Текст книги "Странник"

– Значит, задача была непосильной. И какую мораль я должен извлечь из всего этого?

Ли Минь пожала плечами.

– Извлекай, что хочешь, Картер. Целью моего рассказа было отвлечь тебя ровно на столько, сколько требовалось, чтобы подать обед, и эта задача вовсе не показалась мне непосильной.

Николас сел, выпрямился, возмущение пробивалось в нем сквозь серый лабиринт сознания.

– Я же сказал, что приготовлю! – какая от него польза, если он не может выполнять свою часть работы.

– Возможно, тебя удивит, но я не очень люблю мясо, пересушенное и подгоревшее настолько, что его можно спутать с горелой деревяшкой, – заметила София, поворачивая освежеванных кроликов на вертеле.

– А как иначе убедиться, что оно готово?!

Обе женщины бросили на него по лучшему жалостливому взгляду каждая. Несмотря на урчание в животе, он взял свою долю мяса с неохотой, проистекавшей исключительно из самолюбия. Закончив, он принял предложение Ли Минь поспать первому и нести вахту после. Дополз до подстилки, повернулся спиной к огню, пристроив голову на руку, и глядел на далекие горы. Вскоре Николас провалился в сон, не обращая внимания на теплую хватку золотой удавки на пальце.

Звон металла прорезал тишину, за ним почти тотчас же последовал второй.

– … лучше, лучше, но не наклоняйся ты так, когда делаешь выпад. Нет! Налево! Да!

Николас с трудом выбрался из сна, не понимая, действительно ли слышит голос Ли Минь или тот ему снится. Перевернувшись на спину, он взглянул через костер на две легкие тени, сражавшиеся на мечах.

– Бесполезно, – простонала София. – Мне никогда толком не научиться.

– Ты прекрасно справилась, как и со всем, что я показала тебе сегодня вечером, – в голосе Ли Минь слышалась улыбка. – Ты движешься словно кошка – вся шелк и сила. Скоро станешь лучше меня, и мне придется послеживать за своим золотишком.

– Без шансов, – ответила София через мгновение, явно с легкой обидой на жизнь.

– Ты превосходный боец, – настаивала Ли Минь, садясь на землю и кладя меч себе на ноги.

Миг спустя София тоже опустилась на колени, положив оружие на ближайшее одеяло.

– Просто… я была лучше… до этого, – она показала на глазную повязку.

– А, – только и сказала Ли Минь.

– Мир выглядит по-другому. Поначалу я думала, это всего лишь мое воображение, жалость к себе и все такое. Но все на самом деле так: тени и блики расслаиваются, цвета кажутся плоскими. И восприятие, насколько предмет далеко или близко, ухудшилось. Но главная беда – слепое пятно.

Николас закрыл глаза, вздыхая. Он ожидал чего-то подобного и почувствовал себя виноватым, что не пытался помочь ей преодолеть увечье тем или иным способом. Приняла бы она его помощь – это другой вопрос, но он должен был попытаться, черт возьми!

– Вставай, покажу тебе кое-что, – скомандовала Ли Минь. Зашуршала одежда, по пыли затопали ноги. – Прими свою обычную стойку.

Когда София отставила левую ногу назад, выдвинув правый бок вперед, Ли Минь цокнула языком и изменила ее стойку на противоположную, скользнув пальцами по коже девушки и обхватив – на мгновение ее тонкое запястье.

– Деремся во всех направлениях, да? Сменить позицию, чтобы здоровый глаз оказался сзади, может быть полезным. Однако думаю, тебе станет еще удобнее, если ты будешь быстро переключаться вперед и назад, вот так…

Быстрая и легкая Ли Минь, бросаясь из стороны в сторону, кружила вокруг Софии, постоянно меняя стойку, чтобы ее левый глаз, который она держала закрытым, не оставался впереди надолго.

– Выглядит, как будто ты танцуешь, – сказала София, выразив словами восхищение Николаса. Потом попыталась воспроизвести движения. Сперва впав в уныние от собственной неуклюжести, она быстро приспособилась следовать за каждым шагом Ли Минь. И начала улыбаться.

– Чувствую себя немного глупо, – призналась София, возвращаясь на одеяло и выпуская из рук оружие.

– У тебя просто не было времени привыкнуть, – сказала Ли Минь, накрывая мягкой ладонью запястье девушки. – Со временем станет лучше. Тебе следует знать: существует бесчисленное множество рассказов о воинах, которые получили похожие увечья и преодолели их. Одному полководцу из моей страны, как рассказывают, в глаз попала стрела. Но вместо того, чтобы рухнуть на землю, он вытащил стрелу и съел наколотый на нее глаз.

– Отвратительно даже на мой вкус, – рассмеялась София. – И ты сама знаешь, что, скорее всего, он таки рухнул на землю, вопя, как ребенок. И кто бы стал его винить?

– Нисколько в этом не сомневаюсь, – ответила девушка, и на какое время они, казалось, увлеклись игрой в избегание взгляда друг друга. Ли Минь неожиданно проговорила:

– Твое лицо по-прежнему окутывает тень. Что тебя тревожит?

Вместо того чтобы отстраниться, София скользнула пальцами вверх по руке другой девушки, сдвигая свободный рукав, чтобы коснуться бледной кожи. Она наклонилась вперед так близко, и Николас на мгновение подумал, что она прижмется лбом к плечу китаянки.

– Ты серьезно говорила насчет мести? Что выжить не удастся?

Глубокий вздох.

– Сбежав от Теней, я ничего так не хотела, как вырасти большой и сильной, вернуться и вырезать их всех, как они поступили с моей мамой и сестрой. Этого хватало, чтобы поддерживать меня многие годы. Я питалась гневом, купалась в ярости, молилась злобой. Но как-то утром женщина на моем корабле спросила меня, что я буду делать после того, как отомщу. А я ничего не представляла себе «после». Для меня это было целью, и я позволила ей стать последней главой в моей истории. Осознав это, я решила, что лучшей местью было бы не расточать добровольно мой талант выживать, но жить с той силой, за которую я сражалась и победила.

– Но… – начала София, пытаясь справиться с голосом. – Как ты живешь с этим: с гневом? Со стыдом?

Со стыдом. Николас почувствовал, как что-то поднимается и застревает в горле.

Поднятая рука Ли Минь застыла, зависнув над спутанными темными волосами Софии.

– Как бы я ни старалась, – продолжала София, – я не могу этого забыть. Они не отпускают меня, я все время чувствую тиски их пальцев на горле.

– Пойми: одно мгновение жизни еще не определяет человека, – объяснила Ли Минь. – Без ошибок и просчетов люди коснеют. Нет ничего постыдного в том, что тебя побили превосходящие силы врага, если тебе достало смелости сражаться. Так же и шрам или увечье – это не повод впадать в отчаяние, а лишь отметина, что ты оказалась достаточно сильной, чтобы выжить.

– Но дело не только во мне. Моя ошибка на мне не заканчивается, – София повернула голову в сторону Николаса, словно желая проверить, спит ли он. – Мне… мы были ни разу не друзьями, но мне жаль Линден. Я чувствую себя ответственной за то, что с нею случилось. И лицо этого унылого недоноска радости тоже не добавляет.

– Вполне понятное чувство, – в голосе Ли Минь появилась странная нотка. Ее свободная рука обхватила руку Софии, бережно укладывая ее в свою ладонь. Она не заговорила, пока София не встретилась с нею взглядом. – Но она сама приняла те решения, что привели к тому, к чему привели.

Неужели? Насколько видел Николас, у Этты не было выбора с момента появления в ее жизни Софии Айронвуд.

– Честно говоря, меня больше беспокоит, что станет с ним, – призналась София. – Раньше я была уверена, что он не способен отомстить Айронвуду. Теперь уже не столь уверена.

С ним.

Со мной.

Николас поерзал на жесткой земле, жалея, что не может взять себя в руки.

Ли Минь кивнула.

– Раньше я хотела его утешить, сказать, что после первой смерти второй уже не будет. Она вернулась в колыбель предков, под их защиту. Но такое можно говорить лишь тем, кто хочет это услышать. Он пока не из них.

Николас чувствовал, будто ему между ребер вонзили горячий клинок. Он прижал ладонь ко рту, впиваясь в нее зубами.

– Но важно то, во что он верит, а он, кажется, страдает не только от потери, но и пошатнулся в вере и своем пути вперед.

– Похоже, так все и есть, – согласилась София.

– Я чувствую, что потеря глаза, отчасти ухудшив твое зрение, научила тебя видеть насквозь ложь, отринуть веру, в которой ты росла. Ты вольна идти куда пожелаешь, если будешь осторожна, и свободна стать той, кем захочет твое сердце. В этом истинные сила и могущество, как ты сказала Картеру. Не все из нас столь удачливы – так что, пожалуйста, цени, что имеешь.

– Ценю, – София повернулась, опершись рукой о землю, зажимая ноги Ли Минь между локтем и телом. Наклонившись вперед, она изучала лицо Ли Минь так же пристально, как Ли Минь – ее. Когда она снова заговорила, это был их тайный язык, хриплый и басовитый. В костре стрельнуло полено, и этого звука было достаточно, чтобы Ли Минь отвела взгляд, обернувшись в сторону далекого города.

– Ты хороший… друг, – еле слышно проговорила София. – Спасибо.

Ли Минь покачала головой, поднимаясь и высвобождаясь из ее рук.

– Я не твой друг, ню-шень, и никогда не буду в том смысле, в каком хочу. Я не могу быть никем, кроме той, кто я есть.

– Тебе не обязательно быть одной, знаешь ли, – проговорила София. – Ты не обязана держаться этого выбора. Ты говоришь, что нужно нести прошлое с честью, но твое прошлое тебя преследует. Потому что ты ему позволяешь, не позволяя себе принять, что другие люди могут поверить в тебя. Помогать тебе.

– Ты ничего не знаешь, – отрезала Ли Минь без тени гнева. В ее словах звучала лишь обида на судьбу и несомненная боль.

Лишь несколько мгновений спустя, когда шаги Ли Минь приблизились к нему, они оба услышали голос Софии:

– И знай: я не пойду никуда, куда вы двое не сможете пойти со мной.

Нью-Йорк
1776 г
25

Они наблюдали за оставшимися в городе богатейшими джентльменами, которые расхаживали важно, словно павлины, и дамами в шелках и жемчугах, что сходили с карет и подметали подолами ступеньки кирпичных домов.

Усевшись над двумя крышами, охваченный тьмой новолуния, Николас до предела наклонился вперед, считая последнюю группу офицеров, проходящих по улице. Николас подумал бы, что они несут дозор наравне с другими военными, если бы не непомерное количество безделушек, которыми они обвешались. Шла война, но англичане удерживали город уже несколько месяцев без особого труда, и их начищенные, едва поношенные сапоги были ярким тому свидетельством. Церемониальные мечи поблескивали в свете, льющемся из окон трех этажей. Когда дверь открывалась для гостей, казалось, над улицами восходит солнце.

– Не могу поверить, что этот ублюдок устраивает бал, – прорычала София.

– Он обязан соблюдать приличия этой эпохи, чтобы не нарушить временную шкалу, – пояснил Николас. Дыра в его груди увеличилась, поглощая мрачное настроение, в котором он прибыл в свое родное время, пожирая злость, боль, а теперь и сердце. В отказе от приличий, манер и покорности разливающемуся по венам холоду тоже чувствовалась какая-то свобода.

Люди на улицах радовались счастливому вечеру, отринули беспокойство и страх. Не поддавшиеся фривольности шли своей дорогой к одному из театров, дававшему тем вечером постановку.

Я никогда не водил ее в театр.

Еще одна мысль, чтобы накормить пустоту. Он не мог думать о ней сейчас, когда собирался сделать нечто настолько жестокое. Этта так упрямо верила, что он хороший: благородный человек, обладающий достоинством. Что бы она увидела, посмотрев на него сейчас? Он и сам себя-то не узнавал.

Ли Минь, завернувшаяся в свой непроницаемый черный плащ, хранила неподвижность так долго, что Николас забыл бы про нее, если бы она вдруг не повернулась к нему. Он начал подозревать – и принимать, – что она из тех, кто может оценить, поглотить и осмыслить человека и его характер одним взглядом. Не обижаясь и не пугаясь ее беспощадной проницательности, он даже с облегчением думал, что ему нет необходимости что-либо объяснять или давать имя бушующей внутри буре.

– Не сопротивляйся, – сказала она ему. – Это поможет. Гнев – простое чувство. Гнев подтолкнет, если вдруг нахлынет нерешительность. Не можешь избежать тьмы – заставь себя пройти сквозь нее.

Ли Минь протянула ему кинжал из чего-то, напоминающего слоновую кость. Он осторожно взял его, изучив драконью голову, вырезанную на рукоятке. Изогнутое лезвие улыбкой легло в ладонь.

– Стреляю я лучше, – признался он, пытаясь вернуть кинжал Ли Минь.

– Ты не можешь брать пистолет, – возразила она, толкая кинжал обратно Николасу. – Даже сквозь музыку кто-нибудь да услышит.

Справедливое замечание. Он снова принял кинжал, пробуя его вес и ощущение рукояти в ладони. По оружейным стандартам нож Николаса был туповат, и хотя он удовлетворял всему, что от него требовалось, наточенное, хорошо сработанное лезвие было бы лучшим инструментом для…

Убийства. Николас расправил плечи.

– Разбираешься в таких вещах? – поинтересовался он.

– После того, как я скрылась во тьме, и прежде, чем научилась выполнять разные работы, – ответила Ли Минь, – я только одно и умела.

Он снова посмотрел на нее, но не смог прочитать выражение лица.

– Он не человек, Картер, но зверь, – сказала она. – Не трать время на его сердце. Перережь ему горло, прежде чем он успеет сказать хоть слово.

Николасу доводилось убивать – отвратительная гордость жаждала сообщить ей об этом. Однако он впервые собирался лишить человека жизни, не защищая свою собственную, и с этим оказалось непросто примириться. Каждая секунда словно бы обтачивала его до грубой, «одноклеточной» сути. То и дело он чувствовал себя сбитым с толку, осознавая, что снова оказался здесь, что все дошло до такого. Путешествие началось тут, в этом самом городе, с выбора.

С юной девушки.

Николас заткнул кинжал за пояс, потянувшись к кулону и Эттиным сережкам под рубашкой. Так пусть же цель оправдает средства.

– Спасибо, – сказал он Ли Минь. Всего несколько дней назад она была чужой, а теперь пыталась утешить, когда ему как никогда требовался голос разума – не тот, что звучал у него в голове. Он никогда этого не забудет.

– Менуэт, – прошептала София, ползя обратно по слегка наклонной крыше. – Хотите подождать еще пару танцев?

Балы Айронвуда всегда начинались с менуэта, который он танцевал с дамой по своему выбору. Внимание гостей, собравшихся на первом этаже старого дома, сосредотачивалось на танцорах, скользящих вокруг карточных столов, подносов с едой и тепличными цветами. Даже стая охранников Айронвуда могла отвлечься, чтобы Николас пробрался на третий этаж.

Он покачал головой. Сейчас, или ему уже не хватит сил.

Дома по Квин-стрит[15]15
  Скорее всего, имеется в виду Little Queen street, ныне Cedar street.


[Закрыть], – к западу от Бродвея избежавшие огня, – представляли собой высокие, величественные строения, словно бы переселившиеся с самых богатых лондонских улиц. Старый дом Айронвуда – отражение его непомерного эго – казался розой среди ромашек, дворцом, из которого он веками правил своей империей. Из-за бесконечных рядов окон и естественного внимания, которое привлекал дом, подобраться к нему с улицы было чертовски непросто. Привязанная к трубе соседнего дома веревка с наспех добытым крюком взметнулась к крыше Айронвуда, облегчая задачу, хоть и совсем немного. При почти парализованной правой ладони Николасу удалось намотать веревку на предплечье и, цепляясь обеими ногами, мучительно неуклюже продвинуться вперед. София решительно последовала за ним, а Ли Минь, вопреки его ожиданиям, не пошла по веревке, словно кошка, а соизволила справиться как простая смертная. Кусок перерезанной веревки слабо стукнул по соседнему дому. Оставшийся кусок привязали к трубе Айронвуда. Держась за нее, Ли Минь опустилась к задней стене дома и прошла вдоль нее, непринужденно минуя окна. Теперь Николас с легкостью мог представить ее чувствующей себя как дома на пиратском корабле.

Ли Минь исчезла из их поля зрения, но Николас слышал, как она возится с окном под ними.

– Довольно ловкая, правда? – с явным удовлетворением спросила София, перегнувшись через край крыши, чтобы полюбоваться работой Ли Минь. Николас ухватился за спинку темного жакета Софии, удерживая от падения с карниза.

Рывок веревки дал понять, что можно спускаться, но София его остановила. Казалось, девушка изо всех сил заставляла себя выговорить то, что собиралась: рот перекосился, словно от чего-то горького.

– С тобой ведь все будет в порядке? – спросила она после долгого молчания.

– По крайней мере, все будет быстро, – ответил он.

– Звучит несправедливо, – заметила она, когда он двинулся к краю, сжимая грубую веревку. – Он заслуживает худшего, чем ты ему уготовил.

– Если что-нибудь случится…

София вцепилась в воротник его рубашки:

– Ничего не случится.

Николас кивнул.

– Понял, мэм.

София придержала веревку, чтобы облегчить ему спуск, и Николас попал ногами прямо в открытое окно. Ли Минь протянула руку, втягивая его через раму.

В конце концов, знание планировки дома сослужило ему хорошую службу. Взяв свечу со стены лестницы для слуг, Ли Минь осветила пролет, чтобы убедиться, что никто не идет. Хотя теперь они находились внутри дома, лестница оказалась настолько изолированной, расположенной так далеко от парадной части дома, что даже веселая музыка звучала приглушенно.

«Поразительно, – подумал он, – как быстро память может лишить человека сил». Все дело в воздухе, в том, как от него становилось кисло в легких, в знакомом поскрипывании пола, от которого крутило живот. В этом доме все рано или поздно угасало, даже надежда. Его самообладание рассыпалось, едва он вошел сюда, и на какое-то мгновение Николас так напрягся, что не в силах был сдвинуться с места, боясь увидеть поднимающийся к нему призрак матери.

Николас почувствовал, что Ли Минь пристально глядит на него, пытаясь понять, о чем он думает. Он не повернулся к ней. Желчь в горле щипала и горела, но он проглотил ее, стыдясь, что одних только стен этого дома оказалось достаточно, чтобы прошлое подорвало его решимость.

Он привык думать, что познал ненависть, но не подозревал, что она жила в этом доме слоем пыли. Все было до жути знакомо: это он изменился, а дом – нет. Даже сейчас тени, казалось, цеплялись за него, тянули за кожу, словно предупреждая: «Ты принадлежишь мне. И вечно будешь принадлежать мне».

Дом всегда будет претендовать на какую-то его часть, которую ему никогда не удастся вернуть.

«Я должен бежать отсюда». Закончить то, ради чего пришел, и бежать.

– Дай знать, если понадобится помощь, – сказала Ли Минь. – Если из-за его смерти нас всех разбросает, пробирайся обратно в Нассау этого года. Мы перегруппируемся.

Николас кивнул, засунув кинжал за пояс, пока не в силах думать о последствиях. Проход к северу от города, через который они пришли, скорее всего, рухнет… а что еще? Многие десятилетия время вращалось вокруг Айронвуда, и предсказать, что произойдет, когда эта могущественная ось рухнет, казалось невозможным.

Николас пошел по лестнице. Ступеньки казались ниже, чем он помнил, но говорили с каждым его шагом, напоминая, зачем он здесь и что должен сделать. Он впервые радовался, что вооружился кинжалом, а не кремневым пистолетом. Возможно, он наградит старика ранами по числу украденных у него лет жизни.

Этта.

Айронвуд не любил видеть слуг и рабов, если только те не выполняли определенную задачу в определенном помещении. На каждом этаже располагался узенький коридор для слуг, выходящий на потайную лестницу, а в каждой спальне на этаже имелась дверь, замаскированная под часть стены. Николас был осторожен – болезненно осторожен – и ждал наверху лестницы, не появится ли кто-нибудь из слуг. Но весь дом занимался удовлетворением прихотей гостей, собравшихся на первом этаже, и Николасу оставалось только пробраться в опочивальню старика и подождать. Если бы время выступало союзником, а не врагом, Николас мог бы подождать, пока Айронвуд заснет, но он не мог позволить себе такую трату, когда собственное тело угрожало вот-вот отказать. Даже сейчас он чувствовал, словно голова набита перьями, взгляд затуманился. Действовать следовало без промедления. Как только все будет сделано, София сбросит ему веревку с крыши, и он скроется.

Казалось бы, проще простого, но и простые планы порой неожиданно оборачиваются катастрофой.

Николас пробирался вперед, не обращая внимания на писк и жесткие шкурки мышей, пробегающих мимо лодыжек. С другой стороны стены он услышал перешептывание двоих стражей, хвастающихся, кто сколько съел, и понял, что ему нужна следующая дверь.

Выждав некоторое время и убедившись, что внутри никого, Николас положил руку на щеколду. Поднял ее. Дверь распахнулась удивительно тихо, учитывая ее вес. Николас вздохнул. Его внимание привлекло потрескивание камина в дальнем конце комнаты, скрытого большим красным бархатным креслом.

Эта комната так же отсылала к прошлому, ко времени, когда Айронвуд впервые завладел ею. Николас вспомнил узорчатый ковер, доставленный через полмира. Запретные книги в кожаных переплетах, выстроившись на небольшой полке, терзали его непроизносимыми словами. Даже кровать – с простыми белыми простынями и тюлевым балдахином – казалась высеченной в его памяти.

Он тихо притворил дверь и, по-прежнему сжимая кинжал в руке, пересек комнату. Ритмичный стук ног и хлопки танцоров внизу нарушали тишину, их голоса сливались в низкий гул, проникая через щели в полу.

Николас посчитал, что лучшее и единственно возможное место, чтобы спрятаться, – за ширмой в углу. Даже кровать оказалась слишком низкой, чтобы залезть под нее. Парень пересек комнату, стараясь ступать как можно тише, но внезапно оказался захваченным врасплох сладковатым запахом табака.

Он двинулся дальше.

Сперва Николас не обратил внимания на дым, предположив, что он идет от камина, но, проходя мимо кресла, понял, как глубоко ошибался.

Превосходный фрак Айронвуда лежал на его коленях, словно покрывало, хотя старик сидел прямо перед огнем. На глазах Николаса его дед уронил напудренный парик, который крутил в руках, на ковер, подняв небольшое белое облачко.

Старик не отрывал глаз от небольшой книжечки на коленях, тяжелые нависающие веки не давали оценить его настроение. Огонь окрасил круглое лицо незаслуженным теплом, почти замаскировав висящие мешками брыли. Один из пальцев подпирал острый подбородок.

– Но дерево одно среди долин, / Но возле ног моих цветок один / Мне с грустью прежний задают вопрос: / Где тот нездешний сон? / Куда сокрылся он? / Какой отсюда вихрь его унес?[16]16
  У. Вордсворт «Отголоски бессмертия по воспоминаниям раннего детства. Ода» (пер. Г. Кружкова)


[Закрыть] – читал старик.

Николас замер, словно окаменев, будто это его сердце пронзил кинжал. Все до единой мысли улетучились из головы.

– Вордсворт, – пояснил Сайрус, откладывая маленький томик в сторону. – В эти дни я нахожу утешение не в веселье, но в чтении.

Поднявшись на ноги, он положил фрак на кресло. Николас инстинктивно отшатнулся и от внезапного движения, и от усталого тона Айронвуда. Старик прошествовал мимо Николаса, словно тот не держал в руке кинжал, направившись в угол комнаты, где стоял виски.

«Шевелись! – приказа себе Николас, пока мужчина наливал два стакана. – Двигайся, черт тебя дери!»

Не сказав ни слова, Айронвуд предложил один стакан внуку и, когда тот его не принял, осушил его одним быстрым глотком.

– Интересно, о чем этот дом говорит с тобой?

Это вырвало Николаса из безмолвного оцепенения. Старик не мог читать его мысли – он это понимал, – но другое объяснение было еще хуже: они мыслили одинаково. Их сердца говорили на одном языке.

– Со мной – о раскаянии, – признался Айронвуд, прижимая край стакана к виску. И именно в этот момент Николас почувствовал, как вздыбились волосы на загривке: Сайрус Айронвуд отличался многими чертами, но не слезливостью или сентиментальностью.

«Пьян?» – подумал Николас, сжимая рукоятку кинжала. Он видывал, как старик, выпив три бутылки вина, оставался трезвым и проводил деловые встречи. Честно говоря, Николас всегда считал, что эта нечувствительность к алкоголю была тщательно отточенным навыком: Айронвуд пытался разоружить соперников и потенциальных деловых партнеров, неспособных за ним угнаться.

Каждая цель, каждое слово, каждый поступок этого человека служили задаче обезоружить противника. Эта ложная сентиментальность, разумеется, была оружием, которым он воспользовался, чтобы напугать Николаса, и он неожиданно рассердился на себя, что клюнул на это.

– Я не знал, – услышал он свой собственный голос, – что вам знакомо сожаление.

– Ах, – проговорил Айронвуд, салютуя стаканом. – И все-таки у меня достало сожалений, чтобы заклеить стены этого дома обоями.

Он наконец посмотрел на Николаса, внимательно изучая его в полутьме комнаты.

– Как только ты вошел, я задумался, зачем… я всегда знал, что настанет когда, но зачем оставалось для меня загадкой. Из-за положения, в котором ты жил в этом доме? Из-за того, что твоя мать привлекла внимание Огастеса и была продана куда подальше? Потому что чувствовал себя ущемленным в семье? Потому что нарушил наш договор, зная, что это единственный выход? Или, Сэмюэль, просто чтобы получить удовлетворение?

Николас понял по блеску в глазах старика, по использованному детскому имени, что он выложил перед ним все эти ходы, как шеф-повар разложил бы свои ножи, прикидывая, каким лучше разделать кусок мяса.

– Или… ты пришел отомстить за нее?

Николас водил кинжалом, следя за передвижениями врага. Вместо того чтобы подойти к комоду или прикроватной тумбочке, тот направился к сундуку у изножья кровати.

– Нет! – вскрикнул Николас, прекрасно понимая, что он мог прятать там пистолет или винтовку. – Шаг назад!

– Конечно, – с насмешливой учтивостью кивнул мужчина. – Если тебя не затруднит достать оттуда сверток. В конце концов, я хранил его для тебя.

Николас понимал, что это наживка, но поведение старика его обезоружило. Айронвуд никогда не был более правдивым, чем когда пытался смертельно ранить другого в самое сердце.

Не спуская глаз с Айронвуда, держа кинжал наготове, Николас наклонился, доставая плоский сверток, завернутый в пергамент и перевязанный шпагатом. Он выглядел так, словно проделал длинный путь, преодолев мили или годы.

– Открывай, – сказал Айронвуд, заложив руки за спину.

И с божьей помощью Николас решился, надорвав сверток одной рукой. Прежде чем увидеть ткань – прозрачный гомлек и изумрудную чирку, – он почувствовал запах жасмина и сладкий аромат ее кожи.

А еще запах крови.

Руки онемели. Пульс бешено забился в висках. От такого количества крови ткань стала жесткой. Она отшелушивалась, когда он провел пальцем по нежной вышивке, двигаясь вдоль швов блузки, пока не угодил в рваную дыру на плече, куда пришелся выстрел.

– Страж прислал несколько недель назад, – пояснил Айронвуд. – В качестве доказательства смерти Этты Спенсер. Тело забрал ее отец, но я подумал, тебе захочется оставить на память что-нибудь из ее вещей.

Вот и все, что осталось…

Память сотрется, следы смоются: вот и все, что у него останется от Этты Спенсер.

– Вы сделали это… – выдохнул он, его взгляд ожесточился. – Вы…

– Да, – ответил Айронвуд, его лицо осунулось, словно… словно ему было жаль. Ярость захлестнула Николаса, и он хлестанул кинжалом, схватив мужчину поперек груди. Айронвуд отшатнулся как раз вовремя, – а то Николас бы его выпотрошил, – но из пореза от плеча до бедра засочилась кровь.

Николас почувствовал такие ярость и беспомощность, что готов был расцарапать себе лицо, выпуская кипящие гнев и горе. Но ему не хотелось падать на колени. Не хотелось кричать до хрипоты.

– А все потому, что вам захотелось чего-то еще, когда вы и так имели все! Вам мало разрушений, которые вы учинили: вам нужен инструмент, который уничтожит все на свете, – Николас кипел, прекрасно понимая, что с минуты на минуту придут охранники и убьют его на месте. А еще… Айронвуд не двигался, не язвил и не защищался.

«Убей его – просто прикончи!» – ревел внутренний голос, но Николас не мог сдвинуться с места.

– То, что ты сейчас чувствуешь, – проговорил Айронвуд, – я чувствовал каждый день на протяжении сорока лет.

– Замолчите, – прошипел Николас. – Вам никогда не понять моих чувств. Никогда.

– Не понять? – старательно выговорил Айронвуд, глядя на портрет у его постели. Минерва. Его первая жена. – Я вижу, как сильно тебе хочется пронзить мое сердце кинжалом, и не виню тебя в этом.

– У вас нет сердца, – прорычал Николас. – Если бы было, вы никогда бы не впутали в это Этту. И она бы не…

Он не смог заставить себя закончить.

– Если бы Роуз Линден не предала нас и не спрятала астролябию, если бы ее родители не боролись так сильно, как и все остальные, за контроль над временной шкалой, если бы наши предки не начали использовать астролябию… сколь тщетны эти «если», Николас. Мы можем жить в прошлом, но не прошлым, – проговорил Айронвуд. – Пойми наконец: астролябия создана не для разрушения, но для исцеления. Для исправления ошибок. Для спасения жизней.

Для ее спасения.

Он даже не рассматривал этот вариант. Как получилось, что он не задумался о том, что, подождав год, он может вернуться в ту точку, когда она умерла, и спасти ее, прежде чем люди Айронвуда до нее доберутся? Что он мог найти способ сделать так, чтобы Этту не взяли в плен?

– Вы готовы рискнуть, – начал Николас, – осиротить бесчисленных путешественников, сдвигая временную шкалу ради собственного эгоизма.

– Ради любви, – поправил Айронвуд. – Ради нее.

В его тоне не слышалось ни иронии, ни снисходительности. Николас в недоумении покачал головой, его грудь сотряс темный, хмурый смех. Разве этот человек мог понять смысл этого слова, его масштаб?

Но какая-то его кроткая часть, которую он сам же ненавидел, снова и снова шептала: «Сорок лет. Сорок лет. Сорок лет».

Чувствовать это сорок лет. Эту невыносимую тяжесть, эту клетку из беспомощной ярости и горя.

Потому что какая-то часть Николаса слушала. Какая-то его часть слышала правду в словах старика и тянулась к выходу, который тот предлагал. Он чувствовал, словно снова оказался на смертном одре и лихорадка сковала его разум. В старике было нечто туманное, какая-то необыкновенная сила.

– Ты, верно, считаешь, что я слеп и не вижу собственных ошибок, – проговорил Айронвуд. – Но я сделал мир лучше. После многих лет войны между семьями, я сделал все, что мог, чтобы исправить положение. Я принес стабильность и порядок, усмирил худших путешественников. Однако, пока астролябия в игре, нам никогда не добиться мира.

– Так вот почему вы позволили вашим сыновьям умереть? – язвительно поинтересовался Николас.

Ссутулившись, мужчина поскреб рукой подбородок.

– Мне пришлось принести эту жертву, и я зашел очень далеко, но все же… все же мы вымираем, словно низший вид. Время от времени я задумываюсь, как бы сложилась моя жизнь, не выпади мне эта роль. Думаю, я мог бы стать купцом, моряком. Ты ведь тоже это чувствовал? Как огромен мир, когда не видишь ничего, кроме воды на горизонте?