Текст книги "Странник"

– Прекратите, – сказал Николас. – Я знаю, куда вы клоните…

– Как только я понял, что у тебя есть такая склонность, что ты прирожденный… Я узнал в тебе себя, – заметил Айронвуд. – Своего отца. Его отца. Все мы выкованы одним огнем. А когда ты так упорно боролся, чтобы не служить нашей семье, я убедился в этом окончательно: истинный Айронвуд не признает ни застоя, ни принуждения. В сравнении с тобой твой брат казался младенцем. Ему никогда не хватало мужества, чтобы управлять семьей: мужества, которое заставляло меня все эти годы искать астролябию. Мужества, которое привело тебя сюда этим вечером.

Николас вздрогнул от слова «брат». За все время, что он знал этого человека, он никогда не использовал этого слова без оговорок.

– Я на вас не похож, – отрезал Николас. Старик поднялся в полный рост, глядя ему в глаза.

– Ты еще не пожил полной жизнью, – возразил Айронвуд. – Не накопил побед и поражений. Вот доживешь до моих седин, оглянешься назад и увидишь незнакомца, и тогда единственным, что у тебя останется, кроме имени, будут убеждения.

«Он считает, что творил для нас всех благо», – понял Николас. В словах старика не было ни лжи, ни попытки им манипулировать.

Ребенком Николас долгие годы съеживался в коридоре для слуг, отшатываясь при виде Айронвуда, когда тот шагал через дом. Словно верные солдаты, его раскачивающиеся кулаки, казалось, первыми появлялись в комнате.

В отрочестве, путешествуя с Джулианом, он видел расчетливого императора, требовавшего дань от последователей и страданий – от врагов. А теперь он увидел… обратную сторону самого себя. Предупреждение о том, что может произойти, если начать рационализировать собственные грехи, идти на сделки с совестью, обещая: «Последний раз, и больше никогда».

– Ты – мой единственный наследник, – продолжил Айронвуд. – Ты один. Я сглупил, не разглядев твой потенциал за столько лет. Мы можем начать все сначала. Я не так молод, как когда-то, и теперь столько людей хочет меня предать. Мне нужна твоя помощь в качестве защитника, в качестве глаз в тех местах, куда мне нет хода.

Я не могу убить его. София и Ли Минь были правы, вот только причина оказалась другой. Отдайся он примитивному чувству мести – это стало бы победой старика, а его бы полностью разрушило, дробя на части год за годом. Он не станет обрекать себя на такое проклятие. Не было и не могло быть ничего важнее, чем свобода от этого человека, от его ядовитых слов и его кровавого наследства. И если она подразумевала его смерть – что ж: так он, по крайней мере, избежит длинных рук старика и оставит его без наследника.

Он еще крепче сжал рукоять кинжала, пока дракон на эфесе не отпечатался на коже, делясь своей свирепостью.

– Вы так говорите, словно бы знаете, где искать астролябию.

– Знаю. Она каким-то образом попала в лапы Пражской Ведьмы, – ответил старик. – Я только вчера получил приглашение на аукцион, устраиваемый Белладонной. Нам нужно лишь подать заявку, и астролябия наша – у меня куда больше секретов, которыми можно ее соблазнить, чем у любого другого.

Слова опалили кожу Николаса, словно пожар, прожигая до мяса и костей. Пражская Ведьма, конечно. Каким же он был дураком! Знай он с самого начала, что она – прирожденная мошенница, он бы внимательнее анализировал ее слова. «Согласно последнему отчету, который я получила, один из Тернов, да, по-прежнему владеет астролябией…».

Как аккуратно сказано! Не ослепи его собственное отчаяние, он бы, возможно, и услышал, что она не договаривала. «Согласно последнему отчету». Не «сейчас».

Женщина была страшной тварью, подбиравшей и взвешивавшей слова с тщанием, с каким ювелир покупал бы особенно дорогие камни. Отвратительной, да, но и без сомнения хитрющей. Не отрави она его, он бы, пожалуй, испытывал к ней уважение – самую малость. Неудивительно, что она пережила даже правление Айронвуда. Она была тем редким черным телом, что живет тем, что заманивает свет пролететь мимо, а само питается тенями и коварством.

– Тебе нужно время все обдумать, я понимаю, – добавил Айронвуд. – Но у нас его нет. Ты… Мне нужно сказать тебе кое-что, но мои слова не должны покинуть эту комнату. Я не потерплю паники в наших рядах, а у тебя, я знаю, как и у меня, преобладает логика.

Наши. В наших рядах. Разумеется, Айронвуд считал, что Николас уже дал ему свое согласие.

– Все эти годы у меня был сильный соперник в борьбе за астролябию…

– Терны, – перебил его Николас.

– О, нет. Тот, у кого нет имени, но кто жил многие поколения. Думаю, он один из первых путешественников во времени, ибо о нем нет ни единого упоминания в летописях, кроме легенд. Он разыскал другие копии астролябии и выпил их силу. Но еще и эту он получить не должен.

Николасу снова пришлось выслушать легенду об алхимике и его детях, сохраняя каменное лицо. Кольцо на пальце полыхнуло жаром.

– Но почему этот Древний так ее ищет? – наконец спросил Николас. – И почему, помимо ваших собственных целей, так важно не дать ему ею завладеть?

Айронвуд опустился на кровать, глядя в огонь.

– Существует, я уверен, магическая формула – заклинание, позволяющее высосать силу из астролябии и напитать его ею, отчего его жизнь продлевается далеко за естественные пределы. Но сама астролябия от этого разрушается: остается лишь пустая скорлупа. А этого допустить нельзя.

– Почему?

Рассказ Сайруса не противоречил объяснениям Римуса Жакаранды, но в нем был и оттенок беспокойства, заставлявший задуматься: не было ли тут замешано нечто большее? Нечто худшее.

– А потому, что если легенды, хранимые нашей семьей, верны, уничтожение астролябии не просто вернет временную шкалу к исходному варианту… оно также вернет каждого путешественника в его истинное время и навсегда запечатает все проходы.

Кинжал выпал из рук Николаса. Разум швыряло, как щепку, в буре открывающихся возможностей.

Он лжет. Он лжет, словно дышит. Ему просто нужна твоя помощь, ради нее он готов на все.

Но страх – скользкая, липкая оболочка вокруг слов Айронвуда – рисовал портрет правды, ибо каким бы Николас ни видел старика раньше, испуганным он никогда не был. И уязвимым.

Поздно ночью на море Холл частенько будил их с Чейзом и поднимал на палубу, учил определять звезды и ориентироваться по ним. Однажды, растянувшись на спине, покачиваемый волнами, Николас увидел падающую звезду, осветившую небо своей скоростью и ярким сиянием.

Новая мысль промелькнула у него в голове столь же эффектно. Он не хочет уничтожать астролябию, потому что это уничтожит образ жизни путешественников. Уничтожит его. Его власть.

Мало отнять жизнь этого злодея. Корень бед таился во всех семьях путешественников, в их истории. Придет другой жестокий человек, повысив градус дикости, чтобы заполнить оставшуюся после него пустоту, и все опять окажутся ввергнуты в новый хаос. Лучше покончить со всем этим раз и навсегда – уберечь их семьи и весь мир от того горя, которое разрывало его сейчас.

И тогда я обрету покой. Зная, что наконец-то разорвал цепь, приковывающую его к этому человеку, можно и умереть. Но Этта…

Любовь. Жертвенность. Освобождение.

Он не мог спасти ее и при этом уничтожить Айронвуда. Даже будь у него время выкрасть астролябию и сбежать – неровное биение его сердца, усилие, с которым он удерживался на ногах, сходились к одному: если он не убьет Сайруса, долго он не протянет.

А убивать он не станет.

Это все, что он может сделать, чтобы по-прежнему жить по своему выбору. Это будет хорошая, достойная смерть. На таких условиях он готов сдаться.

Он снова увидит их. Маму. Друзей, погибших в море. Этту.

Дождись меня. Дождись меня. Дождись. Он шагнет, как шагал и раньше, в неизведанное, навстречу новому приключению, ждущему за горизонтом.

Старик начал расхаживать взад-вперед, заложив руки за спину. Его речи вздымались и опадали волнами, растворяясь в бессмысленном бормотании, пока он проговаривал свой план. Даже сорви он с себя одежду, Сайрус не предстал бы перед Николасом более обнаженным. Стальной панцирь рассыпался, и он с беспокойством наблюдал, как безумная лихорадка Айронвуда поднимается к высшей точке безумия.

– Скажи «да», Николас, – бормотал Айронвуд. – Она не потеряна для тебя. Это твое наследие. То, чего ты заслуживаешь.

Сердце тронула уверенность, чуть разжав стискивающую его хватку так, что он смог вдохнуть полной грудью впервые за много дней. В каждом толчке крови он чувствовал, как яд растекается по телу. Николас подошел к окну, выглянув в сад, куда просачивался отблеск свечей бального зала, высвечивая кусты, в которых пряталась София. Она вглядывалась в темноту, задрав голову, словно наблюдая за звездами, – ждала его.

Когда их взгляды встретились, он еле заметно покачал головой и наглухо задернул шторы, отгораживаясь от ее растерянности. Прости.

– Я принимаю ваше предложение, – объявил он, поворачиваясь к старику. – Но мне нужны чернила и бумага, чтобы написать письмо капитану Холлу – заверить его, что я в порядке.

Сайрус Айронвуд поднял сияющие глаза и поспешил к своему старинному бюро, вытаскивая все необходимое.

– Разумеется, – ворковал он. – Разумеется. Не сомневайся, мой дорогой внук: теперь у тебя будет вдоволь бумаги и чернил – сколько душа пожелает. Мой человек разыщет Холла и передаст письмо. А еще я распоряжусь найти лекаря, который вылечит что там случилось с твоей рукой. Даже лучше: мы отправимся вместе в двадцатый век. К тому времени медицина достигает значительных высот.

– Не нужно, – сказал Николас голосом, громким даже для его ушей. – Я и так уже иду на поправку.

– Хорошо. Очень хорошо. Там в зале есть кровать – отдохни. А завтра утром обсудим планы, как нам достать деньги, чтобы участвовать в аукционе.

– Боже мой, – услышал он причитания старика, уже подходя к двери. – Боже мой, мой мальчик, еще немного – и все закончится!

Именно.

Николас прошел через зал, мимо пораженной охраны. Прошел по ковру, не прячась за стеной, как нежеланный секрет, которым был долгие годы. Но, дойдя до лестницы и услышав шум бала, беззаботную мелодию нежно соударявшихся хрусталя и стекла, повернулся к входу на черную лестницу и пошел по узким ступеням вниз.

Николаса не удивило, что ладони Ли Минь сомкнулись на его шее, едва он закрыл за собой дверь. Вот и славно. В темноте было легче глядеть ей в глаза.

– Что все это значит? – прошипела она. – Ты теперь у него в услужении?

– Так ты все слышала? – она кивнула. – Прекрасно. У меня нет времени на объяснения. Я буду играть роль его наследника лишь до тех пор, пока он не найдет астролябию, а я не отниму ее и не уничтожу.

Ли Минь объяснить свою задумку было легче – она всегда умела просчитывать их действия на несколько ходов вперед. София бы развернулась и побежала убивать старика собственноручно.

– Не думала, что ты способен на такую уловку, – призналась Ли Минь. – А не наделаешь дел?

Он покачал головой. Что еще ему оставалось?

– Теперь ты меня презираешь? Кстати, это будет означать конец твоего образа жизни. Если у тебя есть сокровища в других эпохах за пределами естественного времени, сейчас самое время их забрать.

И готовиться к худшему из времен.

– Если это моя последняя – и единственная – возможность сказать это, то я рад, что могу назвать тебя своим другом. Нет, пожалуйста, послушай, – поспешно сказал Николас, видя, что она собирается его перебить. – Я обычно считаю всех, кто спас мне жизнь, друзьями, и надеюсь, это не оскорбит твою ранимую душу наемницы. Я благодарен тебе за все, что ты сделала, и за то, что узнал тебя, даже если связь между нами вскоре оборвется.

– Я верю, что ни годы, ни расстояние – ничто не может оборвать связь между людьми, – ответила Ли Минь. – Но ты, кажется, поверил его словам? А что, если он врал насчет уничтожения астролябии? Я слышала… – она оборвала себя на полуслове, обдумывая, что сказать. – Уже давно ходит слух, что ее уничтожение вернет временную шкалу к исходному состоянию. Но все остальное выглядит попыткой запугать.

Николас слишком устал, чтобы спорить. Он и без того еле стоял на ногах – приходилось прислоняться к стене.

Слишком быстро. Все происходит слишком быстро… Мне нужно больше времени, Господи, пожалуйста, дай мне еще немного времени…

– Человек, которого я видел в той комнате, был перепуган, – наконец проговорил он. – Я не знаю, чему теперь верить. Мир встал с ног на голову, а это – единственный способ вернуть его в нормальное положение, который я вижу.

– Хорошо, друг мой, – сказала она. – Мы будем следовать за тобой и поможем, когда понадобится. Надо будет встретиться – развяжи перевязь.

Николас, если честно, не ожидал такого и был глубоко тронут тем, что она приняла решение столь легко.

– А если вам понадобится встретиться со мной?

– Найдем способ.

– Я в тебя верю, – слабо улыбнулся он. – Тогда до встречи.

Она подняла руку, на мгновение коснувшись его плеча, и снова отдернула ее. Его глаза достаточно привыкли к темноте, чтобы разглядеть бледный, как луна, круг ее лица – Ли Минь не отрывала взгляда от куртки, которую украла для него всего несколько часов назад.

– А что бы ты делал… если бы она осталась жива? Если бы нашел ее?

Он не мог произнести имя Этты вслух, оно кололо язык в той же степени, в какой цвело в сердце.

– Думаю… теперь это не имеет особого значения. Если мне не представится случая, передай Софии: я сожалею, что все так получилось. И я надеюсь, что, она поймет.

– Поймет, конечно. Еще и восхитится хитростью, с какой ты уничтожишь старика, – заверила Ли Минь, смещаясь в сторону окна, через которое влезла. – Но она раскрошит врата ада и вытащит тебя оттуда за горло, если ты вздумаешь умереть.

Это уже не обсуждается. Но ему было приятно знать, что София ни за что не даст заковать себя в клетку в своем родном двадцатом веке. Она проложит себе дорогу к той независимости, что так долго не давалась ему. Как же он ошибался, считая, что их непростой союз будет держаться только на взаимной ненависти и отвращении.

Он ошибался не только в этом.

Решив не идти вниз мимо роскошных особ, готовых протанцевать до утра, и мимо остывающей кухни, он начал подниматься. Ступеньки недовольно ворчали под его весом, а он медленно карабкался на чердак, служивший ему домом в далеком детстве.

Потолочная балка едва не снесла ему голову. Николас втянул воздух от удивления и досады и зашел в каморку, сгибаясь как старик, чтобы не ободрать спину об изнанку кровли.

Айронвуд, должно быть, перестроил дом: не могли же стропила быть такими низкими, сжимая чердак до того, что в него приходилось вползать. Николас пытался вспомнить, приходилось ли его матери или другим пятерым рабам, спавшим в этой комнате, ужиматься, заходя в нее, чтобы поместиться в отведенной им клетушке.

Сейчас на полу не было никаких подстилок, только кровать, примостившаяся у стены под окном. Солома торчала из дыры в матрасе, проделанной какой-то трудолюбивой крысой. Пол покрывала годами не метеная пыль.

Комната обвивалась вокруг него, почти неузнаваемая с его нынешнего роста, поэтому Николас встал на колени, пытаясь вызвать хоть подобие воспоминаний, понять, как могла эта конурка когда-то казаться целым королевством. Как часто он сидел у низкого мансардного окна, глядя в широкое бледное небо над крышами, казавшееся сквозь стекло мучительно бескрайним. «Не потому ли, – подумал Николас, – Айронвуд выделил им именно чердак, а не погреб, чтобы показать: все в их жизни так и останется недосягаемой мечтой».

Паучьи сети тянулись из угла в угол, ловя хрупкий лунный свет. Время вокруг него заскользило, сдирая годы, затягивая трещины в полу, стирая потертости на стенах, вновь наполняя комнату мягким светом свечей и шепотом жизни. Постель по-прежнему пахла запомнившейся на всю жизнь смесью крахмала, кожи и мастики. Даже в этом крошечном убежище им было не убежать от своей работы. Они в ней жили.

Николас сел на кровать и, наконец, приготовился писать послание Холлу левой рукой. Но после приветствия замер, на зная, что еще сказать, кроме «У меня все хорошо. Найду вас, как смогу». И то, и другое было ложью, причем невыносимой. Но, даже если сам Айронвуд не взломает печать, чтобы прочесть письмо, это сделает кто-нибудь из его подручных, передав все наверх. Поэтому он просто скажет Холлу все, что ему остается: слова благодарности.

Благодарю за все, что вы сделали для меня. Меня предупреждали, что, став слишком сентиментальным перед лицом непредсказуемой развязки, потом можно сильно пожалеть, но с моей стороны было бы свинством не воспользоваться случаем выразить вам по меньшей мере это. Я прожил жизнь, полную счастливых возможностей, благодаря щедрости вашего сердца. И никогда не перестану бороться за то, чтобы быть человеком, что ценит качества, примером которых вы столь любезно служили. Если существует путь назад, я найду азимут и прибуду не мешкая. Н.

Николас сложил бумагу и засунул за пазуху.

Как странно, будучи у самого конца пути, обнаружить себя в том месте, где он начинался, увидев его словно бы в первый раз. Вспомнить вялый бунт, каждый раз зарождавшийся в нем при мысли о непознанном мире, лежавшем за этими стенами.

Фамилия Картер пошла от первого хозяина его матери, и он сохранил ее, даже когда по предложению миссис Холл выбрал себе новое имя. Чудесная идея дамы – способ дать ему почувствовать, что он хозяин своей жизни. Но он сохранил фамилию, чтобы почтить все, что пришлось вынести маме, и все, чем она рисковала, спасая его. Если бы Айронвуд продал его в Джорджию вместе с матерью и остальными, он, скорее всего, просто бы не выжил.

Это была кровать, на которой он спал вместе с мамой. Здесь она нянчила его на руках, приглаживала ему волосы израненными руками, успокаивала его буйный нрав. Здесь пела ту песню из далекой-далекой родины – за тысячи миль от тесного и мрачного дома – что заполнила его уши, словно пылкая молитва, единственное оружие матери, отгонявшее от него тьму. Что вдохнула жизнь в его непокорную душу.

Он прожил столько разных жизней, и все же итог его существования казался чем-то большим, чем просто любая часть его истории в отдельности. Даже теперь, перед лицом яда, распространявшегося по венам, в нем разгорался тот же бунт. И все тот же призыв далеких горизонтов звал его в бой.

Николас – так назвал он сам себя на палубе корабля, под светом целого моря звезд.

Бастард – шипели Айронвуды.

Напарник – клялась Этта.

Дитя времени – манил к себе незнакомец.

Наследник – торжественно провозглашал старик.

Но здесь – в тайном убежище – он был лишь Сэмюэлем, сыном Африки, наследием Руфи.

Гора Рейнисфьядль
1100 н. э
26

Настоящим запрашивается ваше присутствие на аукционе по продаже редкого сокровища нашей истории: астролябии неизвестного происхождения. 22 октября 1891 года, на пороге полуночи. Храм Курама-дера к северу от Киото. Вступительный взнос остается в размере ста фунтов золота или драгоценных камней.

Этта снова перечитала записку, не обращая внимания на постукивание ледяного дождя по лицу и волосам. Они добрались до хижины в пригороде, поставленной невесть как посреди леса, и ждали целый день, наблюдая, не появится ли в дверях кто-нибудь из Айронвудов. Голодная и раздраженная, она бросила Джулиана и пошла туда, где, по его словам, полагалось лежать ключу: под корнями ближайшего дерева.

Пока она возилась с дверью, он осмелел настолько, что помог ей перебрать бесчисленные стопки писем и записок, просунутые в щель для почты. Некоторые оказались порваны, сильно потрепаны в пути, другие явно указывали на эпоху написания качеством бумаги и чернил. Большинство писем запечатывала одна и та же сургучная печать с железным древом, кроме одного, скрепленного печатью почти без рисунка, лишь с буквой «Б» внутри полумесяца. Джулиан осторожно взял его двумя пальцами и потряс, словно опасаясь, как бы оно не показало полную зубов пасть.

Он стал рыться в дневнике, но Этта нашла маленький справочник по проходам, оставленный на столе хижины для всех, кто зайдет и будет нуждаться в помощи. На гору Курама вел прямой проход из Бразилии. Оставалось лишь одно – весьма весомое – затруднение.

«Сто фунтов золота или драгоценных камней» – не просто достать, да и дотащить до аукциона.

– Не хочу тебя пугать, – начал Джулиан, отступая от края массивного скального выступа, за которым они прятались, наблюдая за черным пляжем внизу. – Но, кажется, к нашему берегу плывет внушительная ватага викингов.

Известие вырвало ее из задумчивости. Этта оттащила Джулиана за край скалы и заняла его место, вглядываясь в туман, раскинувший бледные щупальца над морем. Сперва проявилась вырезанная из дерева фигура, затем остальной корабль, бесшумно взрезавший тяжелый покров мрака.

Носовой фигурой был змей – темное чудище с изогнутой шеей. Этта даже села, вздрогнув при виде его зубастой пасти, рассекавшей темные воды, словно нож – полотно. Грохот прибоя и гам птиц, круживших над головой, заглушали плеск весел.

– Мне послышалось, или ты говорил, что он выбрал это место для хранения золота, потому что оно было пустынным, «нетронутым временем и людьми» – твои слова, напомню, – кинула Этта, оборачиваясь через плечо.

– Ладно, ладно, я известный любитель сдобрить свои россказни щепоткой драматизма, но неужели ты и вправду думаешь, что я не проявил особого внимания к тому месту, где могу найти свое блескучее наследство? – заявил Джулиан, перегибаясь через нее. – Это было самым безопасным убежищем для награбленного, поскольку оно почти не вовлечено в историю. Никто и подумать не мог, что кто-то по доброй воле захочет здесь побывать.

Несколько других тайников, которые они проверили, оказались либо уже опустошенными, либо временная шкала сместилась настолько, что они просто исчезли.

– Кроме викингов, – заметила Этта.

– Хорошо, кроме викингов.

– И кельтов, – добавила Этта. – И других народов севера Европы. Почему он не отправился еще дальше – в доисторические времена? Кстати, а как далеко ведут проходы? Скажем, можно ли посмотреть на динозавров? Пещерных людей?

Джулиан прислонился к скале, прижимая руку к груди с видом полнейшего изумления.

– Бог ты мой, Линден-Хемлок-Спенсер. Чувствую, ты только что придала моей жизни новый смысл.

Этта нахмурилась.

– Искать новые проходы?

– Нет, охотиться на динозавров, – объявил он. – И как же это я раньше об этом не подумал? Ах, ну да, сожрать ведь могут. Большие зубы и все такое. Ладно, оставим эту идею.

– Как быстро умерла мечта, – усмехнулась Этта, снова поворачиваясь к пляжу.

Они уже час следили за пещерой, прячась за выступом скалы. Все, что они могли видеть сквозь туман, был край входа: возвышающиеся каменные столбики, иные круглые, словно трубы, иные прямые и узкие, как кости. Все они, очевидно, отщепились от шершавого утеса. Глядя издалека, Этта подумала, что их сложили в кучу, будто древние подношения королю, который когда-то царствовал над горой и берегом у ее подножия.

Драккар прошел в узкий проход между черными скалами, торчащими из воды, затем направился прямо к берегу. Высадка прошла быстро и слаженно: весла втянули внутрь, паруса скатали, чтобы те не поймали свистящий ветер.

Полдюжины человек выскочили из чрева судна и затопали по черному песку, быстро поймав пять пустых кожаных мешков, брошенных оставшимися на палубе. Следы на песке сразу заполнились водой, блестя издалека, словно чешуя.

Наконец с палубы второго корабля, поддерживая равновесие одной рукой, – вторая висела на перевязи у груди – выпрыгнул высокий человек в кожаной и полотняной одежде, но не в мехах, как остальные. Вокруг него медленно, словно бы через силу, собрались люди и закивали головами, слушая его указания. Затем он широким шагом направился к той самой пещере, обчистить которую собрались Этта с Джулианом. Плечи он держал прямо, задирая подбородок как…

Этта вскочила на ноги прежде, чем успела подумать, и поперхнулась вскриком пополам со смехом.

– Николас!

Джулиан схватил ее за подол рубашки, пытаясь усадить обратно на землю, но Этта вывернулась, сама не своя. Он был слишком далеко, слишком далеко – все ее тело дрожало, протестуя, что его заставляют оставаться на месте.

Она подобралась к самому краю утеса, насколько только осмелилась, жадно вглядываясь в юношу, пытаясь разглядеть получше. Сердце билось так сильно, что она даже немного беспокоилась, выдержит ли оно.

Какие у него отросли длинные волосы, какой он худой и изможденный. Их разделяли не просто воздух, песок и горы, расстояние между ними подчеркивало все эти дни в разлуке, прорезая глубокое ущелье неуверенности. Рука на перевязи – что случилось? Кто эти люди и почему…

Последний человек сошел с первого корабля, поддерживаемый двумя другими, сгорбившись под кожаными доспехами и серыми мехами. Этта узнала его, но не потому, что ее разум сложил куски невозможной картины воедино, а потому что его узнал Джулиан, отпрянувший, побелев, как мертвец.

Без пышных одеяний, придававших ему налет благовоспитанности, Сайрус Айронвуд имел совсем звериный облик.

«О боже, – подумала она, зажимая рот рукой, чтобы не закричать снова. – Он схватил Николаса».

Она так сосредоточилась на поисках астролябии, не сомневаясь: Николас по-прежнему в Дамаске, что даже не рассматривала возможность, что он попал в сети Сайруса. Но, с другой стороны… люди тащили мешки именно туда, куда им указывал Николас: к тайнику в пещере на краю пляжа.

Когда Айронвуд поравнялся с ним и положил руку ему на плечо, Николас не убежал. Даже не вздрогнул. Лишь кивнул, показывая на пещеру.

Улыбаясь.

– Что происходит, во имя Господа! – не выдержал Джулиан. Оправившись от удивления, он оттащил Этту подальше, заставив ее присесть на корточки рядом с собой. – Он… это же Ник, правда? Но тогда… это дед, и они… они вместе.

Идут бок о бок за сокровищами Айронвудов.

Один короткий, но ужасный миг Этта перестала чувствовать что-либо ниже шеи. Ледяной воздух, казалось, заморозил легкие; стало больно дышать.

– Он, наверное… Наверное, старик заставил его, – выдавила она. Николас, которого она знала, с трудом мог находиться рядом с этим чудовищем, не то что терпеть его прикосновение.

Николас, которого ты знала всего месяц?

Нет. Нет. НЕТ! Этта затолкала эту мысль обратно. Он доверчиво вручил ей свое сердце, и она помнила, какую тяжесть ненависти к этой семье, какую надрывную боль оно в себе несло. Это не было предательством – единственное предательство могла совершить она, поверив, будто он делал что-либо, кроме как искал способ выжить.

Она резко выдохнула, подбирая свою неказистую сумку с пожитками. Исландия была красива холодной, сдержанной красотой, но земля здесь оказалась непредсказуемой, грубо обтесанной, словно бы вытертой ногами великанов. Они сошли вниз по сбитой тропке, спускавшейся дальше к пляжу, и, если бы Этта прошла еще немного вперед, она могла бы подобраться достаточно близко, чтобы привлечь внимание Николаса, оставаясь незамеченной Айронвудами.

– Он обращается с ним, как… – начал Джулиан, не сдвинувшись с места.

– Пошли, – скомандовала Этта. – Давай.

Он повернулся к ней, и впервые она не смогла прочитать выражение его лица.

– Он обращается с ним, как обращался в свое время с моим отцом.

– Николас?

Джулиан покачал головой:

– Дед. Там, на пляже, ты видела не пленника. А наследника.

Слово полетело в нее, как стрела. Она кинулась вверх по тропе, словно пытаясь увернуться от него. Поплотнее закутавшись в тяжелый шерстяной плащ, заляпанный грязью, она обнаружила, что дождь сменился снегом, налипавшим на плечи и волосы.

Она на бегу срезала петлю тропинки, цепляясь руками и ногами, чтобы не съехать вниз по снегу и мокрому мху. Волны бились под нею, набрасываясь на землю, их гром все больше сливался с гулом крови в ушах. Этта не спускала глаз с Николаса, пытаясь не отставать от него и остальных, прежде чем те скроются в пещере.

Две руки схватили ее за плечи, дернув назад с такой силой, что из-под нее выскользнули ноги. Этта грохнулась на неровную землю, воздух белым облачком выбило из легких. Она зашипела от боли, пытаясь наполнить легкие, снова встать, но оказалась пригвожденной холодным поцелуем стали, прижатой к горлу.

Внезапно клинок отскочил назад, а вес, давивший на грудь, отступил с удивленным вскриком. Когда вспышка в глазах померкла и она смогла поднять руку, чтобы стряхнуть снег с ресниц, на нее в ужасе глядело знакомое лицо, частично скрытое впечатляющего вида кожаной повязкой на одном глазу.

Умом понимая, что – и кого – она видит, Этта не могла понять, как такое возможно: коротко остриженные волосы, рубашка и брюки, сапоги. Этта поползла назад, стараясь отодвинуться от Софии как можно дальше, пока не наткнулась рукой на обломок скалы и не швырнула его между ними, чтобы отпугнуть противницу.

– Соф… ия? – раздался слабый голос над ними.

Джулиан стоял на тропе чуть выше. Когда София повернулась к нему, готовая вскочить на ноги, его лицо, казалось, вот-вот рассыплется на куски. Он не просто смотрел полным раскаяния взглядом – он выглядел так, словно ничего на свете не жаждал так, как молнии, которая бы смела его с лица земли.

– Полагаю, первый вопрос: что ты делаешь на этом свете, черт возьми? – голос Софии звучал так, словно его долго скребли рашпилем.

Джулиан осмелился приблизиться к ней на шаг, протягивая руку, как будто ожидая, что она примет ее. София поглядела на нее, словно волк, оценивающий, стоит ли погнаться за зайцем.

– А, это… ну, милая… Софи, свет жизни моей… – Джулиан, казалось, не мог оторвать взгляда от ее повязки. От всеобщего внимания, наконец, переключившегося на него, лицо юноши покрыл нездоровый, почти лихорадочный глянец.

– Про тебя, – оборвала его София, – я все знаю. Я тебя спрашиваю, Линден.

– Меня? – удивилась Этта. – Признаюсь, я попадала пару раз в щекотливое положение, но… подожди, что-о-о?

– Ты была мертва. М-Е-Р-Т-В-А. В смысле: дала дуба, отошла к праотцам и далее по списку. Твой отец послал деду вызов на поединок, потребовав удовлетворения за кровь дочери, убитой подручными Айронвуда.

– Убитой? – повторила Этта, вскакивая. София тут же потянула их с Джулианом обратно на колени.

– О, – сказал Джулиан, поворачиваясь к Этте. – Не ты ли говорила мне, что твой отец обмолвился, будто у него есть способ сбить Айронвуда с твоего следа? Что же может быть лучше, чем заставить старика думать, будто ты уже мертва?

– Вот это номер, – пробормотала Этта; в животе что-то неприятно дернулось.

– Он тебе не сказал? – поинтересовалась София, ничуть не удивившись. – Но все верно: единственное, почему Айронвуд мог бы оставить тебя в покое, это уверенность, что ты уже мертва, и он прошляпил удовольствие прирезать тебя самолично.