Текст книги "Дорога на Москву"

– У нас пьют коньяк пополам с рижским бальзамом, – сказал Тимур, наполняя рюмки.

Это было что-то новенькое. В Риге меня угощали водкой с бальзамом, но там чёрта с ведьмой смешают, только бы напакостить русскому брату.

Мы выпили за здоровье Шахини.

– За поэзию! – наполнил рюмки Тимур.

Снова получилось за Шахиню, и я с удовольствием выпил.

– Не назюзюкайся, – толкнула меня в бок Галя.

– А ты что, жена? – покосился я на неё.

В комнату вошёл смуглый бородатый человек в чёрном костюме. Он одновременно походил на басмача, дехканина и муллу.

– Это Улугбек, наш лучший поэт, – представил его Тимур. – Он плохо говорит по-русски, поэтому будет читать стихи. Но прежде мы выпьем и попробуем плов.

Узбеки ели плов руками, сноровисто выковыривая в горе риса ямки, похожие на ласточкины гнёзда в речной круче. Мои пальцы никак не складывались в щепоть.

– Возьмите, – подала мне ложку Шаходат.

По-моему, она её достала откуда-то из шаровар, что только увеличивало её ценность. Я посмотрел на Галю. Она ела рис из ладони.

Гости насытились, и поэт стал читать стихи. Под его гортанные выкрики сами собой смежились веки. Я встряхнул головой, пытаясь прогнать сон. Гора плова угрожающе увеличилась в размерах. Она мне напоминала замковую башню, в которую заточена восточная красавица, и спасти её можно было лишь протаранив стены башни головой. От падения в плов меня спасли аплодисменты.

– Чудесные стихи! – сказал я. – Особенно хороша газель о розе.

– Вы знаете фарси?! – разинула рот Шахиня.

– Я знаю восточную поэзию, – хмыкнул я.

Коньяк с бальзамом оказался коварным напитком. Голова ещё что-то соображала, ноги отказывались идти. Я мысленно приказал им шагать. Ноги не подчинились.

– Ну вот, напился, – с удовлетворением сказала Галя.

– Не ум красит женщину, а чадра, – ответил я, и ноги тут же пошли.

Ташкентская ночь была черна, как глаза восточной красавицы. Кажется, она ещё и благоухала.

– Канализация у вас сливается прямо в арык? – спросил я Тимура.

– Не везде, – зевнул он. – В Самарканд завтра летим?

– Боюсь, не получится, – тоже зевнул я. – Зульфия завтра ждёт. Участкового тоже давно не видел.

– Какого участкового? – остановился Тимур.

– Соседа по номеру. Он работает участковым острова Врангель.

– Надо отселить? – по-своему понял меня Тимур.

– Не надо. Всё равно он в гостинице не ночует.

На следующий день до обеда мы ездили по Ташкенту, снимая всё подряд. Галя беспрерывно зевала.

– Что, головка болит? – спросил я. – Пить, небось, тоже хочется?

– Отстань! – простонала Галя.

– А ты думала – мы мёд пьём? – обнял я её за талию. – Ничего, к обеду пройдет.

Гале было настолько плохо, что она даже не стряхнула мою руку.

– Когда нас ждёт Зульфия? – спросила она, не открывая глаз.

– Уже подъезжаем.

Машина свернула в узкую улочку, и мы будто попали в другой мир. Шелестела листва чинар. Пели птицы. Позвякивала цепью невидимая собака.

– В самом центре города – и такой оазис! – сказал я.

– Большие люди живут! – поднял палец вверх водитель.

Мы вошли в калитку. Деревянный дом, представший перед нашими глазами, был очень живописен. По периметру его опоясывала галерея с резными перилами. Виноградная лоза обвивала навес над крыльцом. Земля под ногами была усыпана крупными белыми лепестками. «Персики или абрикосы?» – задрал я голову, разглядывая деревья.

На крыльцо вышла Зульфия в роскошном тяжёлом платье.

– В этом доме я живу с войны, – сказал она. – Храню его как память о муже.

Из глубины дома пахнуло пловом. Меня замутило. Глаза Гали наполнились слезами.

– У вас очень красивый сад, – сказал я.

– Да, у меня осталось всего сорок кустов роз, – показала рукой Зульфия. – При муже было гораздо больше.

– А кто за ними ухаживает? – хриплым голосом спросила Галя.

– Родственницы, – недоумённо взглянула на неё Зульфия. – Пойдемте, я вам покажу дом.

После экскурсии мы вновь уселись перед горой плова. Я разлил по рюмкам коньяк. Бальзама, к счастью, на столе не было.

– За прекрасную хозяйку прекрасного дома! – провозгласил я тост.

Зульфия благосклонно кивнула.

– Я больше не могу! – прошептала мне на ухо Галя.

– Чего не можешь?

– Ничего не могу.

– Мы на работе! – строго сказал я и повернулся к Зульфие. – Представляете, на телевидении нам до сих пор не могут купить обратные билеты в Минск.

– Билеты? – удивилась Зульфия. – Ладно, я скажу сыну. Когда вы хотите улететь?

– Завтра! – не дала мне открыть рот Галя.

– Завтра так завтра, – пожала плечами Зульфия. – На вашем месте я не торопилась бы, пожила хотя бы недельку. У нас большая республика.

– На завтрашний рейс, конечно, билетов не достать, – взял я в руки бутылку, – а вот через пару дней хотелось бы улететь.

– Мой сын занимает не такой большой пост, – усмехнулась Зульфия, – но улетите вы завтра.

И мы действительно улетели на следующий день. Наше бегство из хлебного города расстроило всех. Тимур так и не смог показать нам Самарканд. Участковый Серёжа не выпил со мной китайской водки.

– Ладно, – сказал он, прощаясь, – буду лететь домой – завелну в Минск. Там ты от меня не отклутишься.

– Не откручусь, – согласился я. – Между прочим, самое большое начальство в Ташкенте пьёт коньяк пополам с рижским бальзамом.

– А я люблю китайскую водку, – засмеялся Серёжа.

Ташкент, похожий на райский цветок из «Тысячи и одной ночи», в последний раз проплыл перед глазами, и мы унеслись в Минск. Надо было успеть побывать во многих других местах нашей необъятной страны.

Коктебель

– Через неделю я уезжаю в Коктебель, – сказала Катерина, в упор глядя на меня жёлтыми, как у кошки, глазами.

– В Коктебель? – с трудом выдержал я её взгляд.

– Там у меня тётка. Ты бывал в Коктебеле?

В Коктебеле я не бывал. Конечно, я много слышал об этой Мекке творческой интеллигенции, но до Крыма пока не доехал, больше слонялся по Кавказскому побережью.

Катька работала ассистентом режиссёра в детской редакции. Она была хороша собой: с полной грудью, гладкой кожей, рыжими, опять же, глазами. Но при этом она была очень неустойчива. Достаточно было ткнуть в неё пальцем, и она валилась набок, я едва успевал её подхватить.

– Ты что падаешь? – недоумевал я.

– У меня очень маленькая нога.

– Ну и что?

– Плохо стою.

Это было похоже на правду, у Катьки был тридцать четвёртый размер обуви.

– А меньше у взрослых бывает? – допытывался я.

– Не знаю, – пожимала плечами Катька.

Это тоже была её отличительная черта – ничего не знать. Я подозревал, что Катька была неустойчива как в прямом, так и в переносном смысле, и хотел разобраться в этом.

– Может, мне тоже поехать в Коктебель?

– Приезжай, – улыбнулась Катька.

– Я хоть и член Союза писателей, но путёвку в Дом творчества могут не дать. Зимой надо было подавать заявление.

– А зачем тебе путёвка? Ты так приезжай, как простые люди. Мы тебе сарайчик снимем.

Лето кончалось, и съездить хотя бы на пару недель к морю надо было обязательно. Я быстро разобрался с текучкой, написал пару сценариев для телепередач и попросил у главного редактора две недели отпуска за свой счёт.

– Ты что, миллионер? – покосился он на меня. – Не надо никаких заявлений. Возьми вот сотню, с зарплаты отдашь.

Он накрыл ладонью лист, на котором было написано заявление, и он бесследно под ней исчез.

– С девушкой едешь?

– Ну-у…

– Правильно. Я в твои годы… – и он тяжело вздохнул.

Я договорился с Катькой, что она подыщет мне комнату. Сама она улетала завтра. Я намеревался прибыть на следующей неделе.

– Но я еду с Ленкой, – предупредила меня Катерина.

– Дело твоё. Главное, чтобы я один был в комнате.

Уже наступил сентябрь, в Минске зарядили дожди. В парках факелами загорелись клёны, предвестники долгой осени. По-хорошему, надо было бы съездить к родителям, половить рыбу, побродить по лесу, поесть маминых колдунов, распить бутылочку с батькой, но Катька манила пуще. Она уже и снилась мне. Озарённая солнцем, Катька стояла по бёдра в воде, зачерпывала пригоршнями воду и медленно выливала на себя, искоса глядя в мою сторону. Это была её любимая поза – стоять вполоборота и косить большим глазом.

Из Симферополя до Коктебеля я добрался на автобусе. Я знал, что Катька с Ленкой снимали комнату на территории Дома творчества. Сам Дом найти было легко, сложнее обстояло с комнатами.

Девушек я нашёл на пляже.

– Приехал? – обрадовалась Катька. – Пойдём, покажу твою комнату.

Комнаты оказались сарайчиками, ютившимися на задворках парка, в котором располагался Дом творчества. Хорошо хоть, что мы все оказались в одном сарае. Катька не была похожа на домовитую хозяйку. Скорее, на птичку, порхавшую по веткам. Дохнёт холодный ветер – унесётся в жаркие страны, в воздухе останется лишь отголосок трели.

За неделю отдыха девушки обзавелись знакомствами. Во-первых, они носили из столовой еду для Анастасии Цветаевой, сестры знаменитой поэтессы, а во-вторых, коротали время в компании электрика Володи.

– Такой умный! – округлила глаза Ленка.

– Диссидент? – догадался я.

– Не то, что некоторые, – сказала Катька.

– Куды уж нам со свиным-то рылом, – согласил-ся я. – Небось, стихи читает?

– Читает! – с вызовом посмотрела на меня Катька.

– А по воскресеньям нам тётка песни под гитару поёт, – примирительно сказала Ленка.

– Собственного сочинения?

– Конечно! – хором пропели девицы.

И я, вздохнув, ринулся в богемную жизнь Коктебеля, по-иному здесь жить было нельзя.

Электрик Володя был настоящий диссидент – лысый, в очках, говорил о Солженицыне и Даниэле.

– Физик? – спросил я, принимая от него стакан портвейна.

– Как догадался?

– Так ведь электрик.

– Ну да… – неопределённо сказал Володя. – Стало быть, вы все из Минска?

– Вроде того.

– Известный город…

– Город-герой, – сделал я большой глоток из стакана.

– Михоэлса у вас убили, – в упор посмотрел на меня Володя.

– Кого-кого?.. – поперхнулся я.

– Руководителя еврейского театра. Ночью грузовик сбил. И вы знаете, что это был за грузовик.

– Во времена репрессий? Тогда многих сбивали.

– Но это в Минске произошло, – стоял на своём Володя.

– Чудовищное злодеяние, – вынужден был я согласиться, – но мы к нему отношения не имеем.

– Имеем! – вмешалась вдруг Катька. – Я всего лишь ассистент режиссёра, а ты целый редактор.

– Старший редактор, – поправил я её. – Ты бы не лезла не в своё дело.

– Это наше дело! – вступилась за подругу Ленка. – Не такие уж мы дуры.

– Не такие, конечно, – сказал я, – но дуры. В Минске уже давно всё по-другому.

– То же самое! – загорячилась Катька. – Прежде чем на работу устроишься, тысячу анкет заполнишь. Живём, как под лупой. Ты даже свои анекдоты рассказываешь с оглядкой.

– Рассказываю, кому хочу, – пробормотал я.

Как это часто бывает с дурами, Катька попала в точку. Не так давно я влип в историю именно с анекдотом. Со Светой из Академии наук мы уже не ездили отдыхать в Сухуми, но отношения всё же поддерживали. Перезванивались, встречались раз в месяц, а то и реже, и было ясно, что тонкая нитка, связывавшая нас, вот-вот оборвётся.

Я позвонил Свете и рассказал анекдот про ботинки Брежнева. На Красной площади встретились Леонид Ильич и Арвид Янович Пельше. «Леонид Ильич, у вас на ногах один ботинок чёрный, а второй коричневый», – сказал Арвид Янович. «Но что же делать? – почмокал губами Леонид Ильич. – Дома у меня тоже остались один ботинок чёрный, второй коричневый».

Я свои анекдоты даже по телефону рассказывал с выражением: понижал голос, чмокал, хмурил бровки, в общем, изо всех сил корчил из себя генсека. Света немного посмеялась и перевела разговор на свою сестру. Та познакомилась с молодым человеком, но пожениться они не могут.

– Это почему же? – спросил я.

– Его посылают на работу за границу.

– Ну и что?

– Так он же оттуда.

– Шпион? – наконец догадался я. – Повезло девушке. Где она его нашла?

– Новый год в одной компании встречали. Теперь лежит и плачет.

– А он?

– Переживает. Хорошо, в нашей семье репрессированных нет. Но тоже проверяют.

Я чуть было не посоветовал, чтобы сестра брала пример со Светы. Её ведь тоже не берут замуж, но она не плачет.

– Давай встретимся и обсудим всё подробнее, – предложил я.

– Я себя неважно чувствую. Позвони в следующую субботу.

Но в субботу звонить не пришлось, потому что до этого позвонили мне.

– Надо встретиться, – сказал Вася, мой студенческий товарищ. – И срочно!

– Сколько брать бутылок? – весело спросил я.

– Боюсь, двумя ты не отделаешься, – понизил он голос. – Не телефонный разговор.

Я не обратил на его слова внимания, но дело действительно оказалось серьёзным. У Васи в органах работал друг, и на днях в разговоре он упомянул мою фамилию.

– Мою?

У меня в животе появился неприятный холодок.

– Твою, – кивнул Вася. – Говорит, попал парень. У них на прослушке стояла квартира, и тут ты со своим анекдотом.

– Каким анекдотом?.. – упавшим голосом спросил я.

– Про Брежнева. Говорит, хорошо рассказывал, они все смеялись. А потом составили рапорт. Сейчас Коля с этим рапортом придёт сюда, так что беги в магазин еще за литром. Но четырёх бутылок может и не хватить.

Я слетал в ближайший гастроном за водкой.

Николай оказался интеллигентным парнем с внимательным взглядом. Мы все учились в одном университете. Коля после физфака пошел на службу в органы. Меня он знал по выступлениям на ковре.

– Классно ты нашего Соколова в финале положил! – сказал он. – Помнишь?

Я не помнил, но кивнул.

– Так он же мастер спорта, – сказал Вася. – Как дела на службе?

– Нормально, – пожал плечами Николай. – Платят хорошо, но скучно. Иногда вот анекдоты послушаем. Правда, их редко по телефону рассказывают.

– Тем более редакторы телевидения, – засмеялся Вася. – Что с ним теперь будет?

– Ничего, – посмотрел на меня Николай. – Разопьём две бутылки сейчас, две я отнесу ребятам – и порвём рапорт к чёртовой матери. Зачем человеку жизнь портить?

Я понял, что впервые в жизни прошёл по лезвию ножа. Это было отвратительное чувство. Оказывается, хуже всего ощущать себя должником.

– Может, ещё литр купить? – спросил я.

– Достаточно, – покачал головой Коля, – нам на работе много пить нельзя.

– А фольклористам можно, – с удовлетворением сказал Вася. – Платят мало, зато пей, сколько влезет. Хорошо жить в такой деревне, как Минск. В Москве ты бы Колю никогда не нашёл, загремел бы в лагеря.

– Сейчас за политику почти не сажают, – возразил Николай.

Мне показалось, что он слегка сожалеет об этом. Что ж, профессия накладывает свой отпечаток даже на интеллигентных людей.

…Но сейчас, в комнатёнке электрика Володи, уже я чувствовал себя сотрудником органов.

– Мне как-то не довелось познакомиться с делом Михоэлса, – посмотрел я на Катьку с Ленкой, – но многих тогда сажали по делу. Неужто вы думаете, что врагов народа не было вовсе?

– Не было, – сказала Катька.

– Может, один Троцкий, – согласилась с ней Ленка.

– А Каменев с Зиновьевым? – повернулся я к Володе.

Тот усмехнулся.

– Михоэлса мы тебе никогда не простим! – с пафосом сказала Катька.

Она насупилась, но, не выдержав, расхохоталась.

– Пойду я от вас к белорусским писателям, – встал я с кровати, на которой сидел рядом с Катькой; Ленка с трудом удерживалась на колченогой табуретке, Володя располагался у её ног. – Уж эти не выдадут. Во всяком случае, с Троцким приставать не будут.

– Иди-иди, – бросила мне в спину Катька, – скоро сам превратишься в классика, и мы тебя станем презирать.

Крыть было нечем, я ушёл в темноту.

Своих старших товарищей по цеху, Миколу Петровича и Ничипора Макаровича, я встретил на набережной.

– А ты здесь откуда? – удивился Микола Петрович.

– Отдыхаю дикарём.

С Миколой Петровичем я работал в Институте языкознания. Он был заведующим сектором лексикологии, и хотя мы с ним по работе пересекались крайне редко, обо мне он все же знал. А про Ничипора Макаровича на телевидении я снял юбилейную передачу, и он несколько раз приглашал к себе в гости, но я так и не выбрался.

– Приходи, когда жара спадёт, – сказал Ничипор Макарович. – Очень уж тут солнце лютое.

Я подумал, что в начале сентября в Коктебеле отнюдь не жарко, это вам не Кавказское побережье, но спорить с дедами не стал.

Перед тем как отправиться к классикам, я зашёл в магазин и после недолгого раздумья купил две бутылки водки. «Одну выпьем сразу, – размышлял я, – вторая останется про запас. Всё-таки они уже в возрасте, могут и не потянуть».

Однако я плохо знал классиков отечественной литературы.

Под недавно засоленную ставридку мы легко выпили сначала бутылку хозяев, затем мою. Деды жаловались на неважное самочувствие, обилие жирной еды в столовой и завистников, оставшихся в Минске.

– Опять премию не дали! – отставил стакан Ничипор Макарович. – У Ивана уже три Государственных, а нам шиш.

– Дадут, – утешил я его, – никуда не денутся. Но кто вас заставляет в жару ехать в Коктебель? Сидели бы на даче, комаров кормили.

– Пойдём, покажу, – поднялся со стула Ничипор Макарович.

В ванной я увидел два ведра, в которых под гнётом из булыжников мокла только что засоленная ставридка.

– На что ловите? – с завистью спросил я.

– На самодур! – рассмеялся дед. – За этим и едем сюда. Нанимаем киномеханика, и он раненько утром увозит нас на лодке в море. Рыба такая дура – на пустые крючки берёт!

– Море, – согласился я, – на реке она даже червяком брезгает. За это надо выпить!

Я достал из сумки запасную бутылку.

– Молодец! – крякнул Ничипор Макарович. – Добрый писатель будет. А, Микола?

Микола Петрович веско кивнул крупной головой.

«Это мы под рыбку три бутылки уговорили, – думал я. – А сколько же уйдёт под сало с бульбой?»

– До бесконечности! – стукнул пустым стаканом о стол дед Ничипор. – А, Микола?

Дед Микола выцедил из своего стакана остатки, выдохнул, вытер под глазом набежавшую слезу.

– Старый уже, – пожаловался он. – В молодости разве столько мы пили? Партия и правительство знаешь как следили за нами? Рюмки считали, во как!

– До войны водка лучше была, – сказал дед Ничипор. – Стакан выпьешь, в голове сразу зашумит. Теперь два стакана надо. А в писатели ты выйдешь, ибо понимаешь суть.

Я понял, что мне выдали путёвку в жизнь. Выкинули из комнатёнки диссидента, но приняли в апартаментах писательского Дома творчества. Что лучше?

– Лучше там, где нас нету, – сказал Ничипор Макарович. – Пойдёшь завтра с нами на рыбу?

– Если проснусь, – честно ответил я. – До рассвета часа три осталось.

– А мы привыкли, – посмотрел он на Миколу Петровича, дремавшего в кресле. – Тебе, конечно, поспать надо. Я в молодости знаешь как спал?

– Как водку пил, – сказал я.

– Правильно.

Я вышел из коттеджа. Небо было густо усеяно крупными звёздами. К запаху цветущих олеандров, роз и шиповника примешивался острый запах мочи. Туалет в Коктебеле был под каждым кустом. Вдалеке глухо шумело море. Наверное, приближался шторм, но меня это нисколько не огорчало.

В один из дней диссидент Володя пригласил меня на день рождения.

– Во сколько приходить? – спросил я.

– Часов в восемь. Пока поднимемся на Карадаг, стемнеет.

– Зачем на Карадаг? – удивился я.

– День рождения не у меня, а у Витьки, – объяснил Володя. – Он работает егерем на Карадаге.

– А он нас звал?

– Нет, но это не имеет значения. Он всегда рад гостям.

Действительно, какая разница, к кому и куда идти на день рождения.

– Девиц брать? – на всякий случай спросил я.

– А как же!

К дому, похожему на громадный сарай, мы пришли в полной темноте.

– Ты ничего не перепутал? – спросил я. – День рождения сегодня?

Володя пожал плечами и толкнул дверь. Нет, день рождения был именно сегодня. Нашим глазам предстало помещение, уставленное столами, за которыми сидели пьяные и полупьяные люди. По углам на полу лежали собаки и грызли кости. На нас никто не обратил внимания.

– Садитесь, а я поищу Витьку, – сказал Володя.

Мы втиснулись между мужчиной и женщиной.

– Курортники? – повернул ко мне красное лицо мужчина.

– А як же, – ответила ему женщина. – Не бачишь, люди голодные?

Она нашла более-менее чистую тарелку и положила в неё куриные ноги, голубцы, несколько кусков жареного мяса.

– Ешьте, – улыбнулась она.

Мужчина попытался положить сверху в тарелку громадную запечённую кефаль, но я не дал.

– Потом, – сказал я. – Сначала выпить надо.

– О то ж! – согласился мужчина.

Мы выпили красного вина. Катька с Ленкой ошалело оглядывались по сторонам.

– Хорошее застолье, – сказал я. – Человек сто собралось.

– Сто пятьдесят, – уточнил мужчина. – И ещё приходят. Давай за знакомство!

Мы чокнулись стаканами. Я погладил под столом гладкую коленку Катьки.

– Всё равно замуж за тебя я не пойду! – покосилась она на меня.

Я хотел было сказать, что добиваюсь вовсе не этого, но промолчал.

– А я бы пошла, – сказала Ленка. – Кто-нибудь потрогал за колено – сразу бы согласилась.

– Потому что дура, – вздохнула Катька. – Откуда здесь столько народу?

– Некоторые из Симферополя приехали, – сказал мужчина. – Богато родни. И полпосёлка чужих собралось. Добре гуляем!

– Витька спит пьяный, – подошёл к нам Володя. – Сказали, не раньше пяти утра разбудят.

– Давай за него выпьем, – предложил я. – Сколько ему стукнуло?

– Лет тридцать, – сказал мужчина. – Или тридцать пять. Круглая дата. Нехай спит.

Мы ещё раз чокнулись. Володя в одиночку опорожнил почти всю тарелку.

– Кефаль не хочешь? – придвинул я к нему рыбу.

– Давай.

– Кто хорошо ест, тот хорошо работает, – вспомнила народную мудрость Катька.

При упоминании о работе Володя перестал жевать.

– Не обращай внимания, – сказал я. – Женщину можно не слушать. А если выслушаешь, сделай всё наоборот.

Володя кивнул и снова принялся за еду. Я выпил по отдельности сначала с мужчиной, затем с женщиной.

– Моя жена, – сказал мне на ухо сосед. – Дура баба! Но борщ варит добрый.

– Отдать бы тебя сюда на воспитание хотя бы на неделю, – сказал я Катьке. – Борщ варить научилась бы.

– Самодур! – стукнула меня ногой под столом Катька. – И настоящего писателя из тебя не выйдет. Станешь противным толстым классиком, которого нельзя читать.

– А кто, по-твоему, настоящий писатель? – осведомился я.

– Булгаков!

– Хороший писатель, – согласился я. – Но Толстой с Достоевским не хуже.

– Я Кафку читаю, – отодвинул миску с обглоданным хребтом кефали Володя.

– А я бы и за толстого классика пошла, – сказала Ленка. – Главное, чтоб богатый был. Взгляни, ну не хороша ли я?

Она выпятила грудь и выгнула спину.

– Очень даже хороша, – сказал я. – Не по мне.

Володя хрюкнул, и кадык медленно прокатился по его длинной шее.

«А он своего не упустит, – подумал я. – Даром что диссидент».

В посёлок мы возвращались далеко за полночь. В небе сияла полная луна, и окрестный пейзаж приобрёл неземной вид. Если бы не ровные ряды виноградников, его можно было бы принять за марсианский. Звенели цикады, под ногами шуршали камешки, где-то далеко внизу ухало море. Девицы, подобно козам, попаслись по краю виноградника.

– Не пронесёт? – спросил я Володю.

– Все может быть, – философски сказал он. – Ты сегодня Катюню забери к себе.

– Я с удовольствием, но она коза своенравная.

– А ты в одну руку кнут, в другую пряник.

Я поманил Катьку бутылкой вина и пригоршней конфет, и она, как ни странно, пошла ко мне.

– А Ленка? – остановилась она в дверях.

– Не пропадёт, – сказал я.

Мы долго пили вино, вспоминая сегодняшний вечер.

– Странный отдых, – хмыкнула Катерина. – То бабусю ведём в столовую, то тащим оттуда тарелки с едой, то от хипаков бегаем.

– Каких хипаков?

– Неделю назад в Коктебеле прошёл съезд хиппи, и они до сих пор ночуют под скамейками в парке.

Теперь я понял, откуда на набережной столько помятых личностей с котомками за плечами.

– Жалко, именинника так и не увидели, – сказал я.

– Хороший день рождения, – улыбнулась Катька. – Мне только ты не понравился. Зачем Володю обижаешь?

– Он сам кого хочешь обидит.

– Пойди и узнай, как там Ленка. Они в нашей комнате.

Я знал, что мне в девичьей делать нечего, но поднялся и вышел во двор. Небо над морем уже чуть посветлело. Лёгкий ветерок трепал листья акаций. В кустах кто-то шуршал – то ли хиппи, то ли собака. Я вернулся в комнату.

– Не открывают, – сказал я, обнимая тёплую Катьку.

– У них всё хорошо? – сонно бормотнула она.

– Лучше не бывает.

Через день я уехал из Коктебеля. Катька с Ленкой остались ещё на неделю.

– Не все тёткины песни дослушали, – улыбнулась Катерина.

Тетка, кстати, относилась ко мне весьма настороженно, почти не пела в моём присутствии и время от времени пыталась накормить меня обедом. Я вежливо отказывался.

В последний день над коктебельской бухтой кружились сотни журавлей. Они громко кричали, то выстраиваясь в клинья, то рассыпаясь в беспорядочную стаю.

– Волнуются перед броском через море, – сказал я.

– Боятся? – взглянула на меня Катька.

– Тревожатся, – сказал я. – Опять же, надо почувствовать крыло, прежде чем лететь.

– Откуда ты знаешь?

– А я в одной из прежних жизней был журавлём. Но потом отстал от клина и к вам прибился.

– Не жалей, – засмеялась Катька. – Мы не такие уж и плохие.

– Я вижу.

Коктебель, подобно миражу, пропадал в морском мареве. Истаивал профиль Волошина на Карадаге, истончался Чёртов палец на его вершине, тонул в море мыс Хамелеон. Девичье тело, сверкнув на солнце гибкой спиной, скрывалось из глаз, как резвящийся на морской глади дельфин.