Текст книги "Дорога на Москву"

8

Ориентироваться в полёте мне было легко – по Припяти до Днепра, там чуть левее. Над устьем Сожа я стал снижаться. Миновали одну надречную деревню, вторую, и в третьей я резко пошёл вниз. Отчие кости отчётливо мерцали во тьме, их не спутаешь ни с какими другими.

В полёте Маша сильно прижималась ко мне, словно боясь отстать, и я не отстранялся. Странно, но девичье тело сейчас не волновало меня. Хотя что ж странного, какой только дрянью она меня не накормила. Она тоже ничего не чувствует?

– Чувствую, – отпустила мою руку русалка. – Но мы не для этого сюда прилетели.

Я огляделся. Спящие хаты, старые осокори, пахнущая свежестью широкая пойма Днепра. Моя прародина. Вон и погост с низкими холмиками, над многими из них уже нет крестов. Увидел я и деда, которого не тронул тлен.

– Не тревожь умершую плоть, – шепнула Маша. – Они уже в другом мире.

Я подчинился.

– Собаки нас чуют? – спросил я.

– Собак ли нам бояться, – сказал она, озираясь по сторонам. – Ты здесь бывал?

– Конечно. Вон дедова хата. А вон та самая яблоня.

Я разглядел свечение клада под деревом.

– Видишь? – показал я рукой.

– Вижу.

– Как мы его откопаем?

– Он сам к нам выйдет.

Русалка подошла к яблоне, вытянула перед собой руки ладонями вниз, и клад, шевельнувшись, стал медленно подниматься к поверхности. Земля вспучилась, чугунный горшок, как живой, выбрался из земли. Я присел перед ним на корточки. Влажно отсвечивал в лунном свете холодный металл. Я перевернул горшок, вытряхнул из него содержимое и осторожно развернул истлевшее тряпьё.

В большой куче монет сверкнуло несколько бриллиантов.

– Червонец? – взял я одну из монет в руки.

– Это дукат, – достала из кучи крупную монету русалка, – а вот луидор. Смотри, изваяние!

Мы выгребли из-под монет фигурку человека со склонённой головой и сложенными на животе руками.

– Кажется, я знаю, кто это, – прошептала она, ощупывая фигурку. – Золотой апостол!

– Что за апостол? – покосился я на круглые коленки Маши.

– Один из двенадцати золотых апостолов князей Радзивиллов. Они привезли их из Рима в шестнадцатом веке, когда получили титул князей Священной Римской империи. С самыми знатными дворами Европы знались. А с Габсбургами и вовсе были в родстве. Апостолы пропали из Несвижского замка во время войны с Наполеоном. Как он здесь оказался?

– Это Пётр? – повернул я апостола лицом к луне. – Или Павел?

– Взгляни на руки, – тихо сказала русалка.

Я присмотрелся к фигурке, и мне стало не по себе. В сложенных руках апостола отчетливо была видна кучка монет. Иуда с тридцатью сребрениками!

– Действительно, как он здесь очутился? – пробормотал я, выпрямляясь.

– Хочешь узнать? – спросила русалка.

– Конечно, – вздохнул я. – Родовой клад. Отправляемся в прошлое?

– Без меня, – снова стала рыться в своем бездонном коробе русалка. – Я прошлое не люблю.

– Потому и в Киев никогда не возвращалась?

– Не только в Киев.

– Засохнешь от тоски на своей Горыни.

– О моей доле горюешь? – улыбнулась она. – Не надо. Я девушка самостоятельная.

– Да уж вижу.

– Съешь корешок, – протянула она мне очередное снадобье.

– Ничего уже в рот не лезет, – поморщился я.

– Но ты ведь хочешь оказаться в прошлом?

– Смотря в каком.

– В твоём, в каком же ещё! – удивилась она. – Узнаешь, где твой дед нашёл апостола.

– Иуду он нашёл. Я хочу лететь вместе с тобой.

– Мы и так всю ночь летаем. Осталось не больше часа.

– Я и говорю – не успею.

– Успеешь.

– Послушай, а я ведь о тебе ничего так и не узнал. Давай всё-таки махнём в Киев. На гимназисток посмотрим. Они все такие хорошенькие, как ты?

– Их давно нет на свете.

Маша отвернулась и стала смотреть в сторону реки. Она не хотела впускать меня в свой мир, и это настораживало. Зачем вообще вылезала из болота?

– Сколько раз повторять – мне захотелось сделать тебе подарок, – с досадой сказала она. – Разве ты не хочешь оказаться в другом мире?

Её голос дрогнул.

– Может, мы и вправду на том свете? – оглядел я ночной сад. – Согласись, нормальный человек от всего увиденного давно помешался бы.

– Нормальных людей не бывает. Никто ведь не удивляется, уходя во снах в другой мир.

– Так то сны. Может, и клад ненастоящий? Утром вытряхну из горшка золото – а там угольки.

– Не знаю, – дёрнула она плечом. – Это твой клад. Что хочешь, то с ним и делай.

Я в замешательстве посмотрел на апостола. Надо ли мне узнавать его историю?

– Надо, – сказала русалка.

Я положил в рот корешок и, преодолевая отвращение, стал жевать. По всему телу разлилась горечь. Веки налились свинцом. Я почувствовал, что засыпаю. «Конец?» – промелькнуло в голове.

9

Я сидел за грязным столом в полутёмной корчме, заполненной гомонящим людом. Сильно воняло сивухой и овчиной, в спёртом воздухе плавал сизый дым самосада. За моей спиной сидели солдат и мужик в армяке, и я слышал каждое их слово.

– Принёс? – спросил солдат.

– Принёс.

– Покажи.

– Сначала отдай золотовки.

– Вот они, – распахнул полу шинели и показал кисет солдат. – Двадцать золотовок, как договаривались.

– В телеге под сеном сховал. Не в корчму же его тащить.

– Где, говоришь, его нашёл?

– В подземелье под замком. Все двенадцать апостолов в сундуке лежали. Я верхнего схватил и ходу. Может, надо было золото, а не апостола брать?

– Там и золото было?

– Пятьдесят ящиков вдоль стены стоят! А в них чего только нет… Князья за тысячу лет много насобирали.

– Как ты в это подземелье попал?

– Старый князь выдал. Ночью пошёл в церкву, я за ним. А в церкве подземный ход, никто про него не знает. Надо было парой факелов запастись, назад ощупью выбирался. Но одного апостола я прихватил…

– За золотом надо с командой идти, – сказал солдат. – Один всё золото не вынесешь.

– Мне всё и не надо, одного ящика хватит.

– Не хочешь показывать?

– Целее буду, – засмеялся мужик.

– Правильно, – солдат допил из чарки водку и встал. – Янкель, получи расчёт!

Пока он расплачивался, мужик угрюмо жевал солёный огурец. Свою водку он допивать не стал.

Они направились к выходу. Я шёл вплотную за ними, но ни солдат, ни мужик меня не замечали. На улице было темно, но я хорошо видел вымощенную брусчаткой площадь, острый шпиль костёла, слепые окна приземистых хат. Шёл снег с дождём, под ногами хлюпало.

Мужик подошел к телеге у коновязи, поковырялся в сене и вытащил полотняный мешок.

– Давай деньги, – сказал он.

– Может, зайдём в хату? – предложил солдат.

– В какую хату?

– Тут рядом. На постой разместились.

– Зайдём за угол, – кивнул головой мужик. – Чем меньше народу увидит, тем лучше.

Он незаметно достал из-под сена нож и сунул в карман.

Солдат с мужиком вошли в проулок. Я следовал за ними. Мужик вдруг споткнулся о камень и выругался, выронив мешок.

– Что такое? – остановился солдат.

Мужик молча ударил его ножом, но солдат, видимо, этого ждал. Он отскочил, выхватил из кармана шинели небольшой револьвер и выстрелил в мужика. Тот схватился руками за живот, застонал и повалился на землю лицом вниз. От гулкого звука выстрела по всему местечку забрехали собаки. Солдат воровато подхватил с земли мешок. Прежде чем броситься бежать, он оборотился в мою сторону, и я узнал в нём себя.

Я призывно махнул деду рукой, однако он меня не увидел.

10

Вода лилась мне на лицо, струйками стекая за шиворот. Я открыл глаза и увидел русалку, склонившуюся надо мной.

– А ты тяжёлый, – сказала она. – Едва дотащила до реки.

– Что со мной? – спросил я, едва ворочая языком.

– Ничего, – пожала она плечами. – Из прошлого всегда тяжело возвращаться.

Близко от себя я увидел округлую девичью ногу и сразу всё вспомнил. Русалка быстро прикрыла ноги травяной юбкой.

– Не туда смотришь, – сказала она.

– Отчего же не туда, – с трудом встал я на ноги. – Смотрю, куда глаза глядят. Я долго отсутствовал?

– Не очень. Узнал, откуда апостол?

– Из подземелья. Оказывается, я похож на деда Александра. Странно.

– Что тут странного?

– До сих пор считалось, что я в деда Адама, маминого отца.

– Ты и на него похож. Видишь, небо светлеет? Нам пора возвращаться. Клад возьмёшь с собой?

– Да ну его! – повернулся я к реке. – Пусть остаётся под деревом. Вот он мой клад – лес да река. Ещё женщина, которой здесь нет.

– Проживёшь без денег?

– Без денег.

– Это трудно.

– Как-нибудь.

Русалка дразнила, но меня это не задевало. По её лицу было видно, что она сама устала за эту бесконечную ночь, самую короткую в году.

В животе потеплело, и я понял, что просыпаюсь. А в утренний час женщина всегда была особенно желанна для меня. Я постарался отогнать от себя греховную мысль, но Маша видела меня насквозь.

– Оклемался? – засмеялась она. – Смотри, до Васи не долетишь.

– Почему?

– Дурная кровь тяжелит. Что будешь делать с кладом?

– Закопаю назад.

Мы поднялись по круче в сад. Где-то вдалеке сдавленно кукарекнул петух. Занимался новый день.

Горшок лежал под деревом, влажно отсвечивая чугунным боком. Мы с русалкой торопливо завернули апостола в тряпку, засунули в горшок и ссыпали туда же монеты.

– Не место им среди людей, – сказал я.

– Испугался крови?

– Немного. Тебе никогда не бывает страшно?

– Мне всегда страшно, – она потёрлась головой о моё плечо. – В следующий раз, наверное, не проснусь.

– Интересно, сколько здесь монет? – я сделал вид, что не услышал её.

– Шестьдесят шесть.

– Плохое число.

Русалка поставила горшок на прежнее место и плавно провела над ним рукой. Горшок пропал.

– Не жалеешь? – взглянула она на меня.

– Зря мы сюда прилетали, – встал я лицом к востоку. – Лучше было бы в Москве погулять.

– Правильно сделал, что наведался в родную вотчину, – сказала русалка. – На земле только она человека и держит.

– А тебя что держит?

– Кровь доверчивых растяп, – прошептала она. – И неутолённое желание… Сейчас поцелую тебя – и умрём. Хочешь?

– Шуточки у тебя, – пробормотал я. – Мы летим домой или не летим?

– Торопишься к своей девице? – склонила она голову набок, изучая меня.

– По самогону соскучился.

– А я, значит, тебе уже не нравлюсь?

– Петухи вон поют.

– Смешно верить в подобную чепуху в двадцать первом веке. Ладно уж, полетели.

Она дёрнула меня за руку, и мы взмыли в воздух. Я летел тяжело, ухая в речные низины и озёрные проёмы. Русалке доставляло немало трудов выравнивать наш полёт. Я думал, что в грозу мы непременно разбились бы над грядой или утонули в болоте. Но вон уже блестит в разрывах тумана вода Горыни.

Мы плавно приземлились на то же место, с которого улетали.

– Цел? – поправила на мне воротник рубашки русалка.

– Цел, но хочу есть, пить и спать. Объясни, почему я ничему не удивляюсь? Про полёты говорить не будем, вороны, в конце концов, тоже летают. Но как я попал в корчму?

– Ты был в корчме? – с интересом посмотрела на меня русалка.

– Ну да, в ней солдат с мужиком апостола делили… Я там был, но никто меня не видел.

– Ты из другого времени.

– Вот именно! Но я всё слышал и видел.

– Уснул, – пожала она плечами.

– Значит, это было во сне?

– Конечно.

– А золотого апостола оттуда я мог забрать с собой?

– Нет.

– А из-под дерева?

– Вполне.

– И сейчас я был бы богат?

– Вот этого не знаю. Из-за золота много людей гибнет. С золотом в руках ты был бы уже другим. Со мной и говорить бы не стал.

– Не выдумывай. Послушай, в твоих жилах есть кровь?

– Кусай, – протянула она мне руку. – До крови!

Я не волк, но тем не менее потянулся к руке. Мне опять захотелось сжать её в объятиях до хруста костей, впиться в губы, почувствовать грудь, живот и бёдра.

– Ой, идут! – вскрикнула русалка.

Я оглянулся. Из тумана друг за дружкой выходили Вася, Костя, Вера и Катя. У Васи в одной руке была неизменная бутылка, во второй – стаканчик.

– Совсем некстати, – сказал я. – Почему люди всегда появляются некстати?

Я повернулся к русалке, но рядом со мной уже никого не было. В приречных лозняках затихал негромкий смех.

11

– Выпьешь? – протянул мне стаканчик Вася.

– Не хочу.

– А я выпила! – сказала Катя. – Целый стакан. Такая гадость!

– Самогон плохим не бывает, – погрозил ей бутылкой Вася. – Его бывает мало и очень мало.

– Дрянь! – поморщилась Катя. – А где твоя подружка?

– Какая подружка? – не понял я.

– С распущенными волосами. Ты только что с ней обнимался.

– Она из соседней деревни, – вмешался Вася, – восьмиклассница. Смотри, у нас за совращение малолетних кое-что оторвать могут.

– Я их из засады снял, – похлопал по фотоаппарату Костя. – Вещественное доказательство налицо. Продам по сто баксов за негатив.

«Интересно, что будет на плёнке? – подумал я. – По идее, пустое место. Или тёмное пятно».

– Это надо через газету, – сказал я.

– Что через газету?

– Дать объявление. Может, кто-нибудь и купит. Но сначала должны фотографии получиться.

– У меня всегда получается, – обиделся Костя.

Я вдруг почувствовал, что всё тело охватил жар, на лбу выступила испарина, в руках и ногах появилась чугунная тяжесть. Оживаю или помираю?

– В лесу заблудился? – взяла меня за руку Катя. – Ой, какой ты горячий!

– Заплутал немного, – хрипло сказал я. – Вы нашли цветок папоротника?

– Какой цветок! – защебетали наперебой девушки. – Страшная гроза началась! На небе ни облачка, и вдруг прямо в нас молния! Костеньку чуть не убило, объектив потерял…

– Не объектив, а насадку на объектив, – поправил Костя. – Молния чуть не шарахнула по голове. И серой запахло. А дождя не было. Бывает гроза без дождя?

– Бывает, – сказал я. – На Горыни и не такое бывает. А, Вася?

Удушливая волна ушла так же внезапно, как и накатила. Я вновь ощутил себя свежим и бодрым.

– Я спал, – сказал Вася. – Проснулся – в руке пустая бутылка. Пришлось домой за новой сходить. Но где я эту девицу видел? Как её зовут?

– Маша.

– Ну да, Маша. Из Медведевки? Или с Украины?

– С какой Украины? – заинтересовался Костя.

– А вон, за рекой Украина, – показал бутылкой Вася. – У нас говорят – все ведьмы с Украины приходят. Там в каждой хате по ведьме.

– В Теребеях их нет? – спросил я.

– Лет десять назад вывелись. Мы против них слово знаем.

– Какое слово? – затормошили его Катя и Вера.

– Секретное, – приложился к бутылке Вася. – Заговор при чужих произносить нельзя. Бабка-ворожея ночью выйдет, очертит вокруг хаты круг, скажет заговор – и ведьма вылетает в трубу, больше ей деваться некуда.

– Научи меня слову против ведьмы, – попросила Катя.

– Зачем тебе? – спросил я.

– Надо.

– Не знаю я никакого слова, – сказал Вася, – я ведь мужик. У мужиков с ведьмами свой разговор.

Он подмигнул мне.

– А чертей ты давно видел? – спросил я.

– На прошлое Рождество приходил один. Но у меня с ними разговор короткий – за хвост и в печку.

Вася опять приложился к бутылке.

– К пьяному приходят? – не отставал я.

– Неужто к трезвому, – оскорбился Вася. – Они только и ждут, чтобы беззащитному человеку напакостить. Прошлый год, помню, самогонный аппарат испортили. Змеевик пополам переломали, гады! А он из нержавеющей стали. Но мы им отомстили. Позвали батюшку, он покропил святой водой – они и сгинули.

– Освятили свой винокуренный завод?

– А что тут такого? У нас без горилки ни женить, ни в армию отправить. На поминки тоже нужна.

Я вдруг явственно услышал русалочий смех.

– Тихо! – приложил я палец к губам. – Слышите?

– Ты чего? – после паузы спросил Вася. – Тоже молния по голове стукнула?

– Ничего не слышали? – посмотрел я на Костю и компанию.

– Нет, – помотал он головой.

– Померещилось, – вздохнул я. – Летать никому из вас не доводилось?

– На самолёте? – спросил Костя.

– Да нет, просто летать. На метле или в ступе.

– Сколько угодно! – заржал Вася. – Выпьешь бутылку – и в полёт. Один раз я в Завишине очнулся, а это от нас километров двадцать. Назад пехом добирался, в конце дороги меня колхозный трактор подобрал. Как я мог там оказаться? Только по воздуху.

– По пьяни я как-то вместо Москвы в Таллин улетел, – сказал Костя. – Вышел из аэропорта – а там не по-русски написано. И говорить со мной никто не хочет. Едва разобрался, что к чему.

– Назад тоже пешком? – засмеялась Вера.

– Зачем, самолётом улетел. Деньги с собой были, купил билет и в Москву. Там, правда, вместо Бирюлёва в Чертаново попал…

– Адрес перепутал? – спросила Вера.

– Да нет, одна попутчица была из Чертанова.

Он замолчал. Вера отпустила его руку и отошла в сторону.

– Да, не туда мы летим, – сказал я. – Я тоже хотел в Москву, а попал к деду. Клад зачем-то выкопал…

– Клад надо было этой ночью в лесу копать, – сказал Вася. – Под цветком папоротника.

– Мы искали, – загомонили девушки, – но тут такая гроза началась!..

– Между прочим, цветок папоротника я лично выращивал, – выпучил глаза Костя. – И куда он подевался?

– Там, – махнул я рукой.

– В лесу, – подтвердил Вася.

В кустах снова рассмеялась русалка. Я вдруг подумал, что её смех похож на плач.

– И ничего смешного! – громко сказал я. – Мы золотому идолу поклоняемся, а он всех продаст, и за бесценок. Я потому и оставил апостола под деревом, что нечего Иуде по белому свету бродить.

– Не пил, а заговаривается, – сказал Вася. – Предупреждал ведь: не таскайся по кустам, посиди с товарищами, выпей самогонки, песни попой. Тогда и апостолы перестанут мерещиться. Не гордись!

– Я не горжусь.

Я представил тонкую фигурку русалки, её большие глаза, пышные волосы, закрывающие маленькую грудь, нежный овал гладкой щеки, и мне стало тоскливо. Не летать надо было, дорогой, не пускать слюни над золотыми монетами, а хватать девушку и не отпускать от себя. Ведь этого она хотела, и ничего другого.

Я посмотрел на плотную стену ивняка, выступившую из речного тумана.

Оттуда не донеслось ни звука.

– Завтра на Москву? – спросил Вася.

– Куда же ещё, – пробормотал я.

– А что у вас в Москве? – взяла меня под руку Катя.

Я понял, что врать нет никакого смысла.

– В Москве у меня, – стал я загибать пальцы на руках, – жена, сын, дом, дача, кошка и тёща. А также друзья.

– Друзья у тебя здесь, – сказал Вася. – Или ты от нас уже отрёкся?

– Там новые друзья, – вздохнул я.

– Кошка, небось, чёрная? – заглянула мне в глаза Катя.

– Рыжая, – улыбнулся я.

Катя отпустила мою руку.

В воде кто-то сильно плеснул.

«Померещилось, – подумал я. – Вывелись на Полесье русалки, и с этим уже ничего не сделаешь».

Мне вдруг захотелось в Москву. Пусть в ней нет русалок, но всё же это мой город. Тем более глаза у нашей рыжей кошки Баськи были абсолютно русалочьи. В отличие от всех прочих людей, я хорошо знал, как они выглядят.

Часть шестая
Москва – Пекин

Ужин в Москве

Карточка элитного ресторана «Голд-палаццо» досталась мне по случаю. На фуршете в Доме актёра толпа голодных журналистов оттеснила меня в угол и прижала к мужчине лет сорока.

– Что это у вас в руке? – спросил он.

– Бутылку виски успел схватить.

– А у меня тарелка с бутербродами. Объединимся?

Мы выпили, закусили.

– Боря, – представился мужчина.

Я назвал себя.

– В нашей стране беспорядки происходят оттого, что слишком много голодных, – сказал Боря.

– Да, журналистов надо кормить, – согласился я, обозревая жующую толпу, состоящую преимущественно из нечёсаных девиц. – Чёрт-те что могут написать.

– Они и так чёрт-те что пишут, – поморщился Боря. – Я не в том смысле сказал.

– А в каком?

– Кормить – это кормить по-настоящему. Как в моём ресторане.

– Хозяин?

– Директор, но с определённым процентом. Заходите на неделе.

И он дал мне номерную карточку, на которой было написано, что её владелец обязан лично подписывать счета за обслуживание в ресторане.

– Вот здесь свою подпись надо нарисовать, – показал он пальцем. – Скидка – десять процентов.

– Хорошая скидка, – сказал я.

Обедать в ресторане «Голд-палаццо» я, конечно, не собирался.

Однако на следующий день позвонил Фёдор Модестович, которому в своё время я помог организовать несколько интервью в печати.

– Пишешь? – спросил Фёдор Модестович.

– А как же, – вздохнул я.

– Я решил тебя отблагодарить, – сказал он.

Это была манера Фёдора Модестовича – сразу брать быка за рога.

– Деньгами? – поинтересовался я.

– Деньги, как ты знаешь, у меня в работе, – остудил мой пыл Фёдор Модестович, – но в ресторан приглашаю.

– В какой? – выудил я из кармана Борину карточку.

– В какой хочешь.

– Идём в «Голд-палаццо», – прочитал я название ресторана и продиктовал адрес. – Там очень хорошо кормят.

Фёдор Модестович, чувствуется, удивился, но спорить не стал.

– Завтра в восемнадцать ноль-ноль, – сказал он. – Не опаздывай.

Опаздывать я не собирался.

Фёдор Модестович был серьёзный человек. К моменту раздела большого пирога, коим лет пятнадцать назад вдруг стала наша страна, он занимал то ли четвёртое, то ли пятое кресло в министерстве рыбного хозяйства. Ну и при дележе обидеть себя он не позволил. Я подозреваю, что кроме приличной флотилии, бороздящей просторы мирового океана в поисках скумбрии, трески и сёмужки, у него образовалась и пара заводиков, эту самую рыбку перерабатывающих. Но от заводов Фёдор Модестович отчего-то открещивался.

– Да продаём мы рыбку, – сказал он, когда я ненавязчиво поинтересовался заводами в бассейне Белого моря.

– Кому продаёте? – понимающе заглянул я ему в глаза.

– Этим… шведам продаём. С датчанами.

Я понял, что рыбу его сейнеры продают в Норвегию.

– Ну и как платят?

– Плохо.

Третьего дня Фёдор Модестович рассказывал, что в прошлом месяце он заплатил больше ста тысяч налога. Его возмущала отнюдь не сумма – правила, по которым его заставляли играть.

– Нет, ну я же отстегнул кому надо и сколько надо, – пытался он оторвать среднюю пуговицу на моём пиджаке, – а они ещё и налог! В какой стране мы живём?

– В нашей, – сказал я, отнимая пуговицу. – Не заплатишь, еще хуже придётся. Не дай Бог, посадят.

– В этом ты прав. Спаси, Господи, от налоговой, а от бандитов я сам уйду. Но что взять с заводов, если там одни убытки?

Заводы, стало быть, существовали.

– А что с квартирой? – переменил я тему разговора.

– С которой? – подозрительно посмотрел на меня Фёдор Модестович.

– Да вот с этой, на Ленинском.

– Не на Ленинском, а на Варшавке, – поправил он меня. – Что с ней сделается – живу. Я ещё в Питере купил, и особняк…

Он замолчал.

– Сейчас все в Сочи покупают, – сказал я. – Земелька, правда, дороговата, но берут. Кобзон с Пугачёвой купили.

– О, Сочи! – оживился Фёдор Модестович. – Я там в ресторане был… Забыл название. Подходишь, а тебе чарку самогона и кусок хлеба с салом выносят.

– Аперитив по-русски, – усмехнулся я.

– Ну да… По чём, говоришь, там земелька?

– Если прилегает к морю, двести тысяч долларов сотка.

– Н-да, – поскрёб затылок Фёдор Модестович. – Можно и квартирой обойтись. Ты был в Сочи-то?

– Бывал. В императорском охотничьем домике хорошую форель по-царски подают.

Фёдор Модестович в изумлении воззрился на меня. Если бы про форель заговорило дерево, он не так удивился бы.

Я знал, конечно, что Фёдор Модестович акула, оторвавшая от громадного тела тонущего кита жирный кусок, но встреч с ним не избегал. Всё-таки он не самая большая акула. И не самая отвратительная. Начинал он простым рыбаком, плавал по северным морям. Но как из рыбаков попадают в начальники, не распространялся. Впрочем, у каждого нынешнего хозяина свой путь наверх. Кто торганул цветами и скупил ваучеры. Кто коробку из-под ксерокса вынес. А кто удачно стрельнул. Везёт, как говорится, сильнейшим. И выжившим.

Я нисколько не сомневался, что Фёдору Модестовичу вновь что-то понадобилось от меня, и со спокойной душой отправился в ресторан.

Швейцар, топтавшийся у входа в «Голд-палаццо», был похож на Пушкина, каким его рисуют современные художники: плащ, цилиндр, бакенбарды.

«Артистичное заведение, – подумал я. – А если ещё хорошо накормят…»

Подкатил здоровенный джип с тонированными стёклами, из него медленно выбрался Фёдор Модестович.

– Этот самый и есть? – близоруко прищурился он, рассматривая золочёные ручки на двери ресторана. – Ты что, ходишь сюда?

– Карточкой располагаю, – не стал я вдаваться в подробности.

– Езжай, – махнул рукой водителю джипа Фёдор Модестович. – Потом позвоню.

Джип уехал. Фёдор Модестович, не замечая швейцара, взялся за ручку двери.

– А вы к кому? – остановил меня швейцар.

– У меня карточка, – мрачно сказал я.

Швейцар заколебался, но всё же отступил в сторону.

– Этот со мной, – бросил Фёдор Модестович через плечо. – Не отставай.

И мы стали подниматься по широкой лестнице. По обеим сторонам её обрамляли венецианские зеркала.

– Не могут человеку удобства создать, – кряхтел Фёдор Модестович, поднимаясь. – Понаделают лестниц – а зачем?

– Заказывали? – предстал перед нами осанистый метрдотель во фраке.

– Вон туда, – показал пальцем на столик у стены Фёдор Модестович. – Хозяин у себя?

– Непременно будет, – склонил голову метрдотель.

Мы сели. Подлетел официант с двумя стопками толстых карт. Я открыл одну из них.

– Да не смотри ты туда, – поморщился Фёдор Модестович, – и так расскажут. Или здесь одни немые работают?

Я хохотнул. Мне нравился юмор Фёдора Модестовича. Даже не юмор – манера обращения с лакеями. Он их не замечал.

– Подь сюда, – поманил пальцем официанта Фёдор Модестович.

Тот услужливо склонился перед ним.

– Подай пока джин-тоник. Двойной. Дабл? – посмотрел он на меня.

– Дабл, блин, – кивнул я.

Я мельком посмотрел карту, но всё же заметил чёрную икру с гречишными блинами. Это следовало заказать всенепременно.

– Ну и что ты тут нашёл? – оглянулся по сторонам Фёдор Модестович. – В «Метрополе» лучше. Да и в «Праге».

– А вот поедим, тогда узнаете, – сказал я. – Боря не подведёт.

– Какой Боря?

– Знакомый.

– Ну-ну.

Фёдор Модестович отложил соломинку и залпом выпил аперитив до дна.

– Ты лучше скажи – книгу про меня написать можешь? – сказал он, отдышавшись.

– Книгу? – посмотрел я на него. – Книгу о ком угодно можно написать.

– Нет, я серьёзно – хорошую книгу страниц на триста. Я заплачу.

В этом была главная закавыка. Фёдор Модестович готов был удавиться за копейку.

– Сколько? – спросил я.

– Договоримся.

– Я как-то слышал байку о графе Тышкевиче. Он заехал в корчму, хотел поесть, но не сторговался с корчмарём. В корчме в это время сидел местный писарь, который написал стишок: «Ехал пан Тышка, была у него голодна кишка, долго торговался, на три копейки не сторговался и уехал голодный, как пёс».

– Кто такой Тышкевич?

– Магнат. Царь Николай Второй его обозвал «золотой свиньёй».

– За что?

– Не дал в долг денег.

– Сколько?

– Миллион.

– Всего-то?!

– Так то был миллион золотом.

– Сейчас у Абрамовича этих миллионов… – махнул рукой Фёдор Модестович. – Но ты не ответил. Берёшься за книгу?

За книгу мне браться не хотелось. Но и Фёдору Модестовичу сказать об этом было нельзя.

– Работы много, – вздохнул я.

– А ты после работы.

Вообще-то я знал манеру Фёдора Модестовича брать нахрапом, но сейчас мне она не понравилась.

К счастью, подошёл официант принимать заказ. Я с блюдами уже определился, но скромно молчал. Фёдор Модестович долго гонял официанта по всей карте и остановился на телятине на вертеле.

– А пьём что? – взглянул он на меня исподлобья.

– Водку, – хмыкнул я.

– Может, коньяк? Или виски? Ты не стесняйся.

Я стесняться не собирался.

– Икра с гречишными блинами, шашлык из осетрины и овощи на ваше усмотрение, – продиктовал я официанту.

– Какие такие блины? – сурово нахмурился Фёдор Модестович и взял в руки карту. – Где ты их нашёл?

Я пожал плечами. Официант усмехнулся. Фёдор Модестович полистал карту, но блины не нашёл.

– Короче, неси что хочешь, – бросил он карту на стол. – Но цены здесь, я тебе скажу…

Возразить на это было нечего. Да где они сейчас нормальные?

– С моим заработком по ресторанам не походишь, – сказал я.

– А что? – покосился на меня Фёдор Модестович.

– Бедный.

– Ты не бедный, ты нищий, – поставил меня на место миллионер. – Писатели сейчас вообще никому не нужны. Тебе книгу предлагают писать? Пиши.

Я крякнул. Может, и были времена подлее, чем нынешние, но мне от этого не легче. Пей свою чашу, пей. И заедай икоркой с блинцами.

– В Польше мне халибут понравился, – сменил я пластинку. – Там его зажаривают в кипящем масле. Можно есть прямо с костями.

– Что за халимон? – без особого интереса спросил Фёдор Модестович.

– Палтус.

– Этого мы тоже берём, – усмехнулся рыбный магнат. – С угрём никак не налажу дело. Ел угря-то?

– Приходилось.

– Подь сюда, – поманил проходившего мимо официанта Фёдор Модестович.

Тот подскочил к столу.

– Убери-ка ты эту лампу и принеси свечи. Я люблю с канделябрами посидеть.

На одном из соседних столов действительно горела свеча.

Народу в большом зале ресторане было немного. За тремя столиками сидели парочки. В дальнем углу шумела юбилейная компания. Тапёр за роялем наигрывал что-то из классики.

– Любишь музыку? – спросил Фёдор Модестович.

– Шопена.

– А я Чайковского. И тебе советую. Своё надо любить, русское. Что это тебя занесло в Польшу?

– В Сопоте на конференции был.

– Ну и как они там, под американцами?

– Да не похоже, чтоб жировали.

– Сопот – это где?

– Под Гданьском.

– Курорт?

– Лучший у них. Но дворцов, как у нас в Подмосковье, я там не видел. И машины дешёвенькие.

– А что они думали – из грязи в князи? Ещё вспомнят русского дурака, который их даром кормил. Американцы каждый доллар заставят отработать.

– Да, – согласился я, – поля у них распаханы. У нас пустоши, а там комбайны урожай убирают. Потому и живут бедно, что работают.

– Чего-чего? – склонил набок голову Фёдор Модестович.

– Богато живёт только вор. У нас кто миллионер? Олигарх. А у него откуда богатство? Награбил или украл.

Принесли канделябр со свечами, следом подали и водку с закусками. Фёдор Модестович опрокинул подряд две рюмки, закусил грибком. Мои гречишные блины, намазанные икрой, прямо таяли во рту.

– Во всём виноваты правители, – сказал Фёдор Модестович. – Можно было и страну сохранить, и народ не обидеть. Отпусти верёвочку подлиньше – он бы себе и пасся. А им нефтяную трубу захотелось. Теперь, конечно, трясут Бога за бороду, но чем это кончится, неизвестно.

– У вас много пароходов?

Фёдор Модестович вопрос не расслышал.

– Прикажете подавать горячее? – навис над нами официант.

– А что это у вас народу немного? – откинулся на спинку стула магнат.

– К десяти часам зал будет полон, – понизив голос, сказал официант. – У нас часто американский посол ужинает.

– Американский? – с сомнением посмотрел на него Фёдор Модестович. – И тоже при свечах?

Официант пожал плечами.

– Ладно, неси горячее, – разрешил рыбный король. – Хотя не верю я этим американцам… Наши корабли они к себе на пушечный выстрел не подпускают.

– Не разрешают ловить в своих водах?

– Ну да, сами бросают тралы где хотят, а нам шиш. Америка сейчас правит на суше и на море.

– И в воздухе, – сказал я. – Возвращаясь из Польши, я на неделю в Минске остановился.

– Там они тоже разберутся, – собственноручно налил в рюмки Фёдор Модестович. – Деньги выделили, подходящего президента подобрали. Наши и пикнуть не посмеют.