Текст книги "Дорога на Москву"

9

В Минске меня ждал сюрприз. На двери комнаты висела записка с требованием немедленно явиться к коменданту. Я понял, что жизнь состоит не из одних белых полос, бывают и чёрные.

Дело в том, что почти год в общежитии Гостелерадио я жил на птичьих правах. Перейдя на работу в журнал, я потерял и место в общежитии. Узнал я об этом в тот момент, когда подписывал «бегунок», то есть обходной лист.

– Вы сдали место в общежитии? – строго спросил меня кадровик, его подпись на «бегунке» была последней.

– Конечно, – сказал я, чувствуя, что земля уходит из-под ног.

Терять место в общежитии совсем не входило в мои планы.

– Сейчас проверим.

Кадровик, пристально глядя на меня, протянул руку к телефонному аппарату. Я выдержал его взгляд.

– Ладно, – сказал он и вместо телефонной трубки взял в руки «бегунок». – Попробовали бы вы не сдать. Куда уходите от нас?

– В журнал.

– Что ж, большому кораблю – большое плаванье.

Он расписался, поставил печать и отдал листок мне.

Я понял, что спасти меня может лишь председатель комитета. По счастью, на этот высокий пост он пришёл как раз с должности главного редактора того самого журнала, в который собирался переходить я.

Я рысцой побежал в приёмную председателя. На телевидении я проработал пять лет, но так и не узнал, что самый занятой человек здесь именно председатель. Прошёл час, два, а проникнуть в святая святых мне не удавалось.

– Занят, – отвечала секретарша.

Сама она читала детектив. Бесконечные звонки раздражали её, что, естественно, отражалось и на мне.

В приёмную вошёл запыхавшийся кадровик.

– Ага, – зловеще сказал он. – Обманываете? Это вам так не пройдёт.

Он вышел.

– Выгоняют? – с любопытством взглянула на меня секретарша.

– Пытаются, – вздохнул я.

Она снова уткнулась в книгу.

Из кабинета с массивной двойной дверью вышел председатель.

– А ты чего здесь? – удивился он.

Он знал меня как автора журнала.

Запинаясь, я пролепетал, что общежитие Гостелерадио – единственное место на земле, где я чувствую себя человеком.

– Что ж ты раньше не приходил? – спросил председатель.

Я виновато потупился.

– Пиши заявление, – сжалился он. – Пусть Вася подпишет. Что-нибудь придумаем.

Вася был его заместитель, ставший новым главным редактором журнала. Именно под его диктовку я писал заявление о квартире.

Как на крыльях я полетел в журнал.

– Пиши, – согласился Василий Васильевич.

С помощью Алеся и Ларисы Петровны я накропал заявление и отдал главному.

– Н-да, – сказал Василий Васильевич, – никакого творческого роста. Я ведь тебя учил писать заявления?

– Учили.

– А ты что мне принёс?

Я через его плечо заглянул в бумажку.

– Прошу разрешить сотруднику нашего журнала проживать в общежитии Гостелерадио, – прочитал я.

– Очень слабо, – брезгливо отодвинул от себя листок с заявлением Василий Васильевич. – В заявлении, во-первых, не должно быть ни единой зацепки, по которой тебе могут отказать, во-вторых, там обязана присутствовать слеза, а в-третьих, оно должно быть высокохудожественным произведением. Ничего подобного я здесь не вижу.

Над заявлением мы работали всем журналом, причём самое конструктивное предложение опять внесла Петровна.

– Постановление про молодых вставил? – спросила она, раскуривая очередную папиросу.

– Каких молодых?

– Вышло постановление ЦК о работе с творческой молодёжью. Вы его в урну выбросили. Вот и напиши, какой ты у нас красивый.

Мы с Алесем порылись в урне для мусора и нашли постановление. Петровна, как всегда, попала в точку.

– Ведь можешь, когда захочешь, – сказал Василий Васильевич. – Молодых учить надо, а не из общежития выгонять.

И он подписал заявление.

Я остался в общежитии, но законных оснований для проживания в нём у меня всё равно не было. Председатель, что называется, не дал делу ход. Заявление лежало под сукном, меня никто не трогал, однако вечно это продолжаться не могло.

И вот вызов к коменданту.

– На ваше место мы уже заселили человека, – сказала Валентина Ивановна, не глядя на меня. – Мест нет.

– А мне куда?

– Говорят, вы квартиру получили.

«Откуда они узнали? – подумал я. – Да и не получил я пока ничего».

Но спорить с комендантом – дело бессмысленное. Я поплёлся куда глаза глядят, и ноги сами принесли меня в Дом литератора, где был хороший бар с коньяком, водкой, бутербродами и кофе.

Я взял стопочку и сел за столик в углу. В зал вошёл Иван Гаврилович, по-хозяйски осмотрел полупустое помещение и направился ко мне.

– Женился? – спросил он.

– Было дело, – вздохнул я.

– Из журнала ещё не уволился?

– С какой стати? – уставился я на него.

– Ты же в Москву переезжаешь.

– Никогда! – хлопнул я рюмку. – Хоть мне и негде жить, в Москву не поеду.

– Поедешь, – хмыкнул секретарь. – И не такие ездили. Ты что, от квартиры отказываешься?

– Почему?! – разинул я рот.

– За ордером не приходишь. Нигде тебя найти не могут. Они уж и ордер нам отдали, говорят, делайте с ним что хотите. Квартира, конечно, не ахти, и район не самый лучший. Но если ты в Москву собрался…

– Погодите! – вскочил я. – Мне что – квартиру дают?!

– Однокомнатную, – кивнул Иван Гаврилович. – За нормальную квартиру я с тебя пол-литра потребовал бы, а так… В Москве нальёшь.

– В какой Москве! – метнулся я к стойке бара. – Сейчас принесу…

– Сначала ордер получи! – крикнул мне вдогонку Иван Гаврилович.

Я взял две рюмки водки, поставил на стол и побежал на второй этаж в бюро обслуживания.

Там мне действительно вручили ордер, выписанный на моё имя. «И вот по этой бумажке дают квартиру? – думал я, с трепетом рассматривая невзрачный листок. – И как я в неё попаду?»

– Вот ключи, – подвинула ко мне связку Нина Петровна. – Можете хоть сегодня въезжать.

Как и чиновник из райисполкома, у которого я был на приёме, Нина Петровна не одобряла скоропалительное решение писательского руководства, но деваться ей было некуда.

– Вы сегодня замечательно выглядите, – сказал я. – Я вас приглашаю в бар. Выпьете со мной и Иваном Гавриловичем водки?

– Идите уж, – зарделась Нина Петровна. – На вашем месте я бы поберегла денежки.

В коридоре я столкнулся с Петром, консультантом Союза писателей.

– У тебя нет машины? – схватил я его за рукав.

– Есть, – гордо сказал Петро. – «Москвич-412».

– Перевезёшь меня завтра в новую квартиру?

– Сдурел? – попытался он вырваться. – Тут грузовая машина нужна.

– Мне и «Москвича» хватит, – не отпустил я его. – У меня даже раскладушки нет. Три стопки книг, два стакана, сковорода. Одежда в одном чемодане поместится. Я нищий писатель.

– Нищих писателей не бывает.

– Так ведь пью.

– Ладно, – согласился Петро. – Приходи завтра в три. Много водки не бери, я за рулём не употребляю.

И я, счастливый, помчался в бар. Но Ивана Гавриловича там уже не было. На столе стояли лишь две пустые рюмки.

10

В грузчики я пригласил, конечно, Алеся.

– Девок брать будем? – деловито спросил он.

– Ни в коем случае, – сказал я.

– Хорошо, посидим тёплой мужской компанией, – не стал он настаивать. – Диван купил?

– Диван в выходные привезёт из Речицы батька. Сказал, в первую очередь нужно купить кухню.

– Без кухни, как и без дивана, не проживёшь, – кивнул Алесь. – У тебя стаканы хоть есть?

– Найдутся, – похлопал я его по плечу.

– На каком этаже квартира?

– На девятом.

– Высоко, – покачал он головой.

Единственным недостатком Алеся была боязнь высоты. Сам он жил на третьем этаже пятиэтажки, считая эту высоту предельно допустимой для нормального человека. О лифтах и говорить нечего. Даже на пятнадцатый этаж он предпочитал подниматься пешком.

– Оказывается, я живу в одном подъезде со своим однокурсником Николаем, – вспомнил я. – Его квартира на четвёртом.

– Четвёртый этаж намного лучше девятого, – сказал Алесь. – Николай после филфака пошёл в милиционеры?

– Остался преподавать в университете. Мы с ним в баскетбол вместе играем.

– А кто ж тогда ментом стал?

– Петро и Юзик. Один майор, второй капитан. Кандидаты в мастера по классической борьбе.

– Да, борцы идут либо в менты, либо в бандиты.

– Я тоже борец, – обиделся я.

– Борец, но лёгкого веса, – теперь Алесь похлопал меня по плечу. – Вон Петро на своей тачке подъехал.

Мы погрузились в машину и отправились за вещами в общежитие. За вещами – это, конечно, громко сказано. Чемодан с одеждой, несколько десятков книг, пишущая машинка, папки с рукописями. Для кухонной утвари хватило одной сумки. Разве это вещи?

Мы за один заход погрузили всё в багажник «Москвича».

– Поехали, – сказал я.

– А телевизор? – посмотрел на меня Алесь.

– Ну его к чёрту, – махнул я рукой. – С телевидения я давно уволился.

Алесь молча вышел из машины и приволок со второго этажа телевизор.

– На запчасти продадим, – сказал он, заталкивая ящик на заднее сиденье. – Тяжёлый, гад.

До сих пор я считал, что смысл жизни Алеся заключался в увиливании от работы, и прежде всего физической. Все гвозди в его доме вбивала Лючия. Она же ремонтировала розетки и кухонные краны.

«Да, плохо мы знаем своих друзей», – подумал я.

– Водку купил? – спросил Петро, включая зажигание.

– Вино-водочный магазин рядом с домом, – сказал я. – Хоть в этом повезло.

– Жене квартиру показывал? – поинтересовался Алесь.

– Вчера только ключи получил, – хмыкнул я.

– Могла ночным поездом приехать.

В принципе Алесь был прав, голубка вполне могла уже вить гнёздышко. Или хотя бы лететь ко мне на крыльях радости. Но Алёна вчера сказала, что её не отпускают с работы, приедет только на следующие выходные.

Всю дорогу Алесь бережно обнимал телевизор.

– Тискает, как чужую жену, – подмигнул мне Петро.

– Телевизор намного ценнее, – сказал Алесь.

Мы остановились у вино-водочного магазина. Я купил три бутылки водки.

– Как-никак, новоселье, – сказал я, вручая авоську с бутылками Алесю.

– Чем будете закусывать? – поинтересовался Петро.

– Частик в томатном соусе, – заглянул в авоську Алесь. – И сало. То, что надо.

Мы загрузили вещи в лифт. Алесь пошёл по лестнице пешком.

– Зато никогда не застрянет, – сказал Петро. – Ты когда-нибудь застревал в лифте?

– Нет.

– Меня тоже Бог миловал.

Пока я ковырял ключом в замке, прибыл Алесь.

– Сломал? – спросил он, вытирая со лба пот.

– С непривычки не открывается, – пропыхтел я.

– Новый хозяин всегда меняет замок, – нравоучительно сказал Петро.

Замок щёлкнул и открылся. Мы вошли в квартиру. Крохотная прихожая. Узкий коридор. Кухонька. Комната, правда, большая. Или такой она кажется из-за отсутствия мебели?

– Нормальная квартира, – сказал Петро. – С лоджией.

– Мясокомбинат сильно воняет? – открыл балконную дверь и принюхался Алесь.

– А что, должен вонять? – встревожился я.

– Ещё как, – кивнул Алесь. – Он тут уже давно всем жизнь отравляет.

В дверь позвонили. Я знал, что это Николай, и открыл, не спрашивая.

– Вот абориген нам всё и расскажет, – сказал Алесь. – Мясокомбинат достаёт?

– Когда открывают ямы, мы закрываем форточки, – пожал плечами Николай. – Но это бывает раз или два в неделю.

«Хорошенькое дело, – подумал я. – Москвичке запашок может не понравиться. Да и не москвичке тоже».

– В следующей пятилетке мясокомбинат должны вынести за пределы города, – утешил меня Николай.

– Тебе про мясокомбинат говорили, когда выделяли квартиру? – спросил Алесь.

– Нет, – сказал я.

– Родишь дитё – тебе новую квартиру дадут, – закрыл тему Алесь. – Давайте-ка за стол.

Стола у меня, правда, не было, и мы устроились на стопках книг посередине комнаты. Это было даже оригинально. На полу бутылка водки, стаканы, консервную банку с частиком мы по очереди передавали друг другу.

– Хорошо сидим, – сказал Алесь, разливая в стаканы остатки водки. – Кто побежит за добавкой?

– Я! – вызвался Николай.

– Пойдём вместе, – встал Алесь. – Может, кота поймаем.

– У соседки этих котов! – остановил его Коля. – Как это я про кота забыл?

Он вышел и вернулся с трёхцветной кошкой в руках.

– Она здесь самая умная, – сказал Николай, запуская в комнату кошку. – Муська, ищи!

Кошка неспешно обошла по периметру комнату и ничего не нашла.

– Запомни, где она ляжет, – сказал Алесь, – и ставь там кровать.

– Наоборот, – сказал Коля, – кошка выбирает худшее место в доме.

Однако Муська нигде не стала ложиться. Она сидела в прихожей и неотрывно смотрела на дверь, дёргая хвостом.

– Неправильная кошка, – хмыкнул Алесь.

– Или квартира, – вздохнул я.

– Ну, я пошёл, – сказал Петро. – Мне ещё тестя из больницы забирать.

Коля взял подмышку кошку и отправился вместе с ним.

– Про бутылку не забудь, – напомнил Николаю Алесь. – А лучше бери две.

Я вышел на лоджию. Странно, но счастливым я себя не ощущал. Больше того, где-то внутри шевелился червячок страха. Как воспримет наше жильё Алёна? Да и хочет ли она вообще уезжать из Москвы? Плюс ко всему, нужна куча денег на обустройство.

Однако вернулся из магазина Николай с водкой, и страхи улетучились. «Где наша не пропадала, – думал я, опрокидывая чарку. – В конце концов, она знала, за кого выходила замуж. Бачили очи, шо куповалы, теперь ешьте, хоть повылазьте».

11

Назавтра к вечеру приехал на грузовой машине из Речицы батька. Он привёз диван, стулья, стол, две книжные полки, постельные принадлежности.

– Это от нас с мамой, – сказал он, оглядывая квартиру. – Между прочим, я твою маму с одним ведром брал.

– Каким ведром? – не понял я.

– Цинковым! – засмеялся он. – Приданое такое. И ничего, тебя вырастили, Анюту. Вам тоже надо детей заводить.

– Мы не возражаем, – пожал я плечами.

Я позвал Николая, и мы пропустили по чарке на кухне.

– Когда ты родился, – рассказывал батька, – я работал бухгалтером в райпотребсоюзе. Своего угла не было. Помнишь?

Я ничего этого не помнил. Мне казалось, я всегда жил в большой квартире на улице Суворова. При поляках это был дом панского подловчего, то бишь лесничего. После войны дом разделили на две квартиры, одну дали директору школы, вторую нам. Больше всего в квартире мне нравился зал с фикусами и чайными розами. В нём батька с друзьями играли в преферанс, а я прятался под столом, пролезая между ногами в сапогах и ботинках.

Про сад и говорить нечего. Кроме яблонь, груш, слив, вишен, кустов крыжовника и смородины, а также плантаций с помидорами и огурцами, в нём была берёзовая роща с прудом. Ну и, конечно, бесконечно длинные сотки бульбы.

– Как вы в Западную попали? – спросил Николай.

– По направлению комсомола, – удивлённо посмотрел на него батька. – Я бухгалтерские курсы окончил, Лиду паспортисткой в Логишин направили. Сначала она в медучилище поступила, но от вида крови ей становилось плохо. Курицу не могла зарезать.

– А ты? – спросил я.

Батька вопрос не расслышал. Он тоже не резал кур, но, видимо, по другим причинам.

– Бросила училище и пошла в паспортистки, – продолжал он повествование.

– А как же военный госпиталь? – не отставал я. – Она в нём санитаркой работала.

– Так это ж война, – снисходительно усмехнулся батька. – Там воевали, а не работали. Недавно её орденом Отечественной войны первой степени наградили.

Чувствовалось, он мамой гордился. Самому ему воевать не пришлось. Да и в армии не служил, числился «годным к нестроевой» из-за болезни ушей. Из нас троих служил только Николай. После университета он оттрубил два года командиром танкового взвода, там же и нос сломал. Он и так у него был кривоват, а стал просто рубильником.

– Расскажи, как тебе танк нос переехал, – сказал я.

– Не танк, а затвор танкового орудия, – поправил меня товарищ. – Отвернулся на секунду, бац – и носа нет. Вернее, он есть, но в другом месте. А когда выправили, это уже был другой нос.

– Красивый, – кивнул я.

– Это что! – махнул рукой Николай. – Вот когда я каток потерял…

Он замолчал.

– Какой каток? – заинтересовался батька.

– Гусеничный. У нас был ночной марш-бросок. Прибыли в назначенное место – катка нет. Как он из гусеницы вылетел, ума не приложу. На разборе учений меня вызывает из строя инспектор Генерального штаба. «Как фамилия?» – орёт. – «Лейтенант Андропов». Он даже мат проглотил. Хотя на самом деле я Антропов, а не Андропов.

– У вас и носы похожи, – сказал я.

– Стали похожи, – уточнил Николай.

– А где твоя жена? – вдруг вспомнил батька.

– В Москве, – пожал я плечами.

– Так и будете жить?

– А что, хорошая жизнь, – оживился Коля. – Сегодня ты к ней в гости, завтра она к тебе, в остальное время свободен. Красота! Вам сноха хоть понравилась?

– Все они поначалу хорошие, – буркнул батька. – Но если жить врозь – детей не будет.

– Это дело нехитрое, – махнул рукой мой друг. – Вот у меня…

Он запнулся.

Со стороны Николая это была чистая провокация. Если, предположим, Лючия Алеся и могла что-то подозревать о похождениях мужа, то у Колиной Ольги для этого не было ни малейшего повода.

– Так она переезжает к тебе или нет? – строго спросил батька.

– Должна, – сказал я. – Иначе зачем было выходить замуж за белорусского писателя?

– Письменника, – поправил меня Николай. – Писателя она из тебя ещё сделает. Каким ты хочешь быть – американским или французским?

– Немецким, – буркнул я, – потому что знаю слово «шнапс». Но лучше всего я разбираюсь в самогоне.

– Вы мне тут зубы не заговаривайте, – вмешался в нашу беседу батька. – Квартира есть, диван есть, что ещё надо?

– Кухня, – сказал я. – Ложимся спать, не то завтра нам её не видать как своих ушей.

И мы её купили на следующий день, мою «Зосю». К большому удивлению завсегдатаев мебельного магазина, ровно в девять утра в продажу выбросили несколько польских кухонных гарнитуров, и один из них достался нам. Небольшие шкафчики, столики и табуретки идеально подошли к моей семиметровой кухне. Я в «Зосю» влюбился с первого взгляда. Впрочем, в этом не было ничего странного, польки мне нравились с детства.

Выполнив отцовский долг, батька укатил к себе в Речицу. Мы с Николаем за один вечер собрали шкафчики и повесили их на стену.

– Очень хорошая квартира, – сказал Николай, усевшись на диван. – Будет куда приехать.

– Что значит – приехать? – посмотрел я на него.

– Вы разве ещё не договорились?

– О чём?

– О месте проживания. Это непростой вопрос.

Я лишь махнул рукой. Вчера в Союзе писателей, куда я заглянул по дороге на работу, со мной говорили как с чужаком. Ладно Иван Гаврилович, он на любого из собратьев по перу мог смотреть как на неодушевлённый предмет. Но и консультанты пробегали мимо меня, не узнавая.

– Пойдём, выпьем, – поймал я одного из них за руку.

– Не могу, – решительно высвободился тот, – заседание. Ты ещё не снялся с учёта?

Консультант убежал, я остался стоять с разинутым ртом.

В журнале тоже на меня повеяло лёгким холодком отчуждения.

– Билет взял? – спросила Петровна, закуривая «Беломор».

– Нет.

– Правильно, пока не увольняйся. У нас полгода можно не ходить на работу. Напиши доверенность, пусть Алесь за тебя зарплату получает.

– С радостью, – сказал Алесь. – Но ты и сам можешь раз в месяц приезжать. На юбилей хоть придёшь?

– Приду.

На ближайшую субботу в Союзе писателей было намечено празднование тридцатилетнего юбилея нашего журнала. Меня, кстати, не включили в инициативную группу, занимающуюся закупкой водки и приглашением гостей.

«Отрезанный ломоть? – подумал я. – На юбилей обязательно приду вместе с Алёной. Пусть посмотрит на наших письменников в неформальной обстановке».

12

Я оглядел зал. Женщин, равных Алёне, здесь не было. Конкуренцию ей могла составить разве что телевизионная красавица Екатерина Нестерович, но она всё-таки значительно старше. Я был вполне удовлетворён.

К нам подошёл фотокорреспондент журнала Валентин и стал снимать Алёну с разных ракурсов.

– Не устала? – спросил я жену.

– Да нет, – улыбнулась она.

Торжественная часть закончилась, и мы отправились на фуршет. Многочисленные поэты и писатели толкались у столов, стараясь ухватить лучший кусок. Появился Алесь с бутылкой водки в руках.

– В Москве водку пьют? – спросил он.

– Ещё как, – вздохнула Алёна.

– Тогда и нам можно.

Он налил в рюмки. Мы выпили сначала за процветание журнала, потом за лучших представителей белорусской литературы.

– Ну, как? – спросил я жену.

– Очень хорошо, – посмотрела она по сторонам. – Здесь собрались авторы вашего журнала?

– Каждый белорусский письменник мечтает стать автором «Маладосцi», – приосанился Алесь. – Но не каждому это удаётся.

– Каждому, – сказал я. – А вот и один из них.

Держа в вытянутой руке полную чарку водки, напротив Алёны остановился Микола Фёдорович.

– Дездемонда! – зычно провозгласил он.

– Что? – не поняла Алёна.

– Комплимент, – сказал ей на ухо Алесь. – Это наш известный партизанский поэт.

Микола Фёдорович во время войны издавал партизанскую газету. Рассказывали, что при всей своей безудержной храбрости на рожон он не лез. Однажды разведчики предложили ему съездить в соседнюю бригаду на совещание, после которого, по агентурным данным, намечался хороший банкет.

– Далеко? – спросил Микола.

– Рядом! – хлопнул его по плечу командир разведчиков, тоже Микола. – На машине прокатимся.

Увидев трофейную немецкую машину и разведчиков, переодетых в эсэсовскую форму, поэт пошёл было на попятную, но его схватили под руки и затолкали в машину.

– Пленным будешь, – сказал командир разведчиков.

На шоссе им пришлось миновать шесть или семь застав. На последней заставе охранник категорически отказался поднимать шлагбаум. Лопоча по-немецки, он заглядывал в окно и показывал пальцем на поэта. Микола-эсэсовец с руганью выскочил из машины, стукнул охранника по уху и поддал ногой шлагбаум. Машины покатила дальше.

– Аусвайс ему подавай! – подмигнул поэту разведчик. – Ят-те покажу аусвайс, морда немецкая…

Микола сидел сзади ни жив ни мёртв.

На совещании в штабе бригады он не слышал, о чём говорили выступающие. Не лез в горло и самогон, которым угощали радушные хозяева.

– Поехали назад! – привёл его в чувство голос командира разведчиков.

– Не, я пешком… – подался из землянки Микола.

К себе в отряд Микола явился через неделю. Исхудавший, оборванный, искусанный комарами, был он тем не менее в хорошем расположении духа. Стихи попёрли из него ещё более складные, чем прежде. Фашисты в них при виде партизан разбегались как тараканы.

– Хорошие у вас поэты, – сказала Алёна.

Я подумал, что правильно сделал, став прозаиком. Во-первых, не надо ничего рифмовать. Во-вторых, прозаиков значительно меньше, чем поэтов. И в-третьих, не писать как Гоголь или как Толстой значительно легче, чем наоборот. Всё-таки правильный наказ дала мне школьная учительница.

– Когда уезжаешь? – спросил Иван Гаврилович, остановившись возле нашей компании. На жену он даже не взглянул.

– Завтра, – сказала Алёна.

– Заявление об увольнении написал?

Иван Гаврилович по-прежнему не смотрел на неё.

– Мы решили поступить на Высшие литературные курсы, – взяла меня под руку жена. – Там большой конкурс, но нам пообещали помочь.

Вот тут Иван Гаврилович повернулся к ней всем корпусом. Мы с Алесем тоже уставились на Алёну, вытаращив глаза.

– Какие курсы? – выдавил я из себя.

– Литературные. Стипендия двести пятьдесят рублей в месяц. У тебя в журнале какая зарплата?

– Сто шестьдесят. Плюс гонорар…

– Москва бьёт с носка! – заржал Алесь. – Даже лучшему другу ничего не сказал.

– Да я и сам… – пробормотал я, но меня никто не слушал.

– Сильный ход, – кивнул крупной головой секретарь. – Заходи на неделе, напишем направление. У нас Короткевич учился на этих курсах, Дуся Лось, Микола… Но назад ты уже не вернёшься, помяни моё слово.

И потеряв ко мне интерес, он двинулся сквозь толпу, как ледокол, проламывающий льды.

– Ты это серьёзно? – посмотрел я в упор на жену.

– Но ты же слышал – Короткевич учился, – ещё сильнее сжала мою руку Алёна. – Мой папа, между прочим, был у них в группе старостой. Не понравится – бросишь.

– А почему раньше не сказала?

– Забыла.

Алесь, высмотрев в толпе симпатичную поэтессу, направился к ней, держа в одной руке бутылку водки, в другой две рюмки. Похоже, он тоже потерял ко мне интерес.

– Заодно с Москвой познакомишься, – положила мне голову на плечо Алёна. – В театры будем ходить, на выставки… Ты в Третьяковке был?

В Третьяковке я не был, как и во многих других музеях и выставочных залах.

Мне представлялась хорошая возможность посмотреть на других, показать себя, не говоря уж о публикациях в столичных журналах и издательствах. Как говорил в таких случаях Алесь, «само припрыгало».

– А как же квартира? – спросил я.

– Будем приезжать на праздники, – пожала плечами жена. – Всего одна ночь на поезде, очень удобно. Коля за квартирой присмотрит.

Да, всё действительно складывалось как нельзя лучше. Для нашей страны одна ночь на поезде – это не расстояние. Вот если бы я женился на грузинке или узбечке, не говоря уж о якутке…

«Стоп, – сказал я себе, – так и до американки можно дойти. В конце концов, дарёному коню в зубы не смотрят. А коготок увяз – всей птичке пропасть. Но как же прав был дядя Вася, когда говорил о «хвормате» дивана. Не «хвигурирует» он с нашей мебелью, хоть тресни».

Большой зал, заполненный жующими и пьющими писателями, вдруг сузился и стал погружаться во тьму. Ему далеко было до корабля, исчезающего в бесконечности океана, но отчего-то писательский особняк представился мне сейчас «Титаником», в сиянии огней скользящем навстречу своей судьбе. Каждому из нас предстояло оставаться на нём до конца.