Текст книги "Странник"

Было обидно – Этта не могла не признать. Поначалу, слыша подобное, она начинала думать о матери как об одной картине, которую Роуз реставрировала в Метрополитене: истинное изображение там оказалось скрыто наслоениями времени и грязи. Теперь же Этта носила правду как постыдное клеймо.

– Ты старалась как могла, воспитывая меня, – продолжил Джулиан. – Но ты же меня знаешь: мода есть – ума не надо. Я был обречен рано или поздно связаться с кем-то из ребят покруче.

Обожженная половина лица Октавии растянулась в болезненной улыбке. Этта едва ли могла отличить ее кашель от смеха.

– Ты – мой любимец, малыш, – фыркнула она. – Я бы любила тебя… еще больше… раздобудь ты мне бутылочку чего-нибудь стоящего.

– Я принесу тебе полную бутылку скотча, – поклялся он, – даже если придется отправиться в саму Шотландию, обещаю, она будет еще запотевшей после подвала вискарни.

– Расскажи… что случилось, – попросила она. – Такого не должно было случиться.

Джулиан принялся объяснять тихой скороговоркой.

– Многое можно сказать о Сайрусе Айронвуде, – признала Октавия. – Многого… можно стыдиться. Прежде всего, того, как он относится к своей семье. Он был так суров с тобой… за то, что ты не стал тем, кем он тебя видел. За то, что не смог вернуть… своего отца.

Этта впилась пальцами в мышцы, обхватив себя руками. Отец Николаса и Джулиана – Огастес – был подонком. Оставалось только удивляться, неужели он был тем, кем Сайрус «видел» Джулиана.

Тень, налетевшая на лицо Джулиана, рассеялась, когда взгляд женщины метнулся к нему, а потом – к спящим вокруг пациентам. Она говорила так тихо, что Этте пришлось пододвинуться поближе, чтобы расслышать.

– В нем живет… безумие. Ой, да не делай ты круглые глаза. Те из нас… те из нас, кто были особенно близки к нему, видели, как он все ближе и ближе… подходит к краю. Но он создал мир лучше, чем тот, что… получался ранее. Все это… всего этого не должно было произойти. Однако Роуз Линден – она и ее отверженные ни за что не хотели с этим смириться.

– Так этого не было в исходной временной шкале? – уточнил Джулиан таким же тихим голосом. – Я и не думал так, но просто хочу убедиться. После того, как дед затеял войну со всеми семьями, случалось столько изменений.

– Нет, – убежденно ответила Октавия. – Я бы не выдержала. Я бы не… допустила, чтобы дети… чтобы кто-либо погиб… я бы не позволила случиться такому.

Сердце Этты оцепенело. Если Октавия думала – верила, – что была в силах предотвратить это или хотя бы спастись самой, тогда, значит…

Она все поняла неправильно. Этта решила, что стражи, в отличие от путешественников, не могли распознавать изменения временной шкалы, что они лишь следовали за ними в блаженном неведении, что их жизни и воспоминания изменялись по сравнению с исходными. Но все оказалось совсем иначе. Стражи Айронвуда, служа старику, знали, как должны развиваться события. И, если им удавалось выжить при изменениях, они осознавали и то, что временная шкала изменилась, и терпели последствия этих изменений. У Этты перехватило дыхание от невыразимой жестокости этого: люди, рожденные в их тайном мире, находились в его власти так же, как обычные мужчины и женщины. Но при этом знали, что потеряли и чего страшиться.

– Не сомневаюсь, нянюшка, – Джулиан ласково обхватил ее руку своими. – Ты бы спасла весь этой чертов город, если бы знала.

– Ты тоже не знал… так зачем же… зачем же пришел? – спросила Октавия, поворачивая голову и вглядываясь в лицо.

– Хотел кое-что выяснить, – ответил Джулиан, лишь немного соврав, – а ты – единственная, кому я доверяю.

Еще одна болезненная улыбка, натянувшая кожу под бинтами.

– Говори. Но эта – пусть выйдет.

– Нянюшка, – ласково пожурил ее Джулиан. – Этта – не ее мать. До прошлого месяца ей даже не говорили, что она – одна из нас. Если ты судишь о ней по ее матери, то можешь и обо мне судить по моему отцу.

– Именно из-за ее матери твой отец стал… таким жестоким. Это она сделала его таким…

– Давай не будем… – оборвал ее Джулиан, потом, спохватившись, смягчил резкий тон. – Она не делала его тем, кем он был, лишь выпустила то, что уже сидело внутри него. Давай просто… Я только хотел сказать, что мы пытаемся выяснить, что происходило с семьей. Дедуля пытался разыскать свою старую пассию, а теперь нам нужно найти его самого.

Джулиан наклонился, вглядываясь в лицо Октавии, и свет свечей прочертил глубокие тени на его лице. Он неловко поерзал, скрип стула прорезал бормочущий спор жизни и смерти в палате.

«Она не станет говорить, пока я здесь», – догадалась Этта. Но она не хотела выходить и полагаться исключительно на пересказ Джулиана.

– Спокойно, нянюшка, – улыбнулся он. – Этта – нормальная. Сам проверял, иначе не привел бы ее к тебе.

Октавия явно не доверяла его суждению, но решила махнуть рукой.

– Будь осторожен… хорошо? Он… снова путешествовал. Был здесь буквально несколько дней назад… созвал семейный совет. Не дай ему… тебя найти, – Октавия пристально поглядела на Джулиана.

– Он? – повторил Джулиан. – Дедище? С чего вдруг? Старик сходит с места раз в двадцать лет в лучшем случае.

– Если я скажу тебе… – Октавия глубоко хрипло выдохнула, – в какой переплет… ты попадешь?

– В хороший, – заверил ее Джулиан, – В такой, что ты будешь мною гордиться, даже если, как всегда, поставишь в угол.

Звук, изданный Октавией, очевидно, считался смешком, но слышать его было больно.

– Грядет… аукцион. Сведения… по семейной линии. Он прибыл забрать… золото из своего здешнего сейфа. В качестве вступительного взноса.

– Аукцион? – повторил Джулиан, покосившись на Этту. – А он не сказал, что выставлено?

– Что еще… он может жаждать… так отчаянно?

Астролябия.

– Так она еще не у него? – удивилась Этта. Кто же тогда отобрал ее у Кадыра во дворце?

Джулиан, очевидно, подумал о том же, но сразу высказал догадку:

– Белладонна. Я мог бы догадаться, что чертова штука окажется у нее. Она наверняка послала одну из своих сошек выкрасть ее, или же кто-то из дедулиных головорезов кинул его и за вознаграждение сдал «товар» ей. А место аукциона ты знаешь? Год?

Октавия покачала головой, и Этта почувствовала, как опускаются руки. Старушка схватила Джулиана за запястье, удерживая на месте.

– Беги… возвращайся назад. Как можно… дальше.

– Сперва мне нужно кое-что сделать, – возразил он. – Но я сбегу. В свое время.

– Нет, Джулиан! Тени – даже до стражей доходят слухи о… о таких вещах… об убийствах…

– Тени? – Джулиан наморщил лоб. – Шутить изволите, нянюшка?

Несмотря на свое состояние, она смерила его взглядом, отточенным годами работы воспитательницей.

– Ты же вечно говорила мне, что у меня волосы выпадут, если я не перестану есть сладкое, так что уж прости мне, что я не верю в существ, похищающих непослушных детей по ночам.

– О чем вы говорите? – спросила Этта, переводя взгляд с одного на другую.

– Помнишь, мама с детства стращала тебя людьми, которые живут в тени и похищают маленьких детей путешественников, которые не слушаются взрослых? – Джулиан поскреб щетину на подбородке, и Этта в который раз изумилась: почему как бы он ни сел, что бы ни сказал, всегда выглядит, будто он выделывается. – Ах да! Ты не помнишь. Конечно, как я мог забыть. Твоя мамаша держала путешествия в тайне и все дела. Должен сказать, я впервые тебе завидую. «Из тени придут они…»

Только потому, что он упомянул ее мать, только потому, что произошедшее в Зимнем дворце было еще свежо в памяти, обжигая болью каждые пять минут, только поэтому слова Роуз снова всплыли в сознании, и она уловила связь между ними и тем, что сказал Джулиан.

– Поправь меня, если ошибаюсь, – Джулиан повернулся к Октавии. – Но есть такая старинная страшилка про секретную группу, что держится в тени и подбирает отбившихся от семьи отпрысков путешественников. Я всегда думал, что сказочку придумали, дабы объяснять случаи, когда дети пропадали в далеком прошлом или становились сиротами. Так значит, дело не в этом?

– Убийцы… – Октавия тяжело закашлялась, на губах выступила кровь. Джулиан кинулся к ней, бережно промокая рот влажной тряпочкой.

– Не нервничай, – попросил он.

– Убийцы… все они, – продолжила Октавия. – Мы знали о них. Сайрус – он хочет то же… что и они. Стер все упоминания о них. Не хотел… чтобы кто-либо знал… иначе все были бы слишком напуганы… чтобы помогать ему в поисках… этой штуки.

Этой штуки. Астролябии.

«Ты не знаешь, что на подходе, что преследовало меня долгие годы! Я сбила их с твоего следа на несколько недель, когда тебя выкрали, но Тени..!»

Но Тени…

Что там говорил Генри насчет видений Роуз? Что она стала бояться темноты, что ее «посетил» сияющий человек, наславший на нее Тени?

– Как они выглядят? – спросила она. Во дворце Роуз отвлекли нападавщие в черном. Этта тогда приняла их за Айронвудов в форме дворцовой стражи, но… мысли крутились слишком быстро, перебирая возможные варианты. В головоломке не хватало еще одного куска, найдя который, можно сложить картину воедино. Все могло оказаться очень просто… нет, не могло.

Генри не ошибался. Ее мать нуждалась в помощи. Она была убийцей, застрелившей члена собственной семьи – лучшую и единственную подругу дочери.

– Я не… знаю… – сказала Октавия. – Я не… просто держитесь подальше…

– Хорошо, хорошо, – забормотал Джулиан, бросая быстрый взгляд на Этту.

«Но Тени… То, что преследовало меня долгие годы…»

Грудь Октавии мелко трепетала, она снова повернулась к Джулиану, глядя на него круглыми от ужаса и отчаяния глазами и хватая ртом воздух. Джулиан вскочил с табуретки, и Этта успела прийти в бешенство при мысли, что он сейчас кинется к выходу, но он лишь достал из складок одежды все ту же потрепанную записную книжку, вынул огрызок карандаша, привязанный к корешку веревочкой, и бросил дневник на кровать. Блокнотик в мягкой коже раскрылся на незаконченном наброске улицы.

А ведь он художник! Этта уже успела об этом позабыть. Или просто никогда не хотела видеть в нем кого-либо еще кроме труса и бабника, потому что это разрушало удобную картину мира, когда весь ее мир и так рухнул. Будь он изображением, одним из тех, что восстанавливала ее мама в Метрополитене, счищая наслоения времени и грязи, сколько бы ярких красок нашлось под ними?

– Помнишь наш старый дом, нянюшка? Где мы жили рядом с парком, на Шестнадцатой? – его правая ладонь держала ее руку, но левая быстро рисовала на чистом листе.

– С… с…

– С колоннами, мрамором и въездом для экипажей, – продолжил он ласково. – Наш маленький дворец. Помнишь, как я соскользнул с балюстрады и разбил голову?

Она кивнула.

– Крови было… Амелия упала в обморок. Дворецкий стонал по поводу… чертовой вазы…

– Это то, что помнишь ты, – заметил Джулиан. – А вот, что помню я.

Он показал ей набросок, но Этте его было не видно. В любом случае, он не предназначался для ее глаз.

– Я помню, как ты поднимала меня, держала на руках, приговаривая, что все будет хорошо, что ты рядом и всегда будешь рядом, чтобы заботиться обо мне, – шептал Джулиан.

Октавия погладила набросок пальцем.

– Красиво…

– Да. У меня была настоящая, красивая жизнь – и все благодаря тебе, – он поцеловал ее забинтованную руку. – А теперь я сделаю то же самое для тебя.

– Не вздумай… учинить какую-нибудь… глупость.

– Нянюшка, – торжественно произнес он, с трудом пряча улыбку. – Можешь на меня положиться.

Женщина заснула, и Этта отошла, оставив Джулиана охранять ее сон. Голова была пуста, мысли – настоящие мысли – не шли, хотя сердце переполняло столько чувств, что оно грозило разорваться. Что удивило ее больше всего, так это ревность, поселившаяся между жалостью и страхом.

Он останется с ней.

Джулиан будет с ней, когда Октавия умрет. Этта не сомневалась, что женщине осталось недолго, но знала наверняка, что Джулиан ее не покинет. Это было гораздо больше, чем она могла дать Элис.

С Элис был Генри.

А кто остался с Генри?

Этта потеряла счет времени, расхаживая между рядами коек, стараясь не замечать опустевшие. Ей не показалось, что прошло много времени, прежде чем Джулиан догнал ее, пронесшись среди мертвых и умирающих, словно огненная стрела. Он взял ее под руку и потянул вперед, остановившись ровно на столько, сколько требовалось, чтобы выхватить из груды пару серых брюк и белых блуз, в которые медсестры обряжали большинство раненых.

– Сюда, – он показал ей на ширму. – Переоденься здесь.

Этта скользнула за перегородку, глядя на силуэт, расхаживающий за белой парусиной.

– Что случилось?..

Она скинула платье на пол и натянула мягкую мешковатую одежду на много размеров больше.

– Няня уже в лучшем мире, – сказал он тихо, подходя ближе. – Я ждал этого… ждал, что изменится временная шкала. Чтобы сбежать отсюда. Но ничего не произошло. А потом я попытался вспомнить – попытался вспомнить, приводила ли когда-нибудь смерть стража к изменениям, или же время относится к ним, подобно дедуле: как к расходному материалу.

– И?

– И ничего не припомнил. По ощущениям, это должно было бы заставить весь мир вздрогнуть. Путешественнику бывает достаточно совершить одно действие за пределами своего мира, и все изменится. Мне не нравится – не нравится, что няня может показаться несущественной, – он говорил быстро, так что Этта от усталости едва различала слова. – Все готово?

Этта вышла из-за перегородки и пропустила его, чтобы он тоже переоделся.

– Джулиан, – мягко спросила она, – ты в порядке? Я могу дать тебе минутку, если нужно…

– Не думаю, что у нас есть эта минута, а ты? – ответил он. – В этом году есть тайник для передачи сообщений семьи Айронвудов – недалеко в пригороде. Белладонна наполнит все тайники приглашениями на аукцион, просто чтобы собрать как можно больше соискателей. Можно начать поиски там.

– Кто такая Белладонна?

– Собиратель и торговец редкими сокровищами, – объяснил он, натягивая рубашку через голову. – Мы должны будем предоставить вступительный взнос в золоте, но на самих торгах платят тайнами и услугами. Нам бы только внутрь пробраться, а там мы вольны делать все, что, как тебе покажется, мы должны будем сделать.

– Уничтожить астролябию, – заявила Этта.

Джулиан высунулся из-за ширмы.

– Уничтожить? А что в этом хорошего? Не лучше ли использовать ее для того, чтобы спасти этих людей?

Одно из первых правил жизни путешественников, которые она усвоила, гласило, что обреченных на смерть спасать нельзя – это приводило к серьезным последствиям. Однако какую бы судьбу ни готовила этим людям исходная временная шкала, такого их точно не ожидало.

– Уничтожение астролябии восстановит все, – объяснила она. – Вернет все к исходной шкале времени. А та, что мы знаем… исчезнет.

Джулиан оторвал взгляд от коек, плачущих у списков выживших мужчин и женщин и посмотрел на нее через плечо.

– Тогда пошли.

Ватикан
1499
24

Николас почувствовал, что кивает.

Кивает, словно бы говоря: «Да, я ожидал этого. Я принимаю это». Потому что, если честно, какая-то его часть так и думала. Судьба посмеялась над ним, дав ему то, чего он жаждал, то, чего он и не знал, что жаждет, лишь для того, чтобы злобно отобрать именно тогда, когда счастье окажется на расстояний вытянутой руки.

– Что? – услышал он голос Софии. – Как?

– Всем путешественникам и стражам разослано послание, – Ли Минь выдавливала из себя каждое слово, словно могла ими поперхнуться. Порывшись в сумке, она извлекла клочок бумажки и протянула Софии.

– «Генри Хемлок требует сатисфакции от Сайруса Айронвуда за невыразимо жестокое убийство его дочери Генриетты, уже находившейся в тяжелом состоянии и скончавшейся от ран, нанесенных его стражами». О боже мой! Дата и место смерти указаны как 2 октября 1905 года, Техас.

Что-то – желчь или пламя – подступили к горлу. Николас не мог выдавить ни слова; он чувствовал, как части его будто бы встают в оцепление, не пропуская внутрь так хорошо знакомую боль.

Я был недостаточно быстр.

Я не успел найти тебя.

Я только хотел тебя спасти.

Собор надежды, который он тщательно возводил в своем сердце каждый день с тех пор, как их с Эттой разлучили, сгорел до основания отчаянием и безысходностью.

О господи. Господи!

– Картер, – раздался голос Ли Минь. – Может быть, мы все-таки пройдем через проход и найдем место, где можно будет присесть и хлебнуть воды, а?

Он покачал головой, отшатнувшись, и бросился снова осматривать неф, искать и открывать двери. Это не могло быть правдой. Ее сережка лежала вот здесь! Хемлок, должно быть, ошибся. Он бы почувствовал, разве нет? Он бы почувствовал, как обрушивается весь мир, если бы она умерла. Колокол его души смолчал бы.

– Она…

Она была мертва почти все время, что он ее искал.

Он гнался за привидением. Воспоминанием. Нет.

Нет!

София неподвижно следила за ним, позволив записке выпасть из пальцев. Ли Минь поймала его за локоть, и на это раз не дала стряхнуть свою руку.

– Я понимаю, о чем ты думаешь, но представь, каковы шансы.

– Он пишет, что она умерла в Техасе через два дня после того, как исчезла. Но тогда… тогда как здесь оказалась ее сережка? – в отчаянии спросил он.

Ответ Ли Минь был как всегда разъяряюще невозмутимым.

– Должно быть, кто-то забрал у нее сережку или выменял на что-то. Или это копия, может быть, из прошлого ее матери, до того, как та вообще подарила их дочери. Ее мог потерять и ты, в будущем вернувшийся сюда.

Слова китаянки просачивались одно за другим, отравляя последнюю крохотную надежду, еще шевелившуюся под кожей. Он не знал Эттину родословную от Адама, но уже хорошо знал Ли Минь. И верил ей.

Его живот взбунтовался. Он поскорее прижал кулак к губам, зажимая рот. Путешествия во времени. Чертовски невероятные, чертовски немилосердные, чертовски одурманивающие путешествия во времени.

Зачем он вообще согласился работать на Айронвуда? Почему не послушал Холла, советовавшего отгребать от этой семьи куда подальше? Почему не удовольствовался просто морем? Ему следовало не позволять себе снова попадаться в эту сеть. Она стремилась только поймать его, обернуться вокруг шеи и задушить.

Но это не остановило бы Айронвуда.

Тот все равно выкрал бы Этту из ее времени. И она бы отправилась на поиски в одиночку. Ничто, никто и никогда не остановило бы Айронвуда, пока тот не заполучил бы астролябию, а с нею – все, чего жаждал.

– Ее здесь нет, – прохрипел он, пытаясь в полной мере осознать значение этих слов.

Ли Минь кивнула.

– Она… – Николас заставил себя выговорить это, – скорее всего, никогда здесь не была.

София отвернулась. Гордость боролась в нем с унижением, но затем обе утонули в опустошенности, лишившей его дыхания, уничтожившей годы опыта, ожесточения против мира. Она отняла у него даже ту малость самоуважения, которую он сумел наскрести со своей небогатой им жизни. А осталась в нем лишь та же боль, что он ощущал еще ребенком, сидя в одиночестве в темном чулане дома Айронвудов в Нью-Йорке, ожидая сигнала, что можно вылезать наружу.

– Спасибо, – сказал он Ли Минь. – Я прошу прощения… Я… не в себе… Теперь я верю…

– Будешь разыскивать ее мать, чтобы сообщить ей? – спросила китаянка. – Эту Роуз Линден?

– Нет. Я почти уверен, что она уже знает, – ответил Николас. Возможно, потому-то она и не явилась к месту встречи.

– Если бы она уже отомстила, мы бы услышали, – заметила София. – Такого рода новости в нашем кругу расходятся быстро.

В конце коридора замерцал свет – кто-то шел в их сторону. София схватила задеревеневшую руку Николаса и потащила его к двери, рядом с которой они стояли. Он бессознательно пытался упираться, словно новый круг поисков мог принести другие плоды. Ли Минь схватила свечу со стены и, распахнув дверь, заперла ее за ними.

Николас узнал Пьету, едва увидев, однако его удивило, что она стояла в такой маленькой часовенке. Каррарский мрамор был безупречен, лучась теплом в свете луны. Дева Мария, слишком юная, чтобы держать тело взрослого сына, являла таинственное противоречие нежности и горя.

Любовь. Жертвенность. Освобождение. Бесконечная, вечная история – нет, эта война путешественников была не столь чиста. Это была история мести, кровной вражды семейств, воевавших так долго, что уже не помнивших, кто же пролил первую кровь. Кто-то из Айронвудов убил кого-то из Линденов, а Линден привел к смерти наследников Айронвудов, и тогда Айронвуды лишили жизни наследника Линденов. Чудовищная симметрия не ограничивалась лишь двумя семьями. Должно быть, подобные войны случались сотни, тысячи раз за многие века, повторяя цикл, в который затянуло и его самого.

Разглядывая чистое лицо, высеченное в камне, пока София и Ли Минь шептались за его спиной, Николас почувствовал такой покой и тишину, словно превратился в глаз урагана. В мерцании свечей было так легко представить себе согретое пламенем камина лицо миссис Холл, читавшей им с Чейзом из Библии, как всегда по вечерам. «Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию…».

Что ж, у Бога была возможность свершить суд над злом в сердце Сайруса Айронвуда, однако он бездействовал. Николас впервые в жизни усомнился в его приговоре, ибо тот был неверен, несправедлив.

Эта роль отдана мне.

– Мне нужен проход, – объявил он. – Обратно в 1776 год.

Разговор Ли Минь и Софии оборвался.

– Послушай, Картер, – начала София. – Я знаю, что ты чувствуешь…

– Да ну? – холодно спросил он. – А что бы ты почувствовала, узнав, что Джулиан выжил при том падении и не был потерян ни для тебя, ни для кого из нас?

Его удивило, как легко вытекали слова, сдерживаемые внутри так долго. Какая-то часть его даже осознавала, насколько бесчувственно вываливать все это на Софию, но Николасу было не до того, чтобы переживать за нее – ему было так плохо, что он не мог не переложить часть боли на кого-то другого. Тем более что у всех присутствующих было чем поделиться друг с другом.

София резко повернулась к нему, приоткрыв рот.

– Я ошибочно интерпретировал тот миг на скале. Но Роуз Линден исправила мое заблуждение. Его осиротило смещение временной шкалы, и он решил к нам не возвращаться. Приношу извинения, что не сказал раньше, – добавил он под влиянием проклятого чувства вины, родившегося при виде ярко горящего темного глаза девушки. – Сначала, до того, как ты рассказала, чего на самом деле хочет твое сердце, я думал, если ты узнаешь, что он жив, то захочешь найти его и восстановить вашу помолвку. Вымолить прощение Айронвуда. А потом просто не хотел, чтобы ты отвлекалась.

Последнее стоило ему хорошего удара в челюсть, от которого он пошатнулся.

– Все, чего я хотела, так это уважения! – прорычала она. – Сама виновата, если думала, будто могу найти что-то подобное. Стыдно быть такой дурехой.

– Ты не…

– Я чуть не погибла, помогая тебе, – и не потому, что я у тебя в долгу, а потому, что хочу найти тех, кто на меня напал. Хочу отнять у них то, чего они лишили меня, и сравнять счет. Я хочу сокрушить власть деда, хочу увидеть, как она рассыпается в пыль, как он теряет все, что любит, – кипятилась София. – С чего бы мне искать того, кто меня бросил?! Того, в ком не было ни капли участия к нам, кто сбежал, потому что слишком, чертовски труслив, чтобы противостоять своей семье?!

– Теперь я это понимаю, – вздохнул Николас. – Прости. Но мне казалось, это слишком рискованно, я…

– Хотел использовать меня? – не дала ему договорить София. – Для своих собственных целей, для поисков себя? Моим желанием всегда было стать наследницей – тогда, быть может, меня считали бы полноценным человеком, а не подстилкой для мужа. Джулиан был моим другом. Я переживала – и переживаю – за него. Но в той пустыне, еще до того, как ты меня нашел, я решила: все, чего я по-настоящему хочу, это свободы поступать так, как хочется, и с тем, с кем хочется. Я хочу лететь свободно, словно ветер, и не возвращаться в порт против своей воли. Вот что такое сила, могущество. Ты понимаешь?

Николас кивнул, чувствуя комок в горле.

– Более чем.

Их жаркая дискуссия привлекла внимание кого-то снаружи – в дверь забарабанили, приглушенный голос что-то спросил. Ли Минь резко повернулась к Николасу.

– Если ты всерьез собираешься выполнить поручение Белладонны, я буду твоим проводником.

– Нет! – он не хотел впутывать их в это ужасное дело. – Я должен все сделать сам.

Она покачала головой:

– Кто-то же должен будет выкопать тебе могилу, ибо даже если ты прикончишь старика, это станет путешествием в один конец.

София фыркнула, скрещивая руки на груди.

– Таков мой путь, – ответил Николас, приподнимая левой рукой правую, чтобы показать кольцо. – Я в любом случае покойник. Если не убью его, меня прикончит яд, если не успею вовремя, меня прикончит яд. Если преуспею, в мире хотя бы станет одним злодеем меньше.

И, по крайней мере, таким образом я смогу прожить достаточно долго, чтобы вернуться к Холлу и умереть в море.

Удары в дверь стали громче, словно кто-то бросался на нее всем весом.

– Ты не оставишь нас убирать за тобой, – прорычала София, волоча его к дрожащему окну прохода. – Молись лучше, как бы я сама тебя не убила.

Они преодолели череду проходов, кое-как составленную совместными усилиями по обрывкам воспоминаний, пройдя негостеприимное австралийское захолустье, нетронутый ледник и самый гнетущий год средневековья, какой только могла предложить история Австрии. А еще были бесчисленные мелкие соединения в промежутках. При редких встречах с аборигенами Николас и Ли Минь скромно уходили в тень, позволяя Софии говорить за них, если без разговора было не обойтись.

В пути Николас много раз задавался вопросом, неужели человек может оказаться настолько опустошенным, чтобы стать невидимым, или же люди просто не видят того, чего не ожидают увидеть – в их конкретном случае китаянку и чернокожего. Так или иначе, молчание его вполне устраивало. Было легче держать разум в узде и сосредотачиваться лишь на том, как дни сменяют один другой.

Вечером шестнадцатого дня, в нескольких милях от последнего прохода на окраине Мехико, Николас почувствовал, как Ли Минь и София замедляются, шаг за шагом снижая скорость. Увидев краем глаза, как они обмениваются взглядами, он, не желая обострять отношения, сжал пятками бока лошади, высылая ее вперед. Но не успела кобыла подняться в галоп, как маленькая рука резко вылетела вперед и вырвала поводья из его рук.

– Какого дьявола?..

– Ты уже три раза пытаешься это сделать: загнать бедное животное, пока оно не издохнет прямо под тобой, – отчитала его Ли Минь, отодвигая поводья подальше от него. – Я не собираюсь делиться с тобою лошадью. А ты, София?

– Ни за что!

– Я не… – начал он.

– Мы не спали уже два дня, Картер, – оборвала его София.

Это правда.

– Но мы делали остановку прошлой ночью.

– Нет! Это была Австрия. Живописное ты выбрал местечко у паскудной канавы. Не сомневаюсь: один из нас подцепил там Черную Смерть в качестве прощального подарка.

Она была права.

– Сойдем с дороги. Разобьем лагерь на несколько часов, – предложила Ли Минь.

Сопротивление, очевидно, было так ясно написано на его лице, что София решительно завернула лошадь и направила их прочь от разбитой дороги к сочной зелени. Почему-то Николас представлял эту землю совершеннейшей пустыней. Но даже сейчас, в конце года, буйство жизни заполняло долину от русла реки до окружающих вершин.

Про себя он считал шаги, от дороги до места, которое София признала, наконец, достаточно удаленным, чтобы скинуть седельные сумки, и насчитал на двести больше, чем хотел.

Он мог бы двигаться дальше. Пусть они отдохнут и потом его нагонят.

Не успел он придумать план действий, как Ли Минь подвела его лошадь к остальным и принялась снимать с нее упряжь.

Он тяжело задышал, но смирился и спешился.

– Пойду поохочусь.

Подстрелить кого-нибудь было бы чудесно – теперь, когда он снова разжился порохом. Он не мог пошевелить правой рукой, но и с левой стрелял неплохо.

– А Ли Минь уже пошла, – заметила София, расстилая постель. Он повернулся, снова повернулся и с удивлением обнаружил вдалеке крошечную фигурку. – Можешь принести дров и растопку.

– Хорошо. И я готовлю.

София скорчила рожу, которую он не понял.

– А что с водой?

– Еще есть, – сказала она, отшвыривая широкополую шляпу, подобранную по дороге. – Вперед. Пока твой вид не довел меня окончательно. Для того, кто готовится к хладнокровной мести, ты выглядишь довольно печальным недоноском.

Честно говоря, он не сомневался, что именно так и выглядел. Иронично поклонившись, Николас занялся насущными делами. Ли Минь еще не вернулась, когда они развели огонь и поставили в костер небольшой горшок, чтобы накипятить воды. Не пытаясь разговаривать с Софией, которая сидела с каменным лицом, Николас вытащил правую руку из перевязи, сооруженной китаянкой, и улегся спиной к пламени.

В глазах было слишком много песка, чтобы закрыть их, но он попытался. Он старался расслабить тело, лежавшее на жесткой пыли, и очистить сознание от вихря черных мыслей, пока тот не засосал его в свою воронку. Левая рука скользнула под тунику и сомкнулась на кожаном шнурке. Набравшись смелости, он открыл глаза, разглядывая кулон из Карфагена и Эттину сережку.

Его захватил навязчивый порыв, которого он не понимал. Николас резко дернул шнурок, пытаясь сорвать его с шеи, потом потянулся развязывать узел.

– Так ты только подбрасываешь дров в огонь, сжигающий тебя, – заметила вернувшаяся с охоты Ли Минь. – А не тушишь его.

Он ослабил хватку, но не отвел руку. Потом приподнялся, собираясь готовить то, с чем она вернулась.

– Это напоминает мне одно сказание, – как бы между делом бросила Ли Минь, не успел он встать на ноги. Она сидела между ним и костром, отбрасывая на него длинную тень. – Хочешь послушать?

Он не особенно хотел, но неопределенно буркнул, зная, что она все равно не отстанет.

– Много-много лет назад у императора Янь Ди была дочь, Нюйва. Красивая и изящная, словно журавль, но упрямая, как бык. Кроме того, она любила плавать и часто выбирала Восточное море за его неукрощенную красоту. Думаю, ты понимаешь, к чему я, да?

Он нашел в себе силы лишь что-то пробурчать. В груди было слишком тяжело, чтобы говорить.

– Но случилось несчастье. Однажды во время купания она утонула. Воля ее, однако, оказалась столь сильна, что она не сдалась, не смирилась до конца. Она выскочила из воды и превратилась в птицу Цзинвэй – видел таких? Внушительные: серый клюв, красные лапы? Ладно, не важно. Так или иначе, она решила отомстить за свою гибель. Каждый день она летала и собирала камешки и ветки в Западных горах и кидала их в Восточное море, желая заполнить его и не дать утонуть другим. Она так и не отказалась от своей затеи и продолжает засыпать море и сегодня.

Николас полностью перевернулся на другой бок, когда понял, что сказание подошло к концу.