid. P. 146; Хаяси, Сабуро. Указ. соч. С. 49.


[Закрыть]. Однако Советский Союз после начала агрессии не ограничился попытками заключить с Японией пакт о ненападении, а начал в оборонительных целях наращивать свою группировку войск на Дальнем Востоке за счёт переброски туда из западных районов страны дополнительных стрелковых дивизий и дальнебомбардировочной авиации. В течение января – апреля 1932 г. количество стрелковых дивизий ОКДВА увеличилось с 5 до 12, две её кавбригады были развёрнуты в дивизии с включением в их состав механизированных дивизионов, общая численность армии возросла с 39 000 до 113 000 человек, танков – с 40 до 276[281]281
  Горбунов Е.А. Восточный рубеж. ОКДВА против японской армии. М.: Вече, 2010. С. 58–61.


[Закрыть].

Зарубежный разведаппарат Генштаба Японии и Квантунская армия своевременно вскрыли эти процессы. В марте 1932 г. военный атташе в Турции доложил в Токио о переброске на Дальний Восток 18 стрелковых батальонов, 6 кавалерийских полков, 18–20 артиллерийских батарей, танковой части, 1 сапёрного батальона и 2 авиаэскадрилий из состава Украинского, Белорусского, Северо-Кавказского, Приволжского и Среднеазиатского ВО. Стрелковые батальоны, по его данным, переформировывались в две новые стрелковые дивизии, кроме того, в состав ОКДВА перебрасывались 35-я стрелковая дивизия в Сретенск и 40-я стрелковая дивизия из Красноярска в Хабаровск[282]282
  Kuromiya, Hiroaki, PepłonUski, Andrzej. Op. cit. S. 251–252. Вероятно, эти сведения Иимура получил от 2-го (разведывательного) бюро Генштаба Франции через аппарат его военного атташе в Стамбуле.


[Закрыть]. Уже 18 апреля 1932 г. Генеральный штаб в «Бюллетене по СССР» № 11 отмечал: «Особая Дальневосточная армия сконцентрирована близ границ. Силы её увеличены на 3–4 стрелковые дивизии, 1–2 кавалерийские бригады из Сибири, Центральной Азии и европейской части СССР. Дислокация их в общих чертах следующая: в районе Приморья – от 4 до 5 стрелковых дивизий (из них 1 полк выделен для Николаевска), от 4 до 5 кавалерийских полков; в районе Приамурья – от 1 до 2 стрелковых дивизий, от 1 до 2 кавалерийских полка; в районе Забайкалья – от 3 до 4 стрелковых дивизий (из них 1 полк отправлен в Ургу), свыше 3 кавалерийских полков. Увеличивается комплектование авиационных отрядов… увеличивается комплектование танковых частей. Число танков достигает от 150 до 200 штук, но имеется план ещё большего увеличения их»[283]283
  РГВА. Ф. 4. Оп. 19. Д. 13. Л. 53.


[Закрыть]. Кроме того, в октябре 1931 г. маньчжурская миссия и хэйхэская резидентура проинформировали Генштаб о прибытии советских военных советников в армию Ма Чжаншаня и поставках ему боеприпасов и артиллерийского вооружения[284]284
  Архив МИД Японии. A.1.1.0.21.17 (B02030470200). Л. 0171, 0174.


[Закрыть].

После захвата Харбина 5 февраля 1932 г. под контроль Квантунской армии перешла практически вся Китайско-Восточная железная дорога. Это обстоятельство породило массу новых проблем для Японии, так как напрямую затрагивало советские интересы в Северной Маньчжурии. 12 апреля на перегоне Старый Харбин был подорван эшелон с японскими военнослужащими, и подозрение Военного министерства и Генштаба, подкрепляемое докладами харбинской миссии, пало на Советский Союз. Начальник органа подполковник Хякутакэ Харуёси, информируя 14 апреля 1932 г. ГШ о диверсиях на КВЖД, сделал вывод о причастности к ним СССР, который по внутри– и внешнеполитическим соображениям открыто не выступал против Японии, но проводил курс на дестабилизацию обстановки в Северной Маньчжурии[285]285
  Архив НИИО МНО Японии. Тюо-сэнсо сидо дзюё кокусаку бун-сё-544 (C12120022300). Л. 1042.


[Закрыть]. Информация миссии регулярно включалась в «Бюллетени Генерального штаба по СССР» и рассылалась правительству, МИД, МВД и МГШ, нагнетая и без того алармистские настроения среди высшего руководства империи. Так, 11 апреля 1932 г. Генштаб сообщил о задержании в Харбине русского диверсанта с взрывным устройством и изъятии при обыске у девяти подозреваемых лиц ещё нескольких мин, доставленных из Пограничной для диверсии на харбинском железнодорожном узле, а 18 апреля озвучил информацию о минировании железной дороги с целью срыва японских воинских перевозок в Харбин[286]286
  РГВА. Ф. 4. Оп. 19. Д. 13. Л. 48, 52.


[Закрыть].

Вскрытое японской военной разведкой усиление советской группировки в приграничной с Маньчжурией полосе и участившиеся диверсионные акты на КВЖД заставили японское правительство созвать в августе того же года расширенное совещание, посвящённое обсуждению сложившейся ситуации и корректировке курса империи в отношении СССР. Известный своим милитаристским настроем военный министр Араки Садао, используя тезис об «угрозе с севера», настойчиво призывал руководство страны готовиться к войне с Советским Союзом, однако оппозиция в лице военно-морского министра и премьер-министра убедила 27 августа 1932 г. правительство принять политику «умиротворения СССР» и избегания военного столкновения с Москвой[287]287
  Sakai, Tetsuya. Op. cit. P. 34.


[Закрыть].

Решение правительства во многом опиралось на материалы Разведуправления за 1932 г., в которых красной нитью проходила мысль о стремлении нейтрально настроенного по отношению к Токио советского руководства избежать открытого столкновения на своих дальневосточных границах. В то же время аналитики Генерального штаба предлагали Кабинету министров не торопиться с принятием предложения Москвы заключить пакт о ненападении в силу ряда нерешённых советско-японских проблем, но рекомендовали начать консультации о продаже КВЖД ввиду её стратегического значения для операций в Маньчжурии[288]288
  Архив НИИО МНО Японии. Тюо-сэнсо сидо сонота-9 (C14060827500). Л. 0619.


[Закрыть].

Выбранный правительством курс был подтверждён в октябре следующего года Советом пяти министров – специально образованным кризисным органом в составе премьер-министра, министров финансов, иностранных дел, военного и военно-морского министров. Несмотря на повторное предложение Араки оказать силовое давление на Советский Союз для устранения потенциальной угрозы Японии со стороны его группировки на Дальнем Востоке, военно-морской министр высказался за сохранение дружеских отношений с СССР в условиях нараставшего мирового экономического кризиса и предложил средствами дипломатии подталкивать Москву к переориентации её внешней политики с Китая на Ближний Восток. Позицию флота полностью разделял МИД, считавший нормальные отношения с Советским Союзом залогом успешного разрешения проблем эксплуатации нефтяных и угольных месторождений на Северном Сахалине, предоставления японцам рыболовных концессий на Дальнем Востоке и снижения военной напряжённости на советско-маньчжурской границе[289]289
  Архив МИД Японии. A.1.0.0.6.3 (B02030015200). Л. 0026–0027, 0040–0041, 0051.


[Закрыть].

Необходимо отметить, что агрессивный настрой армейских кругов объяснялся не только сложившейся практикой независимости их решений и нагнетаемой Араки истерией по поводу «советской угрозы», но и тем обстоятельством, что, располагая относительно точными сведениями о росте советской группировки войск на границе с Маньчжурией, командование армии не имело документальных данных о намерениях СССР и исходило из предположения о возможном советском вторжении в Маньчжоу-Го: хотя в 1933 г. Разведуправление вновь подтвердило, что военные приготовления Москвы на Дальнем Востоке носят оборонительный характер, однако сделало вывод, что после окончания второй пятилетки (1933–1937) она будет способна перейти к открытому вмешательству в японскую политику на континенте. Особое беспокойство у Генштаба вызывала начавшаяся с 1934 г. переброска на юг Приморья тяжёлых бомбардировщиков ТБ-3, которые могли уничтожить объекты и коммуникации в Маньчжурии, Корее и Японии[290]290
  Архив НИИО МНО Японии. Тюо-сэнсо сидо сонота-9 (C14060827700). Л. 0622–0623.


[Закрыть].

В свою очередь, Москва после выхода Квантунской армии к советским границам также укрепилась в подозрениях по поводу агрессивных намерений Токио. В мае 1932 г. начальник Штаба РККА А.И. Егоров направил наркому по военным и морским делам К.Е. Ворошилову доклад о разработке нового мобилизационного плана, в котором назвал Японию одним из вероятных противников, способным весной 1933 г. выставить для нападения на СССР 36 пехотных дивизий, 7 кавалерийских бригад, 600 танков и 1900 самолётов[291]291
  РГВА. Ф. 40442. Оп. 1а. Д. 747. Л. 2.


[Закрыть]. Аналогично считал заместитель наркома обороны М.Н. Тухачевский, писавший в докладной записке К.Е. Ворошилову 25 февраля 1935 г.: «Оценивая польско-германские силы, необходимо учитывать, что вряд ли Германия и Польша выступят против нас без участия в войне Японии. Необходимо поэтому независимо от западных фронтов, предусмотреть на Дальнем Востоке силы, необходимые для самостоятельной борьбы с японской армией»[292]292
  Там же. Ф. 33987. Оп. 3а. Д. 400. Л. 228.


[Закрыть].

Оккупация Японией северо-востока Китая и опасения по поводу возможного нападения Польши, Румынии, Финляндии и стран Прибалтики обусловили принятие советским руководством в 1933–1935 гг. программы скачкообразного роста Красной армии во второй пятилетке, благодаря которому механизированные войска стали бы её основным элементом в боевых операциях, численность авиации выросла в 3 раза, артиллерия перешла на механическую тягу, а стрелковые войска были моторизованы, усилены артиллерией, танками и средствами радиосвязи[293]293
  История Второй мировой войны 1939–1945. Т. 1. С. 269.


[Закрыть].

Поставленные цели были достигнуты. Численность самолётного парка Красной армии с 1933 по 1938 г. возросла в 2,8, танков – в 4,1 раза[294]294
  Мельтюхов М.И. Указ. соч. С. 264–265, 508.


[Закрыть]. Активно формировались механизированные и тяжелобомбардировочные корпуса, в основу стратегии легла теория «глубокой операции» (1933). Кроме того, в 1935 г. РККА перешла на единый кадровый принцип комплектования войск, благодаря чему доля дивизий этого типа в течение года увеличилась с 25 до 77 %.

Отчётливее всего процессы модернизации армии проявились на Дальнем Востоке. С 1933 по 1938 г. число дислоцированных за Байкалом стрелковых и кавалерийских дивизий возросло в 1,5, а самолётов и танков – в 4 раза. В 1934 г. в Забайкалье был переброшен 11-й механизированный корпус, в мае 1935 г. там же образован самостоятельный Забайкальский военный округ. В результате к 1935 г. по численности личного состава, танков и авиации ОКДВА превзошла все сухопутные войска Японии, что позволило ей в случае начала войны успешно вести оборону и наступление даже в условиях прекращения подвоза резервов с запада по Транссибу[295]295
  Там же. С. 514; Горбунов Е.А. Указ. соч. С. 156, 237; Тэйкоку оёби рэккоку-но рикугун. Сёва 10 нэмпан. Рикугунсё = Сухопутные войска империи и ведущих стран мира. Издание 1935 г. Военное министерство Японии. Токио: Рикугунсё, 1935. С. 20, 24.


[Закрыть].

Прямым следствием усиления советских войск на Дальнем Востоке и в Забайкалье стал рост численности центрального аппарата военной разведки Японии за счёт расширения штатов русского отделения в 1,5 раза. При этом организация Разведуправления в 1932–1936 гг. оставалась неизменной:

Начальник РУ ГШ

Состоящие в распоряжении начальника РУ ГШ офицеры

5-й отдел (западный):

1-е отделение (США),

2-е отделение (СССР),

3-е отделение (Европа),

4-е отделение (аналитическое),

6-й отдел (китайский):

5-е отделение (шифровальное),

6-е отделение (китайское),

7-е отделение (топографическое)[296]296
  Архив НИИО МНО Японии. Тюо-сакусэн сидо сонота-22 (C15120065900). Л. 0508.


[Закрыть].

Таблица 4

Динамика численности центрального аппарата 2-го управления Генерального штаба Японии в 1931–1936 гг.[297]297
  Там же. (C15120066500). Л. 0751; (C15120066900). Л. 0945; Тюо-сакусэн сидо сонота-23 (C15120067500). Л. 1120; (C15120068400). Л. 1490.


[Закрыть]

Инициатива усиления разведывательной работы против СССР исходила от европейских резидентур: 15 мая 1932 г. военные атташе в СССР, Латвии, Польше и Турции направили руководству военной разведки совместный проект расширения разведывательной деятельности на советском направлении, предусматривавший увеличение штатов русского отделения РУ ГШ до 16 человек, создание восточноевропейского разведцентра во главе с военным атташе в Варшаве, учреждение должности ПВАТ в Польше и включение оперативных сотрудников в состав японских консульств в Сибири и на Дальнем Востоке[298]298
  РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 185. Л. 74–75.


[Закрыть].

Необходимость усиления оперативных позиций японской военной разведки в СССР отмечал в своём докладе в Варшаву и тесно контактировавший с ней польский военный атташе в Токио майор Хенрик Флояр-Райхман. 3 апреля 1932 г. он писал: «В целом, японская разведка на территории Сибири и Дальнего Востока является слабой, японцы подтверждают это и сожалеют по этому поводу. Сведения, присылаемые японскими консулами из Владивостока, Хабаровска и Новосибирска, представляют собой пространные и некомпетентные сообщения. Как меня проинформировали в Генеральном штабе [Японии], даже в нынешней ситуации, из-за невозможности договориться с МИД, как раньше, так и сейчас Генеральный штаб не имеет в тех консульствах своих офицеров». Флояр-Райхман отмечал отсутствие успехов у харбинской миссии в проведении разведки в Сибири, поэтому констатировал, что японский Генштаб в получении информации о Советском Союзе опирался на свои резидентуры в Вене, Риге и в значительной степени на военного атташе в Турции подполковника Иимура Дзё[299]299
  Kuromiya, Hiroaki, PepłonUski, Andrzej. Op. cit. S. 251.


[Закрыть].

Часть майских предложений была реализована сразу. Летом 1932 г. Генеральный штаб по согласованию с МИД сумел ввести в состав японских консульств в Хабаровске, Владивостоке и Новосибирске трёх офицеров разведки под прикрытием должностей младших секретарей[300]300
  Архив НИИО МНО Японии. Мансю дзэмпан-364 (C13010229300). Л. 1159.


[Закрыть]. Круг решаемых ими задач определялся военной специализацией резидентов – капитан авиации Кумабэ Масами отслеживал из Владивостока переброску авиационных частей на приморское направление, выпускник Инженерно-артиллерийской школы капитан Фукути Харуо («Фудзии») наблюдал из Хабаровска за строительством укреплённых районов и концентрацией сухопутных войск вдоль границы с Маньчжурией в Приморье и Приамурье, а майор Фукабори Юки координировал разведку в Сибири с позиции Новосибирска.

Другими опорными пунктами японской военной разведки на Дальнем Востоке и в Забайкалье стали консульства Маньчжоу-Го. По межгосударственным соглашениям, зимой 1932/33 г. открылись маньчжурские генеральное консульство в Чите и консульство в Благовещенске в обмен на продолжение деятельности советского генерального консульства в Харбине и учреждение вице-консульства в Дайрэне. По квотам маньчжурского МИД резидентам ГШ выделялись должности вице-консула читинского консульства и управляющего делами благовещенского консульства, на которые были назначены капитаны Окоси Кэндзи («Ямамото Сабуро») и Ябэ Тюта («Ямадзаки Тю»)[301]301
  Там же. Л. 1158–1159. Архив МИД Японии. M.1.5.0.2.6 (B14090535300). Л. 0250–0251.


[Закрыть].

Хотя все резиденты в японских и маньчжурских консульствах на Дальнем Востоке, в Сибири и Забайкалье числились за ГШ, фактически они подчинялись командующему Квантунской армией, который определял круг решаемых ими задач и объём выделяемых средств по статье «Секретные расходы»[302]302
  Архив НИИО МНО Японии. Мансю дзэмпан-364 (C13010229300). Л. 1159–1160.


[Закрыть].

В последующие годы к указанным разведорганам добавились резидентура в Одессе, которую в декабре 1934 г. под прикрытием должности младшего секретаря японского вице-консульства возглавил капитан Комацу Мисао, и резидентура в Александровске-Сахалинском во главе с капитаном Амано Исаму («Сато Дзиро»), официально зачисленным в сентябре 1936 г. в штат дипломатической миссии младшим переводчиком.

Что касается создания восточноевропейского разведцентра, то в июле 1932 г. военный атташе в Польше подполковник Хата Хикосабуро был назначен по совместительству ВАТ в Румынии, сконцентрировав в своих руках руководство агентурной разведкой в европейской части СССР, а его помощником стал военный стажёр в польской армии капитан Усуи Сигэки[303]303
  Национальный архив Японии. Хэй 11 хому 02067100 (A08071279300). Л. 70.


[Закрыть]. Однако в полноценный руководящий орган варшавская резидентура не превратилась: в соответствии с утверждённым 6 октября 1932 г. начальником ГШ «Планом подрывных операций», за руководство диверсиями с позиций Европы и Турции отвечал военный атташе во Франции, в подчинение которого с началом войны с Советским Союзом переходили разведывательно-диверсионные резидентуры в Великобритании, Франции, Германии, Голландии, Австрии, Финляндии, Эстонии, Литве, Польше, Румынии, Турции, Иране и Афганистане в составе 18 офицеров[304]304
  Там же. Хэй 11 хому 02112100 (A08071288300). Л. 332–335.


[Закрыть].

Необходимо отметить, что появление на свет этого документа, содержавшего перечень мер на случай войны с СССР, Китаем и США, свидетельствовало о серьёзной обеспокоенности японских военных кругов перспективой вооружённого столкновения с Москвой за Маньчжурию. По своему содержанию план повторял предложения Канда (1927) и Касахара (1931) и предусматривал поддержку повстанческого движения на Украине, в Грузии и Азербайджане, установление связей с антисоветскими организациями в Европе и на Ближнем Востоке с последующим выходом через них на единомышленников в СССР, налаживание контактов с военными и разведывательными органами Франции, Польши, стран Малой Антанты, Прибалтики и Турции. Однако авторы плана особо подчёркивали, что проведение каких-либо активных мероприятий в мирное время запрещалось до поступления специального распоряжения[305]305
  Там же.


[Закрыть].

Выход Квантунской армии к советским границам и ответные меры СССР по укреплению рубежей на Дальнем Востоке значительно осложнили деятельность японской разведки в нашей стране. В докладе от 25 ноября 1935 г. о Красной армии военный атташе в Москве Хата Хикосабуро так красноречиво характеризовал агентурно-оперативную обстановку в Советском Союзе: «Ведение агентурной разведки по Советской армии является чрезвычайно трудным делом. В настоящее время подвижки в сборе агентурной информации происходят с большим трудом, кроме того, Красная армия находится в процессе модернизации и совершенствования, вследствие чего получение точной информации о ней становится проблематичным. Поэтому детально ответить на поставленные исследовательской группой по вооружению вопросы я не могу, и чрезвычайно много моментов, к моему глубокому сожалению, остаются неосвещёнными»[306]306
  Архив НИИО МНО Японии. Тюо-гундзи гёсэй сонота-660 (C15120574300). Л. 0524.


[Закрыть].

При этом круг решаемых московской резидентурой задач после «маньчжурского инцидента» значительно вырос: назначенный вместо Касахара военным атташе подполковник Кавабэ Торасиро получил в январе 1932 г. указания Генштаба собирать информацию о мобилизационных возможностях Красной армии, работе органов связи и военных сообщений, развитии военной промышленности, состоянии артиллерийских частей резерва Главного командования (РГК), стратегии и тактике применения крупных войсковых соединений. Особый интерес для японской военной разведки представляли сведения о ВВС – организация, дислокация, численность авиационных частей, тактико-технические характеристики (ТТХ) и перспективные разработки боевых самолётов, количество выделяемой для Дальневосточного театра авиации[307]307
  РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 4655. Л. 1–3.


[Закрыть].

Существенное значение для решения этих задач имело присутствие в частях Красной армии японских военных стажёров, подчинявшихся непосредственно военному атташе. С 1931 по 1936 г. стажировку в Советском Союзе прошло не менее 20 офицеров японской армии, которые прикомандировывались к стрелковым, танковым, артиллерийским, кавалерийским, авиационным полкам Белорусского, Киевского, Ленинградского, Московского и Харьковского ВО. Их отчёты, наряду с публикациями советской печати, встречами с представителями НКВМ и НКИД, личным наблюдением за военными объектами[308]308
  РГВА. Ф. 4. Оп. 19. Д. 13. Л. 11–17.


[Закрыть], агентурными сведениями и информацией от ВАТ Германии и Польши, ложились в основу итоговых докладов военного атташе для Токио о Вооружённых силах СССР.

Кроме того, московская резидентура предпринимала настойчивые попытки организовать агентурный аппарат, которые, впрочем, достаточно быстро пресекались советской контрразведкой: так, в процессе наблюдения за Кавабэ сотрудники Особого отдела ОГПУ установили, что с декабря 1933 г. его квартиру посещал корреспондент газеты «Ухтомский пролетарий» С.И. Бирюков, который 28 февраля 1934 г. был арестован. На следствии Бирюков показал, что инициативно предложил Кавабэ услуги и за вознаграждение передавал ему сведения о предприятиях военной промышленности на Дальнем Востоке, социально-экономическом положении в Уссурийском крае, националистических настроениях среди населения Украины, куда выезжал в январе того же года[309]309
  Мозохин О.Б. Указ. соч. С. 290. В январе 1989 г. С.И. Бирюков был реабилитирован.


[Закрыть].

Разведывательное управление также стремилось с помощью Кавабэ организовать нелегальную резидентуру в районе Свердловска (Екатеринбурга) или Самары, чтобы отслеживать воинские перевозки по Транссибирской железной дороге на Дальний Восток, выделив на эту работу военному атташе весной 1932 г. 6000 иен. Кавабэ, однако, не сумел решить поставленную задачу, а ограничился отправкой в краткосрочную командировку на Дальний Восток своего помощника капитана Ямаока Мититакэ[310]310
  РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 185. Л. 76–77.


[Закрыть]. Результата добился резидент в Чите капитан Окоси Кэндзи, который через завербованную им агентуру с января по май 1933 г. получал данные о перебросках советских войск и военной техники через читинский железнодорожный узел на Дальний Восток[311]311
  Архив НИИО МНО Японии. Мансю дзэмпан-364 (C13010229300). Л. 1164–1165.


[Закрыть].

Сведения о перевозках были настолько важны для оперативного планирования против СССР, что Генштаб по договорённости с МИД начал с 1932 г. включать в состав групп дипкурьеров своих офицеров с целью оценки интенсивности воинских перевозок и пропускной способности Транссиба. В том же году первые два офицера-разведчика под видом курьеров совершили поездку по маршруту Владивосток – Москва – Берлин, а в 1933 г. в аналогичной командировке побывали уже две пары сотрудников Разведуправления[312]312
  Там же. Л. 1165–1166.


[Закрыть].

Важное место в деятельности московской резидентуры занимало получение сведений о внутренней и внешней политике СССР. В 1932–1935 гг. военный атташе регулярно информировал Токио о шагах советского правительства по установлению дружественных отношений с Латвией, Польшей, Ираном и другими приграничными странами, ходе переговоров с Чехословакией и Францией по заключению пактов о взаимопомощи, изменениях в административно-территориальном устройстве страны и её государственном аппарате, мерах по нормализации продовольственной ситуации на Украине, в Средней Азии, Закавказье и центральных районах СССР[313]313
  Архив МИД Японии. B.1.0.0.L/V1 (B04013533600). Л. 0334; B.1.0.0.PE/R2 (B04013536600). Л. 0219; B.1.0.0.X8.1 (B04013547900). Л. 0008–0009; A.6.5.0.1.002 (B02032125000). Л. 0119; (B02032125200). Л. 0246–0249; A.6.5.0.1.1.002 (B02032138700). Л. 0246–0249; A.2.2.0.F/R (B02030832600). Л. 0298–0300; A.2.2.0.X1.3 (B02030872300). Л. 0342–0343.


[Закрыть].

Большой интерес для военной разведки представляла информация о политических разногласиях в советском правительстве, поскольку наличие оппозиции в верхах создавало основу для установления с ней агентурных контактов и использования в подрывных операциях во время советско-японской войны. В апреле 1934 г. Кавабэ сообщил в Токио, что «по нашим агентурным сведениям, остатки троцкистов и оппозиционно настроенные в отношении Сталина продолжают подпольную деятельность и стремятся к тому, чтобы, преодолев все препятствия, связаться со своими единомышленниками за границей», а 10 июня 1935 г., информируя Генеральный штаб об исключении из партии члена ЦК ВКП(б) А.С. Енукидзе, пришёл к выводу, что за политическим и бытовым разложением чиновника стояла его тайная принадлежность к активизировавшейся антисталинской оппозиции[314]314
  Там же. A.6.5.0.1.002 (B02032125200). Л. 0295; РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 187. Л. 77.


[Закрыть].

Деятельность московской резидентуры по изучению антисоветских течений и группировок определялась «Планом подрывных операций» 1932 г., поэтому, когда год спустя начальник Генштаба потребовал от подчинённых ему разведорганов в Европе и на Ближнем Востоке предоставить отчёт о перспективах использования в подрывных акциях против СССР националистических организаций на Украине, в Карелии, Прибалтике, на Кавказе и в Средней Азии, Кавабэ направил в апреле 1934 г. подробный доклад. В нём он констатировал отсутствие сепаратистских тенденций в многонациональной советской среде, делал вывод о невозможности роста национализма в СССР без поддержки извне, предлагал сосредоточить внимание на контактах с чеченцами, черкесами и осетинами и установить тесные связи с Польшей, Финляндией, Румынией, Афганистаном, Ираном, Турцией и Прибалтийскими странами, которые в той или иной степени испытывали проблемы в отношениях с Советским Союзом и служили прибежищем для антисоветских эмигрантских организаций[315]315
  Там же. Л. 65, 69–70, 73–77.


[Закрыть].

Идея использования в подрывных операциях кавказских народов была не нова. Ещё в ноябре 1929 г. военный атташе в Турции майор Хасимото Кингоро представил в Генштаб доклад «Ситуация на Кавказе и её использование в целях диверсий», в котором доказывал стратегическое значение этого региона с точки зрения боевых действий против СССР и предлагал для разжигания сепаратизма среди горских народов проповедовать идеи Великой Армении или независимой Грузии, а также культивировать религиозную ненависть к немусульманам[316]316
  Documents on the Tokyo International Military Tribunal: Charter, Indictment and Judgments. Oxford, New York: Oxford University Press, 2008. P. 449.


[Закрыть].