Текст книги "Странник"

Они все еще чувствовали острые грани друг друга. Разучивали один и тот же этюд, с каждой попыткой приближаясь к искусству заботы друг о друге.

– Я услышал тебя, Этта, – тихо проговорил он. – Я тебя услышал.

Карфаген
148 до н. э
15

Человек во тьме шагнул ближе, его шаги приглушило жужжание насекомых и облака взволнованных птиц, взметнувшихся в ночное небо.

– Достаточно. Не ближе, – предупредил Николас, подняв меч так, что его кончик уперся человеку в горло.

Старик выпучил глаза, но сделал, как ему велели. Николас тщательно к нему присмотрелся. Мужчина был сутулым, словно всю жизнь провел в полях, склонившись над плугом. Алая туника казалась потертой, почти такой же потрепанной, как изборожденная морщинами шероховатая темная кожа. Картину дополняла копна седых волос; густая борода и брови выглядели так, словно с них забыли стряхнуть иней.

– Зачем вы здесь, путешественники? – требовательно поинтересовался старик. – И как о нас узнали?

Николас заметил, какие у него тонкие ноги с узловатыми коленями; стоял он неуверенно, вероятно, из-за легкой хромоты, опираясь на высокую дорожную палку.

– Меня зовут Николас Картер. Мы пришли выменять кое-какие сведения, вот и все.

– Нет, дитя, вы привели Тени, угрожающие нашему миру, – хрипло возразил старик, обшаривая взглядом внутренний двор, словно ожидая найти кого-то еще.

Снова это слово – Тени, – произносимое шепотом, словно чтобы случайно их не вызвать.

София фыркнула на слове «мир».

– Мы не по делам Айронвуда. Мы хотим по-настоящему торговаться: у нас имеются сведения, и мы могли бы ими поделиться, но еще у нас есть пища, – она приподняла сумку со слоновьим кормом, – пища, с которой мы готовы расстаться взамен на несколько ответов, которые останутся между нами. Но сперва ответьте, кто вы: Римус или Фицхью?

– Римус, – старик пробормотал себе под нос что-то еще, потирая руки, вешая лук на плечо. Его взгляд поплыл, дыхание убыстрилось, стало прерывистым.

– Сэр? Время для нас сейчас дороже золота, – попытался вразумить его Николас. Мужчина отпрянул, словно от удара.

– Ладно, да, пойдемте со мной, – напряженно проговорил он. – Да, идите за мной. Быстро. Все будет хорошо.

– Это мы еще посмотрим, – пробормотала София, и ее слова смыли последнюю краску с лица мужчины. Уязвленный, он снова обратил взор на конюшни, откуда раздавались крики людей, а вот слоновьи вопли стихли. Их отвлекающий маневр, казалось, шел своим чередом.

– Вам повезло, что вы выжили, – проговорил мужчина, пока они шли сквозь ночь, – но еще больше, что не изменили временную шкалу этими вашими слоновьими штучками.

Справедливое замечание. Николас знал, что его удаче обязательно придет конец, но обычно жизнь была к нему так скупа, что он был не против поднажать, чтобы узнать границы везения. Тем не менее, он не мог ни избавиться от сомнений, пока следовал за неуверенно шагающим мужчиной, ни отвести взгляда от его спины. Пожалуй, это несправедливо, учитывая, что этот человек их спас, хотя с легкостью мог оставить умирать от клинка нападавшего, но Николас не мог изменить свою природу за одну ночь.

– Успокойся, а? – пробормотала София. – Он стар. И у него найдется котелок, чтобы сварить то, что мы украли у слонов.

– Ты думаешь желудком, а не головой, – тихо съязвил он в ответ.

– Ты не понял, что он сказал про Тени? – прошептала она. – Он знает, кто они…

Римус резко повернулся и прошипел:

– Ради всего святого, вы хотите, чтобы кто-нибудь услышал, что вы говорите на другом языке и решил, что вы лазутчики? Уж поверьте, спасать вас я не собираюсь!

Николас с Софией замолчали. Как раз вовремя: едва свернув на соседнюю улицу, Николасу пришлось отскочить назад, чтобы не столкнуться с несколькими женщинами, шедшими в противоположном направлении, к домам с зажженными свечами. Дамские платья оказались длиннее и изящнее отделаны, чем простые мужские туники, тонкие подолы обвивались вокруг ног в сандалиях. Одна из женщин – с темными волосами, остриженными даже короче, чем у Софии, – кивнула, когда Николас проходил мимо нее

– Вши? – осторожно спросила София Римуса, когда они свернули на улицу поменьше и потише.

Он покачал головой.

– Они пожертвовали свои волосы солдатам на луки. Ты вообще ничего не знаешь, дитя?

София состроила рожу у него за спиной.

– С чего вдруг им это понадобилось? – поинтересовался Николас. – Я думал, они славятся своей армией?

– Это воинственный народ, – объяснил Римус. Чем дальше они уходили от городского центра, от тех, кто мог бы их подслушать, тем тверже звучал его голос. – Все мужчины, женщины и дети уже вооружены или вооружатся и примут участие в сражении. Каждый дом – крепость. Они восстанавливают свой арсенал.

– А что случилось с прежним? – поинтересовался Николас.

– Когда римляне высадились на этих берегах, они потребовали заложников и все городское оружие, которое им дали. Но этого им оказалось мало: они стремятся к полной капитуляции города. Карфагеняне не сдались, издевались над ними, даже пытали римских пленных на глазах римской армии. Так все и идет.

– Римляне ведь строят что-то в гавани?

Римус раздраженно на него взглянул.

– Да – мол.

Как он и подозревал: массивный волнорез из камня или дерева. В данном случае, чтобы запереть весь карфагенский флот, которые они видели в военной гавани.

Когда солнце начало подниматься, они принялись взбираться на холм к цитадели, возвышающейся над гаванью: старик назвал ее Бирсой.

По пути Николас старался не поднимать голову; здесь его темная кожа не считалась особо примечательной, но из многолетнего опыта он знал, что люди вряд ли вспомнят того, с кем не встречались взглядом. Сандалии шаркали по потертому камню, мысли сжались до односложных команд – влево, вправо, влево, вправо, – позволяющих ему продолжать идти. Он не поднимал головы, пока не увидел ногу, меньше, чем половина его собственной, босую, в синяках и болячках.

Темнокожий мальчик быстро отступил, позволяя Римусу, развившему скорость клокочущей бури, проковылять мимо. София обогнула Николаса, на ходу бросив на него гневный взгляд.

Николас прикинул, что мальчику было не больше восьми – девяти лет: слишком маленький и изможденный. Туника клочьями свисала с плеч, связанная громоздкими комками, чтобы удержаться на теле. Мальчик поймал его взгляд из-под спутанных волос. Темные глаза глядели смело и гордо, выказывая полное пренебрежение к удручающему состоянию.

Николас хорошо знал этот взгляд: из гордости он был готов безмолвно голодать, но не унижался, прося подаяние. Он сам прошел через это, даже когда был освобожден добротой Холлов. Если бы первые несколько ночей капитан не кормил Николаса насильно, он бы вообще не ел.

«У тебя гордыня, как у самого Люцифера, – сообщил ему Холл. – Это единственное, что дала тебе семья, и, поверь мне, подобное наследство тебе ни к чему».

В памяти всплыло непрошеное воспоминание о ребенке, которого они с Софией видели прошлой ночью, умершего, зачахшего от болезни и голода, брошенного на улице, словно животное. Николас неуверенно улыбнулся мальчику, снимая сумку с плеча, осторожно вынул пару вещей, которые могли ему пригодиться, оставив только еду. Кожаная сумка была достаточно простой, чтобы сойти за сшитую в этом времени, к тому же он сомневался, что мальчик вообще обратит на это внимание. Следя за тем, чтобы не сказать ни слова, Николас протянул сумку несчастному.

Мальчик уставился на него, и Николас уловил миг, когда тот догадался: это подарок. Он выхватил сумку из его рук; Николас тихо рассмеялся, но стоило ему шагнуть дальше, маленькая рука поймала его за запястье, заставляя повернуться. Пальцы мальчугана исчезли под рубахой, и он вытащил тонкий кожаный шнурок, которого Николас не заметил. На нем болтался маленький кулон, чуть меньше мизинца Николаса. Мальчик поднял кулон, глядя на него суровыми темными глазами, пока Николас его не взял.

Значит, сделка. Николас кивнул в знак благодарности, и мальчик развернулся и побежал не оглядываясь. Он изучил нежданный подарок, держа его на свету.

Это оказалось лицо: покрашенное или подцвеченное стекло в форме человека с кудрявыми волосами, темными бровями, большими глазами и роскошной кудрявой бородой. Возможно, амулет? Он переложил вещи, которые достал из сумки, в руки, и дрожащими от осторожности пальцами нанизал стеклянную бусину на кожаный шнурок рядом с Эттиной сережкой.

– Картер! – рявкнула София.

Николас быстро нагнал Софию и Римуса, с подозрением наблюдающих за обменом. Он не оглядывался – не хотел давать мальчику возможность отказаться от подарка.

«Выживи, – подумал он. – Выживи. Беги»

– Ты смешон, – понизив голос, сообщила София. – Как же играть в героя на голодный желудок?

– Найду что-нибудь еще, – пожал плечами он. – Мне случалось не есть подолгу.

Голод был терпимым. Нестерпимо было вечно видеть эти глаза и мучиться раскаянием, что никогда не рассеется, сколько бы сладких мгновений ни принесла жизнь. Думать о подобном не было слабостью, как и чувствовать потребность помогать другим, спасать жизни. Это делало человеком. Он не мог не думать о том, что путешественники заходили слишком далеко со своим правилом всегда оставаться безмолвными свидетелями.

София посмотрела на него, напряженно фыркнув:

– Ты только оттягиваешь неизбежное. Не лучше ли уйти так, чем ждать того, что уготовили ему римляне?

«Я не бессердечна», – как-то сказала она. И это было правдой. Их сердца состояли из разных волокон, и, возможно, ее оказалось прочнее для подобных решений, чем его.

Он слишком устал, чтобы спорить. Да и София, как и он сам, шаркала по камням из последних сил. Даже в ее словах не хватало обычного яда и осуждения.

– Фицхью дома? – спросил Николас старика.

Римус покачал головой.

– Нет, видите ли, мой супруг – врач. Он обходит пациентов. А мне оставил выяснять, кто прошел через проход.

– Вы слышите проход отсюда? – удивился Николас, оглядываясь через плечо на раскинувшийся ниже город. В свете раннего утра бледный оттенок известняка казался все более захватывающим, отливая фиолетовым. Он перестал слышать проход, когда они вышли из города, улавливая лишь отдаленный стук кузнецов, проснувшихся с рассветом.

– Мы живем рядом с другим проходом, – объяснил Римус. – Он перекликается со своим братом на воде. Шум чудовищный, но позволяет знать, когда ожидать компанию.

Николас кивнул.

– Доволен, детектив? – поддела София. – Может, попробуем теперь ненадолго заткнуться? У меня после ночи голова раскалывается.

Римус замедлился, когда они подошли к следующей двери. Он последний раз повернулся, прижав палец к губам, прежде чем ее отворить. Дверь мучительно скрипнула, чиркнув по неровному камню. Николас нырнул под низкий свод и вошел в небольшой тенистый двор, положив руку на рукоять меча.

– Сюда, – прошептал Римус.

Николас осмотрелся вокруг, ища всевозможные входы и выходы. Груды луков, мечей, щитов и копий покоились рядом с метлами и другой домашней утварью. Колючая тревога взыграла в крови: здесь всего один вход – что случится, не пропустишь, но и не убежишь.

По крутой лестнице они поднялись на второй этаж, где их ждала еще одна дверь. Римус последний раз тревожно осмотрелся, прежде чем отпереть ее и впустить их внутрь.

Запах земли и зелени влился в сухой воздух, наполняя открытую комнату затхлым духом лекарств, встревожившим Николаса. Врачи в его времени зачастую оказывались не многим лучше палачей с инструментами столь же тупыми, как и их методы.

В левой части комнаты, прижавшись к стене, стояла кровать с зеленью на просушку. У противоположной стены размещались вещи Фицхью: еще больше сушащихся травок, маленькие флакончики и керамические горшки, точильный камень и примитивные весы. На другой стороне комнаты, у окна, оказалось тщательно обустроенное жилое пространство: низкий стол, ковер, покрывающий полированный каменный пол, стул и подушки. В центре стоял очаг, кипящий котелок отплевывался от разведенного под ним огня. Дом был уютным, но не этого Николас ожидал от двух путешественников. К их чести, вокруг не наблюдалось никаких внешних подсказок, что они чужды этой эпохе: большинство путешественников, даже Эттин прадедушка, не могли удержаться от соблазна устроить тайнички с безделушками и сувенирами. Вместо них в комнате стояло несколько небольших статуй и каменных статуэток древних богов.

– Мы можем обсудить все, что пожелаете, за трапезой, но сначала мне, как и вам, не помешало бы отдохнуть, – сказал Римус, садясь на кровать и снимая стоптанную обувь. – В подобающее время.

– Время не на нашей стороне, – заметил Николас, хотя София уже соорудила себе небольшое ложе из подушек возле очага и стола.

– Как и всегда, мальчик мой, – прокряхтел старик, продавливая перьевой матрас и веревочный каркас под ним. – Разве бывало по-другому?

– Почему вы так уверены, что злоумышленники нас не побеспокоят? – поинтересовался Николас. – Что не выследят нас здесь?

– Они передвигаются в темноте, – объяснил мужчина, задувая свечу на столике рядом с кроватью. – Мы в безопасности. Во всяком случае, сегодня.

Николас продемонстрировал разочарование резким вздохом, но, найдя место, растянулся на ковре. Неровный пол под ним был столь же неумолим, как и во всех остальных посещенных недавно столетиях. Он воспользовался возможностью, чтобы оценить раны, а так же новые горячие всплески боли в правой руке. Подняв ее, рассматривал узор, выгравированный на кольце, в мягком утреннем свете.

Снова попробовал его снять.

Снова не смог.

В очередной раз фыркнув, скрестил руки на груди и повернулся спиной к стене, закрывая сухие глаза. Но так и не заснул. Разум не дал себя отвлечь, представляя Эттино лицо, как сладко ее тело выгибалось рядом с ним. Не дал он и забыть знакомое чувство: что на него уставился чей-то пристальный взгляд.

Но несколько часов спустя, когда Николас, наконец, повернулся, чтобы подтвердить свои подозрения, что за ним наблюдают, Римус крепко спал, а единственным, что двигалось за дверью, оказался одинокий ветер.

Несколько часов спустя, когда солнце ворвалось в комнату, нагревая ее, Николас приподнялся над столом, пытаясь проснуться. Или, по крайней мере, взбодриться. София, спавшая без лишних мыслей, побарабанила пальцами по низкому столику, нетерпеливо дожидаясь, пока мужчина заварит чай и приготовит овес.

– Пожалуйста, – сказал Римус, передавая небольшую деревянную чашку Софии, морщась от боли, когда горячая жидкость выплеснулась на его дрожащие руки. Вторую протянул Николасу, третью наполнил себе.

– Сперва оговорим секретность, – сказал Николас. – Наши разговоры не должны покинуть эту комнату.

Брови Римуса поползли вверх.

– Кому мне рассказывать, кроме Фицхью? Мы не принимаем гостей, а даже если бы захотели, Сайрус не разрешает ни с кем контактировать. Я не могу связаться со своей семьей Жакаранд, а Фиц – со своими ближайшими родственниками Айронвудами. Нас убили бы за неподчинение.

Николасу следовало догадаться: он и сам прошел ссылку, ограниченный своим естественным временем. Но слова мужчины звучали не слишком многообещающе, учитывая, что именно они хотели узнать.

– Так перейдем же к делу, мои новые друзья, – сказал Римус. – Задавайте свои вопросы. А я задам свои.

Подув на чай, София от души отхлебнула. Ее лицо сморщилось, губы скривились:

– На вкус – настой пыли.

– Это зеленый чай, – возмущенно заявил Римус. – Вкус истинной земли. В эту эпоху и на этом материке его не так-то легко достать, так что проявите уважение.

– Как вам будет угодно.

Николас предпочитал чаю горький черный кофе, но был готов попробовать любой стимулятор для мозга. Он поднес чашку ко рту, смочив губы. Чай пах мокрой травой, на вкус отдавал горечью: ничего подкрепляющего или освежающего. Поставив чашку на пол подле себя, он перегнулся через стол.

– Мы хотим найти последний общий год после двух изменений временной шкалы. Вы получали какие-нибудь сообщения о них?

Мужчина выглядел потрясенным.

– Ох, боюсь, вы серьезно переоценили нашу связь с внешним миром. Если вы еще не поняли: никакой. Мы больше не получаем сообщений, потому что нам нельзя путешествовать, и поэтому никакие опасности, которые влекут за собой смещения, нас не касаются. Вот уже много лет мы сидим в этой эпохе без связей… пищи и гарантии, что когда-либо сможем ее покинуть.

«Черт возьми», – подумал уставший и до глубины души разочарованный Николас. А на что они рассчитывали?

– Глупо было думать, что он простит вас, если вы приползете к нему на брюхе, – заметила София, изогнув бровь.

– Мне жаль, что он попросту не казнил нас с остальными. Он оставил нас здесь. Потому что знал: это место станет нашей могилой, и мы будем каждый день вспоминать, чем разозлили его, и сожалеть об этом, – посетовал Римус. – Но теперь мы с Фицем сожалеем только о том, что струсили и покинули Тернов. Среди них пришлось нелегко, особенно когда оказалось, что Айронвуд уничтожил добрую их половину. Но скажите… принимая во внимание все, что происходит, он достаточно отвлекся от нас с Фицем, чтобы мы могли незаметно перебраться в другую эпоху? Он сказал, на выходах обоих проходов стоят люди, чтобы мы не смогли улизнуть.

– Когда мы проходили, никого не было, – призналась София. – Неужели вы никогда не проверяли? Ни разу?

– Нет. Он так гневался, а мы оказались настолько глупы, что решили, будто он нас простит, если мы сослужим ему хорошую службу, – мрачно рассмеялся Римус. – Какой же я дурак. Но теперь с этим покончено. Мы с Фицем проводим вас к другому проходу в городе, когда он вернется. На этот раз мы испаримся.

Николасу понравилось, как слова старика вибрировали от негодования. Потирая покалывающую руку, он смотрел на Римуса, пытаясь разглядеть признаки лжи, но видел лишь человека, ожесточенного разочарованием.

– Я думал, вы пришли из-за моей работы о Тенях… исследования, которое Сайрус заставил меня провести, – сказал Римус, помешав овес и передав гостям две дымящиеся миски. – Обладая знаниями древнего путешественника, да, я могу вам помочь. Вероятно, это единственное, на что я сейчас гожусь. Остальное – за пределами моего поля зрения и знаний.

Николас на мгновение отвлекся на то, как сильно ему приходилось сжимать деревянную ложку, чтобы чувствовать ее. Сдерживая разрывающий сердце страх, он сосредоточил все внимание на еде. Овсянка оказалась безвкусной и обжигающей, но Николас не сомневался, что они с Софией никогда не заглатывали еду с большей жадностью.

– Может ли кто-нибудь помочь нам найти последний общий год без возвращения к Айронвуду? – спросил Николас, отставляя миску в сторону.

Римус задумался.

– Самые крупные изменения произошли в девятнадцатом и двадцатых веках. Попробуйте спросить у стража Изабеллы Мур в Бостоне. Айронвуд убил ее сына примерно в то же время, когда мы с Фицхью присоединились к Тернам. Я знаю, что у нее большие связи, и что никакой любви к старику она не испытывает. Найдите ее в любое время после 1916 и до 1940.

Еще одна ниточка. Которая могла привести их туда же, куда и эта: в никуда. Парень заставил здоровую руку отпустить край стола, в который он вцепился.

– Что вы имели в виду, когда сказали, будто мы пришли из-за… Теней? – спросила София, дуя на чай, прежде чем как следует отхлебнуть. – Что вы о них знаете?

Римуса, казалось, задело, когда она то ли икнула, то ли рыгнула, то ли издала оба очаровательных звука одновременно.

– Думаю, сперва вам следует честно ответить, что вы по-настоящему ищите, – сказал он, – насколько я знаю, они охотятся за одной вещью: астролябией.

Николас почувствовал, как по загривку пробежали мурашки. Даже София подавилась последним глотком чая.

– Удивлены? – усмехнулся Римус. – Сайрус никогда не меняется, даже в самые опасные времена. Но что говорить: знание – сила. В частности поэтому он скрывает правду о своей истории и природе.

С этим Николас поспорить не мог.

– А вы откуда знаете?

– Прежде чем Айронвуд вышвырнул меня, я был хранителем семейных архивов – дольше, чем вы живете, – объяснил Римус. – Я знаю такое, от чего застынет кровь в ваших жилах. Отчасти поэтому он так разъярился, когда мы ушли. Не хотел, чтобы кто-либо завладел этими знаниями, особенно Генри Хемлок. Но и казнить меня ему тоже не с руки: старые записи сожжены, и у меня может оказаться последняя крупица сведений, которая ему нужна. Я знаю, что, по легенде, для создания прохода требуется астролябия, но знаю также, что нужно и что-то из того года, в который вы хотите попасть. Я знаю песни, позабытые всеми остальными.

Подтверждая слова Римуса, София кивнула Николасу.

– Что вы знаете об алхимии? – спросил Римус. – О ее основных принципах?

– Я знаю, что это куча мусора, – отрезала София. – Старомодный вздор, подстрекающий жалких недоумков тратить время, пытаясь превратить свинец в золото, искать лекарство ото всех болезней и эликсир бессмертия.

– София, – одернул девушку Николас. Ему не хотелось с ней ругаться, но лучше получить все возможные сведения и поскорее убраться отсюда.

– Ты обозначила некоторые принципы, да, но основные из них распространяются далеко за пределы материального. Можно сказать, что алхимия – это поиск понимания истиной природы мироздания и управления энергией, тщательное изучение прекрасной тайны жизни, смерти и, возможно, воскрешения. «Вверху, как и внизу, внутри, как и снаружи, в мирозданье, как и в душе».

Это объясняло те странные символы, которые Николас видел в магазине и мастерской Белладонны. Алхимия стала не только верой, но и ремеслом.

– Некогда жил один человек, пришедший к совершенному знанию, расширивший понимание, как достигнуть бессмертия… есть ли лучший способ подчинить жизнь, чем уничтожив то, что ее ограничивает?

– Время, – закончил Николас, – вы хотите сказать…

– Этот человек, основатель нашего рода, – продолжил Римус, – укротил силы, превратил их в нечто новое, нечто, связанное с первобытной мощью собственной крови. Силы эти заключались в устройстве, ключе, которое позволяло ему держать их под контролем. Для троих его детей изготовили три копии главного ключа, но все они были слабее. Потомки жестоко сражались за обладание изначальным ключом, каждый по своему разумению, пока однажды двое старших не ополчились на младшего, которого считали любимчиком алхимика. Когда алхимик попытался вмешаться, его и младшего убили в бою.

– Как это по-айронвудски, – пробормотала София.

– В возникшей неразберихе главный ключ украл четвертый ребенок – бастард, сын бедной девушки. София выпрямилась, гневно приподняв верхнюю губу при слове «бастард». И впервые за все это время Николас понял, что никогда не думал о ее происхождении… таком же, как и собственном. – Живя в тени законных братьев и сестры, будучи учеником алхимика, он знал, как использовать силу главного ключа, – главной астролябии, – а еще он знал, что остальные никогда не позволили бы ему завладеть ею. И ученик убежал на столетия, петляя во времени, пока не запутал следы так, что до него не смогли дотянуться обладатели более слабых астролябий, – продолжил Римус. – Прошли годы, и он, освободившись от страхов, начал плодить семьи по всему континенту. Но дальнейшее использование астролябии изменило его природу, приведя к любопытным результатам. Его жизнь растянулась на века, и дети, которых он произвел, унаследовали способность проходить через созданные им проходы, не нуждаясь в астролябии. Словно, используя астролябию, он впитал в себя ее сущность, стал ее продолжением. То же произошло и с его братом и сестрой, и старший, наконец, нашел и убил старого и дряхлого брата-бастарда.

– Как же так, если их жизни оказались продлены? – спросила София.

– Да, их жизни оказались продлены, и они почти не старели, но лишь до тех пор, пока их существование не обрывала насильственная смерть, – объяснил Римус. – Наши родословные уже разбавлены, и мы живем, сколько отведено обычным людям, но небольшие проблески силы астролябии остаются, позволяя нам путешествовать.

Николас покачал головой. Разговоры об алхимии, бессмертии за пределами рая, казались слишком языческими, чтобы быть правдой.

«И все же…» – снова мрачно подумал он.

В рассказе Римуса присутствовало нечто неоспоримое – страх был мощнейшим стимулом, особенно в сочетании с решимостью выжить. Хотя рассказ мог оказаться немного приукрашенным, в нем чувствовалось правдоподобие.

– Дочь пала жертвой истории: о ней не осталось никаких записей, кроме того, что брат украл у нее астролябию. Теперь осталась всего одна – главная астролябия, – и если безумные верования Сайруса верны, старший сын все еще охотится за нею.

– Я думал, у каждой из четырех семей была своя астролябия, – сказал Николас. Семья Линденов в таком случае несколько поколений держала у себя оригинал.

– Возможно, они обладали ими некоторое время, но потом они были снова украдены. За старшим сыном стоит значительная сила: путешественники, забранные из семей, похищенные, чтобы служить только ему. За неимением лучшего, более точного слова, в нашей истории их называют Тенями, – при этих словах Николас поджал губы, что не ускользнуло от Римуса. Старик усмехнулся, прежде чем продолжить. – Чувствую, вы оба мне не верите. Конечно, я понимаю, как все это звучит.

– Как полная чушь, – огрызнулась София.

– В нашей забытой истории есть вещи столь древние, что ключи должно искать в суевериях и кошмарах. Несколько поколений назад хранилище старых записей сгорело по вине одной единственной свечи, и теперь доказательств существования алхимика и Теней осталось так мало, что большинство путешественников просто отказываются в них верить. Пропажу детей объясняют тем, что их осиротили изменения временной шкалы, или что они просто забрели в проход и не нашли пути обратно. Разум, как известно, способен выдумать множество объяснений злу.

Николас покачал головой, снова потирая глаза.

– Какую роль играют Тени?

– Они слуги, выполняют пожелания сына алхимика и похищают детей путешественников, дабы не прерывать цикл служения и поиска главной астролябии, – сказал Римус с самым серьезным видом. – Хотя их история утеряна, и детей теперь пропадает все меньше и меньше, малышам по-прежнему прививают страх перед ними, пусть и невольно. Скажи-ка, девочка, неужели ты не помнишь старой песенки: «Из тени придут они, ужас неся…»

София удивила Николаса, без запинки закончив:

– «Из тени придут и похитят тебя», – но выглядела она, мягко говоря, не впечатленной. – И к чему тут эти дурные стишки?

– Давай-ка до конца, девочка, – перебил Римус. – Как там дальше?

Презрительно посмотрев на старика, она все-таки тихонечко пропела:

– «Следи за часом, следи за днем… и не ходи прямым путем».

– Тени – вот кто на вас охотится, – объяснил Римус. – Тени его величественного солнца. Они не остановятся ни перед чем, чтобы отобрать астролябию, если вам случится ее найти. К сожалению, ваши пути пересеклись, и распутать их уже не получится.

– Неужели ничего нельзя поделать? – спросил Николас. – Вы не читали об их методах в бытность хранителем записей?

Пожав плечами, старик поднялся и сходил к очагу за своей порцией овсяной каши. В повисшей тишине он с головой ушел в гипнотическое помешивание. Какая-то мысль настойчиво билась у Николаса в голове, требуя внимания.

Серьезно задумавшись, София с глубоким вздохом уткнулась лицом в руки. Но Николас слишком волновался, чтобы сидеть на месте; он был сыт по горло нелепыми сказками, и не мог ждать, сложа руки. Он принялся нарезать круги по тесной комнате, изредка останавливаясь, чтобы изучить небольшой кусок декоративной плитки, бюст, маленькие деревянные ящички. В одном оказался твердый прямоугольный предмет, завернутый в мешковину: губная гармошка.

Мучительная минута препирательств с совестью. Пальцы пробежали по прохладному металлу, в сияющей поверхности отразилось осунувшееся лицо. Ему случалось красть в детстве – объедки, внимание, свободу на время – но возникшее желание вызвало прилив жгучей ненависти к самому себе.

Николас закрыл ящичек и повернулся туда, где Фицхью Жакаранда обычно молол в ступке снадобья и готовил препараты, как все целители, корабельные хирурги или знахари, когда не драли гнилые зубы и не отпиливали конечности.

Под деревянной скамьей, притулившись, почти вне поля зрения, стояла жесткая цилиндрическая кожаная сумка, слегка приоткрытая. Обернувшись, чтобы убедиться, что старик занят горшком в очаге, Николас подтолкнул сумку ногой, раскрывая ее до конца. Она оказалась наполнена до краев, чуть ли не извергалась мешочками, аккуратно смотанными бинтами и такими же маленькими пузырьками, как на столе. Под ними лежали инструменты, начищенные и готовые к использованию. Ноющее чувство вернулось, а потом озарение, словно взрыв пороха, чуть не сбило Николаса с ног. Следя за стариком краешком глаза, он попытался унять голос и глубоко вдохнул, прежде чем спросить.

– Почему Фицхью оставил здесь сумку, если ушел на обходы?

Римус перестал помешивать овсянку и, сгорбившись, застыл на месте. Сердце ухнуло, и ладонь Николаса легла на рукоять меча. В пульсирующей тишине, повисшей между ними, Римус потянулся к ближайшему ножу, его рука, дрожа, сжала рукоятку, и старик выставил нож перед собой.

– Бежать не советую. Сделаете только хуже, – сказал Римус. – К тому же далеко не убежите.