Текст книги "Дорога на Москву"
Автор книги: Алесь Кожедуб
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)
Ганцевичи
Командировка в родные Ганцевичи пришлась как нельзя более кстати. От работы на телевидении я уже устал. Дело не только в бесконечных командировках. Я не выдерживал сумасшедшего ритма, когда утром летучка, на которой ты обозреваешь передачи за неделю, днём съёмка, вечером монтаж. В перерывах ты должен встретиться с Катькой или Светкой и пропустить по рюмке с парой-тройкой друзей.
При этом я ещё успевал писать прозу, что приводило в полное недоумение не только коллег по цеху, но и подруг.
– Я в журнале твою повесть видела, – сказала Катька. – Говорят, неплохая.
– Пусть говорят, – отмахнулся я.
– А почему ты обо мне не пишешь?
– О тебе? – посмотрел я на неё, прищурив один глаз. – Действительно, хорошие ноги, грудь… Глаза чуть косоваты, но они придают тебе особый шарм. Вполне можно написать.
– Убью, – уставилась в меня своими египетскими зенками Катька. – Ты просто скотина.
– А я и не спорю, – согласился я. – Но проматывать гонорар станем вместе.
– Где?
– Можем на юг смотаться. Или в Москву.
– В Москву я езжу без тебя, – заносчиво вздёрнула подбородок Катька. – Знаешь, сколько у меня там родни?
– А вот во мне ни капли русской крови, сплошь белорусская.
– Оно и видно.
На своей родине я не был с десяти лет. Родители увезли меня сначала в Речицу на Днепре, потом в Новогрудок, воспетый Мицкевичем. Но мои Ганцевичи мне снились регулярно. Я бродил по страшному Томашевскому лесу, в котором однажды чуть не заблудился. Со старшими ребятами я пошёл на лыжах в лес кататься с горы. Возвращались мы уже вечером. Стремительно темнело. Ребята убежали вперёд, и я вдруг оказался один в полной темноте. В кронах сосен шумел ветер, за каждым кустом клацал зубами волк. Я не мог зареветь, потому что в этом случае волки выскочили бы из-за кустов и разорвали меня на клочки. К счастью, я не сбился с лыжни, вышел на приречный луг, за которым мерцали слабые огоньки посёлка.
А в речке Цна с Мишкой и Ванькой мы поймали свою первую щуку. Ловили мы дырявой корзиной. Двое держали её, третий топтал, гоня к нам мальков. Но из-под одного из кустов вместо малька в корзину влетела щука. Она едва не пробила днище головой, я ушёл под воду, но корзину из рук не выпустил. Мы с Мишкой выволокли её на берег, и там щука от души врезала мне хвостом по щеке. Это была моя первая пощёчина. В дальнейшем я не раз получал их, и в основном от красивых девушек, но та была самая сладкая.
Там же, на речке Цна, я провалился в горящий торф. Торфяники у нас горели каждое лето, и запах горящего торфа потом преследовал меня в Минске, Кишинёве, Ташкенте и даже зимнем Таллине. Мы, в общем, умели определять места, где горит торф. Земля там курилась синим дымком и была похожа на затвердевшую кору, присыпанную по краям белым пеплом. Однако в тот раз я не заметил ни дымок, ни саму прогарину. Стёжка провалилась прямо подо мной, взметнулся столб искр, тело пронзила дикая боль. В посёлок я уже поскакал на одной ноге, вторая превратилась, как мне представлялось, в головешку. Я боялся на неё даже взглянуть.
Подвывая, я доковылял до крайней хаты, и там меня углядела бабка, ковырявшаяся в огороде.
– Ходи, ходи сюда! – позвала она меня. – Я как раз бульбу поросятам сварила, сейчас тебя вылечу.
Она быстро потолкла толкачом в большом чугуне мелкую картошку, обложила этим месивом обожжённую ногу и обвязала чистой тряпкой. Через день я уже скакал на двух ногах.
Всё это мне время от времени снилось, и я понимал, что от Ганцевич мне не уйти, не улететь, не уплыть.
«Сниму передачу о Ганцевичах – и уйду работать в журнал, – думал я. – Это будет хорошая точка в моей телевизионной карьере».
В журнал меня и в самом деле позвали. Мы сидели в кафе «Ромашка», и после третьего «казачка» – водки пополам с апельсиновым соком – Алесь вдруг хлопнул себя по лбу:
– Чуть не забыл! Главный предлагает тебе идти к нам в отдел очерка и публицистики. Дед уходит на пенсию.
Алесь работал в том самом журнале, в котором я печатал свои повести и рассказы.
– Я подумаю, – сказал я.
– Ты думай, да не задумывайся, – погрозил мне пальцем Алесь. – На это место знаешь сколько желающих?
– А сколько времени можно думать?
– От силы месяц.
Это меня устраивало. За месяц можно горы свернуть. Об этом я и сказал, отправляясь к стойке за очередным «казачком».
– Где вы научились так говорить? – спросила девушка, стоящая в очереди передо мной. – Я давно к вам прислушиваюсь.
С Алесем мы говорили по-белорусски, и вопрос был для меня привычным.
– Я в Ганцевичах родился, – сказал я.
– Я тоже из деревни, – вздохнула девушка, – но так, как вы, не умею.
На белорусском в Минске почти никто не говорил. Впрочем, не говорили на нём и сто лет назад, и двести. Может быть, белорусская речь была в ходу во времена битвы на Немиге, описанной в «Слове о полку Игореве», но кто об этом может сказать?
Я же всё понял ещё в Ганцевичах, где говорили на настоящем белорусском языке. Его категорически не воспринимала Катька, но мне в ней нравилось и это.
Уже в университете я выучил литературную версию белорусского языка, на ней стал говорить и писать, привлекая, кстати говоря, пристальное внимание окружающих.
– Садитесь за наш столик, – предложил я девушке. – У Алеся, правда, с русским языком совсем беда, получаются одни «гразные рюки».
– Ничего, – засмеялась девушка. – Меня Людой зовут, а подругу Таней.
Они оказались славными девушками, Люда с Таней. Крепко сбитые, с пшеничными волосами и мутно-голубыми, как у котят, глазами, они смеялись каждому слову Алеся. Но это и не удивительно. Один белорусский поэт дал Алесю меткую характеристику: «С дымящимся наперевес». Девушки очень хорошо чувствовали эту устремлённость. Обучать их белорусскому языку было одно удовольствие.
– Хорошие жёны кому-то достанутся, – сказал я, когда мы с ними распрощались.
– Не, – покачал головой Алесь. – Став женой, белоруска моментально превращается в стерву. Хватает в руки сковородник и вперёд.
– А из кого хорошие жены получаются?
– Может, из евреек? – задумался Алесь. – Или грузинок.
– Они в замужестве быстро толстеют.
– Верно. Лучше оставаться холостым.
У самого Алеся жена была белорусской красавицей редкой доброты. Но, как говорят, «что имеем, не храним, потерявши, плачем». Впрочем, я жениться пока не собирался и подобные разговоры вёл из чисто академического интереса.
Что же касается Ганцевич, то я был уверен, что сниму о родине хорошую передачу. Редактором районной газеты там работал друг моего отца Федор Васильевич. Он не только знал каждую собаку в районе, но и прекрасно говорил на русском и белорусском языках. Это был готовый ведущий телепередачи.
Я быстро набросал сценарный план передачи и позвонил Фёдору Васильевичу.
– Конечно, приезжай, – сказал он, – но ведущим ищи кого-нибудь другого.
– Почему?
– Это ж телевизор! А вдруг собьюсь?
– Не собьётесь, – успокоил я его, – а собьетесь – подправим. Кроме того, вы на факультете журналистики лекции читаете.
– Это не считается. У меня в газете работы по горло. Вдобавок ко всему, я член бюро райкома.
– Вот вы мне и организуете интервью с первым секретарём. Короче, со съемочной группой я приезжаю через неделю.
– Как через неделю?! У меня…
Но я уже положил трубку.
У Фёдора Васильевича, как я знал, было четыре дочки, и одна из них мне ровесница. Это, конечно, существенно осложняло мою поездку. Но чему быть, того не миновать. Я договорился с главным редактором, чтобы режиссёром передачи назначили Галю. С паршивой овцы хоть шерсти клок, рассуждал я, а вдруг поможет от дочки отбиться?
В Ганцевичах я учился с первого по четвёртый класс, и честное слово – самые красивые девочки остались там. Дана, Валя, Тереза, Таня… Я вспоминал их с чувством горькой утраты. Любая из них могла осчастливить меня, но в те Ганцевичи никому из нас уже не вернуться.
Как я и предполагал, работу съёмочной группы Фёдор Васильевич организовал отменно. Куда бы мы ни приехали, нас уже ждали. Колхоз? Вот этот самый лучший. Ветераны войны и труда? Собрались в клубе и ждут. Природа? Сначала едем на Выгоновское озеро, затем в дубраву под Люсино, оттуда на хутор с пасекой.
Хутора, кстати, нам попадались часто. Я и не знал, что их так много на моей родине.
– А тебе разве батька не рассказывал, как мы здесь последнюю банду сожгли? – спросил Фёдор Васильевич, когда мы проезжали мимо одного из заброшенных хуторов.
Рассказывал. В милицию как-то пришёл дед и пожаловался, что бульбаши забрали у него поросёнка.
– Где они прячутся? – спросил начальник.
– Да на соседнем хуторе! – махнул рукой дед.
По тревоге были подняты милиция с активистами, из соседнего гарнизона вызвали войска. Хутор окружили и предложили бандитам сдаться. Те стали отстреливаться.
– Тогда один из эмгэбистов подполз по соткам с бульбой к хате и поджёг из ракетницы солому на стрехе, – разлил по стаканам остатки водки отец. – Один бульбаш выскочил в окно – и в лес. А он, гад, спрятался за дерево и сидит. «Трус! – кричу я ему. – Пристрелю, собака!»
– Кто спрятался? – спросил я.
– Начальник милиции.
– Ушёл бандит?
– Не, из пулемёта срезали.
Во всей этой истории больше других отца занимал трус-начальник. Он ухаживал в то время за паспортисткой Лидой, моей будущей мамой. Как я теперь понимаю, трусливость начальника и помогла отцу отбить у него маму.
– А ты кем тогда работал?
– Бухгалтером райпотребсоюза.
– Почему же на хуторе с милицией оказался?
– Туда всех активистов согнали. Наган выдали. Жалко, что не пристрелил этого гада. Сидит за деревом и боится высунуть нос!..
Судя по фотографиям, моя мама была красавицей, и милиционер с бухгалтером вполне могли из-за неё подраться. А то и вызвать друг друга на дуэль. Отец, правда, предпочитал расправиться с трусом по-простому.
– Не удалось? – спросил я.
– Что?
– Пристрелить.
– Его через месяц в другой район перевели, – пренебрежительно махнул рукой отец. – Слабак. Ну, давай…
Он залпом выпил водку. Я свой стакан одолел в два приёма.
– А ты забыл, как он возле колодца тебе глаз подбил? – спросила из другой комнаты мама.
Отец не расслышал.
Так вот, когда батька работал бухгалтером райпотребсоюза, начальником там был Фёдор Васильевич.
– Ну что, узнаёшь родину? – повернулся он на переднем сиденье машины ко мне.
– Нет.
Я действительно ничего здесь не узнавал. Речка Цна превратилась в канаву с мутной водой. Перелесок, который мы проскочили за пять минут, оказался Томашевским лесом. От хуторов остались лишь одичавшие яблони, склонившиеся над кучкой камней. Когда-то они были печью.
– Песок вместо болота, – посмотрел Фёдор Васильевич в окошко «козла». – Неизвестно, что хуже.
Песок, конечно, был хуже. Пряный запах цветущих шишек рогоза выйдет из меня с последним дыханием. А самая милая моему сердцу картина – бочажина тёмной воды, окружённая стеной аира. Посередине широкие листья кувшинок с белыми и жёлтыми цветами. Под ними стоит крупный линь или карась, о чём говорит струйка мелких пузырьков воздуха, поднимающаяся со дна…
– Ну и почему ты не поехала с председателем на базу отдыха? – спросил я Галю.
– Отстань, – дёрнула она плечом.
Председатель лучшего в районе колхоза, молодой мужчина с крепким пузцом, поглядывал на столичную режиссёршу, как кот на сало. Интересно, что он в ней нашел? Ганцевичские дивчины несравненно лучше, что секретарь в правлении колхоза, что счетовод. О продавщице в сельском магазине я и не говорю – груди, как гарбузы.
Председатель и впрямь пытался умыкнуть Галю на лесное озеро. Он уже повёл её к «Ниве», но Фёдор Васильевич повёл в его сторону очами – и тот сник, споткнулся о кочку, которую в другое время перепрыгнул бы, не заметив.
– Ты директора нашего рыбхоза знаешь? – спросил меня Фёдор Васильевич.
– Нет.
– Крупнейшее хозяйство в республике. Заедем?
– Как скажете.
Дорога пошла вдоль огромных прудов, над которыми с криками кружили чайки. Кочками посреди воды торчали цапли. Одна за другой нам навстречу проехали две «Волги» с минскими номерами.
– Не забывает начальство? – кивнул я на машину с занавесками на окнах.
– Хуже браконьеров, – вздохнул Фёдор Васильевич. – Со всей Беларуси едут.
Директор рыбхоза, конечно, уже ждал нас.
– Ну что, Микола, узнаёшь крестника? – весело поздоровался с ним Федор Васильевич.
– Я его только в пелёнках видел, – развёл тот руками.
– Твой крёстный, – подтолкнул меня к директору Фёдор Васильевич. – Мы за тебя тогда по выговору получили.
– Какому выговору? – я с трудом понимал, о чём идёт речь.
– Партийному. Тогда с этим было строго, из партии могли выгнать. А мы посадили Лиду и тебя в грузовик, отвезли в Денисковичи и окрестили. Хороший был поп, а, Микола?
– Отец Серафим, – кивнул директор. – Лет пять, как похоронили. А я так и не знаю, кто нас тогда выдал.
– Кто-кто… – запыхтел Фёдор Васильевич, – дед Пихто. Не на острове живём. Да и батюшка должен был сообщить куда следует. Главное, что дитя выросло, человеком стало.
Они смотрели на меня, как на икону. Мне стало неловко.
– Как батька? – спросил директор.
– Стакан ещё примет, – сказал я.
– Мы тоже уже много не можем, – засмеялся Фёдор Васильевич. – Вишь, как развернулся Микола Петрович? Тоннами рыбу отгружает.
– Пойдём, я тебе наших производителей покажу, – подвёл меня к маленькому пруду крёстный.
В мутной воде у берега грузно ворочались два огромных карпа.
– Как поросята, – удовлетворённо сказал директор, – килограмм по пятнадцать каждый. Уже отметали икру.
– Хорошее хозяйство, – огляделся я по сторонам. – Цаплям с чайками тоже на жизнь хватает.
– Да я бы их всех перестрелял, – нахмурился крёстный. – Знаешь, сколько они мальков сжирают?
Я усмехнулся. Сплошные стрелки живут в Ганцевичах. Отец начальника милиции хотел пристрелить. Крёстный – цаплю. А как Фёдор Васильевич?
– Я не охотник, – закряхтел тот, – даже свинью заколоть не могу, не то что… Если всё здесь закончили, надо ехать. Нас уже на поляне ждут.
Мы ещё не закончили. Галя с упоением гоняла оператора Володю, заставляя снимать всё новые и новые планы. Она была бы очень хорошим надсмотрщиком на плантации рабовладельца. Впрочем, она и режиссёр хороший, Володя уже был весь в мыле.
– У меня заместителем один парень работает, – доверительно взял меня под руку Фёдор Васильевич. – Хороший поэт. Если б не пил, цены б ему не было…
– А кто здесь не пьет? – засмеялся я. – Одна Галя.
– Да не, ты не понимаешь. Его надо во как держать!
Фёдор Васильевич сжал пальцы и сунул мне под нос здоровенный кулак.
– Ну и держите, – отвёл я этот кулак в сторону.
– Дак он в столицу хочет! Как напьётся, так и пишет заявление по собственному желанию.
Я понял, что и в ганцевичской жизни не всё так просто. С поэтом ясно, они рождаются, как известно, в провинции, а умирают в Москве. Но и Фёдор Васильевич с его волосатым кулаком хорош. Нормальные замы, конечно, на дороге не валяются. А что поэт пьёт… В нашей стране не пьёт только тот, кому не дают.
– Так что ты имей в виду, – отпустил мою руку Фёдор Васильевич.
– Конечно, – сказал я.
– Вечером жду у себя дома.
Он со значением посмотрел мне в глаза.
– Вы же говорили – на поляну…
– После поляны. И чтоб никаких отговорок!
Я повесил голову. Здесь мне и Галя не поможет. Если Фёдор Васильевич решил – выпьет обязательно. Интересно, дочек он мне представит на выбор или подсунет какую-то одну?
– Отсняли! – подошла к нам раскрасневшаяся Галя. – А мне здесь понравилось.
– На базе отдыха лучше, – сказал я.
Галя испепелила меня взглядом, но не нашлась, что сказать.
– По машинам! – скомандовал Фёдор Васильевич.
Я смотрел на ровные поля, засеянные рожью, овсом и гречихой, на речушку, блеснувшую под солнцем, на заброшенный хутор посреди поля – и не узнавал свою родину. Точнее, я не знал её. Кто жил в этой хате под высокой грушей? И почему она теперь пустует? На груше буслянка – гнездо аиста. Она тоже пуста. Вернутся ли в хату люди, а в гнездо аисты?
– Раньше их много было, – сказал я.
– Кого? – покосился на меня Фёдор Васильевич.
– Аистов.
– Так ведь кругом химия! – подался он всем телом ко мне. – Лягушки, и те подохли.
– А хутора?
– Этих в колхозы согнали. Раньше за клюквой на болото ходили, а теперь, пожалуйста, – по американской технологии выращиваем.
– Какая лучше: болотная или американская?
– Не знаю.
Дрожали в зыбком мареве кусты на лугу, дремал, раскинув толстые ветви, одинокий дуб, пронеслась над озерными камышами стайка уток. Чуть-чуть припахивало гарью. Родина…
Машина подъехала к опушке леса и остановилась. Нас, конечно, здесь уже ждали.
– Сперва с хозяином поздоровайся, – подсказывал вполголоса Фёдор Васильевич, – вон стоит, при галстуке. Потом с остальными… Смотри ты, начальник гарнизона приехал!
«А этому что тут надо?» – хотел спросить я, но Фёдор Васильевич уже подталкивал меня в спину.
Мы обменялись дежурными фразами с районным начальством. Первый секретарь как бы невзначай взглянул на часы.
– Сюда! – побежал впереди Фёдор Васильевич. – Тут у нас полянка…
Я обогнул кусты – и остановился в ошеломлении.
Передо мной расстилалось застолье. Точнее, столов здесь не было вовсе. На густой мураве были раскинуты десятка полтора скатертей. На них ровными рядами стояли вёдра с клубникой. Рядом пускали в глаза зайчики трёхлитровые банки с земляникой. В больших мисках дымилась только что отваренная картошка. На трёх блюдах лежали, зажав в зубах по морковке, жареные поросята. Казалось, они обожрались и уснули посреди всей этой роскоши. Бесчисленные тарелки были наполнены с горкой котлетами, голубцами, колдунами, курами, утками, карасями, карпами. Прямо в сковородах вспучивалась кровянка – свежая свиная кровь, зажаренная с гречкой. На деревянных разделочных досках лежали толстые бруски паляндвицы – закопчённой в можжевеловом дыму свиной вырезки, и круги домашней, у нас говорили – «пальцем пханой» – колбасы. Где-то в глубине я разглядел тарелочку со своим любимым сальтисоном – свином желудке, набитом печёнкой, лёгкими и почками… Литровые бутылки с самогоном среди этого великолепия практически не были заметны. О магазинной водке я и не говорю, этикетку «Старки» я увидел по чистой случайности.
– Драники, где драники?!.. – запаниковал вдруг Фёдор Васильевич.
– Несу! – выскочил из кустов человек с большой миской картофельных оладий.
Вот теперь застолье можно было начинать – и оно грянуло.
– Первый секретарь, второй секретарь, третий… – шептал мне на ухо Фёдор Васильевич, представляя мне людей, с которыми я чокался. – Председатель райисполкома, директор техникума, крёстный…
С крёстным я попытался обняться, но Фёдор Васильевич придержал меня за плечо.
– Потом, – дышал он в ухо, – сначала с полковником. У нас тут ракеты под землёй стоят!
– С полковником не хочу, – заупрямился я. – А у крёстного дочка есть?
– Два сына.
– Жалко. Хороший мужик.
– На дочке крёстного жениться нельзя, – твёрдо сказал Фёдор Васильевич. – Вон ведро черники принесли. Не хочешь?
– Я черникой в детстве объелся. Чуть живот заболит – пихают в рот сушёную чернику. Помогало.
– А зайчатинки? Хлопцы, подайте гостю лосиного мяса!
«Господи, чего тут только нет, – думал я. – В Минске у людей холодильники тоже не пустуют, но разве сравнишь стол в ресторане с этой поляной?»
Ко мне подошёл парень с цигаркой в руке.
– С-слушай, – сказал он, – я тоже поэт. Местечка в Минске для меня не найдётся?
Я понял, что это заместитель Федора Васильевича.
– В Минске что хочешь найдётся, – пожал я плечами. – Но стихов я не пишу.
– Да ну?! – изумился поэт.
– Не мешай, – встал между мной и заместителем Фёдор Васильевич. – Пропадёшь ты в городе, Виктор, даже и не думай туда ехать.
– А вдруг не пропаду? – набычился тот.
– Пропадёшь. Сопьёшься, как цуцик.
– Все они сопьются, – встряла Галя, и сделала она это как всегда невпопад.
– А ты откуда взялась? – повернулся я к ней.
– Я все это время рядом стояла, – хмыкнула она.
– Это кто? – спросил Фёдор Васильевич.
– Режиссёр, – объяснил я. – Без них в командировку не пускают.
– А кто из вас главный?
– Я! – хором сказали мы с Галей.
Фёдор Васильевич посмотрел на неёе, потом на меня и вдруг зычно крикнул:
– Почему мёд не несут?
– Несём! – донеслось из кустов.
Послышался треск сучьев, и показались два мужика с ульем в руках. Судя по их виду, улей был тяжёлый, они едва дотащили его до нас.
– Сейчас попробуем прямо из улья, – приосанился Фёдор Васильевич. – Петро, доставай.
Один из мужиков наклонился над ульем и вытащил из него рамку с сотами. Капли мёда стекали с неё и тяжело падали на землю.
– А где пчёлы? – строго спросила Галя.
– На лугу, – показал рукой Петро. – Мёд для нас собирают.
Все засмеялись.
Галя с сомнением посмотрела на луг, на улей, на Петра с Фёдором Васильевичем, вздохнула и сняла с носа очки. Я вдруг увидел, что без очков она очень даже ничего.
– Фёдор Васильевич, куда девался председатель колхоза-передовика? – поинтересовался я. – Его нам не хватает.
– Там, – неопределённо кивнул Фёдор Васильевич. – Вам, молодым, только бы шутки шутить.
– А мы серьёзно, – обнял я Галю за талию.
– С другими обнимайся, – решительно отвела она мою руку. – Я мёда хочу!
Петро не менее решительно разрезал ножом соты пополам, потом ещё раз пополам, и ещё. Все стали брать осколки сотов, заполненные мёдом, и поедать их.
Я мед не ел. Я думал о том, что лучшего застолья мне в жизни уже не видать. В какие бы города и страны я ни попал, не будет там этих скатертей на траве, вёдер с ягодами, поросят с морковкой в зубах, самогонки в пластиковых бутылках. Не будет и сотов, вынутых из улья и безжалостно раскромсанных ножом.
– Между прочим, в ЦК партии готовится постановление об ограничении пьянства в нашем обществе, – сказал вдруг первый секретарь, не проронивший до этого ни слова. – Очень серьёзная проблема.
– Сухой закон?! – поразился Фёдор Васильевич.
– Сухой не сухой, а ограничим, – нахмурил брови первый.
– Вот это и будет началом конца, – неожиданно для себя сказал я.
– Чьего конца? – с интересом посмотрела на меня Галя.
– Нашего, – улыбнулся я. – И конец этот будет ужасен.
– Прежде чем он наступит, – тоже улыбнулась Галя, – тебе надо побывать в гостях у Фёдора Васильевича.
Это был удар, нанесённый рукой опытного бойца. Я его оценил.
Над лугом послышалась песня. К нам приближалась группа парней и девчат, одетых в народные костюмы.
Ну что ж, песни в застольях звучат в конце. Попили-поели, гости дорогие, теперь споём. «Як мы любились, то сухие цветы цвели, а як перестали, то й зелёные свяли…»
Вот только я ещё не знал, где будет мой дом.
Я вспомнил звёздное небо, рухнувшее на меня, восьмиклассника, в Новогрудке после моего первого застолья, и задрал голову.
Сейчас небо тоже было в звёздах. «Ночь? – запоздало удивился я. – Впрочем, любое застолье заканчивается ночью. Главное, чтобы после него наступило утро. Каким оно будет – утро завтрашнего дня?»
Ответ на это вопрос знал лишь Господь Бог.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.