Текст книги "Шкатулка воспоминаний"

25

Когда Клод и извозчик встретились вновь, они приветствовали друг друга громкими возгласами, старомодными похлопываниями по плечу и объятиями, делавшими их похожими на парней с гомосексуалистской картины Годена «Искусство борьбы». Они радовались встрече, но были измучены и истощены, особенно Поль. В тринадцати лигах от города у «Люсиль» сломалась задняя ось, произошло это на участке дороги, печально известном благодаря частым нападениям разбойников. Чинить коляску пришлось в спешке, и до города Поль доехал, только приложив большие усилия. Извозчик утешился тем, что нашел среди багажа неотмеченный груз – щедрый подарок из Бургундии, который Дом намеревался распить, как сказал он Клоду, «сам знаешь где». К ним присоединился Плюмо. Журналист, как и извозчик, с нетерпением ожидал рассказа Клода о первых неделях, проведенных в «Глобусе».

В ту ночь мадам В. постаралась на славу. Она пришла на птичий рынок перед самым его закрытием и поймала торговца как раз после того, как он выжал непереваренное зерно из птичьих внутренностей. Вернувшись на кухню, она сварила чудный соус из бордо, дикого чеснока, мускатного ореха и перца, все это придавало неповторимый тонкий аромат вальдшнепам – их она и подала на стол.

Короче говоря, в ее заведении теперь царила приятная атмосфера, созданная хорошей едой, хорошим вином и компанией близких друзей. После множества тычков и нескольких кружек бургундского Клод начал развлекать своих товарищей описанием своего ученичества в «Глобусе». Хотя он рассказывал и о самой работе, и о клиентах, большая часть времени у него ушла на описание учителя, его смешной манеры хрюкать и урчать, есть и прочищать горло. Все собравшиеся хохотали над такими пошлостями, что подвигло Клода продолжить разоблачение.

– Никак не могу забыть одну сцену, – сказал он, – когда я застал его в сгорбленном положении над сборником «Парижских тайн». Нет, не сгорбленным. Он расстегнул штаны и сидел над ними на корточках! Сначала я не мог понять, что происходит, пока не пригляделся. Книги оказались вовсе не книгами! Это были обложки, склеенные вместе, без страниц, и они служили ему унитазом! Что еще хуже, он подтирается порванными и скомканными страницами!

И вновь смех сотряс маленькую gargote.

– Полагаю, сцена, которую ты нам сейчас нарисовал, – размышлял Плюмо, – в полной мере отображает глубокое уважение, каковое Ливре питает к литературе.

Клод продолжил:

– Мой сосед Пьеро, который набивает чучела для братьев Верро, выпотрошил множество травоядных животных. Так вот, он говорит, что у тех тварей, что питаются одними овощами, самые едкие и вонючие газы. Ливре, с его картофельной диетой, является справедливым доказательством этой гипотезы.

– Одни овощи? Это же грех – упускать такую возможность получить удовольствие и придерживаться диеты! – Извозчик проткнул ножку вальдшнепа вилкой.

Плюмо добавил:

– Его труды воняют хуже, чем скотный двор в жаркий день! – Журналисту понравился такой оборот, и он записал его на клочке бумаги. Плюмо посмотрел на друзей и выдал еще одну мысль, результат недавней работы над утопией, и связанную с символами на геральдическом щите. – На экслибрисе Ливре должны быть изображены две перекрещивающиеся клизмы и парочка сияющих веников, возможно, на бледном фоне с монограммой из двойного «Л»!

Клод закончил свое описание:

– Ливре часто распределяет обязанности и предостерегает нас, находясь в позиции на корточках. Эти мысли он и называет «жемчужинами». – Клод подумал над последним словом. – И знаете, какой первый и последний перл каждого дня? Я вам скажу! Вычистить «Парижские тайны»!!! Ливре хватило щедрости и доброты, чтобы снабдить меня специальной щеточкой.

«Жемчужины» расписывают каждый твой шаг в течение всего дня. Есть заметки о том, как держать книгу (вы должны открывать переднюю и заднюю обложки книги одновременно, дабы избежать растрескивания корешка), как переворачивать страницы (никогда не смачивайте слюной пальцы), даже как произносить некоторые слова!

– И что происходит, – спросил извозчик, – если ты что-нибудь упустишь?

– Предположим, я схватил книгу за верхнюю часть корешка, вместо того чтобы раздвинуть остальные книги и взять ее за обложку. Ответ на подобную преступную халатность с моей стороны последует незамедлительно и будет довольно болезненным. Ливре разработал специальную систему наказаний для развития моих навыков. Например, если я неправильно держу книгу, он хлестнет меня по плечу. За другие ошибки может последовать и более суровое наказание. В частности, он приобрел палку из красного дерева и обернул ее в зеленое сукно. И я знаю из собственного опыта, что сукно нисколько не смягчает удар.

– Ты заслуживаешь лучшего, чем все эти палочные удары! – разозлился извозчик. – Ты заслуживаешь лучшего, чем весь этот книжный магазин! Ты же мастер по металлу, разве нет?

– Я не знаю, кто я. У меня даже больше нет инструментов.

– Я пытался его остановить! – сказал Плюмо извозчику.

Настроение за столом переменилось. Клод больше не мог развлекать друзей историями о привычках Ливре. Они их расстраивали. Он не мог рассказать им о том, что из его жалованья постоянно вычитают за поломки и, следовательно, долги за обучение растут. Не мог он поделиться и тем, как глубоко несчастлив.

Извозчик посмотрел в тарелку Клода.

– Ешь, друг мой. Пустой мешок стоять не будет.

Клод не ответил. Описание «Глобуса» привело к тому, что юноша полностью осознал крушение своих надежд, а ведь раньше он не хотел этого признавать.

– Простите меня, но я должен идти, – наконец сказал он.

Плюмо предложил расслабиться в публичном доме, ставшем вдохновением для художника, того самого, что изобразил «Потаскушку». Клод отказался, извозчик тоже.

– Я должен возвращаться к «Люсиль» и ее ранам, – ответил Поль.

– И я, – пробормотал ученик, – должен возвращаться к своим.

Клод уныло, но решительно забрался по ступенькам в свою комнату. Пьеро, заслышав, что он вернулся, постучал в дверь и вошел. В руках у таксидермиста была сова, которую он разместил на палке при помощи проволоки.

– Заказ отменили, – сказал венецианец. – Можешь оставить ее у себя, пока я не найду для нее покупателя. Вряд ли я его найду, потому что глаза уж очень плохи. Я должен подобрать глаза получше. – Пьеро объяснил, что делает трехмерный натюрморт для клиента, который до сих пор ценит Шардена, несмотря на его ослабевающую популярность. – Кролика сделать легко. Вся загвоздка в бирюзовых перьях фазана. Впрочем, я надеюсь, что справлюсь. Оставлю фазана напоследок, вощить теперь несложно. – Он остановился, когда увидел, что Клод отсутствующими глазами смотрит на круглые носы своих ботинок. – Я помешал тебе. Я тебя побеспокоил. Я уже ухожу.

– Нет, ты меня не побеспокоил. Я сам себя побеспокоил, хотя, возможно, мы могли бы поговорить и в другой раз.

Пьеро ушел, а Клод снова взялся за свое. Он посмотрел на листок, приклеенный к стене, – «Подробное древо всего человеческого знания». Разбитое на категории, древо будто смеялось над Клодом и теми науками, которыми он больше не занимался. Пальцем он провел по ветвям древа. И где же, спрашивал он себя, его место среди всех этих профессий? Палец прыгал с ветки на ветку: металлоконструкции, ювелирное ремесло, типография, правописание, гидростатика. А где же уборка, обтирание пыли и слюны? Где скука? Палец остановился между юридической астрологией и изготовлением солнечных часов, между построением гипотез и анализом удачных стечений обстоятельств. Где же его удача? Палец Клода вновь замер между аномалиями природы: божественные чудеса, таинственные метеоры, диковинки на море и суше. Клод закрыл глаза, а потом поискал взглядом часовое дело – категорию, отсутствующую в списке. Картинка древа навеяла воспоминания о поместье. Она напомнила Клоду о дне, когда аббат пригласил его в сад и велел попробовать каждый сорт груш. «Смотри на это как на возможность испробовать все великое и утонченное разнообразие вкусов, предложенных природой», – сказал Оже.

Теперь Клод был не в саду. Груши стали пресловутыми «перлами», а чудеса природы превратились в распорядок дня.

26

У Клода не было выбора – ему пришлось подчиниться заведенному в магазине порядку. Плеткой учитель привел его в нужную форму, и теперь юноша осуществлял цикл скучных и требующих внимания работ, которые регламентировались с точностью восьмидневного часового механизма. (Ему, к счастью, приходилось трудиться только шесть дней в неделю.) Это было первое столкновение Клода с изнурительной работой, которую извозчик назвал «работой щетки и веника».

Понедельники отводились для уборки. Клод приходил на рассвете и, поработав с «Парижскими тайнами», хватал руками, одетыми в перчатки, тряпки для пыли и веники, дабы навсегда покончить с грязью. Он возвращался домой в девять, весь больной оттого, что целый день тянулся к пыльным книгам и полировал все, что можно было достать. С одеревенелой спиной, скрюченными пальцами и опухшими локтями падал он в постель, размышляя над тем, как же доказать Ливре, что он попросту растрачивает свои таланты.

Как-то раз, пребывая в изобретательном расположении духа, Клод предложил Ливре сконструировать роликовую лестницу для книжных полок, что облегчило бы уборку и сэкономило время. Он объяснил, что это можно сделать, прикрепив к лестнице блок и крючок к верхней ее части. Клод показал Ливре набросок, который демонстрировал, как легко можно будет доставать книги и ставить их на место. Продавец книг только посмеялся. Он сказал, что это нарушит гармонию фасада магазина. («Да твоя лестница даже не из красного дерева!») Однако истинной причиной отрицательного ответа было то, что Ливре боялся. Возможно, построив такую лестницу, Клод вспомнит о своей страсти, никак не связанной с продажей книг. Это не остановило юношу, он все делал свои предложения по совершенствованию убранства магазина. Самым изобретательным из них была механическая щетка из перьев, взятых со стола Пьеро. И вновь Ливре отказался даже выслушать его. Последний отказ последовал, когда Клод предложил представить некоторые из его работ на собрании в среду. Ливре высмеял его: «Разве твои глупые игрушки заинтересуют моих друзей и партнеров?»

После этого единственными металлическими предметами, коих касалась рука Клода в «Глобусе», остались медные рамы окон и бронзовый медальон над дверью. Понедельники заканчивались тем же, чем и начинались, то есть «Парижскими тайнами». Задание это, подобно форзацам в книге, заключало собой каждый злополучный рабочий день.

Во вторник настроение у Клода улучшалось, но ненамного. Утра посвящались упаковке отправляемого товара. Стоя без парика, Ливре наблюдал, как Клод наполнял тюки молитвенниками, меж страниц которых прокладывались запрещенные иллюстрации. Грузы отправлялись в Лейпциг, Вену и Петербург. Ни разу Клод не видел свертка, отправляемого в Турне, равно как и оттуда ничего не приходило.

По средам проходили ревизии и пересчет инвентаря. Ливре постоянно придумывал новые формы извращений, которые ублажали его клиентов и приводили к тому, что они покупали и брали напрокат все больше и больше литературы. Однажды секция «Аристократы» разделилась на «Любовные романы» и «Изуверские мемуары». В другой раз Клоду пришлось переставлять все книги согласно полу их главных героев. В результате получились: девицы на каторге, королевские проститутки, девочки-красотки (группа, которую Клод нашел необъяснимо привлекательной), выдающиеся насильники, состоятельные цыгане и мужчины со склонностями к болевым ощущениям. Пока Клод выставлял одни книги на полки, Ливре пересчитывал другие, тем самым проверяя работу Этьеннетты. Когда все гроссбухи приводились в порядок и на каждой книге появлялось вездесущее двойное «Л», Ливре велел Клоду разбавлять водой бутылку бренди и подметать полы в читальном зале, чтобы подготовиться к салону. В это же время Этьеннетта переваривала картофель, который учитель и ученик потребляли вечером согласно договору. Они ели быстро и без всяких церемоний. Ливре частенько пользовался случаем и между прочистками горла репетировал комментарии, предназначавшиеся для салона.

Клод почти никогда не принимал участия в собраниях. Однажды ему так повезло, что его даже отпустили пораньше. В такие вечера Клод с облегчением думал, что худшая часть недели уже позади.

Четверг был неким переломным моментом. Так как Ливре не мог поддерживать организационный порядок, находясь в стенах своего магазина, ему приходилось раз в неделю, по четвергам, покидать насиженное место за столом из красного дерева. Пока Ливре обсуждал новые проекты, заботился о вкладах, вел дела и, что чаще всего, заезжал в аптеку, Клод и Этьеннетта оставались одни в большом магазине. Этьеннетта, в силу своей застенчивости, не была способна деликатно изложить все подробности совсем неделикатных дел, поэтому Клод принимался за заказы клиентов сам. Ливре научил его, как понимать их, не выдавая при этом истинной природы Коллекции за Занавеской, и как, если клиент оказывался безопасным, раскрывать ему пароль для доступа. Пароль был простой уловкой, заставлявшей посетителей думать, что они стали членами какого-то тайного общества. В большинстве случаев это срабатывало. Пароль был таков: «Греховное облачение».

– Фраза эта, – неоднократно говорил Ливре, – раскрывает церковные корни самой занавески.

Как и предсказывал Ливре, шарм и тактичность Клода сделали его ценным дополнением коллекции издательства. И действительно, в те дни, когда продавец книг отсутствовал в магазине, количество женщин, посещавших его, заметно увеличивалось. Это не могло остаться незамеченным, так как в остальные дни в магазин заходили в основном мужчины с бледными одутловатыми лицами. С какой целью женщины наносили эти визиты – чтобы избежать встречи с владельцем магазина или чтобы встретиться с его учеником, – остается загадкой. Впрочем, невинный флирт, несомненно, возникал. Некая мадам Дюшен, к примеру, трижды спрашивала Клода, не считает ли он, что ее кожа так же бела, как бумага, на которой печатали «Женское счастье». Позже, когда та же самая мадам Дюшен получила доступ к Коллекции, ее намеки стали менее тонкими – возможно, из-за близости к непристойным книгам.

Клод не принял ни одного ее предложения и потому лишился покровительства. Этого он и добивался. Его больше устраивало пребывание в пустом «Глобусе», так он мог подолгу думать о своем или сплетничать с Этьеннеттой о возмездии, которое они обрушат на голову Ливре.

После того как продавец книг возвращался со встреч, он сочинял «жемчужины» на пятницу, читал парижские газеты и уделял немного времени своему исследованию истории имен. По пятницам Ливре не требовал, чтобы Клод снимал камзол с «юной леди». Уже это было поводом для праздника, так как ученик вырос из сего одеяния и теперь оно ужасно натирало подмышки. Камзол оставался на месте потому, что по пятницам Клод надевал свой черный плащ и бегал по поручениям. Юноша просматривал «жемчужины» и запоминал их. Затем он наблюдал, как Ливре рисовал ему маршрут на карте, изображавшей Париж с высоты птичьего полета. Проделав все это, Клод убегал сражаться с торговцами и почтальонами, по пути забегал к корректору, беседовал с потенциальными клиентами, держа ушки на макушке в ожидании новостей. Подвергаясь множеству опасностей, связанных с предприятием Ливре, он частенько шпионил за некоторыми ближайшими друзьями и лучшими клиентами издательства. Клод брал столько заданий, чтобы заниматься ими весь день, а свой маршрут планировал с учетом собственных интересов. Он носился по улицам издательского квартала слева направо, а затем справа налево, будто следовал строчкам двумерной печати. Клод останавливался, чтобы заглянуть на выставки Пьеро или разбудить Плюмо, если его маршрут проходил мимо студенческого общежития. А если позволяло время, он проводил украденные минутки, глазея на чудеса Café Mécanique.[71]71
  Механическое кафе (фр.).


[Закрыть]

Только однажды Клода поймали. Это случилось в тот день, когда он нес запрещенную иллюстрацию от одного учителя рисования, преподававшего в известной художественной школе. В роли посыльного Клоду не следовало останавливаться, чтобы смотреть по сторонам, и все же он остановился. Стоя на углу большого здания, он глазел на обнаженного натурщика. Мужчина держал копье. Веревки поддерживали его ослабевающие руки, и это делало натурщика похожим на огромную марионетку. К печи прикрепили воздушный клапан, чтобы мужчина ₍не простудился. Студенты смотрели только на дрожащего копейщика. Клод же увидел больше. Он увидел купидонов, соревнующихся, кто обнажит большую часть своего тела. Он увидел слепки известных скульпторов, разбросанные по комнате: руку Микеланджело, кисть Пюже, туловище безымянного грека.

Время бежало, и Ливре уже подготовил палку, чтобы обрушиться на Клода, когда тот вернется. «Если у тебя есть свободное время, его следует тратить только на мои книги!» В течение нескольких месяцев Клоду пришлось разносить книги по ночам, что было опасным и утомительным занятием.

По субботам (в эти дни книготорговец обязался смягчать свой гнев) учитель и ученик оформляли витрины. Под руководством Люсьена Ливре даже такое занятие становилось скучным. Обычно выставленные книги не разжигали интереса в похотливых клиентах издательства. Тем не менее Ливре прилагал все усилия, только не свои, а Клода, чтобы содержать витрины в идеальном порядке. Несмотря на то что заниматься этим было неинтересно, время проходило быстро – возможно, потому, что Клода ожидали свободные ночь и день.

Таковым было расписание Клода. Конечно, иногда оно прерывалось и случалось что-нибудь необычное, но вскоре даже подобные сюрпризы стали частью заведенного порядка вещей,

27

В промежутке между концом одной рабочей недели и началом другой всегда происходило событие, которому «Словарь французской народной культуры» посвятил, ни много ни мало, шестьдесят семь статей. Клод называл это событие воскресеньем. Для него воскресенье было шансом отыграться и забыть об утомительной неделе в «Глобусе», чем он и занимался изо всех сил. Большинство Дней Господних юноша проводил с Пьеро, так как извозчик в это время чаще всего был в дороге, а Плюмо – в постели. Частенько Клод посвящал свой выходной исследованию ремесленнических кварталов или же бродил по переходам Пале-Руаяль. Пьеро ходил с другом в королевский зоопарк, где с радостью изучал жизнь птиц, слабо надеясь, что сможет передать движение набитым особям.

Клоду поначалу было скучно посещать зоопарк, но он держал это чувство при себе. Юноша знал, что Пьеро молча согласится делать все, что он пожелает. Однако его интерес к животной жизни возрос, когда он услышал крик спаривающихся журавлей – пронзительный, почти дребезжащий звук, который Клод решил записать в свой свиток. Это оказалось нелегко. Он ведь почти забросил исследования. Его навыки слуха и сравнивания настолько ослабели, что после четырех часов упорной борьбы юноша сдался. В ту ночь Клод плакал, но не как журавли, чей крик ему так и не удалось записать. Он составил письмо, в котором выразил все свои тайные переживания, и начеркал на нем адрес аббата. «Я ничего не делаю. Ни руками, ни головой», – писал Клод в ужасном порыве дьявольских мыслей.

Он так никогда и не отправил письмо. Вместо этого юноша прикрепил его к стене. И все-таки, сделав столь личное заявление, он смог собраться с силами, чтобы в какой-то мере преодолеть чувство неудовлетворения самим собой. На следующий день Клод объявил Пьеро, что у него есть план, и попросил друга о помощи. Два воскресенья спустя юноша показал хозяйке дома план ремонта своего жилья, и она одобрила его, с условием, что Клод починит ей крышу.

В следующее воскресенье работа началась с тщательной уборки. Сначала Клод трудился один, приглашая Пьеро, лишь когда требовалась вторая пара рук. Но вскоре венецианец вступил с Клодом в своего рода артельное товарищество. После уборки остался только камин, он требовал вмешательства снаружи. Нет, скорее, вмешательства изнутри. Поэтому Клод нашел одного крохотного савойца, который забрался прямо в дымоход. Смуглый паренек избавил камин от осиного гнезда, но запросил за это двойную цену.

Поначалу Клод шутил, что найдет кучу монет под прогнившей балкой, или бриллиант под скрипучей половицей, или договор о передаче ему какой-нибудь старинной короны, приклеенный к стене. Увы, находки ограничились опилками прядильного колеса, подвязкой и упаковкой булавок, которые обычно продаются на улице по четыре су за сотню. Пьеро оставил половину себе, чтобы крепить птичьи крылья, а оставшуюся часть они отдали кормилице Маргарите.

– Мы подумали, что они пригодятся для твоих детей, – сказал Клод.

– Ну, по крайней мере для пеленок точно пригодятся! – смеясь, ответила кормилица.

Клод использовал найденные предметы для тренировки своих навыков рассказывания историй.

– Мой отец, – сказал он, – говорил, что у каждой находки есть своя судьба.

Это было редкое и очень важное воспоминание о детстве мальчика, но, к сожалению, ложное. Аббат, а не его отец, высказался подобным образом во время одной из многочисленных длительных прогулок. Смешав истории находок с историями других предметов, обретавшихся в нише – здесь особенно пригодился манекен, – Клод после утомительной уборки стал выкрикивать из своего слухового окна сказки, которые слышали все проживающие в доме. В одном рассказе, чем-то напоминающем миф об Икаре, манекен сражался с ужасными птицами Пьеро. Портрет стал подарком на память в истории о безответной любви. Подобные усилия привели к тому, что Клод начал разыгрывать кукольные представления, приукрашенные новыми находками. Очередное действо закрутилось вокруг роговой пуговицы. Клод превратил ее в жетон для входа в секретный публичный дом. Но Плюмо, а он был сведущ в таких вопросах, напомнил юноше о его визите к закладчику: мол, жетоны из публичных домов изготавливаются в основном из меди. «Тогда пусть это будет пуговица, откушенная проституткой от сюртука клиента в минуты неконтролируемого экстаза», – заметил юноша. Когда Плюмо предложил рассказать эти истории Ливре, Клод покачал головой:

– Я знаю одно: Ливре ценит лишь то, что связано с его «перлами».

Когда уборка закончилась, Клод начал думать над архитектурой своего жилища.

Сначала он принялся за худшее – за течь в крыше, на починке которой настаивала хозяйка. Струйка воды проделала отверстие в полу, так что Клод имел честь наблюдать за семейством портных, проживающих прямо под ним. Дырка в полу была забавная, но опасная, так что Клод перестелил полы. Чтобы починить течь, он обследовал всю крышу в поисках трещины. А когда юноша спустился обратно, то заметил, что на месте двух дырок теперь появилось четыре. Клод вновь забрался на крышу и постелил черепицу, покрытую мхом. Больше он подниматься не стал – боялся разбиться насмерть.

Течь в крыше доставала его в течение двух промозглых недель, пока Клод не нашел полезного применения сей трещине. Он взял медную миску и поместил ее в шкафчик с откидной крышкой, который смастерил из досок, оставленных прежним жильцом. Затем юноша поставил шкафчик под струйку воды так, что, когда его открывали, вода капала в миску. К миске он прибил сток. Теперь, когда шкаф закрывали, вода стекала по нему в сточную трубу. Таким образом, течь в крыше обеспечивала Клода водой.

Последовали и другие изобретения. Чтобы освободить как можно больше пространства на полу, Клод отправился на пристань, где торговали всяким корабельным скарбом, а затем на вещевой рынок, где купил натяжные крючки и мешковину. Из всего этого он соорудил гамак. Клод снабдил гамак несколькими блоками и роликами, чтобы беспрепятственно подниматв и опускать постель наподобие подъемного моста. Он прорезал еще несколько ниш, напоминающих алтари религиозных монтаньяров. Но вместо Богоматери или грубо вырезанной статуи святого в нишах располагались: туфли, маленькая библиотека, свечи, сова и чучело кролика с темным зимним мехом (результат неудачного эксперимента Пьеро по применению мышьякового мыла).

Блоки и ролики служили для расширения пространства. В конце концов Клод смастерил механизм из пяти блоков, позволяющий беспрепятственно поднимать и опускать всю мебель. Если столом и стульями не пользовались, их тоже можно было поднять над полом.

Скоро маленькое королевство Клода вышло за стены чердака. Однажды он наблюдал, как солнце, находясь в зените, отражалось от серебряного потира в соборе Парижской Богоматери. Хотя Клод не придал этому какого-то религиозного значения, он был поражен возможностями светоотражения. Поэтому за окно он повесил аппарат, управляемый веревками, который мог направлять солнечный свет и свет фонарей прямо в его комнаты. Затем юноша прикрепил к стене дома небольшую, но прочную лебедку, и она позволила ему хранить снаружи остатки производства, корзины из-под ужинов у мадам В. и заказы соседей, которые то и дело разжигали его стремления. Клод стал гордостью дома, о нем говорили даже больше, чем о парочке, живущей под ним.

На его навыки вскоре появился спрос. Хозяйка дома стала его первой клиенткой. Расстроенная тем, какой ущерб наносили голуби, жившие в башенках церкви Святого Севериана, она попросила Клода найти способ их отвадить. Хозяйка объяснила, что птицы уродуют ее любимую горгулью и оставляют на василиске нежелательные следы. Клод и Пьеро не могли залезть на башни, где жили голуби, но поставили рядом чучело совы, чтобы оно отпугивало птиц. Соседи восхищались произведенным эффектом. Пугало стало предметом разговоров всего дома на несколько последующих недель, пока Клод не создал еще одно изобретение.

– Что это? – осведомлялись соседи.

– Радиальная сушилка для белья. Я сделал ее для кормилицы.

Сделанная из прядильного колеса, того самого, что обнаружили во время уборки, сушилка крутилась, подобно карусели, высоко над крышей, тем самым избегая встречи с грязными сточными трубами и дымом из соседских каминов. В обмен на сушилку Маргарита бесплатно стирала для Клода и Пьеро, поэтому вскоре плащ первого и рабочие халаты последнего, ранее заляпанные внутренностями птиц, развевались на ветру рядом с ее бельем.

Новости о такой изобретательности быстро распространялись, и Плюмо даже поместил в одном местном журнале небольшую статейку с броским заголовком «Чудо-чердак». Журналист описал «лебедочные и зеркальные изобретения юного ученика продавца книг», хотя и не упомянул имени Клода.

Медленно, практически незаметно для него самого эти работы оживили юношу. Реставрация чердака привела к реставрации его души. Иногда, конечно, тоска возвращалась, в такие ночи он валялся в постели и смотрел на изменившиеся по его вине очертания окна, на зеркала и веревки, на лебедку и предохранитель, на одежду, свисающую с сушилки. Воскресными ночами Клод засыпал с образом развевающихся простыней в голове, которые превращались в паруса турецкой галеры, на которой он навсегда уплывал из Парижа. А когда он просыпался, происходила еще одна метаморфоза: развевающиеся простыни становились кусочками бумаги с пресловутыми «перлами», приклеенными к столу из красного дерева.