Текст книги "Странник"

28

Столетия и континенты пролетали мимо нее темными волнами; привычный рев прохода сейчас звучал скорее протяжным нескончаемым свистом. Разница, хотя и приятная уху, сбивала с толку. Но не успела Этта пространно порассуждать об этом, как ноги столкнулись с землей, а мешок с золотом за спиной всем весом повалил ее на колени.

Джулиана выбросило из прохода прямо за Эттой, протащило вперед и швырнуло на нее, и по земле покатилась куча-мала из рук, ног и сумок. В спину девушке впились золотые блюда и кубки.

– Ой, – вырвалось у Этты.

– Ай, – слабо отозвался Джулиан. – Не лучшее приземление.

– Лучше шести предыдущих, – парировала Этта, выкатываясь из-под него.

Джулиан, кряхтя, встал на ноги, качаясь под весом мешка.

– Время?

Этта скосила глаза на заводные часы, затесавшиеся среди сокровищ Айронвуда, все еще тяжело дыша после пробежки.

– Пол-одиннадцатого?

Джулиан ликующе вскинул руку.

– Говорил я тебе: успеем!

Хотя в пещере осталось достаточно золота и драгоценных камней, Джулиан все-таки ошибся с одним из проходов в журнале, обрекая их на жуткое путешествие через Иерусалим времен Крестовых походов в одежде двадцатого века и с ничем не извиняемым количеством золота.

Свист прохода ослабел, но барабанная дробь, наполнявшая ночь, осталась. От мощи, источаемой барабанами и кимвалами, перехватывало дыхание. Встав на ноги – на мягком склоне это оказалось нелегко, – Этта с удивлением обнаружила, что древняя музыка не была сердцебиением самой горы.

Проход выбросил их неподалеку от линии огней, опоясывающих тропу, вившуюся по склону. Этта, не обращая внимания на мокрую и холодную грязь, подползла ближе, чтобы получше разглядеть, что происходит.

– Сай-рэй, сай-рей! – один и тот же возглас снова и снова разносился над погруженным во тьму миром. Этта повернулась к Джулиану за переводом.

– Думаю… «Хорошего праздника»? Или что-то вроде того? – Джулиан поскреб затылок.

Запах сосен и дыма просачивался сквозь ряд деревьев, принося с собой голоса равно юных и старых. Одетые лишь в набедренные повязки, мужчины тащили на плечах факелы. Поначалу маленькие – их несли преисполненные гордости мальчики. Но по мере того, как факелы росли, увеличивались в размерах и факелоносцы; наконец, немногие избранные, пошатываясь, пронесли факелы размером с… мотоцикл каждый и весом, видимо, с него же. Тяжело ступая под их тяжестью, силачи петляли по единственной улице деревни у подножия горы, медленно поднимаясь наверх по грязной тропе. Жители деревни подбадривали их криками; лица, выхваченные факелами, сияли теплом наперекор близящейся полночи.

Этта нахмурилась:

– Что это? Зачем было этой твоей Белладонне выбирать место, где мы скорее всего столкнемся с обычными людьми?

– Отвечая на твой первый вопрос: это, несомненно, какой-то праздник, – объяснил Джулиан, обращаясь к вычищаемой из-под ногтей грязи. – В честь духа или бога, которому поклоняются в местном храме. Отвечая на твой второй вопрос: лучше не залезать слишком глубоко в темный, населенный пауками лабиринт Белладонниного сознания, но, полагаю, праздник скоро кончится.

Этта удивленно заморгала.

– Это оказалось… неожиданно полезным.

– Как я часто говорю: всегда старайся разочаровывать, – с серьезной миной заметил Джулиан. – Тогда ты всегда сможешь преподнести приятный сюрприз, просто не сделав этого.

Этта фыркнула.

– Ладно, пошли.

Они начали восхождение среди деревьев, по скалам и мимо скал, и вскоре заметили, что спускающихся с горы жителей деревни стало больше, чем поднимающихся на нее. Наконец, число последних сократилось до нескольких человек, а затем и до нуля.

Они вышли на расчищенную тропу, не говоря друг другу ни слова, шаркая по черному пеплу, оставшемуся после факелов. Этта мельком посмотрела на Джулиана, попавшего в луч лунного света: по щеке размазалась грязь, на руках и ногах красуются пятна, волосы на голове торчат в разные стороны. Она и сама знала, что выглядит, будто ее едва не втоптали лошадьми в мостовую, покрытую навозом и глиной… потому что именно так все и было.

– Боюсь, твоего отвлекающего маневра не хватит, – пробормотала Этта, – чтобы я смогла подобраться к Белладонне сзади и выкрасть астролябию. Я, может, и выберусь отсюда, а вот ты – нет.

– Я очень быстро бегаю, – заметил Джулиан, – если достаточно мотивирован.

– Я тут подумала… может, стоит предложить свою цену. Выиграть ее законно, – Этта бросила на него взгляд в темноте.

– Она принимает только услуги и секреты, – напомнил Джулиан, останавливаясь поправить тяжелый мешок на спине. – Думаешь, у тебя есть то, чего нет у дедули?

Этта обладала тем, чего не было ни у кого другого: она выросла в далеком будущем, в то время как среди ныне живущих путешественников не было ни одного, кто бы родился после 1945 года. Но то будущее исчезло, и любые сведения о нем стали бесполезны. Оставался единственный секрет, и Этта не была уверена, что Белладонна его уже знает.

– Нам известна истинная причина, почему Айронвуд так жаждет получить астролябию. Если Белладонна будет знать ее, она сможет использовать это против него. Полагаю, это ценно, но все равно план, конечно, шаткий.

– Я тебе уже говорил: не нужно даже пытаться планировать что-то такое: ни кражу, ни убийство, ни сделку в обход приобретения выставленного ведьмой товара. Ты будешь в том же мраке, что и дедуля, если это повод для оптимизма.

Белладонна, раздразнив Сайруса Айронвуда тем, что заставила его путешествовать, была достаточно умна, чтобы выбрать время и место, где могли быть свидетели, чтобы сдерживать неподобающее поведение путешественников.

Шагая по тропинке, Этта принялась считать каменные столбики, фонари, открытые часовенки с косыми крышами, выкрашенными густо-багряной краской. Минуты – их самая дорогая валюта – утекали и утекали, но Этта с облегчением глядела, как огни в деревне под горой постепенно угасают, словно очаг, пылко съевший все дрова и оставшийся с безмолвными тихо мерцающими углями. Со временем единственными звуками, которые она могла расслышать, осталось шуршание ночных созданий в лесу.

Она вдыхала запах влажной зелени, находя успокоение в знакомых ласковых нотках древесного дыма. Тело болело, но то была хорошая боль, честно заработанная. Этта преодолела последние недели и необыкновенно гордилась тем, что выжила.

– Мы же все делаем правильно, так? – прошептала она. – Я так долго хотела, чтобы астролябия исчезла, что мысль оставить ее целой и невредимой кажется противоестественной. Возможно, она проклята – инфицирует жизнь каждого, кто соприкасается с нею, все тем же мраком.

Джулиан вздохнул.

– Да я-то откуда знаю? Это ты у нас нравственный компас, ты и должна мне сказать, что правильно.

Этта толкнула его локтем; в мешке, словно ливень, загрохотали золотые монеты.

– Я вот что думаю, Линден-Хемлок-Спенсер: сама по себе астролябия ни дня не была злом. На беду или на счастье она лишь отвечает душе того, кто ею пользуется. Однако в целом свете нет никого, кто был бы настолько лишен себялюбия, чтобы так или иначе не использовать ее в своих интересах. Если ее уничтожение означает уничтожение нас, то надо – я не знаю – снова спрятать ее после того, как мы выпрямим временную шкалу.

Что и сделала мама много лет назад.

Этта поспешила списать свое путешествие на помешательство Роуз, на ее травму, но теперь не могла думать об этом без боли в сердце. Возможно, Роуз знала, что уничтожение астролябии уничтожит весь образ жизни путешественников, и именно потому решила ее спрятать.

Но это не отменяло того, что она скрывала правду от дочери, не прощало убийства Элис и не объясняло, почему она так настаивала на том, чтобы Этта уничтожила прибор.

На полпути к вершине, когда ноги уже горели, а спина стонала под тяжелым грузом, Этта заметила слабый проблеск света. Его кольцо все росло, пока она не разглядела отдельные фонарики, мерцающие на деревьях над тропинкой, и мальчика с золотистыми волосами, сидевшего на табуретке рядом с большими медными весами и несколькими корзинами. За ним висело большое белое полотнище, закрывавшее то, что находилось дальше.

Джулиан остановился рядом с нею.

На мальчике была не по размеру большая белая мантия; скрещивая ноги, он подтыкал ее повыше, открывая тонкие гетры и бархатные бриджи. При их приближении он просто перевернул страницу книги, лежащей у него на коленях.

Джулиан прочистил горло, но малец лишь поднял палец, продолжая пожирать книгу глазами.

– Здравствуй? – сделала попытку Этта.

Наконец, златовласый ребенок оторвался от книги, и она чуть не рассмеялась при виде его недовольной физиономии. Она хорошо знала, каково это, когда тебя прерывают на середине особенно хорошей страницы.

– Мы идем на торги, нас только двое, – представился ему Джулиан, со стоном наслаждения сваливая рюкзак с плеч.

Это только усилило недовольство мальчика, который слез с табуретки и мотнул головой в сторону весов. Он встал на одну чашу, предоставив им наполнять другую содержимым своих мешков. Этте с Джулианом оставалось только надеяться, что они не ошиблись с весом.

– Откуда нам знать, что ты взвесил сто фунтов? – спросила Этта.

Мальчик кинул на нее сердитый взгляд, качаясь на весах, словно корабль на волне. Этта осознала, что перестала дышать, но вот их чаша опустилась ниже чаши с маленьким нахаленком, и девушка торжествующе выпрямилась. Более чем достаточно.

– О, слава Богу, – Джулиан бросился вперед, отгребая часть золота обратно. – Было бы досадно пустить все это…

– Здравствуйте! Добро пожаловать, мои юные зверушки.

Из-за бледного занавеса проскользнула женщина, мгновенно вновь запахивая его, прежде чем Этта успела разглядеть, что там за ним. Длинные ноги сократили расстояние между ними в два жадных шага: старуха остановилась раздражающе близко к Этте. Ей пришлось подавить желание отступить на шаг назад.

Вместо этого Этта посмотрела женщине в лицо, встречая взгляд темных глаз за серебристой вуалью, закрывающей нижнюю часть лица. Ее пышную фигуру сплошь покрывала шнуровка, сплетаясь в изысканный растительный узор, казалось, вырезанный из самих теней. И, видимо, сочтя случай подходящим, она добавила серебряную с бриллиантами диадему, сидевшую на ее голове рядом волчьих зубов.

Она обменялась взглядом со златовласым мальчишкой, который кивнул в знак подтверждения.

Джулиан слегка качнулся на пятках – как решила Этта, хотел отвесить поклон, но передумал на полпути.

– Доброе утро, мадам. Мы принесли требуемую входную плату.

– Но не больше, – ее кошачьи глаза метнулись от него к Этте.

– Это не имеет значения, – парировала Этта, от всей души надеясь, что ее голос звенит чем-то, хотя бы отдаленно напоминающим убежденность, – при том, какой секрет мы принесли.

– И то правда, – вуаль затрепетала, как будто женщина издала легкий беззвучный смешок. – Вас только двое, а другие старались привести с собой дюжину.

– Я знаю ваши правила, – вступил Джулиан. – Не более восьми человек в одной группе.

Белладонна пропустила его слова мимо ушей, по-прежнему не отрываясь от Этты.

– Как интересно, зверушка. Твое лицо я уже видела раньше.

Девушка отмахнулась:

– Да. Последнее время я только о том и слышу.

– О, и такой приятный норов в придачу. Ладно, будьте так любезны облачиться в мантии и маски из корзины и не забудьте накинуть капюшоны. Безопасность в безликости, как я всегда говорю.

– Самая чертовски верная политика из всех, о каких я слышал, – отвесил комплимент Джулиан, надевая маску и быстро завязывая ее тесемки на затылке. Маска закрыла все его лицо, только глаза светились в щелочках.

Женщина наклонила голову.

– А вы не…

– Долгое время считавшийся мертвым Джулиан Айронвуд? – радостно уточнил Джулиан с пылом того, кто уже давно ждал, когда же его узнают.

– … собираетесь застегнуть мантию? – закончила Белладонна и без какого-либо предупреждения сама занялась рядом завязок, шедших по краям одеяния. Этта быстро завязала свою, стараясь не засмеяться, когда паучьи пальцы женщины добежали вдоль мантии Джулиана до самого низа.

– Полагаю, вы наша последняя группа. За мной, прошу… Вы и так задержали нас на несколько драгоценных мгновений. Я больше не могу откладывать начало аукциона.

Женщина резко развернулась прямо перед лицом Этты и отдернула занавес.

Если бы Этте предложили угадать, что же откроется за ним, ей бы и в голову не пришло, что там будут стоять две дюжины других путешественников и стражей в белых мантиях и золотых масках. Все они глядели строго перед собой, сбившись в кучу, будто скот в стойле. Белладонна сняла один из серебряных фонарей с ближайшего дерева и, держа его перед собой, протиснулась сквозь ряды жаждущих.

Джулиан поспешил за нею, но Этта схватила его за руку, покачав головой. Лучше не привлекать к себе внимания, а, выходя вперед, они давали остальным предостаточно времени и возможности задуматься, кто же скрывается под мантиями. И так-то никто не осмелился выдавить ни слова, «стадо», молча последовало за Белладонной и ее фонарем вверх по тропе, к храму в нескольких сотнях ярдах выше.

Лишь одна фигура, замыкавшая первую группу, осмелилась обернуться и посмотреть на них. И лишь он или она позволил себе оторваться от быстро идущей толпы, шагая медленно, почти с усилием. Возможно, ранен или стар. Этта прищурилась, мысленно проклиная темень. Потому что это походило на… это выглядело, как будто…

Тот человек замедляется. Намеренно отстает ото всех. Этта нащупала небольшой кинжал, снятый с рыцаря в Иерусалиме, чувствуя, как страх запускает холодные липкие пальцы ей в волосы, спускается к шее. Она так сосредоточилась на этом человеке, что не замечала движения в лесу слева от Джулиана, пока кто-то не набросился на него, впиваясь в шею одетой в черное рукой. Тревожный вскрик тут же заглушила ладонь в перчатке.

Этта бросилась за ними в лес, сжимая кинжал в руке. Все было, как тогда в России. Нападающий в черном, к горлу Джулиана прижат клинок, хотя тот продолжал пытаться выкрутиться из могучего захвата. Этта, в шаге от напавшего, занесла кинжал…

Удар тяжелого тела отбросил Этту и повалил на землю, прежде чем она успела дотянуться до врага, но дальше уже сама гора, ее крутой склон заставили ее катиться все дальше и дальше по мягкой земле и ломким папоротникам, пока, наконец, она не ударилась спиной о толстое дерево. От удара в голове прояснилось, и она, не обращая внимания на ушибы, поднялась на колени, ища во тьме над собой Джулиана. Неподалеку, путаясь в папоротниках, частично скрытые каменным столбиком, виднелись одетые в белое перекрещенные ноги того, кто ее толкнул.

Этта полезла вверх на четвереньках, держа кинжал в зубах, пока склон не стал пологим настолько, что она смогла встать. Она обогнула столбик, держась за край, маска изнутри покрылась каплями от ее судорожного дыхания. В самую последнюю секунду, вместо того, чтобы ударить кинжалом в правой, она выбросила вперед левую руку, ударив врага кулаком в маску, повалив его обратно на спину, и, обрушившись коленями ему на грудь, сорвала с него маску и прижала клинок к шее.

Она знала это лицо.

Она любила его.

– О боже, – выдохнула Этта, вскакивая, срывая свою собственную маску. – О господи…

Его глаза округлились, так же ошеломленно глядя на нее.

Она зарылась руками в грязь, дрожа, нагребла полные ладони листьев и корней, пытаясь заякориться в этом мгновении, прочувствовать, что все это не сон. Ущелье между ними, мучившее ее невозможностью его увидеть, в которое она не позволяла себе упасть, снова разверзлось.

До нее долетело одно-единственное тихое слово:

– Прив!

Сердце Этты распахнулось, а облегчение принесло ту самую боль, в которой она нуждалась. Он смотрел на нее, словно на жемчужину во мраке, его рука потянулась к ней, к ее руке, и она бросилась на него, едва он сел, прижалась губами, умыкая его дыхание и удивленный смех. Умыкая его всего обратно в себя.

– Прив, – удалось выговорить ей, обнимая его лицо, целуя, целуя…

– Где… ты была? – выдохнул он, как только смог.

– Где ты был? – переспросила она, чувствуя, как его рука тонет в ее косе, вплетая в нее нежность.

– Я был занят… искал тебя. У меня было… чертовски много времени. Мог бы догадаться, что ты найдешь меня первой.

– Я видела тебя… на берегу… – она чувствовала вкус крови на его разбитой губе, но это было не важно, все было не важно…

– Знаю, знаю… я думал, ты…

– Да, я знаю, прости… Но почему ты набросился на меня сейчас? Почему ты здесь? – Этта заставила себя остановиться, оторваться от лица Николаса и просто обхватить его руками, чтобы дать ему возможность ответить. Он обнял ее рукой за талию и, тяжело дыша, уткнулся лбом ей в плечо.

– Почему у нас получается встречаться при одних и тех же обстоятельствах? – услышала Этта его удивленный вопрос. Жидкая грязь просачивалась сквозь ее плащ прямо к коже, но она едва чувствовала это. Жилка Николаса билась у ее щеки, но совсем не так ровно и уверенно, как, ей помнилось, билась даже в самые отчаянные времена.

Это просто из-за темноты – она не сомневалась, – просто от голода, усталости и из-за теней он выглядел таким ослабевшим. Но, пробежавшись пальцами по его спине, она почувствовала каждый позвонок, все грани ребер. Чуть отстранившись, Этта коснулась полуоткрытыми губами его губ, сплетая вздох с его тяжелым, через силу, дыханием.

– Я не могу даже удержать тебя, – прошептал он. – Слишком много, слишком быстро… я не боялся раньше, но теперь ловлю себя… ловлю себя на том, что мне немного страшно.

– О чем ты? – спросила она, пытаясь осмотреть его, разглядеть его лицо. Он лишь крепче прижал ее к себе трясущейся от напряжения рукой. Она запустила руку в его лохмы, почувствовав тепло кожи на голове. Николас потянулся снова поцеловать ее, прихватывая мягкий уголок ее рта.

– … я просто выбрала того, кто выглядел с меня… – послышался голос Софии.

– Я не с тебя ростом! – огрызнулся Джулиан.

– Ладно, если ты предпочитаешь «того, кто выглядел легкой добычей»…

Этта слышала, как подошли София с Джулианом, почувствовала, когда они их увидели. Тишина, упавшая на них, казалось, продлилась целый век.

– Что ты тут делаешь до сих пор? – София выстрелила словами в Николаса. – Он же заметит, что ты отстал, если ты не поспешишь.

– Я подумал, она – Этта – могла… ранить тебя…

Сложить вместе тихие обрывки его слов было нелегко, но Этта догадалась: София набросилась на Джулиана, не зная, кто он, чтобы отобрать его мантию и пробраться на аукцион, а Николас, увидев, как фигура в маске – Этта – бросилась за ними, испугался, что София может не справиться с двумя противника сразу.

– Почему вы..? – начала Этта. – Скажите мне, что происходит… Николас!

Холодный ушат страха при виде того, как он обвисает на ней, не шел ни в какое сравнение с ураганом проклятий, исторгнутым Софией. Перемахнув через поваленное дерево, она схватила Николаса за плечи и с силой – даже челюсти стукнули – встряхнула его.

– Проклятье, Картер, – выругалась она. – Не сейчас, черт тебя возьми…

– Николас? – Этта все повторяла его имя, словно его одного было достаточно, чтобы привести его в чувство. – Скажите же мне, что происходит!

– У нас нет времени, вот что, черт возьми, происходит, – огрызнулась София и, без долгих разговоров залепила ему отменную пощечину.

29

Даже когда он пришел в себя, тьма в глазах не рассеялась окончательно, мрачным гало окружая ее лицо, словно пытаясь прогнать сон о ней. Но она была здесь.

Этта все еще была здесь.

Она опустилась рядом с ним на колени, источая запах костра, жар свежего хлеба, тепло дома. Грязь, налипшая ей на лицо, поймала прядку волос, приклеив ее к щеке. Он, хоть тресни, не смог бы объяснить, почему эта прилипшая прядка показалась ему бесконечно дорогой.

– Ты нездоров, да? – прошептала она.

Он знал, что это София поднимает его со спины, чтобы он мог видеть их – их, потому что брат нависал над ним, стоя всего в нескольких футах, и выглядел таким растерянным, что Николас едва узнал его.

– Джулиан, – выговорил он с облегчением. Он не осознавал до этой самой минуты, как благодарен судьбе, что они двое нашли друг друга. Этта защитит Джулиана, а Джулиан проследит, чтобы Этта не осталась одна.

Услышав свое имя, его единокровный брат приблизился к их тесному кружку.

– И вот настает то самое время, когда я называю себя дураком и неблагодарной свиньей, а ты даешь мне в рыло.

Встретившись с ним взглядом, увидев лицо брата, Николас вспомнил ярость, которая, как он всегда воображал себе, должна была вскипеть в нем, созрев за столько лет обид, дурных мыслей и злых слов. Но сейчас он чувствовал только покой. Он принял решение, был благодарен и, самое главное, рад: вот его брат, и даже смерти не отменить его любви к нему.

– Может, как-нибудь в другой раз?

Он выразительно посмотрел на Софию, указав глазами на Этту.

– Хорошо, – вздохнула София. Потом повернулась к Этте: – Я сожалею о том, как относилась к тебе. И я также сожалею, что твоя мать – демон, сбежавший из преисподней.

– А я сожалею о том, что случилось с тобой, и обо всем, что я тебе говорила, за исключением тех случаев, когда ты этого заслуживала, – сказала Этта дрожащим, несмотря на ее старания, голосом. – Но почему никто не хочет мне ответить? Что происходит?

Его ужасающая гордость не позволила ему просить о помощи, чтобы встать, но остальные предложили ее и без слов. Этта тянула Николаса за руки, поддерживая равновесие за него. Видеть ее перепуганное лицо было мучительно. Николас повернулся к Софии и Джулиану.

– Мне нужна минутка.

– У нас ее нет, – отрезала София. – Я им все объясню. Пошли!

Он покачала головой. Бог отпустил мне немного времени для этого.

– Всего минуту. Пожалуйста.

Николас не сомневался, она будет драться до их последнего вздоха, но София, коротко фыркнув, кивнула и потащила Джулиана обратно на тропу.

Этта развернула Николаса лицом к себе.

– Скажи мне. Пожалуйста, скажи мне, что происходит. Почему ты был с Айронвудом? Ты в порядке? Что у тебя с рукой?

Конечно, она заметила.

– Я сейчас – не совсем я, – признался Николас. – Нет времени объяснять все, только самое важное. Если бы я мог выдернуть мгновение из времени и остаться вдвоем навсегда, я бы так и сделал. Но мы не можем остановить время, мы можем только поправить его.

– Именно это я и пытаюсь сделать, – сказала Этта. Лицо девушки светилось мягким, словно свеча, светом, исходящим из ее сердца, и, когда она приблизилась к нему, казалось, она пытается передать ему свой свет. Николаса обожгло сожалением, что он не доверяет своему телу настолько, чтобы обнять ее так, как хочется, в очередной раз не потеряв сознание.

– Но наш план, – продолжила она, шепча ему в самое ухо, – нужно изменить. Мы не можем уничтожать ее.

Опустошение. Чистая, неразбавленная боль – Этта видела, как ее вспышка озарила его лицо, и поняла по тому, как отрицание затопило его глаза: в этом они не сойдутся. Он снова припал к ее губам, пытаясь смягчить удар, найти нужные слова. Ночная прохлада покусывала кожу, но ее губы были горячими, настойчивыми, они впивались в него, словно утверждая свою правоту.

Николас оторвался от Этты, стараясь удержать ее на месте как можно дольше, чтобы воззвать к рассудительности.

– Ее нужно уничтожить, ты же сама говорила. Я знаю последствия, знаю, что может случиться, но, Этта, разве ты не видишь? Разве не чувствуешь, сколь многое не в наших силах? Если это когда-то должно закончиться, пусть закончится сейчас. Твоя мама – она пришла ко мне в пустыне, сразу после того, как тебя осиротило. Она говорила о надвигающейся войне.

– Да я все про это знаю, – прервала его Этта.

– Она не ошибалась: это и есть война, которая никогда не заканчивается. Война между нашими семьями, – гнул свое Николас. – Она идет по определенной схеме, это вечный цикл, бесконечный сценарий.

При этих словах Этта вздрогнула, уже вскидывая голову, пытаясь снова поймать его губы, не дать ему закончить.

– Нет, нет, нет… Не говори так, не произноси этого слова…

Он заслужил чертову медаль за мужество и волю не окунуться в ее поцелуй.

– Меня все время преследует мысль, что между нашими семьями потому нет прочного мира, что в нас самих, в наших способностях кроется что-то глубоко противоестественное, – продолжил Николас. – Должно быть, так время мстит нам, заставляя все время грызться друг с другом. Мне кажется, вся эта вражда пытается затолкать нас в наше естественное время, где нам и место.

Она подняла светлые глаза, теперь затвердевшие, как осколки льда.

– Нет ничего более естественного, чем семьи. Ты не видел того, что видела я. Есть люди, которые любят друг друга, нуждаются друг в друге. Мы еще можем поправить временную шкалу. Да, это займет больше времени, но восстановить ее кусочек за кусочком возможно.

– А что потом? – вскинулся он. – Снова прятать астролябию? Мы допустим, чтобы кто-нибудь снова нашел ее и отменил все, что мы сделаем? Это единственный способ держать Айронвуда в узде, заставить его понести ответственность за то, что он сотворил со всеми нами. Если этого мало, подумай о миллионах и миллионах жизней, с которыми он играет, о безразличии, равнодушии, которые проявляет к ним. Он – не исключение, Этта, он – правило. В том, на что мы способны, слишком много силы.

Николас понимал, что играл не совсем честно: ему-то легко принимать такое решение при всей бездушности, которой оно требовало, ведь оно станет одним из его последних решений. А ведь всего несколько дней назад он рвался к отмщению, словно охваченный пламенем, выжигая последние ошметки своей души. Однако по крайней мере часть ее, кажется, признала правоту его последнего довода. Все ее тело натянулось от разочарования.

Он играл в гляделки с очередной утратой и, хотя был насквозь логичным, хотя знал, что и Этта всегда следует логике, видел, как страдальчески исказилось ее лицо от его предательства – и все эти логические доводы грозили в любую минуту вылететь из его головы. Но чем была история, как не ложью немногих победителей? За что ее было защищать, если она забывала о голодающем ребенке во время героической осады, о рабыне на смертном ложе, о моряке, не вернувшемся из моря? Несовершенная запись, сделанная пристрастной рукой, написанная чернилами, разбавленными компромиссами соперничающих группировок. Его подмывало принять Эттину точку зрения, зажмуриться и представить, как она соберет заново прошлое, настоящее и будущее во что-то прекрасное. Видит Бог, если кто-то и был способен на такое, то только она.

Но их история, выкованная руками путешественников, была историей насилия, войны и мести. Они не просто создали ее, они сами были созданы ею.

– А как же мы? – спросила она, взбегая маленькими нежными руками на его плечи, шею, лицо. Николас склонил голову к намозоленным кончикам ее пальцев. – Что, если я люблю тебя, и ты нужен мне? Зачем тогда было все это? Зачем мы так яростно сражались, если ты с самого начала решил сдаться?

– Картер! – донесся сверху мужской голос. Оуэн.

Этта дернулась, будто порываясь заслонить его собой, а он захотел поцеловать ее больше, чем сделать следующий вдох. Секунды раскручивались вокруг него, терзая оголенное сердце.

– Останься со мной, – взмолилась она. – Останься со мной. Еще ничто не кончено.

– Это свобода – именно это: свобода от страха – вот что означает переписывание правил, – настаивал он. – Мир, в котором существует астролябия, – это мир, в котором каждый из нас может исчезнуть в любую секунду. По крайней мере, я буду знать, что ты в безопасности.

– Одна, – резко поправила она.

– Не одна, – возразил он. – Разве все эти дни, проведенные в разлуке, ты не чувствовала, что я рядом?

А разве ты не чувствуешь, как мое сердце бьется только ради тебя?

– Это не то, – ее глаза снова вспыхнули. – И ты это знаешь.

– Я знаю только вот что: наши пути разделяло несколько веков, но мы соединились. Не важно, чем все кончится, моя судьба всегда была соединена с твоей.

– Картер! Где ты, черт тебя подери!

Этта наклонилась к нему, утыкаясь лицом в изгиб его шеи.

– Не делай этого – пожалуйста, не делай.

– Ты веришь в тот мир, о котором говорила: тот, что создан для нас?

Она сглотнула, кивнув. Ее мягкие губы почти касались его обнаженной кожи, и он – мужчина, пропади оно все пропадом, – сгорал рядом с нею. Слова, слетевшие с его губ, были хриплыми от чувства.

– Если нам не суждено достичь его в этой жизни, то в следующей. Если не сейчас, то в вечности.

Она отстранилась, но лишь для того, чтобы встать на цыпочки и резко вцепиться в его мантию. Поцелуй пробежал по его позвоночнику, словно молния, ударившая в мачту, рассекая Николаса напополам.

Это не было отступлением, и далеко не поражением. Внезапно она заполнила каждое его чувство, подобно утреннему солнцу, прорезавшему горизонт. Ее вкус, запах, тихие звуки, вырывающиеся из горла, – все это было тайнами, доверенными ему, наградой, за право вернуть которую он так отчаянно сражался. Этта сразу захватила каждый его уголок, и он отодвинул смертельный ужас и позволил безрассудному счастью быть с нею промчаться по венам, заполняя все пустоты, выворачивая его наизнанку.

Там, где кожи касались ее губы, она казалась натянутой, как на барабане, и Николас задумался – в перерывах меж ударами бешено бьющегося сердца, – как могло быть так, что она такая мягкая, если все дни, что привели их сюда, были такими жестокими. Она не плакала, его храбрая девочка, но он чувствовал яростную страсть под ее кожей, толкавшую ее к нему, заставлявшую вжиматься в его тело, растворяться в нем.

– Николас! – негромко позвала София. – Он идет!

Меч, висевший над их головами, наконец, упал.

Николас высвободился, отступая на полшага, успев подумать, не так ли ощущается смерть: как болезненное освобождение. Он столько раз представлял ее себе как погружение в темную холодную воду: по пояс, по плечи, выше головы. Сейчас же она предстала разрывом, громовым ударом агонии. Коротка жизнь человеческая, а сколько раз за эту короткую жизнь ему приходится умирать!

– Я люблю тебя, – тихо сказал он. – Времени никогда не отнять этого.

Не успела Этта заговорить, Николас уже почувствовал, что она сейчас скажет: прочитал в непреклонном лице.

– Я не сдамся, – слова сдули непокорную прядку со щеки. Что за буря эта девушка! – Я не уничтожу ее. Это не конец.

Николас перевернул ее руку, последний раз обжигая ладонь поцелуем.

– Что ж: пусть победит лучший из пиратов.

– Скорее там, эй! – Оуэна никак нельзя было назвать крупным мужчиной, но его голос, если надо, перекрывал и гром. Приподняв маску, он всматривался в темную стену леса, выискивая Николаса. Значит, София права: старик заметил, что он отстал, и намного быстрее, чем они ожидали.