Текст книги "Дорога на Москву"

Кишинёв

Я вошёл в лифт отеля «Интурист» и увидел плачущую девушку.

– Кто вас обидел? – осторожно спросил я.

– Финны, – всхлипнула она.

– Которые из Финляндии? – уточнил я.

– Ну да, – она промокнула глаза скомканным носовым платком. – Представляете, неделю не выходят из гостиницы! А я у них переводчица.

– Пьют?

– Ещё как! – повернула она ко мне лицо со следами растёкшейся туши. – Подносами!

Она снова всхлипнула, готовясь зарыдать.

– Погодите! – взял я её за руку. – Какими подносами?

– Из столовой… Наливают в поднос водку и пьют!

– Рюмками уже не хотят?

– Соревнуются, кто выпьет за один раз целый поднос…

– Сильно, – покачал я головой. – Эти чёртовы финны кого хочешь заткнут за пояс. Подождите до вечера, я привезу вам подарок.

– Не нужны мне подарки, – слабо махнула рукой девушка. – Скажите, как их на улицу вытащить? У нас сентябрь самый лучший месяц!

Что ж, сентябрь лучший не только в Молдавии. Но здесь особенно много фруктов и овощей, на всех углах продают цветы, самые заурядные из которых розы, а вид южных красавиц в открытых платьях вышибал из головы остатки здравых мыслей. Но даже на их фоне заплаканная переводчица с финского выглядела ослепительно.

– Да пусть пропьют последние деньги, – сказал я, – и тогда они обязательно выползут на улицу.

– Вы думаете? – с надеждой посмотрела она на меня.

– Я знаю, – погладил я её руку, она была блестящей от загара и гладкой. – Им захочется опохмелиться, а вы их поманите молодым вином. Побегут, как телята за выменем.

– Спасибо, – успокоилась девушка. – Но как они в такую жару могут пить водку?

– Водку пьют и в жару, и в холод, – объяснил я. – Специфика напитка.

В Кишинёве вместе с режиссёром Славой я снимал передачу о белорусско-молдавских литературных связях. Кинооператора и звукорежиссёра нам дали на местном телевидении, мы лишь определяли объекты съёмок.

– Хорошо бы Кодры снять, – сказал я их главному редактору.

– Сделаем, – кивнул он головой. – Завтра утром и отправимся. Вместе поедем.

«Зачем нам пустые канистры для съёмки молдавских гор?» – думал я, наблюдая, как съёмочная бригада загружает в «РАФ» десятилитровые пластмассовые канистры.

– Сначала заедем на коньячный завод, оттуда в горы, – сказал главный редактор, поймав мой недоумённый взгляд.

– Но в сценарии нет коньячного завода… – сказал я и осёкся.

Что это я лезу в чужой монастырь со своим уставом? Классиков молдавской литературы мы уже сняли, оставалась натура в виде Кодр и виноградников. А что за натура без коньячного завода?

– Конечно, – сказал оператор Ливиу, – на заводе будут очень рады. Белорусское телевидение у нас везде примут как дорогих гостей.

На коньячном заводе мы пробыли недолго. Пока меня представляли директору, телевизионщики очень профессионально управились с канистрами. В горы мы уже ехали под мелодичный плеск коньячного спирта.

– Надо было хотя бы для вида снять завод, – сказал я.

– Плёнки мало, – объяснил оператор.

Главного редактора эти проблемы, похоже, не волновали. Он прислушивался к всплескам в канистре и удовлетворённо улыбался.

Кодры вблизи оказались пологими холмами, поросшими кустарником. Я сунулся в кусты – и чуть не выколол себе глаз.

– Это лес? – спросил я.

– Лес, – хором ответили молдаване.

– А грибы в нём есть?

– Грибы? – удивился главный редактор. – В лесу грибов не бывает.

– После дождя бывают грибы, – сказал водитель.

– Какие? – не отставал я.

– Разные.

Я с сомнением посмотрел себе под ноги. На этой сухой земле даже трава не растёт, откуда здесь взяться грибам? Я вспомнил моховую подстилку белорусского бора, и у меня засосало под ложечкой. У нас в это время уже белые пошли. А в Ганцевичах, откуда я родом, грибами называют только боровики, всё остальное поганки.

– Зато здесь винограда много! – подмигнул мне Ливиу.

– Да, виноград! – оживился главный редактор. – Сейчас мы заедем в одно село, я там останусь, а вы поедете на виноградник.

Я хотел сказать, что и виноградника нет в сценарии, но промолчал. С хозяевами спорить бесполезно.

Село, в которое мы заехали, действительно было уникальным. Белые стены почти всех домов в нём были расписаны красочными картинами. Главный редактор велел остановиться у дома, на обращённой к улице стене которого, например, было запечатлено большое синее озеро. По нему плыли белые лебеди, а на берегу в камышах пряталась красивая девушка. Глядя на эту картину, я вспомнил полотняные коврики, которые вышивала цветными нитками мама. Но на них в основном были цветы.

– Здесь живёт мой племянник! – с гордостью сказал главный редактор. – Каждый хозяин сам расписывает свой дом, и сюжеты картин ни у кого не повторяются. У соседа нарисованы олени на водопое.

– Блеск! – сказал я. – С этим никакой Эрмитаж не сравнится.

Племянник с женой вынесли нам на подносе по стаканчику вина. Я пил и рассматривал картину. Синее озеро, белые лебеди, зелёный камыш. Жалко, девушка в одежде.

– Очень хорошая картина, – сказал я.

Племянник порозовел от удовольствия и велел жене ещё принести вина.

– Я здесь останусь, – сказал главный редактор, – а вы поедете на виноградник.

– Зачем? – посмотрел я на свой стаканчик. – Здесь тоже хорошее вино.

– Надо, – сказал главный редактор. – У нас план.

План – это серьёзно. Мы погрузились в машину и поехали на виноградник. Я наконец рассмотрел, что звукорежиссёр Танечка очень даже хороша. На ней, правда, был модный джинсовый комбинезон, который застёгивался на плечах большими пуговицами. Чтобы его снять, пришлось бы немало потрудиться.

– Вы местная? – спросил я.

– По распределению из Ленинграда приехала, – ответила она. – В институте я вместе с Валькой Петровой училась.

– Валькой?! – поразился я.

Петрова на нашем телевидении была известная личность. Прежде всего, она была красавица, во-вторых, пила наравне с мужиками, а в-третьих, имела под Новгородом бабу Маню, которая воспитывала её по почте. Баба Маня присылала ей открытки, на которых большими кривыми буквами сообщалось: «Валька, я живу хорошо. У Кольки сбежала коза, Петька напился и упал с крыши. Из больницы уже вышел. Томка с Нинкой передают тебе привет. А бледунов поить не стоит, толку с них никакого. Как приедешь, напиши. Твоя баба Маня».

Валька охотно показывала эти открытки всем желающим.

– Всё равно их уже все прочитали, – говорила она.

Я хотел было рассказать Танечке, что крепко дружу с Валькой, но оказалось, что мы уже приехали на виноградник.

Длинный пологий склон горы был засажен ровными рядами лозы. Сильно припекало солнце. Под ногами скрипела белая пыль.

– Слава, сними виноградник, – сказал я.

Режиссёр махнул рукой. Ливиу неохотно взял камеру и снял несколько планов.

Я направился к машине, но увидел смуглого человека в резиновых сапогах, в которые были заправлены тренировочные штаны. Несмотря на жару, он был в телогрейке.

– Бригадир, – представился он. – Николай.

– Очень хорошо, – сказал я. – Мы уже всё сняли.

– Пойдёмте, я вам кое-что покажу.

У меня не было желания куда-либо идти под палящим солнцем, но деваться некуда.

– Далеко? – спросил я.

– Рядом, – улыбнулся бригадир.

Мы гуськом пошли вверх по склону горы.

– «Каберне», «Совиньон», «Шардоне»… – на ходу перечислял сорта винограда Николай. – А это «Маркиза Анжуйская».

– Каждый ряд – это отдельный сорт винограда? – спросил я.

– Да, экспериментальный участок, – с гордостью сказал бригадир. – Восемьдесят семь сортов винограда, некоторые очень редкие.

– «Негру де пуркарь» есть? – спросил я.

– Конечно, – обиделся бригадир.

Я остановился в восхищении. Виноградные ряды пропадали в мареве под горою. Королевы, принцессы, маркизы шествовали в туманную даль, и где-то среди них таился тот самый «негру де пуркарь», триста бутылок которого ежегодно покупает королева Англии. Об этом мне рассказывали главный редактор, его заместители, оператор Ливиу. Не сказала одна лишь Танечка, но она русская, ей можно.

– А всё-таки неудобно снимать сие одеяние, – дотронулся я до пуговицы на плече Танечки.

– Дело привычки, – улыбнулась она. – Даже к вину привычка нужна.

– Ну, к вину… – неохотно убрал я руку. – Некоторые вино вообще не пьют, предпочитают самогон либо водку.

– Идите сюда! – поманил рукой бригадир.

Он подвёл нас к груде пустых ящиков.

– Я здесь провожу опыт, – сказал он, разгребая ящики. – Поставил бочку и набросал туда виноград, не выбирая, какая гроздь попалась, ту и бросил. От каждого сорта одну гроздь.

Нашим взорам открылась бочка литров на пятьдесят, её крышка была придавлена увесистым булыжником.

– Сейчас попробуем, что получилось, – сказал Николай и отбросил булыжник.

Он извлёк из-под ящика литровую кружку и со смачным чавканьем вонзил её в виноградную гущу. В нос шибанул винный дух.

– Пей, – подал мне кружку бригадир.

Я осторожно глотнул. Рот наполнился нектаром, которым в прежние времена баловались олимпийские боги, только из-за него они и бросили людей на произвол судьбы. Не отрываясь, я выпил кружку до дна.

Вслед за мной к кружке приложились Слава, Ливиу и Танечка.

– Ну как? – спросил бригадир. – Молодое вино, очень слабое. Надо повторить.

У меня закружилась голова, тело стало невесомым, и гора, под которой находился виноградник, вздыбилась над нами, как Эверест.

– Клён ку-дря-вый, клён зе-лё-ный, лист рез-ной!.. – заголосил вдруг Слава.

До этого за три дня он не произнёс и двух слов.

– Здравствуй, парень, мой весёлый, мой родной!.. – звонко подхватила Танечка.

Я слов не знал, но тоже запел.

Бригадир удовлетворённо кивнул и ещё раз погрузил кружку в перебродившую массу.

На следующий день мы поехали в Криковские подвалы.

– Мой брат, – представил нам черноволосого красавца главный редактор. – Он знает главного технолога, который будет нашим экскурсоводом. Вы слышали про Криковские подвалы?

– Слышали, – сказал я.

– Сорок два километра под землёй! – поднял вверх указательный палец главный редактор.

После вчерашнего бочонка с вином удивить меня было трудно, и я лишь пожал плечами.

В машине я увидел Танечку. На ней было короткое платье.

– А где комбинезон? – посмотрел я на круглые коленки девушки. – Мне всё же хотелось бы разобраться в особенностях его конструкции.

– Забыла надеть, – засмеялась она.

– Откуда здесь взялись подвалы? – мрачно спросил Слава.

На коленки Танечки он даже не взглянул.

– Из пещер вынимали известняк для строительства города, – объяснил брат главного редактора, – и получились подвалы. В любое время года там постоянная температура, идеальное место для хранения вина.

У ворот нас ждал главный технолог.

– Сначала поедем в цех шампанских вин, – распорядился он. – Вы знаете, как делается шампанское?

– Знаем, – сказал я. – Бросаешь в бочку гроздь винограда, накрываешь крышкой и сверху кладёшь булыжник.

Все засмеялись.

– А вы здесь время зря не теряли, – посмотрел на брата главного редактора технолог. – Роман, ты занимался гостями?

– Нет! – испуганно помотал головой брат.

В цехе шампанских вин нам вручили по бутылке брюта и показали пирамиды с бутылками, залепленными густой чёрной грязью.

– В вино не должен попадать солнечный свет, – сказал главный технолог. – Каждую бутылку много раз поворачивают, чтобы вино взбалтывалось. Потом добавляют ликёр – и получается вино, которое вы покупаете в магазине. Но лучшее вино – без ликёра.

Мы сели в машину и поехали в подвалы. Всё огромное пространство в них было уставлено бочками по два с половиной метра в диаметре каждая.

– Страда «Каберне», – показывал главный технолог. – А это страда «Совиньон». Давайте на углу остановимся.

Он подвёл нас к крану, под которым стоял маленький стакан, и наполнил его вином.

– Знаете, почему стакан такой маленький?

– Чтобы раньше времени не напились, – предположил я.

– Что такое «страда»? – спросил Слава, опорожнив стаканчик.

– Улица, – сказал главный редактор. – Наш язык ничем не отличается от румынского.

– Так вы румыны? – удивился Слава.

– Ну… не совсем, – замялся главный редактор.

– В русском языке южные диалекты сильно отличаются от северных, – сказал я. – А у вас, значит, и диалектов нет?

– Не знаю, – почесал затылок главный редактор.

Чувствовалось, он уже был не рад, что затронул лингвистическую тему.

– Поехали в Брежневский зал, – пришёл ему на помощь главный технолог.

Мы сели в машину, и я опять оказался напротив коленок Танечки.

– Джинсовый комбинезон, конечно, хорошая одежда, но и в платье бывает удобно, – сказал я.

– А в чём ходит Петрова? – спросила Танечка.

– Валька? – стал я вспоминать. – Тоже то в платье, то в штанах. Но у неё коленки…

Я осёкся.

Главный редактор воззрился на ноги звукорежиссёра, словно увидел их впервые в жизни. Роман вдруг расхохотался, как артист в опере.

– В своём театре будешь смеяться, – одёрнул его брат.

– Он артист? – громким шёпотом спросил я Танечку.

– Народный.

Я присвистнул. С народными артистами мне приходилось выпивать. Однажды в центре города я встретил солиста нашей оперы Володю. Он только что вернулся с конкурса в Испании, где стал первым лауреатом, и свой триумф отмечал не первый день и со всеми подряд.

– Выпьем? – спросил он меня.

– Конечно, – сказал я, – но через два часа. Бегу на летучку.

Мы договорились встретиться на троллейбусной остановке у сквера Янки Купалы. Ровно через два часа я подъезжал к скверу в троллейбусе, прижимая к груди две бутылки водки. Являться на глаза лауреата с одной бутылкой было несолидно.

У сквера я увидел огромную толпу, и это было очень странно. Даже в часы пик на этой остановке собиралось не больше десяти человек. Я вышел из троллейбуса – и всё понял. Вероятно, по дороге сюда Володя встретил других знакомых, они как следует отметили победу в конкурсе, и Володя решил продемонстрировать своё искусство друзьям. Может быть, он спел ту самую арию, которая и сделала его лауреатом. Услышав пение, люди выходили из проходящих троллейбусов и присоединялись к слушателям, потому что, во-первых, оперные гении не каждый день выступают на улице, а во-вторых, всё-таки это было бесплатно.

Я смешался с толпой и какое-то время слушал модуляции несравненного тенора. Но, как оказалось, Володя не забыл, ради чего пришёл на эту остановку. Заметив меня, он тут же перестал петь и поманил меня пальцем.

– Сколько? – кивнул он на пакет.

– Две, – сказал я.

– Молодец!

Он схватил меня за руку и втащил в пустой троллейбус. Вслед нам понеслись негодующие крики обманутых слушателей, но было уже поздно. Троллейбус захлопнул двери и покатил.

– Надо уметь вовремя остановиться, – сказал мне Володя.

К сожалению, сам он не сумел это сделать. Череда побед в конкурсах и фестивалях привела к тому, что его жизнь превратилась в нескончаемый праздник. Сначала его лишили ведущих ролей в театре, затем второстепенных, потом он и вовсе пропал с глаз ценителей прекрасного. Умер он, как это часто бывает с гениями, в полной нищете и такой же полной безвестности. Толпа быстро забывает своих кумиров.

Впрочем, судя по цветущему виду молдавского гения, ему не грозили ни первое, ни второе.

– Как успехи в конкурсах? – спросил я его.

– Выигрываю, – сказал он.

– А гонорары?

– Две «Волги» купил, – не стал скромничать артист. – Одну вот ему отдал.

Главный редактор негодующе сверкнул очками, но промолчал.

– Приехали, – сказал главный технолог.

Вылезая из машины, я едва не ткнулся носом в коленки Танечки. Что-то уж больно часто они мелькают перед глазами.

Зал для приёмов был бы вполне обычным, если бы не кресло, стоящее во главе огромного стола. Оно было похоже на трон.

– В нём любит сидеть сам… – полушёпотом сказал главный технолог.

– Только сидеть? – уточнил я.

– И выпивать, конечно.

– А мне можно посидеть?

– Если никто не видит… – оглянулся по сторонам главный технолог.

Никто не видел. Я сел в кресло, мне вручили в руки большой бокал с вином, и я его выпил.

– Петря, на кого он похож? – спросил главный редактор.

– Приглашаю в свой кабинет на костицу, – сказал главный технолог, не расслышав вопрос. – Надо немного выпить за здоровье гостей.

«Стало быть, его зовут Петря, – подумал я. – Но чем же мы занимались до сих пор?»

– Что такое костица? – спросил Слава.

– Мясо на косточке, – сказал главный редактор.

Стол в кабинете главного технолога был уставлен графинами с красным и белым вином. Здесь же на большом блюде дымилась костица. Об овощах, фруктах и зелени я не говорю. В Молдавии они не заслуживают отдельного упоминания.

«Очень хорошее рабочее место, – подумал я, глядя, как Петря наливает вино в фужеры гостей. – Но какое надо иметь здоровье, чтобы служить здесь главным технологом!»

Один за другим тосты произнесли хозяин кабинета, главный редактор, его брат, и очередь, наконец, дошла до меня.

– В этом царстве вина бледнеют любые эпитеты и сравнения, – сказал я. – Конечно, я глубоко благодарен хозяевам за праздник, который теперь всегда с нами, и со своей стороны могу предложить лишь жалкое подобие вашего божественного напитка.

Я достал из сумки бутылку «Беловежской» и передал её главному технологу.

– Это надо попробовать! – сказал он.

Он собственноручно откупорил бутылку и налил себе полный фужер. Я хотел предупредить его, что в «Беловежской» сорок пять градусов, однако мой взгляд вновь упёрся в коленки Танечки. Определённо, голые коленки и вино несовместимы. Либо то, либо другое. Кто додумался посадить эту девушку рядом со мной?

Пока я искал ответ на этот вопрос, Петря залпом выдул фужер до дна. Танечка вела себя просто вызывающе. Мало того, что закинула ногу за ногу, она ещё и расстегнула третью пуговицу на кофточке. Я повернулся к Петре, чтобы высказать ему всё, что думаю по этому поводу, и увидел, что хозяин уснул прямо в кресле.

– Устал, – сказал главный редактор.

– Не мы сегодня первые, – подтвердил его брат.

– Я тоже сейчас усну, если не выпью, – сказал я.

– На посошок! – поднял свой фужер Слава.

Мы ехали домой, и мне казалось, что я плыву в море. Кодры превратились в волны, и наш кораблик беспомощно болтался в эпицентре гигантского шторма. Олимпийские боги с усмешкой смотрели на нас с высоты. Они знали, чем обычно заканчивается праздник вина. В кромешной темноте смутно белели коленки Танечки. Возможно, они и были тем спасательным кругом, за который человек хватается в бушующем винном море, но обнимать их мне пока не хотелось.

Будслав

В деревню Будслав мы приехали на свадьбу Игоря.

С Игорем я познакомился на баскетболе. После окончания университета все мы разъехались по городам и весям Белоруссии, но через год-другой многие из моих однокурсников снова оказались в Минске. В спортзале филфака по средам и субботам преподаватели университета гоняли в баскетбол, и мы, недалекие, в общем, от спорта люди, присоединились к ним. Это была отдушина в рутинной жизни, в которой работа легко совмещалась с кутежами и быстротечными романами.

Я часто шёл на риск, сбегая в спортзал с записи телепередачи, но Бог, как говорится, пока миловал.

Игоря, новоиспечённого аспиранта, привёл в спортзал его бывший преподаватель Карасёв. Сам Карасёв в баскетбол сыграл дважды. В первый раз он рванулся за мячом и врезался в стену, отчего у него сместился позвоночный диск. Во второй раз, через год, он в самом начале игры упал и сломал ногу. Но даже на костылях он регулярно приходил на игры и громко болел. Игоря Карасёв представил как своего преемника.

– В баскетбол играл? – спросил я Игоря.

– Нет.

– Костылей не боишься?

– Тоже нет.

Ну что ж, свой парень. Пол в спортзале недавно вымыли, но мы не стали ждать, когда он высохнет, разделились на две команды и начали играть. Я получил мяч, сделал резкое ускорение, поскользнулся и ударился головой о колено Бориса, доцента кафедры языкознания. В нём было не меньше ста килограммов, но Борис отлетел от меня как мячик. Я медленно перевернулся на спину, чтобы не заливать хлынувшей из носа кровью пол, и увидел на испуганном лице Бориса две половинки очков, болтающиеся на ушах. «Как это я сломал ему очки, стукнувшись о колено?» – подумал я. В ушах сильно зазвенело, стены зала уплыли в сторону, и я закрыл глаза, едва успевая сглатывать солёную кровь.

– У тебя был сломан нос? – услышал я голос Игоря.

– Да, – открыл я глаза.

– А в какую сторону свёрнут?

– В левую, – подумав, сказал я.

– Теперь в правую.

На самом деле нос у меня был сломан дважды, и оба раза на соревнованиях по борьбе. Он был чуть-чуть смещён влево. Но теперь, судя по лицам товарищей, дело обстояло гораздо хуже. Игорь помог мне подняться, и мы пошли в раздевалку. В зеркале я увидел, что мой нос размещался чуть ли не под правым глазом.

– Надо ехать в травмопункт, – сказал Игорь.

Мы оделись, вышли на улицу и поймали такси. Водитель привёз нас в девятую клинику.

– Здесь лучший травмопункт, – сказал он.

Очередь к хирургу была небольшая – девушка с вывихнутой ногой, ребёнок, подавившийся рыбной костью, тип, сопровождаемый двумя милиционерами, и я.

– Я им тоже морды начистил, – подмигнул мне тип.

– Кому? – посмотрел я на милиционеров.

– Не, не этим, – придвинулся ко мне тип. – Ваське с Витькой.

– Собутыльникам? – догадался я.

– Ну. Вдвоём на одного, гады… А тебя кто звезданул?

– Вон тот, – показал я на Игоря, стоящего у окна.

Тип посмотрел на Игоря, на меня, снова на Игоря – и повернулся к милиционерам:

– Отпустите, а? Ей-богу, больше не буду. Я до смерти не дерусь, как они.

Те молчали.

– Не, правда, эти убивают друг друга, а мы так… Пошутили.

Он демонстративно отодвинулся от меня подальше.

Минут через сорок я вошёл в кабинет.

– Перелом костей носа со смещением, – сказал доктор, едва взглянув на меня.

– Поскользнулся, упал… – пробормотал я.

– Очнулся – гипс, – кивнул доктор. – А если серьёзно?

– В баскетбол играли, – вздохнул я.

– Это другое дело, – усмехнулся доктор. – У нас тоже один… Ладно, иди делай рентгеновский снимок, будем вправлять.

Мне сделали снимок. К счастью, кости не раздробились, можно было приступать к операции. Только я расположился в кресле, как в кабинет гуськом вошли девицы в ослепительно белых халатах.

– Практикантки, – сказала сестра.

– Пусть смотрят, – кивнул хирург, вытирая полотенцем руки.

Меня, конечно, никто ни о чём не спрашивал.

– Показываю, – повернулся к практиканткам хирург. – Двумя большими пальцами беру нос пациента…

Доктор запнулся.

– Подай ему посудину, – сказал он сестре, – пусть сам держит.

Я принял в руки довольно глубокую миску и подставил ее под подбородок.

– И этими пальцами вправляю нос, – продолжил лекцию хирург.

Он сильно надавил, раздался хруст, в глазах у меня потемнело, в посудину полилась кровь.

– И нос встал на место, – удовлетворённо сказал доктор. – Подходите по одной и осматривайте.

Девицы по очереди подходили и пялились на меня, как на неодушевлённый предмет.

– Ну, как? – спросил хирург.

– Неплохо, – сказала девица, наклонившись надо мной, и я не только разглядел родинку в ложбинке между грудей, но и уловил своим разбитым носом запах духов «Фиджи», – однако можно ещё два миллиметра влево.

– Будем делать два миллиметра влево? – посмотрел мне в глаза доктор.

Я переборол острое желание стукнуть девицу миской по голове и кивнул.

Снова хруст, помутнение в глазах, новая порция крови в миске.

«Выпить её, что ли? – посмотрел я в посудину. – Назло этим стервам?»

Но сестра отобрала у меня миску и затолкала в ноздри ватные тампоны.

– Через два дня на осмотр, – сказал хирург. – Я в справке напишу – бытовая травма. Не возражаешь?

– Пиши, – пробурчал я.

В коридоре я подошёл к Игорю.

– Какие девушки, а?! – кивнул он на практиканток, вереницей выходящих из кабинета. – Особенно вон та, чёрненькая.

Я узнал садистку-миллиметровщицу.

– Да, грудь хорошая, – сказал я. – На мою Катьку похожа.

– Чем? – оторопело посмотрел на меня Игорь.

– Полфлакона духов за один раз на себя выливает. Ты не знаешь, почему стервы любят «Фиджи»?

– Нет, – не сводил с меня глаз Игорь. – У тебя фингалы под обоими глазами.

– Пошли в магазин за бутылкой, – вздохнул я.

– Вместо заморозки? – догадался Игорь.

Мы купили бутылку, выпили её у меня дома и стали друзьями.

И вот теперь Игорь пригласил меня на свою свадьбу в село Будслав, находящееся недалеко от озера Нарочь.

Мы приехали большой баскетбольной командой, кроме игроков в ней были тренеры, массажисты и даже десяток болельщиков – фигурально выражаясь, конечно.

Большой колонной мы направились к дому отца Игоря, директора местной школы.

– Как думаешь, сколько на свадьбе будет гостей? – спросил я Николая, своего однокашника, ныне преподавателя университета.

– Человек двести, – пожал он плечами.

– А как мы все в одной хате поместимся?

– В несколько заходов.

Мы переступили порог, и я остолбенел. Прямо передо мной на столе лежала гигантская щука. Её туловище было похоже на бревно, хвост был размером с весло, в пасти чудовища извивался копчёный угорь, крепко схваченный загнутыми внутрь зубами. Если этот крокодил не был муляжом, то питался он, конечно, сазанами и утками.

– Сюда, сюда! – нас с Колей подхватили под руки и подвели к щуке. – Места для почётных гостей! Садитесь, пожалуйста!

Мы сели.

– Настоящая? – я попытался проткнуть щуку вилкой.

– Фаршированная, – сказал Николай, – но ты не торопись. Ей лет сто, не меньше.

– Одеревенела? – положил я вилку. – Но хороша-а…

– Не хуже невесты, – кивнул Коля.

Действительно – всё же не щука главное лицо на свадьбе. И даже не председатель колхоза, предлагающий наполнить чарки. Это когда-то свадьба была ритуалом, в котором всё расписано до мелочей – сватовство, заручины, запоины, каравай и так далее. Сейчас и молодую родителям не всегда показывают, знакомят с ней в день регистрации. У Игоря, надеюсь, было не так.

Мы с Колей переглянулись, набрали в грудь побольше воздуха и заголосили:

– Горька-а!..

Это был наш любимый приём. На футбольном матче, когда стадион задрёмывал, убаюканный чёткой игрой в пас на своей половине поля, мы с Колей вот так же переглядывались и затягивали:

– Шай-бу-у!

Народ вокруг сильно смеялся.

В Будславе мы тоже попали к своим. От дружного вопля зазвенели стёкла не только в нашем доме, но и в соседних.

– Вот теперь можно выпить, – удовлетворённо сказал Коля. – Еда, правда, стала ещё горше.

– Горька-а!..

С каждым тостом гомон за столами усиливался, и скоро я перестал слышать не только тамаду, но и Николая.

– Музыка нужна! – крикнул он мне в ухо.

И тут же ударили по струнам смычки скрипок, раскатились переборы баяна, застучали-забряцали бубны. Грянула полька, без которой свадьба на Беларуси не свадьба.

В соседней комнате парни сдвинули к стенам столы, засунули под них табуретки и стулья, выкинули в окна лавки, и первая пара девчат дробно застучала по полу каблуками. Их кавалеры гурьбой повалили во двор курить.

– Непорядок, – сказал Коля, вылезая из-за стола. – Разве ж это танцы?

– Пойдёмте танцевать! – схватила меня за руку смуглянка с тяжёлым хвостом черных волос.

– Вот он танцует, – показал я на Николая.

Никто здесь не знал, что Коля профессиональный танцор, пять лет отскакал в университетском ансамбле народного танца, который и дипломант, и лауреат, каждый год выезжает на зарубежные гастроли.

Николай для вида поартачился – и вразвалку пошёл за смуглянкой на середину комнаты. Невысокий, кривоногий, с носом, перебитым затвором танкового орудия во время службы в армии, он тащился не танцевать, а мучиться. Девушки рядом со мной прыснули. Николай, стервец, ещё и закосолапил, подступая к молодой кобылке, перебирающей от нетерпения ногами. Но вот он выпрямился, выпятил грудь, выписал в воздухе ногой крендель и гаркнул:

– Полька с подкиндэсом!

Музыканты – два мужичка и девушка-скрипачка – вздрогнули, топнули и врезали от души.

Что выделывал Николай со смуглянкой – словами не передать. Он вертел её в одну сторону, в другую, подбрасывал в воздух и отворачивался – прости-прощай, дорогая, я ушёл от тебя навсегда, – но в последний момент всё же ловил её у самого пола и мчался по кругу дальше.

– Полька вправо! – вскрикивал он, закручивая смуглянку так, что волосы захлёстывали ей лицо.

– Полька влево! – и девушка отчаянно топотала ногами, едва успевая за ним.

Ей было страшно, и всё же она не вырывалась, не улетала к столпившимся по углам подружкам, а продолжала вертеться волчком, взвизгивая и ахая. В последнем па Николай всё же попытался вышвырнуть изнемогшую красавицу в окно, – и опять пожалел.

Они замерли рядом со мной. Николай поцеловал девушке руку, достал из кармана носовой платок, аккуратно развернул его и вытер с лица пот. И только тут раздались аплодисменты.

– Неплохо, – сказал я.

– Наташе спасибо, – ответил Коля, – без неё ничего не получилось бы.

Да, я как-то забыл, что польку танцуют вдвоём.

К нам протолкался Игорь. Я посмотрел на него и понял, что самый несчастный человек на свадьбе – жених.

– Выпьем? – предложил я.

– Нельзя, – оглянулся он по сторонам.

– А мы никому не скажем.

Николай, словно фокусник, извлёк из-под полы пиджака бутылку и три стаканчика.

– Ты с этим и танцевал?! – разинул я рот.

Николай, не отвечая, разлил водку по чаркам, мы быстро выпили и занюхали куском хлеба.

– Хорошо, – сказал Игорь.

– Невесту не украдут? – спросил я.

– Поздно, – хмыкнул Игорь.

– Украсть никогда не поздно, – назидательно сказал Николай. – Главное, чтоб побольше. Мало украдёшь – посадят.

– Это да, – согласился я.

Игорь с сожалением посмотрел на бутылку, стоящую на подоконнике, и нехотя направился в соседнюю комнату к невесте. Вернее, к жене.

– Деньги на каравай приготовил? – спросил Николай.

– На каравай?

– Ну да. По здешнему обычаю тебе подносят кусок каравая, ты кладёшь деньги. Причём в открытую. Каждый, естественно, старается переплюнуть соседа. Очень удобная для молодых система.

– Тут червонцем не отделаешься, – полез я в карман за бумажником.

– Лучше одной бумажкой, – заглянул в мой бумажник Коля. – Молодец, сотенную прихватил.

– Для друга не жалко.

Мы вернулись к щуке. Она уже была изрядно искромсана ножами, истыкана вилками, кое-кто, кажется, пытался отрубить ей голову топором. Из рваных ран на шкуре вылезал фарш.

– Может, попробуем? – предложил я.

– Нельзя, – покачал головой Коля.

– Мы её головастиками нафаршировали, – обиженно сказала женщина, собирающая со стола грязную посуду.

– Головастиками?!

Мы с Николаем отодвинулись от стола подальше.

– У молодых щучек одни головы, оттого и головастики, – засмеялась женщина. – Попробуйте – сладкие.

Мы с опаской съели по ложке фарша – и принялись в четыре руки потрошить щуку.

– Мировой закусон, – промычал Коля.

Я лишь помотал головой, соглашаясь.

Свадьба набирала разгон – люди постарше выпивали-закусывали, молодёжь отплясывала вальсы-польки и кучками толклась во дворе, что наводило на некоторые размышления.

– Поговорку знаешь: явился не пьяный, не драный, а говорит, что на свадьбе был? – спросил я Николая.