Текст книги "Странник"

Скользя по каменному полу, Джулиан едва не сшиб свечи, беспечно расставленные у нефа. Этта повернулась, окидывая взглядом алтарный крест, полупогруженный в тень, затем ряды скамей, словно ребра, соединявшие стены. Они наконец-то были одни.

– Пошли, – скомандовал Джулиан. – Покажу тебе твой проход.

Она кивнула, массируя лицо в ладонях. Ватикан.

Но это был не тот Ватикан, который она помнила по поездке с Элис. В нем не было надрывных шедевров искусства и размашистого величия, призванных заставить посетителя чувствовать себя столь же незначительным пред лицем господним, сколь пыль на его ногах. Этот Ватикан казался почти что скромным.

– Какой это год?

– Тысяча четыреста девяносто какой-то, – Джулиан неопределенно махнул рукой, подходя к дверям. Прижав ухо, он кивнул, удовлетворенным тем, что услышал или же не услышал, и приоткрыл тяжелые створки ровно настолько, чтобы прошмыгнуть в зал.

По стенам полыхали факелы. Этта попыталась было вычислить время суток, но бросила. Потянувшись почесать шею, она внезапно обнаружила отсутствие… Где же..?

Цепочка, на которой она носила мамину сережку, скользнула за ворот платья и зацепилась за бисерную отделку, но сама сережка пропала.

Девушка не могла сдержать проползшей в сердце паники, оглядывая пол вокруг. Да какое мне дело? Она хранила сережки как доказательство маминой веры в нее, ища в них успокоение, когда становилось совсем страшно. Теперь же при одной мысли о том, что она символизировала, ее должно было бы начать тошнить.

И все же… она не испытывала отвращения. Не в полной мере.

«Элис, – напомнила она себе, – она убила Элис…»

– В чем дело? – прошептал Джулиан; он вернулся, обнаружив, что Этта отстала.

Она подняла глаза.

– Ни в чем. Куда теперь?

Джулиан открыл рот, прищурившись, но потом передумал. Они молча продолжили путь; Этта, идя на шаг позади, на ходу пыталась склеить осколки себя, сковать их в новый панцирь.

Ее спутник внезапно остановился, вернулся на несколько шагов.

– Подожди-ка… – он сверился с дневником. – Ага. Вот и моя остановка. Твоя – тремя дверьми дальше, прямо у входа в опочивальни.

Он распахнул дверь в маленькую часовенку.

– Ты не пойдешь со мной? – спросила Этта. – Ты мог бы сделать много хорошего.

Джулиан бросил через плечо последнюю усмешку.

– Ради чего, если вместо этого я могу отправиться во Флоренцию?

Она резко фыркнула и высказала ему взглядом все, что думала. Желание улизнуть и не нести никакой ответственности за последствия своих действий зажгло в ней тот же беспомощный гнев, что и рассказ Николаса о боли, стыде и сомнениях после случившегося на склоне.

– Храни тебя Бог, Линден-Хемлок-Спенсер, – провозгласил Джулиан, заходя в часовню. – Вот тебе мое последнее благословение: куда бы ни завели тебя твои странствия, пусть никогда твой путь не пересечется с дедулиным.

За стеной громогласно «заговорил» проход.

– Гаденыш! – пробормотала Этта, сдувая прядь волос с глаз. Она едва успела повернуться, чтобы идти дальше, как тишину прорвал звук, подобный артиллерийскому выстрелу. Что-то тяжелое со стоном шмякнулось в дверь.

Повозившись со щеколдой, Этта отодвинула ее. Ей под ноги вывалился Джулиан: он недоуменно поморгал, а потом, уткнув лицо в ладони, обиженно завыл.

– Что… произошло? – встревожилась Этта.

Он заставил себя сесть и без особого результата попытался пригладить волосы.

– Меня выбросило из прохода. Пересекся с самим собой. Какой-то я уже там.

Вот это да!

– Ты проверил дневник?

– Да! – Джулиан шлепнул рукой по каменной стене. – И это значит, что там я будущий, чтоб мне провалиться!

Этта не отрывала от него удивленного взгляда:

– И часто… такое случается?

– Со мной чаще, чем с другими, судя по всему. Пару раз это уберегло меня от весьма неприятных встреч, но я не могу объяснить, как унизительно, когда за тобой приглядывает, словно за младенцем, и задает головомойку твое будущее я. Поверить не могу, что будущий я такой… паинька. Долбаный ханжа!

Его слова казались логичными и совершенно невозможными одновременно, но речь шла о путешествиях во времени, обычные законы тут не работали.

– А ты уверен, что не напился и не забыл записать путешествие в дневник? – уточнила Этта, наклоняясь над ним.

– Мне нравится, что ты так хорошо меня знаешь, Линден-Хемлок-Спенсер, но уверяю тебя: дело не в этом. Думай что хочешь по поводу изменения временной шкалы, но вся моя жизнь была уроком самореализации. Я не могу знать, что будет, но будущий я хорошо знает, что было, и, словно полный кретин, не дает мне получать от жизни удовольствие. Не смешно.

Как по Этте, будущий Джулиан явно хорошо разбирался в том, как оставить самого себя в живых, но она промолчала и отодвинулась, дав ему встать на ноги и отряхнуться.

– Может быть, будущий ты хочет, чтобы ты стал чуточку лучше? – предположила она.

Он состроил перепуганную рожу.

– Ладно, детка, так и быть, отправимся в Большое Яблоко[12]12
  Большое яблоко – прозвище Нью-Йорка.


[Закрыть]. Разделимся в Маленькой Италии. Давненько не едал хорошей пасты, – прошептал он. – О боже, 1939 – значит, там будет моя старенькая няня: она осталась в своем естественном времени, когда закончила со мной и Софией. Мне нравится думать, что мы стали для нее величайшим испытанием, и она, боясь, как бы дьяволята не сделали хуже, не осмеливалась…

– Ш-ш-ш, – взмолилась Этта – голова и так раскалывалась при каждом шаге. – Ш-ш-ш…

– Интересно, что эта тертая кошелка сделает? Можно напугать ее до полусмерти и отсидеться там, – не унимался Джулиан, правда, теперь говорил потише. – Знаешь, я, пожалуй, так и сделаю. Она умеет хранить секреты, особенно теперь, когда дедушка больше влияет на толщину ее кошелька. Или же прикинуться прошлым Джулианом, а не настоящим… Гм…

Этта махнула рукой: пусть треплется, пусть заполняет голову своими историями, на некоторое время вытеснив ее мучительные воспоминания. Она попыталась вызвать в памяти лицо Николаса, представить, как найдет его, когда этот кошмар закончится, но возникшие перед глазами решительные черты и изгиб задумчивой улыбки не принесли облегчения, а лишь заставили ее почувствовать себя безнадежно одинокой.

Проход выплюнул их одновременно, бросив Джулиана на колени, а Этту швырнув на него сверху. От удара в глазах потемнело, и, чтобы встать, потребовалось гораздо больше времени, чем хотелось бы.

– Это определенно «ой», – признал Джулиан, вставая на нетвердых ногах. – Не подскажешь, твоя голова часом не из мрамора?

Этта, прижимая руку, пульсирующую болью, к груди, дождалась, когда боль слегка утихла:

– Извини.

Они приземлились посреди каменистой тропы, окутанной густым туманом. Этта с трудом видела на несколько дюймов перед собой, где уж было разглядеть профиль города небоскребов.

– Манхэттен, говоришь? – спросила она Джулиана, выгибая брови. – Что там насчет образцового порядка в записях?

Но Джулиан словно врос в землю, одна рука все мяла и мяла рубашку.

– Нет, Этта, – сказал он. – Это действительно Нью-Йорк.

– В доисторические времена?

Пейзаж был совершенно диким: скалистые холмы, окутанные густым шелковистым туманом. Этта едва различала очертания других холмов в отдалении. Неподалеку кто-то развел костер – в воздухе плыл запах горелого дерева.

Вокруг тяжело дышала тишина, словно всеми силами пытаясь привлечь к себе внимание. Поведать что-то. Слушай.

– Может быть, мы перепутали проход из Ватикана? – предположила Этта.

– Нет, – повторил Джулиан, на сей раз резче, по-прежнему не трогаясь с места. – Это – Нью-Йорк.

Этта уже была готова вцепиться ему в ворот и как следует встряхнуть, когда налетевший ветерок стронул туман, завивая его клубами. Забрызганные грязью холмы и утесы превратились в осыпающиеся груды кирпича и камня, искореженные скелеты зданий и выгоревшие остовы машин. Иней у их ног оказался битым стеклом. Из облаков сыпались белые хлопья, и на одно безумное мгновение Этта подумала, что пошел снег.

Но то, что падало с небес, было пеплом.

Ватикан
1499
20

Темень так и не рассеивалась.

Николас успел с ужасом подумать, что и он лишился зрения на один или оба глаза. Чернота стояла полнейшая, воздух казался таким густым, что хоть лентами нарезай. Почти теряя сознание от усталости и – господи! – кровопотери, он тяжело плюхнулся на колени и чуть не откусил себе язык. София почти выскользнула у него из рук. Он сгреб пальцами ее тунику, избегая касаться холодной гладкой кожи.

– София? – его голос отразился тройным эхом. – София? Ты меня слышишь?

Молчание.

Неподвижность.

«Прикосновение смерти», – подумалось ему.

От страха зашевелились волоски на теле, Николас слегка встряхнул девушку, пытаясь добиться от нее хоть слова, привычного резкого и грубого слова.

– София!

– Дай ее мне, – велела Ли Минь. Николасу, наверное, следовало дать ей по рукам, поспорить с нею во имя того, что он считал правильным, но у них не было времени, а у него – сил. София оказалась на несколько дюймов выше китаянки, но миниатюрная женщина легко устроила ее у себя на спине и быстро, легко понесла вперед. Николаса испугало то, что даже без дополнительного веса ноги едва держали его, словно мертвецки пьяного.

Гулкие шаги… или это его собственное сердце? Нет, был и другой звук, прятавшийся за ним, обострявший внимание. Чей-то клинок скреб по камню, и он чувствовал это, словно меч или нож царапали его собственные кости.

– Нет такого укрытия, в котором мы бы тебя не нашли! – Майлз Айронвуд. – Выходи сейчас, Картер, и я дам тебе выбрать, как ты умрешь.

Напарник Майлза рассмеялся. Николас едва сдержался, чтобы не крикнуть что-нибудь в ответ.

– Клинок или пуля, клинок или пуля, – пропел Майлз. – Не думаю, что ты хочешь отдать выбор старику. Клинок или пуля, что выбираешь, Картер? Нож в горло или пулю в лоб?

Ли Минь пробормотала что-то – грубое ругательство, не сомневался Николас.

– Сюда! – ее голос донесся сквозь тьму, отскакивая от окружавших – окружавших? – их стен, пронзая даже рев прохода.

– Где?.. – он закашлялся, пытаясь прочистить сжатое спазмом горло. – Где ты?

Стояла невероятная, фантастическая темнота и тишина. Не было ни намека на свет звезд или луны, которые могли бы согреть воздух своим мерцанием, ни дуновения воздуха на коже. Полнейшая неподвижность этого места опустошала. Ужасала. Казалось, у него не существовало ни начала, ни конца.

– Поднимайся! – Ли Минь казалась запыхавшейся.

Где мы? В каком-то погребе? Святой боже, почему он не подумал хотя бы спросить, куда они направляются, бросаясь в проход?

Возьми себя в руки! Николас уже почти обезумел без надежды как-то повлиять на происходящее, хотя бы понимать, что происходит.

Сквозь чирканье металла по камню и звук шагов донесся промельк звука, и крошечная искра света поплыла, будто светлячок, в нескольких ярдах перед ним. Разум продрался сквозь царивший в голове хаос, вспоминая слово. Спичка.

Ли Минь поднесла огонек поближе к лицу, высвечивая строгие сосредоточенные линии.

– Она не… – попытался сказать он. – Я не могу…

– У нас мало времени. Вставай, Николас Картер. Если ты не можешь, я понесу вас обоих.

Ноги тряслись как у новорожденного теленка, но Николас, не иначе как с божьей помощью, подобрал их под себя. Глаза привыкли к темноте, и он даже начал различать резкие линии узкого прохода и стены, в которых тут и там открывались боковые проходы без единой двери.

В таком состоянии он был неспособен думать и идти одновременно, поэтому запер все мысли и просто следовал за крошками света, оставляемыми девушкой, пока, в конце концов, они не свернули из главного коридора в помещение, выглядевшее, как…

Склеп.

Их оказалось три, расположенных в ряд. Ли Минь ступила в ближайший, скользнув рукой по маленькому высеченному листу, почти скрытому под осыпающейся фреской. Николас вошел вслед за нею, внимательно ставя ноги на незакрепленных камнях, впивавшихся в тонкие подошвы сандалий.

– Она жива? – прошептал Николас, но Ли Минь пропустила его вопрос мимо ушей. София не сказала ни слова с тех пор, как они миновали проход, а он больше не мог понять, поднимается ли еще ее грудная клетка. Он и не видел-то ее толком в этой непроницаемой тьме.

«Ты не можешь умереть, – думал он; мысли обжигали, не отпуская. – За тобой еще должок».

Мысли прорезало охваченное ужасом лицо Этты за мгновение до того, как она исчезла. Что случится, если София умрет? Проход, которым они воспользовались, скорее всего, обрушится, но исчезнет ли она сама, подобно Этте и Джулиану, захваченным в складку времени и унесенным сквозь века?

Мне нужна твоя помощь. От отчаяния у него скрутило живот. Я не справлюсь без твоей поддержки. Не умирай, не умирай, не умирай…

Ли Минь задула спичку, едва проход снова обозначил себя, выбивая предупреждающий сигнал на спертом воздухе.

Подкрепление. Николас сжал зубы, борясь с высасывающей силы болью в плече.

Ли Минь крякнула в темноте, поправляя груз на плечах.

– Сюда.

Насколько он мог видеть, пока свет еще горел, отсюда идти дальше было некуда. Оставалось только прятаться, вверяя себя надежде и молитве.

– Должно быть, уже в базилике…

– … разделимся, посмотрим, может, удастся найти свет…

Голоса доносились сквозь стены, отражаясь взад и вперед, сплетаясь с ревом прохода.

– Сюда! – в голосе Ли Минь нарастало нетерпение.

Она чиркнула последней спичкой. Николас почувствовал, как его ноги упираются, не идут дальше. Так было, когда он первый раз увидел саркофаг в центре склепа, так было и теперь, когда Ли Минь чуть ли не толкнула его к ступенькам, скрытым под его крышкой, заставляя спускаться во тьму, казавшуюся гуще, чем сон.

Быстрые шаги Айронвудов застучали, как дождь, все быстрее и сильнее. У Николаса не оставалось времени задумываться, нужно было бежать.

От осознания, что он добровольно сходит в гробницу, в лабиринт могил и надгробий, он почувствовал, словно сама Смерть сжала рукой его горло, оставляя синяки под костлявыми пальцами. Николас замер, балансируя на верхней ступеньке. Даже те крохи света, что давала спичка Ли Минь, пропали, когда она спустила Софию на пол и задвинула над головой крышку саркофага.

Впервые за долгие, долгие годы – с тех пор, как он был ребенком, которому мать велела залезть в чулан и прятаться, покуда не станет безопасным вылезти, – у Николаса так пережало горло, что, казалось, он вот-вот задохнется. Его рот так пересох, что он чувствовал, будто вдыхает и выдыхает пепел. Он ничего не ощущал и не слышал, прирожденное чувство направления словно смыло, оставив его наедине с одним лишь осязанием – спускаться по ступенькам гробницы пришлось ощупью.

– «Здесь мною входят в скорбный град к мученьям, – бормотал он в полубессознательном состоянии. – Здесь мною входят к муке вековой, здесь мною входят к падшим поколеньям[13]13
  Данте, «Божественная комедия», III-1. Перевод Д. Е. Мина.


[Закрыть]…»

– «Оставь надежду всяк, сюда идущий», – прошептала Ли Минь прямо у него над ухом. – Данте. Свежо.

Николас буркнул в ответ, нащупывая ногами ровный пол, а лбом – ужасно низкий потолок. В лоб ударила какая-то каменная балка. Это стало последней каплей – в его теле просто не осталось сил; он осел, как парус, потерявший ветер.

Словно издалека было слышно, как Ли Минь положила Софию на пол и взбежала вверх по ступенькам, чтобы задвинуть крышку над ними.

Николас упал на колени, силы покидали его со скоростью крови, текущей из раны. Ноги тряслись от напряженного бега, от веса Софии, которую он тащил так долго, как только выдержал, он с трудом оставался в сознании. Продвинуться вперед даже всего на фут казалось подвигом Геракла. Зверем, не дающимся в руки охотников.

А потом… появился свет. Он лился из газового фонаря в руках Ли Минь, освещая мозаику на полу и шелушащиеся фрески, танцующие по стенам вокруг них. Она рылась в небольшом тюке с вещами в углу, извлекая одеяла, горшки, зловещего вида кинжал и кожаный мешок, как надеялся Ник, с едой.

Это было ее потайное убежище – или чье-то убежище, которым она пользовалась. Николас наблюдал, как Ли Минь расстилает одеяло на полу, резко встряхивая его, чтобы выбить пыль.

Он почувствовал, что впервые за многие часы делает глубокий вдох.

Ли Минь пододвинула фонарь поближе и развязала завязки плаща, накрывая им дрожащую Софию. На девушке оказалось нечто похожее на долгополые одеяния карфагенских женщин, волосы она заплела в корону. Ли Минь работала молча, массируя пальцами какую-то точку на шее Софии, потом наклонилась вперед, приложив ухо к ее груди.

– Она… она мертва? – хрипло спросил Николас.

Ли Минь снова села, покачав головой.

– Жива. Едва.

– Я захватил… – Николас неуклюже стянул врачебную сумку через голову. – Я захватил это, ты что-нибудь понимаешь в лекарствах? В ядах?

Выхватив сумку, она стала копаться в ней, раскладывая мешочки, маленькие бутылочки и сушеные травы на полу вокруг себя. То и дело она нюхала что-нибудь или пробовала капельку на язык.

– Сядь вот сюда, – наконец велела Ли Минь, откупоривая одну из бутылочек. – Раскрой ей рот, только аккуратно, а то челюсть сломаешь.

Он подвигал задеревеневшим плечом, пытаясь вернуть ему подвижность, и почувствовал, как спину защекотала струйка свежей крови. Мысли замельтешили, наполняя голову звоном.

И все же он сумел приподнять обмякшее тело Софии, откинув ее голову чуть назад. Указательным и большим пальцами опустил ее челюсть, давая Ли Минь возможность влить содержимое бутылочки девушке в горло. Китаянка отмеряла снадобье, глоток за глотком, свободной рукой мягко поглаживая лицо Софии, словно нежный весенний дождик.

– Что… что это? – спохватился Николас. – Она не захлебнется?

София висела на них мертвым грузом с той минуты, как он вынес ее из дома в Карфагене, но поначалу при ней оставались по крайней мере ее колючие манеры и язвительность. Однако в течение десяти – пятнадцати минут они вытекли, оставив только мешок костей и кожи. Теперь же она снова вернулась к жизни, как будто внезапно: вся напряглась, закашлялась, и вдруг обдала окрестности гнилостным содержимым своего желудка. Глаза девушки оставались закрытыми, но Николас слышал, что ее дыхание стало ровнее, и чувствовал, как его дуновения согревали воздух между ними.

– Боже ты мой, – пробормотал он встревоженно, хлопая ее по спине, чтобы помочь очистить горло. Запах… запах…

– Эта штука поможет выгнать из нее яд, – Ли Минь наконец соизволила ответить на предыдущий вопрос.

– Спасибо, – буркнул Николас, вытирая подбородок о тунику, – за своевременное предупреждение.

– Положи ее на спину, – скомандовала Ли Минь, садясь на пятки. – Теперь ей надо отдохнуть. Часть яда всосалась в кровь, но удача, возможно, еще на нашей стороне. Терн не собирался убивать ее. Айронвуд обещал вознаграждение только тому, кто доставит вас обоих живыми, в противном случае он ничего не заплатит.

Николас не осознавал, что его меч больше не с ним, пока не потянулся к нему. Пальцы нащупали только обломок камня – кусок, отбитый от статуи за его спиной.

– Так вот почему ты пришла? Почуяла запах денег и поняла, где нас найти?

Ли Минь фыркнула, убирая Софии волосы с лица.

– Я пришла убедиться, что смогу получить свою часть нашей сделки. Вознаграждение – это щедрый дождь с небес, дар богов, а Айронвуды пусть бы все сгнили.

– Предупреждаю тебя… – Николас поморгал, пытаясь прогнать пляшущие перед глазами точки. – Предупреждаю: нас… нас тебе не захватить.

Ли Минь не удостоила его ответом, взяв Софию за руку, и заговорила с нею твердым голосом, нависая над девушкой, словно собралась вдохнуть в нее дух обратно, если тот вдруг надумает покинуть тело. Со временем к одним и тем же повторяемым словам добавилась просительная интонация, хотя их смысл и не мог пробиться сквозь туман, сгущающийся в его сознании.

– Это не… – Николас попытался встать на ноги, но мир вокруг завертелся, бросая его обратно. – Нас… не взять…

Кольцо на руке раскалилось, когда он почувствовал, что собственное тело его не слушается. Николас осел на пол, борясь с тем, как свет вокруг него мерк, сходя на нет, пока от мира ничего не осталось, кроме благословенной пустоты.

Проснулся он от резкой жалобы левого плеча – дразнящие, настойчивые уколы возвращали его в сознание каждый раз, как он пытался соскользнуть обратно во тьму.

Он лежал на животе, прижатый щекой к граням напольной мозаики. К тому времени, как его зрение прояснилось, а голову удалось освободить от заполнившей ее ваты, Николас с тревогой понял, что кто-то постоянно и совершенно нефигурально колет его в спину.

– Ты… – его попытка оторваться от земли встретила твердое сопротивление: чья-то рука играючи придавила его обратно.

– Лежи смирно, пока я не закончу, – проворчал голос. – Или хочешь, чтобы я случайно пришила тебе шею к плечу? Хотя, может, так и красивее будет.

Ли Минь. Его взгляд метнулся в другую сторону. Со своего места он едва мог видеть Софию – она все так же лежала на полу. Маленькие бутылочки, травы и пилюли были убраны в сумку, но теперь Ли Минь искала в ней что-то другое, бормоча себе под нос. Когда она вернулась, ее прикосновения были такими же грубыми и равнодушными, как и раньше.

– Ты что… дала мне что-то… чтобы я отключился? – спросил он сквозь сжатые зубы. За время службы на море ему зашили по меньшей мере двенадцать разрезов, но привычность чувства, будто тебя сшивают из кусков, словно куклу, не делала его легче.

Ли Минь наклонилась вперед, и он смог разглядеть ее лицо с поднятыми бровями.

– Нет. Ты очень слаб – и не только телом, как я погляжу, но и умишком.

Он проследил за ее взглядом туда, где на грязи распласталась его рука. Кольцо смотрелось во мраке татуировкой.

– Чепуха, – ответил он, а кольцо раскалилось и сжалось. Пробежавшая по телу волна тошноты мгновенно лишила чувствительности нижнюю половину тела. Николас дернулся, вскидываясь как лошадь.

– Успокойся, – приказала Ли Минь. – От физического напряжения яд лишь начнет действовать быстрее. Я могла бы спросить, на что ты это выменял, но и так знаю. Ты был глуп, но еще глупее избегать условий своего договора. Что она тебе приказала?

– Убить, – пробормотал он.

– А! Жизнь за жизнь, значит.

– Ты могла бы… предупредить нас, – сказал он, позволяя горечи просочиться в его голос.

– Мне и в голову не приходило, что ты окажешься настолько глупым, чтобы идти до конца, – просто ответила она.

– Глупым, – согласился он. – И отчаявшимся. Где мы?

Ли Минь продолжала свое дело.

– В некрополе Ватикана. В 1499 году.

Он протер глаза, стирая въевшиеся пыль и сажу. Значит, он не ошибался, чувствуя, что они спускаются сквозь круги ада в темное сердце земли.

В дальнюю стену оказался вмурован еще один саркофаг, и Николас вяло подумал, не переместили ли они бедного «жильца» из места упокоения наверху в эту… камеру. Важнее, решил он, выяснить, кто эти «они».

– Это твое… укрытие? – спросил он. Разговор хотя бы отвлекал от боли.

– Да. Оно принадлежит части моей семьи – роду Хемлоков, я хочу сказать, – Ли Минь придавила ладонью голую спину Николаса, удерживая его. Последний приступ боли был, по крайней мере, коротким – она завязала нитку, которой зашивала рану, и сочувственно похлопала его по голове.

Он не чувствовал в себе сил для этого, но все же заставил себя сесть, не желая оставаться в невыгодном положении, распластавшись на полу. У Айронвудов и Линденов были секретные дома и тайники – стоило ли удивляться, что чем-то подобным обладала и семья Хемлоков.

Ли Минь снова неодобрительно фыркнула, укладывая его обратно.

– Его использовали для хранения сокровищ и документов, пока не забросили. Кое-кто продал мне тайну за вознаграждение.

– Довольно неудобное укрытие, я бы сказал, – заметил Николас, потирая загривок. Преодолевать карфагенскую суматоху, чтобы добраться сюда…

– Оно заброшено в каждой эре вплоть до двадцатого века. А в Папский город, как тебе известно, ведет много, очень много проходов. Три только в этот год.

Он этого не знал, но все равно кивнул.

– И каков же твой план, если не доставить нас Айронвуду?

– Она без сознания, а ты слаб, как ягненок, – напомнила Ли Минь. – Вы доверяли мне до сих пор. Я хочу получить возмещение за украденное у меня золото, но еще мне любопытна ваша цель, к которой вы так стремитесь. Как она связана со многими нитями, колеблющимися сквозь века.

– Мы уже его потратили. Твое золото. Без остатка. Нам нечем торговаться с тобой.

– У тебя есть это золото, – она показала на кожаный шнурок у него на шее: с Эттиной сережкой. – Ничего себе «нечем»!

Рука Николаса сжалась вокруг сережки.

– Подумаешь только прикоснуться к ней – потеряешь больше, чем руку.

Ли Минь с сомнением поглядела на него, жалостливо подняв брови.

– Но можешь взять вот это, – с надеждой предложил он, протягивая руку с кольцом. К ней полностью вернулась чувствительность, движения ее были необычно скованными, но она хотя бы слушалась. Возможно, он действительно просто потянул мышцу, как и думал изначально.

– Мне пришлось бы отрезать палец, отчего ты бы умер еще быстрее.

Ад и проклятие. Это соответствовало предупреждению Белладонны.

– Где ты раздобыл этот оберег? – спросила она спустя мгновение, показывая на стеклянную фигурку, подаренную ему.

– Дал один мальчик, – ответил он.

– Незнакомец?

– Да, и что с того?

Она пожала плечами.

– Ничего. И все. Он пожелал тебе безопасности и удачи. Это дорогого стоит. Не расставайся с ним за меньшую цену, чем твоя жизнь.

– Если оно столь ценное, почему не хочешь взять его в счет нашего долга?

– Дурень: волшебная сила не в самом предмете, а в помышлении, стоящем за ним. Когда оберег перешел из руки в руки, было сотворено желание. Я не могу украсть его, как не могу забрать свет звезд.

Что-то в ее словах ошеломило его, напугало до глубины души. Мне не следовало принимать этот дар. Кто нуждался в защите больше того ребенка?

– Полагаю, ты считаешь себя «безопасностью и удачей», – заметил он, вытирая пот со лба.

– Кем ты хочешь меня считать – твой выбор, – парировала Ли Минь. – Покамест же знай, что я – ваш единственный шанс на выживание.

Не друг и не враг – так следовало это понимать. Скорее, временная союзница, какой в итоге стала для него София. Николас снова огляделся, подтягивая колени к груди.

– При условии, что нам хватит воздуха, это неплохое укрытие.

– Ага, и очень удобное, – рассеянно ответила она. – Если умрешь, здесь тебя и оставлю.

– Если София умрет, ты хочешь сказать, – возразил он, удивленный тем, как сжалось горло.

Ли Минь покачала головой.

– Она не умрет. Слишком упряма. Слишком многое не доделала. Я за тебя боюсь. Пыхтишь, как паровоз, из-за мелкой царапины.

– Мелкой… – Николаса чуть не передернуло. Чтобы хоть как-то связать разорванные в клочья остатки гордости, он добавил: – Я бывал в переделках и похуже.

Ли Минь кашлянула, изображая сомнение.

– Убегая от Айронвудов?

– Ходя на абордаж. Мой… – Николас запнулся, потом продолжил. – Мой приемный… отец – капитан корабля.

Как странно: он никогда не называл Холла отцом вслух. Только «капитан» или «человек, вырастивший меня». Но при всех колебаниях, можно ли так характеризовать его, Николас в глубине сердца всегда знал правду. Взрослым, как офицер на судне Холла, он не хотел, чтобы остальные заподозрили, будто к нему относятся как-то особо, или что он не заслужил свое звание. Ребенком он боялся, как бы Холла не постигла кара, если он станет называть его отцом перед менее… прогрессивно мыслящими людьми своего времени.

Какой же отравой это было: из страха, что могут подумать другие, отдаляться от человека, которого любил и который заботился о нем!

Он снова поднял голову, встретившись с внимательным изучающим взглядом Ли Минь. Когда она не отвела глаз, Николас спохватился, что не закончил мысль.

– Несколько лет отбивался от пиратов в морских путешествиях, а потом сам стал капером, когда разразилась война. Ну, в смысле американская Война за независимость. Нас же было довольно много таких, не правда ли?

– Пират? – недоверчиво переспросила Ли Минь. – Придумай что получше!

– А ты-то что про нас знаешь? – спросил Николас, пытаясь выпрямиться.

Он почувствовал, как она пожимает плечами.

– Без обид – я просто хотела сказать, что ты не из тех, кто без колебаний режет человеку горло, чтобы получить золотые зубы. Таких не берут в пираты.

Справедливое наблюдение.

– А ты, что же, много знаешь пиратов?

К его удивлению, она ответила:

– Да. Десять лет служила под началом Чжэн Ши с… детства.

– Кто это, черт побери? – полюбопытствовал Николас.

– Пират, равных которому не знает история.

– А когда он жил? Или она?

Кажется, с последним вопросом он угадал, – взгляд бывшей пиратки слегка смягчился.

– Чжэн Ши жила на рубеже восемнадцатого и девятнадцатого столетий. Она родилась в 1775 году. Под ее началом служили десятки тысяч, и она побеждала целые империи.

Это отчасти объясняло, почему он не узнал ее имени – предубеждения Запада, очевидно, не давали легенде о великой пиратке распространиться за пределы Тихого океана.

– И что с нею стало?

– Она удачно выторговала себе пенсию.

– Впечатляет.

И это, в самом деле, впечатляло. Больше, чем слава или позор, успехом в пиратском ремесле считалось пережить свою профессию, не утонуть, не быть повешенным, не сгнить в тюрьме. Николас запомнил историю для Этты.

– Ты всегда знала, что можешь путешествовать? – спросил он. – Как тебя угораздило влипнуть во все это?

– Всегда. Я унаследовала дар от матери, которая одно время была в плену у Чжэн Ши. Когда я… когда пришло время, я нашла Чжэн Ши, чтобы выучиться у нее. Чтобы показать свою силу, – Ли Минь встала на колени, затем поднялась полностью. – И теперь я подчиняюсь только себе самой.

– Большое дело, – сказал Николас, надеясь, что в его голос не просочилась, как он боялся, горечь. – Я вот всю жизнь борюсь и проигрываю, пытаясь достичь такого положения.

Впервые с тех пор, как они с нею встретились, выражение лица Ли Минь смягчилось.

– Не всем это дается так легко. Уж я-то знаю: почувствовала на своей шкуре, когда мир взялся за меня. Главное – борьба, а не победа. Не сдавайся.

– И не собираюсь.

– Но что-то тебе мешает..?

– Сейчас все… довольно сложно.

– В каком смысле сложно? – спросила она.

– Жизнь толкнула меня на тропу, о которой я и не подозревал, – сказал он, уклоняясь от сути вопроса. – Я дошел по ней до сих пор. Но путь вперед, тот, которым, я знаю, мне нужно пройти, противоречит тому, что считает верным мое сердце. Чего будет стоить моя жизнь, если я принесу в жертву свою душу?

Насколько же легче было признаваться в подобных вещах незнакомке, и как хорошо она слушала его историю, вытекавшую из него, словно он вскрыл вену и дал ей истечь кровью.

Николас готов был пройти через ад, лишь бы найти Этту и окончательно ответить на вопрос, чем могла бы стать их жизнь вместе. Эта уверенность была единственным, на чем держалась его надежда. Но слишком многое сейчас становилось ему неподвластно, и он чувствовал, как его все дальше и дальше уносит от всех прекрасных возможностей, от спасительной гавани для его сердца.