Электронная библиотека » Александра Бракен » » онлайн чтение - страница 27

Текст книги "Странник"


  • Текст добавлен: 8 февраля 2018, 11:20


Автор книги: Александра Бракен


Жанр: Историческое фэнтези, Фэнтези


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Нью-Йорк
1776
33

Николас очнулся с полным ртом земли под звуки флейт и барабанов, выбивавших марш почти над ухом. Против воли вырванный из сна, он все же открыл один глаз, впуская серый, смягченный густым туманом свет. Вода из сырой земли под ним пропитала мантию и рубашку и теперь неприятно холодила кожу.

«Холодно», – подумал он.

«Больно», – откликнулось тело.

Одного этого слова оказалось достаточно, чтобы пробудить в нем нестерпимую муку. Левая рука вспыхнула огнем, едва он согнул ее, чтобы вытереть грязь с лица. Как выяснилось, от разглядывания раны ее задергало только еще горячее и быстрее. Николас перевернул левую руку ладонью вверх, в ужасе глядя на лоскуты плоти, тянувшиеся один за другим от оснований пальцев до запястья, и на изувеченную ожогами кожу, покрывавшую оставшиеся части кисти.

Николас поднес руку ближе – да, вот оно. Припухлость еще не спала, и нежно-розовые ожоги, казалось, доходят до костей, но в них виднелся рисунок. Он узнал петляющие линии, ничего не говорящие ему символы, скрывающие мистические тайны. На его ладони было выжжено почти безупречное клеймо астролябии, собирающееся, судя по истории его прежних шрамов, остаться с ним на всю жизнь.

Белый свет…

Внезапно пронзенный воспоминанием, он вскочил с грязи, отчаянно вскрикнув. Сорвав с себя белую мантию – то, что от нее осталось, – он отшвырнул ее как можно дальше, насколько позволила рука, по ощущению, будто бы отлитая из гипса. Взмахивая крыльями, словно большая белая птица, мантия пролетела через весь пляж и упала в устье реки.

Он мог свободно размахивать правой рукой, с силой, которой не чувствовал уже несколько недель.

– Нет, – выдохнул Николас, – не может быть…

Кольцо с пальца исчезло.

Он все оглядывался и оглядывался, поворачиваясь то к деревьям, то к оживленным звукам войны, доносящимся от лагеря Королевской артиллерии. Со своего места он мог различить шеренги марширующих солдат, чьи мундиры в сером штормовом свете делались еще краснее. Николас искал проход, напрягая слух в попытке уловить его обычный грохот.

Но не слышал ничего.

Боже правый!

Исчез, словно и не существовал вовсе.

Он несколько раз обошел рощицу кругами, словно ожидая, что проход выскочит, как потревоженная змея из укрытия.

Он сделал это. Давление в груди обострилось, став невыносимым.

Все кончено.

Николас был один, но живой! И здоровый – схлопывание всех проходов словно бы выжгло яд из его тела, стерло пятно последних недель с его жизни. Он поймал себя на том, что невольно перебирает воспоминания, подтягивает их поближе, опасаясь, как бы и их не украли. Как бы их не унес осенний ветер, гнавший мимо пунцовые и золотые листья.

Николас стоял неподвижно, просто дыша, впитывая жизнь вокруг себя. Все его решения… они основывались на предположениях, домыслах. Пока смерть ходила за ним по пятам, отставая на пару шагов, размышления, что будет потом, казались совершенно несущественными.

Он не мог коснуться Этты, или обратиться к Ли Минь с Софией, или проверить, цел ли Джулиан. Он не мог ничего, кроме как стоять на одном месте, пока мысли плыли, будто облака, в разрастающейся пустоте внутри.

Это нужно было сделать. Это нужно было закончить.

Возможно, София была права, называя его трусом за то, что он был готов сдаться, даже пусть и во имя такого финала. Он, несомненно, был трусом, выбрав бесповоротный конец, веря, что ему не доведется жить и видеть, что он с ним сделает.

– Эй, ты!

Николас поднял глаза, встретившись взглядом с солдатом, патрулирующим лагерь артиллерии по периметру. Солдатик оказался совсем юный, моложе него, и в его взгляде уживались одновременно и подозрение, и неподдельная тревога.

– Что вы здесь делаете, сэр?

Николас выпрямился, прочистил горло.

– Я… вышел полюбоваться видом. Приношу свои извинения.

– Вижу, – ответил солдат, но новые нотки в его тоне оставили Николаса в недоумении, что он, собственно, видел.

Считает, поди, что я сбежал от хозяина. Состояние его одежды, раны – все говорило в пользу этого. От таких мыслей по спине пробежал холодок тревоги. Он не просто вернулся в эту эпоху, он погрузился в нее, обреченный тонуть во всем ее лицемерии и жестокости. Носить… намордник, положенный ему. Чем он мог бы подтвердить свой статус этому солдату, если бы тот стал настаивать?

Вольная, добытая Холлом, которую он носил с собой, не расставаясь ни на миг, пропала. Если исходная временная шкала не сильно отличалась от известной ему, копии могли храниться только у капитана, находящегося, скорее всего, в море, если не в тюрьме, либо же в конторе его бывшего нанимателя в Нью-Лондоне, в Коннектикуте.

Слишком хорошо знакомая горечь подкатила к горлу, словно желчь, и Николасу с трудом удалось сохранить нейтральное выражение лица. Он прошел через такую тьму, сместил шкалу времени, дошел до края мира – и все равно те, кто привык верить, что его место в цепях, ни за что не поверят его слову.

Однако Николас не съежился, не побежал. Он свободный человек – здесь и сейчас, всегда и везде. И любой, кто посмеет в этом усомниться, столкнется с яростью, равной предубеждениям.

– Тогда двигай, – добавил солдат, кивая в ответ на кивок Николаса.

Что он и сделал. Запас золота, который он носил при себе по настоянию Айронвуда – Айронвуда! – как наследник, позволил ему купить чистую рубаху, плащ, бурдюк для воды и бутылку виски; последнюю – для храбрости и, чуть погодя, для промывания ран на руке. То, что он выдержал, не провалившись в беспамятство, перевязку куском чистой ткани и не обделался перед всей «Горлицей», было само по себе чудом. Владелец «Горлицы» был не очень-то счастлив вновь его видеть, и очень радовался возможности отослать Николаса с небольшой сумкой пожитков, которые тот забыл, впопыхах помчавшись догонять Этту.

– Вот она, – сказал трактирщик, швыряя ему сумку. – Тут все, что вы и ваша команда оставили. Сердить того человека мне не с руки.

Николас вскинул бровь. Казалось, вещи были в полном порядке, но он не сомневался, что кое-какие ценности внимательно изучили и, вероятно, присвоили. Тем не менее, он решил щедро отблагодарить хозяина, перекидывая сумку в левую руку, чтобы порыться в кармане в поисках последнего золотого.

Вспышка видения и звуков, едва он коснулся сумки, чуть не сбила его с ног. Череп словно раскололо ударом грома. Он увидел кожевника в Чарльстоне, у которого купил эту сумку много лет назад так ясно, будто старик стоял прямо перед ним. Его лавка стала обретать форму, словно бы просачиваясь по капле через обшарпанные стены таверны, замещая их. В груди что-то настойчиво подергивало, давило…

Боже правый!

Он выронил сумку, чувствуя, словно кости вот-вот рассыплются в песок. Трактирщик отскочил назад одновременно с Николасом, подозрительно прищурившись.

– Мне показалось, я слышал… крысу, – голос Николаса звучал будто издалека. – В сумке. Только что.

Хозяин мотнул головой в сторону двери.

– Пожалуй, вам лучше выйти.

Николас смиренно нагнулся, после секундного колебания подобрал сумку, на этот раз правой рукой. Убедившись, что мир не собирается разлетаться на куски, он быстрым шагом подошел к двери и вышел навстречу холодному октябрьскому воздуху. Кожу жгло, словно он сидел вплотную к огню, и, вместо того, чтобы до конца следовать исходному плану: ждать и смотреть, не удастся ли наняться на работу в проезжающую повозку, которая бы подбросила его до Коннектикута, Николас побрел по дороге, в сторону от «Горлицы» и от лагеря артиллеристов, пока единственными звуками не остались гомон птиц на старом дубе над головой и стук собственного сердца в груди. Прислонившись к стволу, он осел на землю, упираясь ладонями в колени.

Это был проход.

Невозможно.

Он бережно размотал обожженную руку и приложил к правой, разглядывая отметины астролябии на коже: розовые, покрытые волдырями и струпьями.

Я видел прошлое.

Более того, никак иначе было не описать его ощущения, кроме как то, что он мог бы отправиться туда. Мир вокруг расплылся, и стоило ему только немного дольше подержать эту связь, темнота раскрылась бы и поглотила его.

– Не будь глупцом, – сказал он себе сам, коль скоро Софии, обычно выполнявшей эту работу, рядом не оказалось.

Но… как бы это проверить? Как доказать, что он ошибался? В памяти, заставив его задрожать от страха, всплыли слова Римуса Жакаранды: «По легенде, для создания прохода требуется астролябия, но нужно и что-то из того года, в который вы хотите попасть».

Николас порылся в сумке, ища что-нибудь, что он мог приобрести в Нассау в последний год. Оружие пропало, пряжку на ботинке он продал, все…

Все, кроме кожаного шнурка на шее, на котором висели сережка Этты и треснутый стеклянный кулончик. Протянув израненную руку, он сжал кулак вокруг шнурка и закрыл глаза.

Первой каплей цвета стала бирюза чистейшей морской воды, следующей – матово-желтый песок пляжа, третьей – незамутненная насыщенная зелень пальм, прикрывавших их с Софией в их лагере на побережье. Воздух пришел в движение, пощипывая все мышцы, пока в отдалении не показалась темная точка, извиваясь, полетевшая ему навстречу. Николас заставил себя, стоя на месте, дождаться этой точки, когда она поравняется с ним, схватит его за ворот и потянет вперед.

Ничего не оставалось, кроме как отдаться ощущению, что тебя хоронят заживо. Темнота угнетала, как и давление, толкавшее его со всех сторон, и высокий свист, не прекращавший звенеть, даже когда его вышвырнуло на песок под яркое солнце, к соленому запаху океанской волны, радостно поднявшейся поприветствовать моряка.

– Чертов ад! – выругался он, неуклюже поднимаясь на ноги. Волна за спиной обрушилась, окатив Николаса пеной, сразу вернувшей его в чувство.

– Эй, – раздался знакомый голос. – А вот это по-нашему, как я погляжу.

Николас, охваченный отчаянной надеждой, резко обернулся. Менее чем в трех ярдах от него, оглядывая их с Софией бывший лагерь, стоял капитан Холл.

Его усы снова разрослись буйной порослью, контрастируя с аккуратно заплетенной косичкой. Полуденное солнце вытопило из нее почти все серебро, оставив пылающее красное гало вокруг черепа. Николас подавился удивленным смехом. Рыжий Дьявол, живой и здоровый, шагал к нему!

– Что вы тут делаете? – прохрипел Николас. Ноги еще не вполне ему принадлежали, чтобы пробежать вприпрыжку разделяющее их расстояние, как хотелось. Пришлось отдать Холлу право подойти, критически осматривая его с головы до ног.

– Поправь меня, если я ошибаюсь, но мы ждали тебя в Нью-Лондоне «через неделю». Или память подводит старика? – в его голосе, хотя и не жестком, даже веселом, слышались резковатые нотки, которые Николас знал лучше кого-либо другого.

– Вы не получили ни одного моего письма? – хрипло спросил он. Сердце, казалось, было готово взорваться в груди, как граната. – Все… Чейз… все живы? Целы?

Холл пораженно отступил на шаг назад, возможно, впервые в жизни.

– Шкала множество раз менялась – я чувствовал, как, словно штормы, прокатываются смещения. Но, Ник, с нами ничего не случилось. По крайней мере, в этой временной шкале.

Николас закрыл лицо руками и смеялся, смеялся, пока едва не задохнулся от слез.

– Ник, господи мой боже, иди сюда, ну же, ну… неужели все так плохо? – приговаривал Холл. – Мы беспокоились за тебя. Расскажи, что случилось!

Когда ему удалось взять себя в руки, Николас пробормотал:

– Я столкнулся… с непредвиденными обстоятельствами.

– С непредвиденными, говоришь? – Холл, заложив руки за пояс, увешанный пистолетами и флягами, начал расхаживать туда-сюда. – Все это время мне рассказывали истории – жуткие истории, от которых стражу делается не по себе. Ветры перемен, дующие над следующими столетиями, настолько дурно пахли, что слухи о них доносились даже до меня в открытом море. Вообрази, сынок, как же я удивился, когда прибыл сюда порасспрашивать стражей Айронвуда, не схватили ли они тебя, и обнаружил их всех в недоумении, куда же подевался тот проход. И тут появляешься ты – прямо из воздуха.

Николас отодвинулся на полшага, мотая головой, уставившись на обожженную руку.

– Сохрани и помилуй! – воскликнул Холл, хватая его руку и поворачивая ладонью кверху. – Сынок, что это? Что с тобой случилось?

Николас проморгался, пытаясь утихомирить поток сомнений. Холл приобнял его за плечи.

– Все… Все кончено. Он мертв. Все проходы закрылись.

Приемный отец понял его с полуслова, застыв от потрясения.

– Пожалуй, расскажешь по дороге, – сказал он, взяв себя в руки. – Сегодня ты обедаешь с Чейзом и командой. Они будут вне себя, увидевшись с тобой. Николас, и я просто вне себя от радости, что вижу тебя целым и невредимым.

От эмоций, заливших его сердце при этих словах, стало до невозможности тесно в груди. Он мечтал об этой минуте. Но и о многих других тоже.

– В том-то и дело, – пробормотал он, оглядывая пляж. – Не уверен, что могу сказать о себе то же самое.


Случившееся всплывало урывками в течение многих недель, пока «Челленджер» бороздил Атлантику в поисках новой добычи. Николасу казалось, что какая-то его часть рассчитывала, будто, если он не станет признавать того, что случилось, прошедшие недели постепенно станут простым воспоминанием и перестанут преследовать его наяву.

Разумеется, такой удачи ему не выпало.

Война за независимость продолжалась как и прежде; матросы распевали песни, знакомые, словно небо; рутина службы стала гипсом, который еще удерживал его целым. Все подчинялось своему ритму, понял он, как приливы и отливы. Любовь, разлука. Работа, отдых. Боль, ром.

Холл не трогал его, проявляя терпение, от которого Николасу порой делалось стыдно, что он ведет себя, как малый ребенок. Но и терпение Холла имело свои границы. Его вопросы становились все конкретнее. Николас поймал себя на мысли, что рад постоянному присутствию команды. Она давала ему прикрытие, основание ни о чем не рассказывать. Будучи стражем, Холл единственный на корабле владел ключиком от их тайного мира. А теперь оставался единственным, кто помнил девушку, вышедшую в дыму и хаосе на палубу «Решительного», очаровав на корабле всех мужчин, которые теперь не могли ее вспомнить.

Так что Николас улыбался с Чейзом, позволял мягкому волнению на море убаюкивать себя, смаковал тепло солнца, растекавшееся от сердца к пальцам, когда он вышагивал по палубе на вахте. Море, он знал, было ему лекарством. И время, переставшее быть врагом, теперь существовало просто, чтобы идти вместе с ним, а не терзать его. Лишь изредка где-то глубоко внутри что-то тянуло или дергало зажившие шрамы на руке.

Но иногда, когда он уставал после работы, или тесно обнимал кружку, или ослаблял тиски, в которые заковал свое сердце, у него начинал заплетаться язык.

– Похоже, в гавани пакетбот, – объявил Чейз, протягивая ему подзорную трубу. – Возможно, у них найдутся для нас новости с войны.

Команду ночь на берегу в Порт-Ройяле беспокоила, но Чейзу не терпелось узнать, как продвигается война, и как вырос – если вырос – континентальный флот. Они с трудом ушли от преследования семидесятичетырехпушечного линейного корабля всего несколько дней назад, и Чейз все кипятился от разочарования, что сражения так и не случилось. Теперь он барабанил пальцами по лееру, выбивая сигнал атаки, не в силах терпеть то, что пока не мог выразить словами.

– Когда ты успел заделаться вигом? – поинтересовался Николас, встречаясь с другом взглядом. – Держу пари, ты не жаждешь услышать новость об очередном поражении Вашингтона.

На самом деле, Николасу было ужасно любопытно, изменилось ли что-то в ходе военных действий, когда временная шкала вернулась к исходному состоянию. И одновременно ужасно страшно.

– Он не потерпел поражения на Лонг-Айленде, – Чейз выпятил нижнюю челюсть, теперь отяжелевшую от светлой щетины, недовольно щуря светло-голубые глаза на Николаса. – Это была стратегическая передислокация.

Впервые за долгое время Николас расхохотался настоящим смехом.

– Ты прямо как Этта: вступил в навоз и называешь его почвой.

Он даже не понял, отчего вдруг брови Чейза полезли вверх, почему в его ухмылку пробрался вопрос.

– Этта?

Морская вода, плеснувшая Николасу в лицо, не охладила жара крови под кожей, не разжала сдавленное сердце.

– Это…

– Э-э-э-тта. Этта, Этта, эта Этта, – Чейз играл с именем, на все лады перекатывая его во рту. – И кто же эта очаровательная Этта? Да полно тебе дуться: разумеется, она очаровательна, если привлекла твое внимание. И где она? В Чарльстоне? Так вот кто тебя так задержал?

Николас прижал ладонь к горлу, ослабляя шейный платок, чтобы пустить больше воздуха в грудь. Холл-то был стражем, но Чейз и другие члены команды – нет. И теперь на лице Чейза не отразилось и следа узнавания – Этта была для него совершеннейшей незнакомкой.

– Говорил я ребятам: простая болезнь не помешала бы Нику сразиться! Ну, рассказывай: она оказывала нежную… помощь?

Николас закрыл глаза, явственно ощущая прикосновение ее мягкой щеки к коже. Шлюз распахнулся, и поток чувств и воспоминаний захлестнул его, подобно урагану. Он не позволял себе мечтать о ней, видеть ее во сне, разве что в кошмарах: как ее мать медленно истекает кровью, как она всхлипывает от боли, как возвращается в будущее совершенно одна. Теперь же мысли о ней захватили его, пронзили сердце, будто гарпуном, и укрыться от их сокрушительного натиска он мог не больше, чем от озабоченного взгляда Чейза.

– Ник, – позвал его Холл. – На пару слов, пожалуйста.

Чейз хотел хлопнуть друга по плечу, но Николас ловко увернулся, не отрывая взгляда от черной ленты, стягивавшей седеющие рыжие волосы капитана, и последовал за ним в каюту. Холл запер дверь, Николас, не нуждаясь в приглашении, сел на один из стульев перед внушительным столом, на котором то подавали ужин, то расстилали карты.

Капитан плеснул в стакан янтарной жидкости и облокотился о столешницу. Николас принюхался, но его слишком занимал туго затянувшийся узел под ложечкой, чтобы пить прямо сейчас.

– Ты выглядишь хуже, чем когда я тебя нашел, – наконец промолвил капитан. – Видеть тебя таким мне невыносимо. Если сам не расскажешь, в чем дело, я велю килевать тебя, пока ты не начнешь выковыривать морских уточек изо рта.

– Я поправился, – сказал Николас, не отрывая глаз от карты колоний, от узкой гавани Манхэттена. – Даже рука прошла.

– Однако раны глубоки, – заметил Холл. – Ты рассказал о своих путешествиях, об аукционе, о гибели Айронвуда. Но ничего не сказал о том, что собираешься делать с твоим… новоприобретенным даром.

– И не скажу, – заявил Николас.

– Мой дорогой мальчик, – начал Холл, скрещивая руки на широкой груди, – ошибусь ли я, предположив, что случилось нечто непредвиденное? Что, разобрав подробнее ночь аукциона, мы откроем, что ты покинул его с…

– Не надо, – взмолился Николас дрогнувшим голосом. – Не произноси этих слов. Я понимаю в этом не больше, чем в звездах. Я не могу… Этого не может быть.

Он не мог позволить себе надеяться. Если его решимость даст хоть одну трещину, он перероет всю землю в поисках способа открыть проход к Этте, в ее будущее. А подобное лишит смысла само уничтожение астролябии.

Я не могу быть эгоистом. Никто не имеет право владеть всем и сразу.

Его жизнь тесно сплелась с той вещью, за которой охотилась его семья, ради которой убивала. И эта древняя вещь – астролябия – снова воскресла. Похоже, столь же упорно не желая умирать, как и Николас.

Жива ли Этта? В безопасности ли, в своем будущем? София, Джулиан, Николас, Ли Минь… всех их раскидало по столетиям, навсегда лишив возможности найти друг друга.

Но не меня.

Николас подавил эту мысль, сжимая спинку стула так, что дерево скрипнуло.

– Однако за других ты переживаешь, правда? – Холл «читал» его безошибочно. – Тебя гнетет невозможность узнать, как они, притом, что найти их в твоей власти.

В моей власти. Когда он оценивал всю тяжесть этой власти, его сердце грохотало, подобно проходу.

– Это не так-то просто, – выдавил он. – Проходы были источником раздора, сердцем войны. Мне придется снова открыть их, потратить годы на поиски остальных, и из-за этого с другими путешественниками может случиться все, что угодно.

Кожа на его ладони оставалась твердой, толще, чем была раньше. Он снова сжал кулак, пытаясь скрыть отметины, выжженные на ней.

– Я едва ли понимаю, что случилось. Просто не знаю таких слов. Игравшие с нами Древние продлевали свои годы, поглощая другие астролябии. Неужели такое произошло и со мной?

– А у них были отметины, как у тебя? – спросил Холл. – Или они поглощали силу астролябий иным способом?

Николас не мог вспомнить подобных отметин на Древнем, хотя что-то похожее, кажется, видел на Белладонне, которая – он не сомневался – затащила их всех в тот храм явно не ради аукциона. Точный рисунок стерся из памяти, но вполне вероятно, что дочь алхимика выживала тем же способом, что и сын.

Ему было все равно. Его ни на йоту не волновала их судьба. Критически оценив себя, Николас в итоге пришел к выводу, что он все-таки был эгоистом. Он хотел, чтобы Этта оказалась рядом. На корабле, в доме, в большом городе, в джунглях – не важно, покуда ее нежная рука сжимает его руку, а он может наклониться и поцеловать ее, когда, черт возьми, ему захочется. А хотеться ему будет часто и вечно.

Он поспешил отнестись с презрением к слабакам-поэтам и драматургам, то и дело «умиравшим» от любви, но теперь видел, что потеря каждый день высасывает из него маленькую порцию радости, пока то, что останется от его сердца, не станет холодным и твердым, как кремень.

Как сердце Айронвуда.

Жить без сердца можно, но такая жизнь была чахлой, словно недораспустившийся цветок, так и не получивший достаточно солнца, чтобы раскрыться.

И дело не только в Этте. Был еще и Джулиан, и София, и даже Ли Минь, которая теперь задолжала ему уже два прощания. Они стали своего рода семьей, разве нет? Может, и не самый изящный образчик, но все необходимые компоненты были на месте: забота, помощь, дружба, совет да любовь.

– Я привык мечтать о путешествиях, о том, что они могли бы значить для меня. О том, как выучусь настолько, что смогу найти себе место в мире за пределами того, что готово дать мне это время, – Николас оборвал себя, проверяя реакцию Холла, боясь увидеть в его глазах разочарование или боль.

Но капитан просто кивнул.

– В этом есть добро, Ник, – сказал он. – Есть чудо. Ты можешь сидеть и разглагольствовать о природе морали и греха, словно старые пропахшие плесенью философы. Но сами по себе проходы никогда не были злом. Злом было то, как их использовали.

– Так я об этом и говорю! То, что они существуют – существовали – и что некоторые из нас обладали соответствующими способностями… не значит, что нам следовало путешествовать, – горячо проговорил Николас. – Мы не можем позволить себе вызвать новые потрясения.

– Ты мыслишь вслух, – заметил Холл, – но продолжаешь танцевать вокруг главного. Ты осознаешь, что в самом их существовании заложена угроза, что их использование открывает дорогу изменениям временной шкалы. И все же..?

– Там же семьи! – простонал Николас. Слова Этты, сказанные той ночью на горе, не отпускали его, кристаллизуясь в голове. – Вы не видели той резни. Не знаю, сколько наших выжило, но мне представляется еще более жестоким разделять выживших. Я никогда не считал Айронвудов родней, но теперь у меня появились люди одной крови со мной. И если других выбросило на мель в их естественном времени, заперло там… Как им жить дальше, зная, что они никогда не увидят тех, кого любят?

– Полагаю, мисс Спенсер входит в число людей, о которых ты думаешь, – почти невинно предположил Холл. – Вероятно, ты можешь позволить себе сделать еще один проход – в ее время? Он позволит с легкостью вернуться, когда ты почувствуешь зов моря или захочешь повидать старика.

Не успела эта теплая мысль просочиться в сознание, как чувство вины уже приготовилось разнести ее в клочья.

– Я не могу. Это… Разве это не своекорыстие? Да и, честно говоря, не уверен, что смогу до нее добраться. Чтобы создать проход, нужно что-то из ее времени. Но она не просто родом из будущего – она из далекого будущего.

У него ничего не осталось из созданного тогда – Эттины сережки были старинными. Линдены, судя по всему, были перворазрядными коллекционерами, судя по дому в Дамаске. Может быть, там найдется что-то, что он сможет использовать. Значит, потребуется, по меньшей мере, два прохода. Как быстро их число выйдет из-под его контроля?

Холл, высоко подняв брови, почесывал бороду, обдумывая сказанное.

– Если путешественников осталось так мало, как ты говоришь, то не окажется ли довольно легко установить правила и заставить остальных их исполнять? По моим ощущениям, большая часть путешествий совершалась с невинными целями: из простого любопытства или же чтобы навестить стражей, оставшихся в естественном времени.

– Вы говорите об утверждении нового порядка, – ответил Николас. – Даже думать о нем невыносимо. Решение о том, куда и в какое время открыть проход, будет лежать на мне, и только на мне.

– И я очень этому рад, – заметил Холл. – Ибо среди путешественников не сыщется второго такого, кто бы так изводил себя, принимая каждое решение, как ты. Чем-то пожертвовать в любом случае придется, что бы ты ни решил. Ты можешь провести свои дни, прогрызая годы, чтобы соединить путешественников и их семьи, и так и не вкусить жизнь капитана корабля. Или выбрать мечту юности и однажды обнаружить, что твой выбор повлиял не только на твою жизнь.

Николас резко втянул воздух.

– Я не просил об этом. И никогда этого не хотел – я просто хотел прожить свою жизнь, как все.

Слишком много власти для одного человека. Не в том ли была истинная причина, почему он так боролся, чтобы чертова вещица не попала Айронвуду в руки? Принять решение действовать только ради себя, спасти только Этту – чем это отличалось от эгоистичных целей, ради которых искал астролябию Сайрус Айронвуд?

Он не сумеет так просто остановиться, найдя других путешественников. Николас слишком хорошо знал свое сердце и, благодаря разысканиям Холла, знал, куда услали его мать, когда его самого выкупили из услужения Айронвуду. Знал, где она похоронена. Он отправился путешествовать с Джулианом как раз в тот год, когда она отмучилась и получила вечное блаженство.

Я могу спасти ее.

Нет! Нет – нельзя рисковать устойчивостью временной шкалы. Черт возьми, ему нужно выбраться отсюда. Холл отгрызал от его уверенности по кусочку, и скоро у него не останется ничего, что бы он мог противопоставить своей алкающей душе. Он уже начал подниматься, но его прервал стук в дверь.

В ответ на «Войдите!» в каюту проскользнул один из корабельных юнг со стопкой писем в ручонке.

– Это с пакетбота, капитан, – объяснил он и выскочил, прежде чем Холл успел буркнуть «Спасибо».

– Я действительно такой страшный? – пробормотал он, перерезая бечевку, связывавшую письма, и быстро пролистывая.

– Свирепей некуда, – криво усмехнувшись, ответил Николас, впервые замечая, что капитан снова пролил чернила на рубаху. – Это тот, что напал на вас с ложкой на «Решительном»?

– Не, тот гадкий чертенок оставил службу… – челюсти Холла внезапно сжались, слова повисли в воздухе.

– Что там? – спросил Николас, наклоняясь вперед.

– Тут тебе послание, – Холл поднял желтоватый конверт, потом перевернул его, показывая черную сургучную печать. Вензель «Б» в окружении сплетающихся лоз и цветов. Николас почувствовал, что дрожит.

– Да, правильная реакция, – мрачно сказал Холл. – Это печать Пражской Ведьмы.

Николас взял письмо, поколебавшись лишь мгновение перед тем, как взломать печать. От страниц тянуло землей и зеленью; судя по дате, письмо написали более трехсот лет назад. Ломкий, иссохший пергамент, казалось, подтверждал это. Как оно нашло его в Порт-Ройяле, оставалось только гадать.


Моя дорогая зверушка,

Я уже говорила тебе, что у каждого есть свой хозяин. Как ты мог почувствовать в ночь аукциона, есть он и у меня. Нет, это не мужчина и не женщина, но мрачная история, грозящая повторяться снова и снова, бесконечным циклом, поколение за поколением, пока жив хоть один из нас. Хитрая деловая женщина – это та, что тянет за ниточки жадности в сердцах других, а мудрая женщина – та, что признает ее в себе самой. Я искала ответ много лет и нашла тебя. Простого паренька. С каким же наслаждением я все эти годы следила из своего далека за твоими успехами!

Безусловно, тебе доверен неслыханный дар. Чем отчаиваться, лучше подумай над тем, что это придумала я, что ты был испытан, сердце твое измерено и найдено пригодным закончить эту древнюю историю. Копии старшей астролябии, если поглотить их силу, продлевают жизнь на сотни лет. Однако мой брат искал Старшую ради ее первобытной силы, ради способности, которой ты теперь обладаешь. Получи он ее, все уже покрылось бы пеплом, и лишь несколько избранных дожили бы до воплощения его мечты о новом рождении мира. С ним, разумеется, в качестве бога. Эго, зверушка, ничего больше, чесслово.


– Чесслово, – повторил Николас, чувствуя, как бьется пульс в его жилах. Холл не сводил с него глаз, пока он читал, но он не мог собраться с духом произнести все это вслух.


Лишь тот достоин такой способности, кто отвергает все, чего жаждет, перед лицом смерти и опустошения, чтобы защитить жизни многих от бесконечной распри. Я рукоплещу твоему благородству, столь редкому и внушительному, столь ценному в мире, что так долго и натужно старался обездолить тебя. Как бы ты ни выбрал использовать свой дар, можешь утешаться тем, что он умрет вместе с тобой. Ты будешь жить долго, но не станешь неуязвимым к ранениям или другим причинам неестественной смерти. Несомненно, чудесное ограничение, если вдруг решишь бороздить столетия. Или, может, разыскивать одну девушку? На этот случай у меня в коллекции есть кое-что полезное. И, возможно, я буду в настроении поторговаться.


Короткое письмо заканчивалось: «Как и всегда благодарю, что пришел. С нетерпением жду новой встречи».

Не говоря ни слова, Николас протянул письмо Холлу, который проглотил его содержание с лицом человека, намеренно пьющего кислое молоко. С каждой строчкой его брови ползли все выше.

В сознании Николаса кружил водоворот из тех, что грозили утянуть его на дно и утопить навсегда. Все это оказалось игрой между мужчиной и женщиной – между членами одной семьи. Никто, кроме Белладонны и Древнего, не имели на руках всех карт, правда была рассеяна среди поколений, ожидая кого-то, кто соберет ее воедино. Он видел тысячи лучей света, соединявших жизнь одного путешественника и другого, они словно бы протягивались от него во все стороны.

Теперь, когда все тайны и противоречия раскрылись, он понял и истоки грандиозного плана Роуз: она знала – наверняка знала, – что тот, кто уничтожит астролябию, обречен приобрести ее силу. Вот почему она дала утащить Этту в прошлое, почему не уничтожила астролябию, а лишь спрятала, чтобы Этта ее нашла. Сердце Роуз знало лишь одного человека, достойного такой власти: ее ангельскую дочь.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации